Бронированное зазеркалье для непутевой Алисы
Я жила в Непонятном Доме уже три недели. За это время мало что произошло. Я подружилась с котом и пылесосом, научилась чистить серебро и полировать антикварную мебель; вдоволь наслушалась историй и сплетен в горячей кухонной обработке и почти втянулась в размеренный ритм господского дома. Подъем в восемь утра. Неспешный плотный завтрак под бормотание Лидии Ивановны. Уборка помещений, смена постельного белья, выбивание ковров. Обед в компании прислуги, шуточки завхоза-электрика-сантехника дяди Миши, приказы Клементины – отнеси кулек заварки Капитолине Фроловне, полей цветы и оботри с них пыль. Привычная, нормальная работа для любой женщины, монотонное исполнение обязанностей; в огромном доме воздух шевелили только редкие сквозняки да еще более редкие пробежки прислуги по комнатам, где, кроме горничных, пожалуй, никто не появлялся годами.
Бесполезность уборки многочисленных помещений удручала. Зачем семье из трех человек – Ирина Владимировна, Артем и Капитолина Фроловна – двадцать восемь комнат? Пусть даже одна из келий отдана Зине, другая – Клементине. Пусть у кота Фуни есть игровая с мисками, плошками, столбиком для точки когтей, уютными домиками и игрушечными мышами. Этих самых мышей я все равно доставала из-под кресел и шкафов в гостиных, спальнях, кабинетах. И когти он предпочитал точить о диванные углы… Зачем коту отдали тридцать метров полезной площади?
Этого я не понимала долго. Пока однажды не увидела, как Фуня в совершенно собачьей манере выполняет команду «апорт». Капитолина Фроловна кидала Фуне игрушечную мышку, кот, взвиваясь в воздух, пытался зацепить ее когтями на лету, потом догонял по полу и приносил в зубах хозяйке.
Игра длилась почти полчаса. Пожалуй, я видела, как пожилой кастрированный кот занимался фитнесом в пустой тридцатиметровой комнате, где не мог сбить даже случайно вазу на пол.
Смешно, правда? Тренер из бывших прокуроров устроил зверю стадион. На двух зрителей и одного полосатого спортсмена.
Вечерами я запиралась в своей комнате, подбивала итог дня и первое время к тетрадке из скрепленных пружиной листов формата А-4 боялась даже прикоснуться. Роман, задуманный как милая любовная история, выражаясь мягко, автора подвел. Немножко предал. Предложил свою кровавую канву, извратил сюжет и начал собственное существование.
Второстепенные герои гибли. А главные существовали раздельно, не соприкасаясь. Без диалогов, развития, с редкими встречами поздним вечером у лампы под зеленым абажуром. Когда хозяйка дома засыпала, отсутствовала и уж точно не могла появиться в библиотеке.
Скучала я отчаянно. По просьбе Ирины Владимировны мне отдали пустовавшую доселе комнату. Точную копию прежней, но уже без призрака в желтых утятах по белому фону.
Горничная Вера, которая раньше работала в смене с тетей Людмилы Риммой Федоровной, теперь составляла мне пару и вроде бы была этим довольна. Когда-то – кажется, прошло сто лет – Людмила мне сказала о Вере: «Жуткая зараза». И скорее всего, повторила это со слов двоюродной родственницы, так как я ничего «заразного» в Вере не нашла, мы существовали ровно: без сучков, задоринок и стычек. Более опытная горничная щедро раздавала советы и рекомендации по рабочим вопросам, в душу не лезла, и я воспринимала ее спокойно. Не конфликтовала из-за очередности уборки санузлов и чистки лестничных перил. Я вообще всегда была несклочной.
Мы расселились по разным комнатам – Вера осталась в прежней, где жила с Риммой Федоровной, – и вечерами не наносили друг другу визитов. Я получила в полное распоряжение кровать (диван теперь служил исключительно диваном), туалетный столик и пульт от телевизора.
Через неделю начала смотреть сериалы. Точнее, тупо поглядывать. Поняв, что так дойду до точки, взялась за основное ремесло: раскрыла скрепленную пружиной тетрадь и начала заполнять ее тезисами для бестселлера, который уже потеряла надежду написать.
Перемежая письмо с чтением, потихоньку входила в новый ритм, начинала получать удовольствие от такого времяпрепровождения. Уборка дома перестала казаться удручающе нудным занятием, шагая с пылесосом или метелочкой по дому, я придумывала то, чего в реальности не существовало: пылкие диалоги и страстные объятия, секретные записки и тайные встречи, коварных обольстителей и вредных соперниц. Роман начинал выписываться, закручиваться, жить.
Но это получилось позже.
Первые несколько дней я буквально не находила себе места. Не могла вчитаться в любимую или новую книгу, не получала удовольствия от фильмов, не знала, как существовать в реальности. Плыла под чужими парусами, ловила не попутный ветер и… совершенно неожиданно скучала по Людмиле. Очень.
Мне стало не хватать того, что раньше раздражало. Беззлобная прямолинейность и простодушие, мысли вслух, от которых коробило, – Людмила спокойно проговаривала вслух все, что, простите, интеллигентный человек считает неприличным. Мне стало не хватать ее простецкой ухватистости и линейности мышления. Я никак не могла понять, почему девушка, с которой при других обстоятельствах я вряд ли сблизилась бы, занимает так много места в моих мыслях. Почему я стала разговаривать с ней…
Меня потрясла ее смерть? Терзает чувство вины? Гнетет ощущение чего-то недовыполненного?
Но я уже теряла более близких людей. Маму. Бабушку. Любимую подругу, утонувшую в далеком море…
Так почему мне стало не хватать того, без чего я раньше прекрасно обходилась?! Почему сейчас, размышляя над чем-то, я постоянно апеллировала к Людмиле…
Что в ней было особенного?!
Неожиданное, какое-то фантасмагорическое понимание пришло однажды ночью: не замечая того, естественно и непосредственно простушка горничная выступила моим альтер эго. Она озвучивала мысли, которые я стыдливо лакировала. Неприглядную правду не пыталась облечь в достойные одежды. По-русски говоря, рубила правду-матку.
Впервые столкнувшись с подобным отношением к вербальным символам, к подобнойнеприкрытости, я несколько оторопела и близоруко отнесла прямодушие Людмилы к недостаткам воспитания. К бестактности.
И вот теперь скучала. Без альтер эго, без правды желаний, преподносимой без прикрас, с мучительным количеством приставок «без» – одна. Отрезанная этими приставками от самой себя.
(Наверное, в чем-то все же правы американцы, оставляющие миллионы на кушетках психоаналитиков: проблемы надо проговаривать. Вслух. И для некоторых признаний полезней доктор, связанный гонораром, чем лучший друг с бутылкой водки и пьяными слезами. Индульгенции всегда бывали платными. Хочешь выговориться – плати в кассу и ложись на кушетку.)
Артем для роли альтер эго не подходил совершенно. У нас отсутствовал конфликт. Мы одинаково смотрели на многие вещи, читали одни и те же книги и спорили, пожалуй, не по причине внутреннего конфликта, а из-за разницы социального положения. Я – вот уж сирота казанская – отстаивала благородную бедность, он, что естественно, стоял на позициях преимущества материального стимулирования общества.
И оба лукавили.
Он признавал, что его потребности перекрыты многократно и излишне – потеряно чувство удовлетворения от обладания необходимым. Я принимала его позицию – эквивалентом успеха (но не таланта, на этом я стояла твердо) все же остаются денежные знаки. Точнее, их количество.
В общем, болтали о чепухе у зеленой лампы.
Пыжились многословно, принимали позы.
В некоторых кругах такое времяпрепровождение считается флиртом. Интеллектуальной интрижкой прислуги и скучающего господина. Изысканно платоническим романом на уровне мировоззрений. Мы как бы флиртовали, обмахивались веерами из книжных знаний, у каждого наготове была отточенная шпилька из цитат.
Забавно. Не скучно. И поднимает тонус.
Но случались и просто разговоры.
– Я слышала, ты сломал ногу, катаясь на лыжах?
– Да, не повезло. Точнее, какой-то придурок пошутил. Подрезал на сноуборде и столкнул со склона. Но я сам виноват, полез туда, где запрещен спуск… В общем, получил то, что заслужил. Если инструктор говорит – опасно и весь склон флажками обвешан – не лезь. Здоровее будешь.
– А страшно было? – Поджимая ноги, я представляла, как лечу по каменистому склону к пропасти.
– Да я толком-то и испугаться не успел, – пожал плечами Артем. – Раз! И вниз лечу. На камни.
– А придурка того наказали?
– Он успел съехать. Его не нашли.
– Какой ужас! А ты на помощь звал? Пытался сам выбраться?
– Не-а. Я без сознания валялся. Только шлем и спас.
Иногда я расспрашивала Артема о родственниках. Например, меня очень удивляло, почему, несмотря на неприкрытую, явную неприязнь к его матери, бабушка продолжает жить с ней под одной крышей. Капитолина Фроловна демонстративно игнорировала невестку и общалась с ней через Клементину или Зинаиду.
Ирина Владимировна подобных демонстраций не производила, но было заметно, с каким напряжением она переживает даже редкие встречи с бывшим прокурором.
– Это старая история, – говорил Артем. – Когда-то бабушка не одобрила выбор папы. Потом, узнав, что по завещанию ей обусловлено только содержание, а не доля, вообще начала судиться…
– Бабушка судилась с невесткой и внуком?!
– Ага, – усмехнулся Артем. – Всю Москву насмешила. Когда процесс проиграла. Если бы мама захотела, вообще могла бы объявить бабулю недееспособной.
– Круто. А Ирина Владимировна отважилась бы это сделать?
– Вряд ли. Но когда бабушка пыталась инициировать процесс по другим претензиям – она у нас в принципе неровно к судам дышит, – мама ее припугнула. Не столько результатом, сколько позором…
– Странные у вас в семье отношения. А тебя бабушка любит?
– Она любит Фуню. Потом – Зинаиду. Потом себя уважает. После этого стоят внуки. Благовоспитанные и послушные.
– Это ты-то – благовоспитанный? – фыркнула я, вспоминая фотографии из Артемова мобильника, там он плясал на костылях в обнимку со стриптизершами.
– Ну да. Порой – благовоспитан, – притворно нахмурился тот. – Но самым примерным мальчиком в нашей семье априори признан Георгий – сын старшего сына бабы Капы, дяди Виктора. Жорик у нас тип скучный, но морально устойчивый. Как, впрочем, и вся дядина семья. Была бы бабушкина воля, все наследство отца перешло бы по их линии. Из-за того она и по судам ходила.
– Но это же несправедливо! Деньги заработал твой отец, распорядился ими по своему усмотрению – оставил жене и сыну. Неужели бабушка этого не понимает?
– У бабушки понимания, знаешь ли, с какими-то вывертами. Деньги семьи она распределяет не по законам, а по симпатиям. Дядя, на ее взгляд, заслуживает того, чтобы быть богатым, с бесприданницы невестки достаточно и малого. Дядя – плоть и кровь, невестка – пришлая гордячка.
– А ты? Ты тоже плоть и кровь.
– Тоже. Но по «справедливости» наследство надо распределить между всеми внуками и доверить распределение бабушке.
– Глупость какая. Деньги заработали твои родители!
– Но начальный капитал дали бабушка и дедушка. Судья и прокурор.
– Ах вот оно в чем дело… И много денег отвалили судья и прокурор?
– Все накопления, которые и так бы сожрала инфляция. Бабушка не умеет тратить, зато копит хорошо. Она бы эти деньги потеряла в сберкнижках, чулках и под подушкой. Она никак не может простить маме, что та распорядилась ее накоплениями с умом. Наверное… зависть гложет, что ли?.. Обокрало государство, а кажется, что собственный сын. Понимаешь?
– Смутно, – призналась я. Мои бабушка и дедушка не могли отпустить родителей с дачи, не напихав багажник «запорожца» овощами и фруктами. Все им казалось – мало. Мало дети берут. Скромничают.
Впрочем, аппетиты разгораются во время еды. (А чувство сытости пропадает с возрастом.) И что я вообще могу знать о том, что происходит с человеком при дележе миллионов? Может быть, жадность возрастает пропорционально размерам богатства? Дает метастазы и поглощает личность целиком… Тем более когда всю жизнь прожил, считая себя великим умником, а тебя вдруг обскакала умом и хваткой какая-то девчонка-невестка… Наверное, умение признавать собственную несостоятельность тяжело дается не только пожилым прокурорам. Ведь кажется – и я бы так смогла! Только времени сообразить дали мало!
Но умение осознать, поймать момент – редкий талант.
Моя соседка тетя Шура возненавидела невестку за то, что та лучше готовила и сын перестал нахваливать мамину стряпню. Да еще пошутил неудачно: «Тебя бы, мама, к Раечке на повышение квалификации…»
Какая мама это стерпит? Только та, у которой чувство юмора лучше, чем у сына.
– А дядя Виктор не обижен тем, что накопления родителей достались младшему брату? Не поддерживает бабушку?
– Нет, – покачал головой Артем. – После смерти дедушки два брата и бабушка договорились: четырехкомнатная квартира в центре Москвы достается старшему – Виктору, делить ее не будут; деньги берет в работу отец. Квартира стоила и стоит гораздо больше, чем оставил папе дед. Намного больше. Мама и папа несколько лет скитались по коммуналкам, пока деньги на свое жилье заработали. Причем отмечу: вместе заработали. А когда папа купил этот дом, записал в его владелицы и бабушку. Знал, что та мечтает переехать на природу, и… вот что мы теперь имеем, – закончил грустно. – Бабуля считает треть дома своей собственностью.
На это я могла бы ответить только одно: «Моя мама всегда говорила, что счастливый человек должен рождаться и умирать в семье. Ваша бабушка, видимо, хочет себе этого счастья». Но я промолчала.
Ирина Владимировна наших вечерних встреч не одобряла. И я не совсем понимала почему. Ведь большую часть собственной жизни Ирина Вяземская провела, сражаясь за кусок хлеба. По рассказам Артема, она студенткой мыла полы в аудиториях, потом, уже работая, ходила подметать подъезды…
Откуда в этой достаточно молодой, так сказать, продвинутой женщине этот странный снобизм? Увидев меня и Артема однажды вечером в библиотеке, она так однозначно дала понять свое недовольство, что два флиртующих «интеллектуала» подморозили языки и разбрелись по постелям, не сказав друг другу даже «спокойной ночи». Под немигающим взглядом холодных голубых глаз мы только кивнули. Как нашкодившие школяры, честное слово!
Но встреч под зеленой лампой в библиотеке не прекратили. Немного тайных и оттого волнующих. Скорее для Артема, чем для меня, не могу сказать, что ситуация казалась мне пикантной.
Но вот Артема это забавляло. Он чувствовал себя ребенком, секретничающим под одеялом. Скучающий загипсованный верзила играл в войнушку: днем обменивался со мной шифрованными взглядами, вечерами превращался в белорусского партизана, пробирающегося в ставку на моторизованной коляске.
Мне было двадцать три года, ему второго января должно было исполниться двадцать восемь. Неужели мы не наигрались в казаков-разбойников?
(По сюжету принц должен защищать свою привязанность к Золушке от нападок. В приличном карманном чтиве для дам всегда присутствует конфликт – строгого родителя с неразумным чадом или того же чада с бывшей привязанностью.
У нас все было не по правилам. И оттого неинтересно. Скучно, растянуто, тускло, в смысле развития сюжета.
Какую даму в электричке заинтересуют около-интеллектуальные разговоры двух голубей под абажуром?..)
Интрига получила развитие двадцать пятого декабря, с приездом в Непонятный Дом полковника ФСБ.
До этого момента я видела Муслима Рахимовича лишь дважды. Первый раз он сообщил мне, что удалось завязать телефонную переписку с посредником.
– Мы сообщили, что выполнение контракта необходимо отсрочить, так как произошло непредвиденное. Горничная-диабетик стащила инсулин, воспользовалась им для своих целей и погибла. Вторая подряд смерть от тех же причин будет выглядеть подозрительно. Так что – ждем.
– Понятно, – несколько расстроенно кивнула я тогда, а на напоминание полковника: «Если с тобой кто-то свяжется, немедленно сообщи» – кивнула повторно.
Второй раз я видела Муслима Рахимовича буквально мельком.
– Пока без изменений, Алиса, – сказал он мне и заперся в кабинете с Ириной Владимировной.
Для полковника и его высокопоставленной подруги Алиса Ковалева была всего лишь винтиком. Составляющей частью послушного механизма.
Но двадцать пятого декабря все изменилось. Муслим Рахимович приехал до ужина и, когда я принимала его пальто возле входной двери, сказал довольно громко:
– Алиса, будьте добры, принесите в малую гостиную чай. Я буду там с Ириной Владимировной и Артемом.
Просьбу-приказание он произнес будничным, рассеянным тоном и сразу ушел, а у меня подкосились ноги. Обычно сервировочный чайный столик гостям подавала Клементина Карловна. Изменения в протокол могли внести лишь угроза, неожиданно возникший форс-мажор?
От волнения и тягостных предчувствий я едва смогла завезти в лифт всегда такой послушный столик. Чашки, блюдца и ложечки недовольно позвякивали, когда я провозила-протаскивала колесики над стыками ковров, поза, в которой я вкатила столик в гостиную, совсем не была грациозной. Похолодевшая спина застыла верблюжьим горбом, приготовилась к удару хлыста.
– Садись, Алиса, – не обращая внимания на чай, сказал полковник.
Я оглядела комнату и испытала острый приступ дежавю. На Ирине Владимировне, сидевшей в том же кресле, было платье, похожее цветом на одежду, надетую в тот день. Полковник был в черном костюме и темном галстуке. И только Артем, устроившийся в кресле-каталке в стороне от взрослых, немного выпадал из дубля.
Я чинно села на краешек дивана, сложила ладошки поверх передника. Полковник оглядел собравшихся и начал.
– Ситуация складывается следующим образом, – произнес он довольно мрачно. – Выйти на заказчика или посредника не удалось. Телефон, с которого отправляются сообщения, активируется только на момент передачи, всегда в разных районах. Время проходит и теперь играет на руку противнику. Предлагаю ускорить события. Заставить их зашевелиться.
– Как? – Голос Ирины Владимировны сорвался от волнения.
– Во-первых, Ирина, на второе января у вас намечается прием по случаю дня рождения Артема?
– Да. Но я еще…
– Прием придется отменить, – жестко перебил полковник.
– Почему?
– После отправки сообщения о том, что случайно погибла горничная, от заказчика или посредника пришла рекомендация: «Советуем задействовать второй вариант». Мы написали, что инсулин утерян – горничная поставила его рядом со своей склянкой и теперь «торпеда» не знает, где какой препарат. Надеялись зацепить курьера при передаче повторной дозы… Но тогда-то и пришел совет – использовать второй вариант.
– И что ты предлагаешь?
– Пока мы тянем время, но бесконечно это продолжаться не может. Мы не знаем, что там за второй вариант, придется изворачиваться и настаивать на первом, известном варианте.
– Господи, да когда же это кончится, Муслим?! – воскликнула Ирина Владимировна. – Сколько еще ждать?!
– Недолго, – значительно произнес полковник. – Срок контракта, о чем напомнили «торпеде», жестко ограничен временем. Все должно произойти до второго января.
Ирина Владимировна охнула и обхватила левой рукой шею. Ее лицо побледнело. Муслим подскочил к подруге, поднес ей чашку с чаем:
– Выпей, Ирочка, выпей. У тебя таблетки есть?
Вяземская слабо мотнула головой, указывая на тумбу, на которой лежала сумочка, полковник в два прыжка метнулся до тумбы и обратно, вытряхнул на стол содержимое сумки, и Ирина Владимировна, выбрав из вороха лекарственных упаковок нитроглицерин, засунула под язык крошечную красную горошину.
Пока Муслим Рахимович хлопотал над подругой-сердечницей, я попыталась выяснить, из-за чего переполох. Что такого особенного сказал Муслим Рахимович, когда назвал дату рождения Артема? И почему его маме сразу сделалось дурно?
Оглянувшись на Артема, я попыталась поймать его взгляд и удивилась еще больше: лицо мажора-бонвивана вдруг показалось мне внезапно постаревшим. Щеки опали и вытянулись, лоб собрался пучком морщин над переносицей, глаза спрятались в серые впадины и несколько остекленели.
Только через минуту мне удалось перехватить этот потухший взгляд, направленный на мать, и кивком отправить безмолвный вопрос: «Что случилось?!»
Артем нажал на кнопку управления коляской, подъехал ближе и хриплым шепотом сказал:
– Целью «торпеды» была не мама. Целью «торпеды» был и остаюсь я.
Глаза мои чуть не выкатились из орбит, Артем невесело усмехнулся и отвел взгляд.
(Вот, оказывается, как бывает, когда по дому проносится призрак смерти! Удобные слова куда-то исчезают, в голове остаются только бессмысленная чепуха и желание выразить никому не нужное соболезнование.
Но выражать соболезнования будущей жертве абсурдно. Что может быть глупее: погладить человека-мишень по плечу, пробормотать: «Как жаль, что все так несправедливо и страшно!» Артем не хуже меня знал, что получил отсрочку приговора по случаю. Сочувствия были неуместны.
Но в голове застряли соболезнования, похожие на лепет у постели безнадежно больного: «Ты это, друг, крепись, все обойдется?»)
Не желая и дальше погружаться в пугающую тишину, я изобрела вопрос:
– А ты уверен? – в подстрочнике звучало все же: «А может, обойдется?»
– Почти уверен, – кивнул Артем. – Второго января я вступаю в права наследования. Это жестко оговорено в завещании папы.
– И что с этим изменится? – шепотом, поглядывая на спину полковника, склонившегося над Ириной Владимировной, спросила я.
– Де-факто – ничего. Я не слишком стремлюсь в кресло президента холдинга. Де-юре – все. Мама теряет право подписи.
– И кто-то этого очень не хочет?
– Выходит так, – мрачно согласился наследник миллиардов.
(Как, однако, странно. И достоверно. Пока Ирина Владимировна считала жертвой себя, она держалась. Произошло смещение акцентов, и малейший намек на угрозу ее ребенку едва не остановил от ужаса материнское сердце.
В сцене, которая только что разыгралась передо мной, было что-то поистине шекспировское. Изломанная внезапно свалившимся не счастьем женщина собирала остатки воли и готовилась к отпору…)
– Все разговоры откладываются на потом, – хлопотал верный полковник. – Тебе надо прилечь, Иринушка…
– Нет, я в порядке, – отмахивалась Вяземская. – Давай договорим сейчас. Ты хочешь что-то предложить?
– Хочу, но это терпит. Правда терпит.
Под ворохом разбросанных на столе женских мелочей загудел и завозился сотовый телефон. Ирина Владимировна дотянулась до трубки – полковник хотел ей помочь, но гордая женщина оттолкнула его руку, посмотрела дисплей и, пробормотав: «Это Виктор, надо ответить», сказала в телефон:
– Добрый день, Витенька, слушаю тебя… Да, да, спасибо… Нет, все в порядке… Прости, но с подарком не стоит торопиться. Мы переносим торжество на… на десятое января. Третьего Ар тему снимают гипс, он хочет встречать гостей, стоя на ногах… Что? Нет, тросточка у нас есть…
Да, да, приличная, с серебряным набалдашником. Ну, все, привет родным… Ах, Марья. Ну, дай ей трубочку.
Если бы я своими глазами только что не видела, как Ирина Владимировна кидает в рот нитроглицерин, ни за что бы не поверила, что десять минут назад ей было плохо. Спокойная и собранная, она чирикала с Марьей – родной сестрой покойного мужа – о каких-то предполагаемых подарках и гостях, обсуждала новогодние приготовления и отказывалась ехать куда-то в гости. По дому Вяземской носился призрак смерти, а она – беспечно и натурально – трепалась о пустяках.
И только бисерные капельки пота над верхней губой показывали, как нелегко дается этабеспечность. Я, Артем и фээсбэшник смотрели ей в рот и диву давались.
(Подобная степень лицедейства достигается путем длительных тренировок. Нарабатывается опытом в борьбе сильной женщиной против общего врага – мужчины в бизнесе.
Наше оружие – притворство – отточено острее.)
Выключив мобильный телефон, Ирина Владимировна залпом выпила остывший чай и строго сказала:
– Слушаю тебя, Муслим. И давай без этих твоих уверток. Четко, по делу.
Муслим Рахимович провел пятерней по синеватому от выступившей щетины подбородку, исподлобья взглянул на упрямую подругу и остальную компанию и сказал так:
– Артема надо вывести за линию огня. Убрать.
– Согласна, – сразу кивнула Вяземская. – Как?
– Завтра, двадцать шестого декабря, ты скажешь всем, что Артем впал в кому. Поехал в клинику на процедуры, там ему ввели какой-то препарат, от него произошел анафилактический шок – и Артем впал в кому.
– Какой препарат? – сразу уточнила мать. – У Артема нет аллергии на медикаменты.
– Если ты согласишься с предложенным вариантом, позже я сообщу список возможных препаратов. Его подготовили.
– А что это даст? – прищурилась Ирина Владимировна.
– Ну, во-первых, мы разделим «киллера» и жертву, Алису и Артема. Поставим в больнице негласную охрану, подождем реакции заказчика. Как я думаю, в больницу к Артему кто-то явится. Не обязательно туда направят Алису, но… все же она не совсем посторонний в этом доме человек, так что, возможно, приказ действовать поступит ей и Алисе придется съездить в клинику.
– А если за больницей будет установлено наблюдение? – быстро парировала Вяземская. – Алису опознают как фальшивую «торпеду».
– Во-первых, Ирина, нам страшно повезло – Алиса чрезвычайно похожа на погибшую девушку, так что будет достаточно минимального грима. А во-вторых, в частной клинике – подземный гараж и довольно мало персонала. Любой новый человек на виду. Если Алисе отдадут приказ, она съездит в больницу и объявит, что покушение не удалось, в палате все время находилась медсестра. Позже, я думаю, она сможет отказаться от выполнения контракта из-за невозможности его исполнения.
– То есть, – медленно проговорила Ирина Владимировна, – ты хочешь организовать в больнице засаду? Ловушку?
– Да.
– А где будет в это время Артем?
– Где угодно, только не в больнице, – категорически заявил полковник. – Высокий блондин с загипсованной ногой – слишком заметная фигура. Не надо его там светить. В палате будет лежать наш человек.
– Может быть, переправить тебя за границу, а, сынок? – задумчиво глядя на примолкнувшего сына, произнесла Вяземская и ответила сама себе: – Нет. Перевозить тебя очень сложно. Приметно – коляска, костыли… Я спрячу тебя здесь. В бункере.
– Правильно, – одобрил Муслим Рахимович. – Я надеялся, что ты предложишь именно этот вариант – дома, в бункере. И об этом будем знать только мы четверо. Алиса поможет Артему во время твоего отсутствия, Ирина. Так что неделю, думаю, наш парень взаперти продержится. Верно, Артем?
– А что мне остается? – недовольно буркнул несчастный принц.
– Тебе остается думать о своей безопасности, – строго произнес полковник и обратился к Вяземской: – Ирочка, ты успеешь все подготовить?
Пока взрослая часть заговорщиков обсуждала технические детали пленения Артема, я спросила его шепотом:
– А что это за бункер?
– Наследство от прежнего хозяина дома, – так же тихо ответил Артем. – На третьем этаже между спальнями есть так называемая «тревожная комната», куда в случае опасности – грабежа, например, – могут укрыться хозяева.
– И где она там находится? – удивилась я. Уборку третьего этажа, оранжереи и спален, я и Вера делали только вчера, и никаких лишних дверей не видели.
– Вход в комнату за платьевым шкафом в спальне мамы.
Я вспомнила ощущение, которое всегда появлялось у меня на третьем этаже, и удивилась своей недогадливости. Размеры комнат и длина коридоров вызывали у меня чувство диспропорции: спальня Ирины Владимировны и комната ее сына казались чуть меньше, чем это предполагалось по протяженности коридора.
– Об этой комнате, мы в шутку называем ее «бункер», знают только члены семьи.
– А Клементина Карловна в курсе?
– По-моему, нет. Папа запретил рассказывать о существовании бронированной комнаты кому-либо, кроме членов семьи… но надо уточнить у мамы. Столько лет прошло…
Ирина Владимировна и Муслим Рахимович закончили совет старейшин, и Вяземская, невзирая на уговоры полковника отдохнуть, позвала всех к столу.
Мое присутствие на ужине предполагалось. Я подавала закуски. Разносила холодные и горячие блюда под неусыпным контролем Клементины Карловны.
Муслим Рахимович уже почти расправился с внушительной порцией семги под яичным соусом, уже обсасывал косточку, когда из кармана его пиджака раздалось пение мобильного телефона.
– Прошу прощения, – пробормотал полков ник, достал трубку и после начальственного:
«Слушаю» – секунд двадцать молча внимал телефону. Потом, бросив короткое: «Отбой», положил трубку на стол и некоторое время ото ропело разглядывал противоположную стену. —
Ничего не понимаю, – произнес, наконец, он.
Промокнул губы белоснежной льняной салфеткой, скомкал ее, отшвырнул на соседний свободный стул: – Черт! Ничего не понимаю!
Я в тот момент стояла за спиной Ирины Владимировны с только что снятой со стола тарелкой с остатками рыбы и шпината; разозленный и даже обескураженный вид полковника ФСБ остановил меня, не выпустил из столовой.
– Что-то случилось, Муслим? – настороженно, сипло спросила Вяземская.
– Да! – резко выбросил ее друг. Но, увидев, что в комнату заходит Клементина Карловна с плетеным блюдом, наполненным свежими булочками, сказал довольно спокойно: – Клементина Карловна, мы будем пить кофе в малой гостиной. Попросите Алису все принести туда.
Сказал, с шумом отодвинул стул и вышел, не дожидаясь хозяев дома.
Было заметно: господину полковнику необходимо что-то обдумать.
А может быть, он вышел, собираясь посекретничать с кем-то из своих коллег по телефону без посторонних, очень взволнованных лиц…
Сервированный кофейный столик не привлек ничьего внимания. Ирина Владимировна сидела в любимом кресле, Артем на этот раз подъехал ближе к матери и держал ее за руку, голос Муслима Рахимовича доносился из смежного с гостиной кабинета.
– Убери верхний свет, включи бра и садись, – практически не глядя на меня, сказала
Ирина Владимировна. От яркого света у нее резало глаза и, видимо, начинала болеть голова.
Я выполнила указание, включила настенные лампы так, чтобы свет не попадал на лицо Ирины Владимировны. В комнату вошел Муслим Рахимович. Обойдя нашу сгрудившуюся в одном месте компанию, сел чуть дальше – в кресло, стоящее четко напротив подруги, а не привычно по правую руку от нее за чайный столик, – пошевелил губами и, сцепив пальцы на животе в замок, сказал:
– Через сорок две минуты после того, как ты, Ирина, сообщила родственникам об изменениях в дате празднования дня рождения Артема, на сотовый «торпеды» пришло сообщение. Срок кон тракта продлен до десятого января.
В отличие от опытного фээсбэшника, Ирина Владимировна не сразу поняла, что такое особенное она только что услышала. Ей понадобилась минута для того, чтобы усвоить информацию, распределить ее по полочкам и вычленить главное: сорок две минуты. Сорок две минуты назад на наших глазах она спонтанно выбрала число – «десятое января». И через короткое время это число отразилось на дисплее телефона мертвой «торпеды».
– Откуда?! – произнесла она едва слышно, но горячо. – Почему?! – И уже привычным жестом обхватила горло ладонью, глаза ее, казалось, выпучились от удушающего движения.
– Я сам бы хотел это знать, – хмуро признался полковник. – Ты сообщила своим родственникам о переносе времени приема, и это тут же отразилось на сотовом телефоне «торпеды». Прошло сорок две минуты, Ирина, сорок две.
– Ты хочешь сказать… это кто-то из наших?!
– Я ничего не хочу сказать. Я вижу.
– Подожди, подожди, – забормотала Вяземская. – Но ведь это… Белиберда какая-то! Взаимоисключающие факторы!
– Да, – кивнул Муслим. – Взаимоисключающие. Если дело касается наследства, а только это предположительно может интересовать ближайших родственников, упор должен был идти на четкое удержание сроков – второе января. Десятое января – число, ничего не решающее. Прием, тусовка – и только.
Ирина Владимировна тряхнула головой:
– Бред какой-то. Что может быть связано с приемом?! Кого-то хотят убить именно на празднике?!
– Нет. В сообщениях упоминается не число, в которое требуется привести приказ в исполнение, а время, до которого продлен контракт. То есть жертва все время находится в доме, куда направили убийцу.
– Ничего не понимаю, – повторила Вяземская.
Муслим Рахимович достал из кармана сигареты, получил от Артема пепельницу и, установив ее на подлокотник, закурил.
– Вся выстроенная прежде логическая цепь разрушена, – сказал он, пуская дым через нос. Ирина Владимировна и мы с Артемом во все глаза следили за рассуждающим вслух комитетчиком. – Если раньше упор в расследовании делался на людей, заинтересованных в том, чтобы Артем не вступил в права наследования, теперь все меняется. Фактор наследства практически исключен. Или все же… – задумчиво поднял он глаза вверх, – может быть, дело в празднике? Кто-то не хочет неожиданного сюрприза, – медленно, как бы сам с собой, рассуждал Муслим Рахимович, – кто-то собирается предотвратить торжество?.. Ира, что будет на празднике?
– Ничего! – выкрикнула Вяземская. – Обычная тусовка!
– Ты собиралась пригласить какого-то эксклюзивного гостя?
– Нет!
– Подготовила какое-то сообщение?
– Нет! Обычное торжество с обычным набором гостей!
– И все? – прищурился полковник. – Подумай.
– Ничего необычного на приеме не будет! Никого эксклюзивного я не приглашала! Все будет как всегда – друзья, родственники, знакомые! Никаких сообщений и объявлений я зачитывать не собираюсь!
– Так, ладно, успокойся. Потом, в спокойной обстановке, обдумаешь все еще раз. Артем, – обратился полковник к наследнику, – у тебя на праздник никаких необычных заготовок нет?
– Нет, – чистосердечно признался наследный принц, – ничего особенного. Все как всегда.
– Ты уверен? – пытливо вопрошал комитетчик и друг.
– Да говорю же – нет! – вспыхнул Артем. – Всеми приготовлениями, как обычно, занимается мама. Я только вношу в список приглашенных своих друзей.
– Этот список не изменился? – продолжал допытываться Муслим Рахимович.
– Нет! Всё те же, все так же!
Полковник затушил в пепельнице докуренную почти до фильтра сигарету, перегнулся через подлокотник, дотянулся до столика на колесах и, взяв чашечку кофе, выпил ее залпом.
– Муслим, – окликнула Ирина Владимировна, – а что ты раньше думал? Кого подозревал?
– Подозревал многих, – разглядывая мрачно донышко чашки, где перекатывались последние капельки кофе, сказал тот. – Но акцент все же делался…
– Муслим, не томи! – подстегнула Вяземская. – Скажи четко, кого подозревал!
Но сбить полковника оказалось не так-то просто.
– Артем, – спросил он, – насколько мне известно, у тебя не слишком хорошие отношения с советом директоров холдинга?
– Можно сказать и так, – кивнул будущий глава предприятия.
– Если бы ты не успел вступить в права наследования и, прости, умер бы до второго января, совет директоров продолжил бы работу на прежних условиях, оговоренных в первой части завещания твоего отца. Так? – Наследник кивнул. – Но если бы ты умер после второго января, твоя мама уже наследовала бы тебе, по твоему завещанию… она ведь единственный наследник? Ты не менял завещания?
– Нет. Все остается маме. Безраздельно.
– То есть она получала бы полное право единолично решать многие вопросы и даже устранять директоров исключительно по своему усмотрению. И так же из завещания – твоего завещания – исключается пункт, специально оговоренный твоим отцом: «Деньги остаются в семье». Ирина получила бы право распоряжаться только своими деньгами, руководствуясь только своими интересами и симпатиями, включая или исключая остальных Вяземских…
– Муслим, зачем ты все это объясняешь?! – нетерпеливо перебила Ирина Владимировна. – Мы и так знаем, кто что получит и на каких условиях!
– Я систематизирую данные, – буркнул полковник. – Не мешай, а поправляй, если ошибусь. Пока я все говорил правильно?
– Да.
– В неизменности условий завещания заинтересованы и Вяземские, и совет директоров, с которым у Артема не сложились отношения?
– Да!
– Теперь, после известного сообщения, у нас остаются только Вяземские, – констатировал полковник. – Кто-то из них может рассчитывать на особое расположение и считать, что он в случае смерти Артема получит нечто большее, чем остальные?
– Нет. У меня со всеми ровные отношения. Я никого не выделяю и обнадеживать не стала бы.
– Понятно. Когда тебе звонил Виктор, он не сказал, что на обеде в его доме присутствует кто-то посторонний?
– Нет. Там были он, жена, дети и Марья.
– Мои ребята пробили звонки с домашнего и мобильного телефонов всех присутствовавших за обедом. Так вот, ни один из Вяземских не звонил сам. Если, конечно, у кого-то из них нет телефона, зарегистрированного на другую фамилию… – замялся ненадолго полковник. – Но тогда совсем плохо.
– А им кто-то звонил? – подстегнула замолчавшего друга Ирина Владимировна.
– Да. Каждому из них кто-то звонил. Но, – полковник развел руками, – всех абонентов легко идентифицировать. Друзья, знакомые, подруги – и никакой видимой связи с советом директоров.
– Если только у кого-то из Вяземских и директоров нет незарегистрированных телефонов… Но тогда это уже вселенский заговор, – задумчиво проговорила Ирина Владимировна и, внезапно ударив по подлокотнику ладонью, воскликнула: – Нет! Я не верю! Виктор – порядочнейший человек, его дети – милейшие создания, Нана… Нану вообще заподозрить невозможно!
– А Марью? – тихо вставил полковник.
– Марью?! – переспросила Вяземская. – Да она вообще не от мира сего! Деньги ее интересуют поскольку-постольку! Крутится вокруг своего дома моды, мужиков меняет… причем богатых…
– А если у нее финансовые проблемы? А смена наследников дает надежду…
– Муслим! – перебила Вяземская. – Ты сам-то в это веришь?! Марья прислала убийцу в мой дом? Убить Артема? Да она в нем души не чает! Говорит: племянник – единственный нормальный человек в семье!
Муслим Рахимович крякнул, собрал на лбу морщинки и ответил:
– Я верю фактам, Иринушка. А против них, как известно, не попрешь.
– А если кто-то из них сказал, что прием переносится на десятое января, в случайном разговоре, кому-то из друзей?
– А у друзей мотива нет, – отрезал комитетчик.
– А у Вяземских есть? – фыркнула мадам. – Прием десятого, а не второго. Наследство здесь ни при чем!
– Вот это-то и странно, – согласился полковник. – Все вывернуто наизнанку – телега стоит перед лошадью.
Ирина Владимировна раздраженно покусывала губу, друг посмотрел на нее с сочувствием, встал с кресла, подошел, сел перед ней на корточки. Заглянул в глаза, нежно сжал пальцы.
(Эх, всегда я подозревала, что ладный полковник «соль с перцем» – не просто друг Ирины Владимировны!)
– Ирочка, все будет хорошо, – сказал он с любовью. – Все будет хорошо.
– Но теперь ты снова не знаешь, кто цель киллера? – грустно усмехнулась Вяземская. – Я или Артем…
– Да. Теперь не знаю.
– И что ты будешь делать? Засадишь в бункер и меня?
– Нет, – тихо произнес полковник. – Я выведу из-под удара вас обоих.
– Как? Найдешь убийц?
На этот, пожалуй, риторический вопрос полковник не ответил. Он крепко сжал пальцы Ирины и, гипнотизируя взглядом, попросил:
– Вспомни, пожалуйста, день, следующий за днем, когда ты узнала, что в твой дом заслали «торпеду». Вспомни. Я тогда приехал к тебе в офис. Ты была расстроена. Мы говорили. Потом приехала Марья. Помнишь?
– Да, – заторможенно кивнула Вяземская.
– Марья спросила, чем ты огорчена. Ты списала все на старую историю с Артемом и горничной. Помнишь?
– Да.
– Ты сказала, что застала сына в постели с горничной… Мариной, кажется?
– Да, да.
– Позже, когда я ушел, ты называла это имя Марье?
– Нет, – протяжно отозвалась дама. – Кажется, нет.
– Мне мало «кажется». Вспомни. Вспомни, что и как конкретно ты рассказала Марье?
– Да ничего я ей больше не говорила! – вспыхнула Ирина Владимировна и отпихнула руку друга. – О той истории мы говорили только при тебе и больше к ней не возвращались!
– То есть имени горничной или какой-то временной привязки ты Марье не дала?
– Нет!
Слушая этот разговор, я наклонила голову и из-под опущенных ресниц метнула в наследного принца слегка уничижающий взгляд.
Так вот почему прежняя горничная Марина однажды собрала вещички и ушла из этого дома! Ее, оказывается… застукали!
Даже из-под опущенных ресниц наследный принц взгляд засек. Скроил не слишком виноватую мину и развел растопыренные ладошки на уровне груди.
– Алиса, – шепнул он смущенно, – я нормальный, здоровый мужик… А в то время у меня еще и рука была загипсована. Марина меня просто пожалела…
– Ага, – тихонько фыркнула я. – А ты знаешь, что у нее муж и двое детей?!
– Так я же не жениться на ней собирался…
Ответ, достойный нормального, здорового мужика.
Пусть и временно лишенного подвижности.
Теперь многое становилось понятным. Например, почему Ирина Владимировна так бесилась, когда заставала нас в библиотеке. Почему не разрешала ловеласу-сынуле любезничать с прислугой…
Думаю, история с Мариной обошлась ей недешево. Желтая пресса любит сюжеты в стиле ню и крупные заголовки типа: «Как я соблазнила самого завидного жениха России». За изложение пикантных поз и подробностей – жених как-никак загипсованный был – Марине отвалили бы крупную сумму. Наверняка Вяземской пришлось заткнуть ей рот утроенным гонораром.
– Я не понимаю, зачем ты перетряхиваешь грязное белье! – горячилась тем временем мадам. – Зачем все это ворошить?!
– А вот зачем. – Муслим Рахимович поднялся и распрямился. – Тридцать первого января, когда все Вяземские соберутся за столом в этом доме вокруг Капитолины Фроловны, ты объявишь, что Алиса ждет ребенка от Артема. К тому времени будет уже почти месяц сроку…
– Что?!?! – в один голос взревели и я, и Ирина. Причем одинаково возмущенно.
– Что ты несешь?! – метнув взгляд, приказывающий заткнуться, взъярилась фальшивая бабушка. – Какая беременность?! Какая Алиса?!
– Тихо, девочки, тихо, – взмолился полковник. – Дайте договорить. Двух людей, которые могут стать жертвами для киллеров, надо вывести из-под удара. Ирина, мне за вами обоими не уследить.
– А при чем здесь Алиса?! – не унималась Вяземская.
– А вот при чем, – глядя попеременно то на взъяренную хозяйку дома, то на меня, приступил к объяснениям Муслим Рахимович. – Насколько мне известно, в завещании Валеры есть пункт о появлении внука. Так? Причем без разницы, какого пола, рожденного или нет, появление ребенка все меняет.
– Муслим, но это же опасно! – взвыла Ирина Владимировна и, кажется, впервые посмотрела на меня с какой-то виноватой обеспокоенностью. – Опасно для Алисы. Ты выведешь – а это еще не факт, кстати, – нас из-под удара, но подставишь Алису!
– Отнюдь, – не согласился комитетчик. – Как раз Алисе ничего и не будет угрожать. – Муслим Рахимович сходил за стулом на гнутых ножках, поставил его передо мной и сел. – Алиса, обещаю, вам ничего не будет угрожать.
«А моему честному девичьему имени?! – чуть не заорала я. – Какая мелочь – признаться, что залезла в господскую постель… Да я со стыда сгорю!!»
– Нам надо произвести рокировку, – глядя мне в глаза, увещевал полковник. – Необходимо сместить акценты и заставить главарей кил лерской группы высунуться из норы. Пока, – сказал устало, – нам этого не удается. Мне кажется…
Последнее, не слишком уверенное уточнение обеспокоило Ирину Владимировну. Она слишком хорошо знала своего друга и позволила себе вопрос:
– Тебе кажется?.. Но ты не уверен?
– Не уверен, Иринушка, – сознался полковник. – Мы ничего не знаем о деталях контракта, и это… это напрягает.
– Чем?! – вспыхнула Вяземская. – Ты что-то скрываешь?! Муслим, это касается жизни моего сына! Говори!
Комитетчик потер скулу, нахмурился и произнес:
– Какая-то из фраз в телефонной переписке насторожила главаря киллерской группы. Его вопросы поменяли тональность. Стали подозрительней, резче.
– В чем?
– Не понимаю, – сознался друг. Он смотрел в мое лицо, словно искал подсказку. – Переписка практически прекращена. Мы боимся допустить еще одну ошибку, боимся спугнуть посредника или даже заказчика, мы перестали настаивать на личной встрече. С появлением нового фактора – вашей, Алиса, мнимой беременности – все изменится. Скажу больше, вся ситуация обретет достоверность. «Торпеда» тянет с выполнением заказа, поскольку начала подозревать о своем положении. Не мне вам объяснять, как сведущи современные девушки в вопросах овуляции и прочих тонкостях, порой бывает достаточно одного близкого контакта. Тем более что Ирина Владимировна еще три недели назад рассказала о похождениях сына в случайном разговоре с Марьей. Думаю, сейчас уже все Вяземские знают об интрижке и легко свяжут ее с вами, Алиса.
И вот что получается. «Торпеда» появилась в этом доме четыре недели назад. Соблазнила сына хозяйки – что, надо сказать, бывает не лишним для успешного выполнения задачи – и теперь элементарно ждет подтверждения: задержка или нет? Получилось или стоит попробовать еще раз?
Этим мы убиваем сразу двух зайцев. Во-первых, делаем из тебя, Алиса, важную персону. Думаю, после известия о том, что Артем в коме, а ты ждешь ребенка, наследующего миллиардное состояние, «торпеда Алина» будет изъята из, так сказать, обращения. С тебя пылинки начнут сдувать… А во-вторых, после этого же известия хозяева «торпеды» высунутся наружу. Такую ситуацию они не упустят – явятся за долей. Начнут давить, договариваться, настаивать на встрече…
– Муслим, – тихонько вклинилась в речь друга Ирина Владимировна. – Они могут не явиться. А ждать девять месяцев. Что нам всем… прятаться и выжидать, когда пришлют новую «торпеду»? Все девять месяцев?
– Мы заставим их поторопиться, Ирочка, – развернувшись к Вяземской всем телом, сказал полковник. – Тридцать первого декабря ты объявишь, что после Нового года Алиса уедет за границу. Думаю, к этому все отнесутся с пониманием. Иначе в России ловкую горничную начнут отлавливать журналисты. Всюду – в парикмахерской, в женской консультации, в магазине… Везде. И то, что ты собираешься спрятать Алису за границей, прозвучит вполне логично.
– Но ведь это не факт, что Артем будет в безопасности! К нему подошлют другого убийцу!
– А мы, Ирочка, – размеренно проговорил полковник, – через больницу пустим слух, что у твоего сына начался отек мозга. Он умирает.
– Боже, – простонала Вяземская, – что я слышу…
– Увы, Ирочка, но только так мы выведем Артема из-под обстрела. Поскольку, как мы теперь знаем – из-за привязки к числам, – вопрос наследования перед заказчиком не стоит. Определенно известно одно: заказ как-то связан с семьей твоего шурина или с Марьей.
Ирина Владимировна откинулась назад, прикрыла глаза ладонью и прошептала:
– Мне кажется, я сплю… Кто-то из родствен ников желает нашей смерти… Мне придется объявлять – самой объявлять! – о том, что мой сын безнадежно болен, а я жду внука от… прислуги.
Разбуди меня, Муслим, скажи, что это неправда.
– Ира, нам придется поступить именно так. Прости. Вот как ты думаешь, эти наши секретничанья не удивляют Клементину Карловну? Мы то и дело запираемся в гостиной с новой горничной, шушукаемся при закрытых дверях… По дому скоро слухи поползут. А ведь не исключено, что заказчик или хозяева «торпеды» получают откуда-то информацию, что происходит в доме. Непосредственно в доме информатора у них нет. Они до сих пор не знают, что девушка, пришедшая наниматься горничной в начале декабря, назвалась Алисой, а не Алиной… Но тем не менее предосторожность не помешает. Рано или поздно их начнет тревожить задержка с выполнением контракта, и необходимость в информаторе из дома обретет актуальность… И вот я спрашиваю: как для всего дома выглядит странная близость горничной с хозяевами?
– Нет никакой близости, Муслим, – все так же прикрывая глаза рукой, проговорила Вяземская. – Я максимально отстранилась от Алисы.
– Я знаю, – покачиваясь корпусом, произнес полковник. – Ты все делаешь правильно. Но шила в мешке не утаишь. Эти приватные беседы надо оправдывать. Мнимая беременность Алисы решает все вопросы и расставляет все точки над «i». Ты уж поверь мне, пересуды младшего персонала срывали уже не одну операцию. …И вот еще что… – смущенно кашлянул комитетчик. – Разговоры разговорами… Но мы так и не услышали от Алисы, согласна ли она поддержать наш план.
Ну, слава богу. Дождалась. Три пары глаз – Вяземская по такому случаю даже ладошку от лица убрала – остановились на мне с разной степенью надежды во взоре. Артем смотрел чуть отстраненно, как будто просил подумать. Муслим Рахимович взглядом испытывал, Ирина Владимировна молила.
Я строптиво повела плечом и помотала головой:
– Мне все это не нравится.
– Что вам не нравится, Алиса? – попросил уточнить полковник.
– Играть роль охотницы за скальпами, девицы, забравшейся в постель хозяйского сына.
Муслим Рахимович и Вяземская переглянулись – словно подачу передали, – и Ирина Владимировна непритворно, очень-очень огорченно закивала:
– Я понимаю вас, Алиса. Роль гадкая. Вы вправе отказаться.
– Ирина! – воскликнул полковник. – Ты…
– Нет, Муслим. Алиса права. Ее роль только на словах простая. На самом деле ей придется пережить такое…
– Что?! – вспыхнул Муслим Рахимович синим порохом, найдя в подруге неожиданного оппонента. – Что трудного сказать – да, я беременна! Ей не придется разговаривать по телефону с хозяевами «торпеды», это будет делать наш сотрудник через голосовой модулятор; ей не придется жить с этим «позором» – как только все закончится, окружающие узнают правду.
Алиса предстанет перед твоими родственниками на несколько дней. И – все!
– А если Алису просто спрятать? Сказать, была такая горничная, но уехала за границу? Для «торпеды», понимающей, что хозяева скоро начнут ее шантажировать, это более чем оправданный поступок…
– Оправданный поступок в таком случае – отключить телефон! – взорвался темпераментный комитетчик. – Уехать из страны и отключить телефон! Как мы тогда киллеров и заказчика накроем?! А?! Алисе придется остаться! Для связи! Или вся операция теряет смысл!
– Господи, неужели нельзя избавить девушку от этого кошмара?! – не хуже Муслима закричала Вяземская. – Ты хоть представляешь, что ее ждет после того, как о «беременности» узнает Капитолина?!
– Н-да, – внезапно хмыкнул сидящий рядом в моторизованном кресле Артем. – Такое начнется… Алиса, я тебе не завидую и даже не советую.
Муслим Рахимович, неожиданно оставшийся в одиночестве, выбрал единственный путь. Отвернулся от Вяземской и обратился ко мне:
– Алиса, хоть вы-то, понимаете, как это важно?
Я закусила губу и через плечо комитетчика посмотрела на Ирину Владимировну.
Ее недавняя вспышка, горячность и справедливые слова не могли не тронуть. Ее ребенку и ей самой угрожала реальная опасность, а она смогла разглядеть в горничной потенциально страдающую душу. Оказалась способна думать о ком-то.
Было похоже, что я очень ошибалась в Ирине Владимировне Вяземской.
– Я понимаю, Муслим Рахимович. Я согласна.
При этих словах мама Артема опустила глаза и покачала головой. То ли с осуждением – подумай еще раз, девочка, – то ли с одобрением.
Тем же вечером, уже не таясь, я и Артем сидели в библиотеке возле включенной лампы, отбрасывающей на лица зеленоватый отсвет абажура. Артем захватил с собой бутылку коньяка, два фужера – и медленно потягивал густой янтарный напиток. Плохое настроение наследного принца было вполне оправданным. Через день мама объявит его почти мертвым и запрет в бункере неизвестно насколько. Возможно, на неделю, возможно, на две, возможно…
Но об этом не хотелось думать.
– Расскажи мне о завещании твоего отца, – попросила я. – Оно какое-то странное, вычурное, что ли…
– Согласен, – кивнул Артем. – Именно – вычурное. – Он покрутил глоток коньяка по стенкам бокала и продолжил: – Папа был совершенно фантастическим ревнивцем… Отдельное спасибо надо бабушке сказать. Свое завещание он составил десять лет назад. Мама тогда еще была цветущей молодой женщиной… И даже из могилы, – Артем грустно усмехнулся, – он продолжил доставать ее своей ревностью. После его смерти мама еще раз могла выйти замуж, родить еще одного ребенка от другого мужчины, этот ребенок не получал бы никакого права на деньги из наследства папы. Понимаешь? Только его сын наследует его деньги. И никто другой. Или, если я не доживаю до двадцати восьми лет и не оставляю кровного наследника, все деньги после смерти мамы, вне зависимости от ее решений, остаются в семье. Делятся между бабушкой и ее детьми в равных долях.
– Но все-таки в случае твоей смерти деньги достаются маме? Она просто не имеет права завещать их никому, кроме Вяземских…
– Да. Но сколько бы прожила мама после моей смерти? Вот вопрос. – Артем допил коньяк и покачал головой. – У мамы больное сердце, вряд ли она протянула бы долго…
– А-а-а. Но если мама наследует тебе после второго января, завещание отца теряет силу? Она получает право распоряжаться состоянием только по своему усмотрению?
– Да, она получает право оставить Вяземских, включая бабулю, за бортом.
– А кто из них больше всего заинтересован в наследстве?
– Ну, с одной стороны, все. Деньги лишними не бывают. А с другой стороны, никто. Холдинг обуза. Они бы его продали.
– Но это же огромные деньги!
– Да. Но и мои родственники – люди более чем обеспеченные. Не так, как мы, конечно, но хватает им с избытком. Да и срок убийства перенесен на десятое января. Весь наш раз говор абсолютно не имел смысла. Уже второго января наследство для Вяземских могло быть утеряно.
Расспрашивать о совете директоров холдинга тоже было бессмысленно. Если бы кто-то из Вяземских обмолвился в случайном разговоре с кем-то из директоров о переносе времени торжества – в течение сорока двух минут, – Муслим Рахимович это бы знал. Посколькуслучайные разговоры проходят по обычным телефонам.
Но никто из холдинга не звонил. Вся ситуация вращалась вокруг людей, присутствовавших на семейном обеде в доме брата покойного Валерия Андреевича.
Странно как-то. Запутанно. Родственников может интересовать преимущественно наследство, но срок убийства отодвинут до числа, которое ничего не решает.
– А у тебя хорошие отношения с родней?
– Великолепные, – без малейшего колебания кивнул Артем. – Я их очень люблю, и они меня, надеюсь… тоже. Во всяком случае, никаких трений раньше не возникало.
– Только с бабушкой, – понимая, что становлюсь бестактной, врезала я.
Артем простил мне это. Только рукой махнул:
– Баба Капа может отшлепать. Но убить…
Меня или даже маму… Она – прокурор, а не преступник. У нее на любой криминал врожденная идиосинкразия. Она суды любит за справедливость, а не за острые впечатления.
– Тогда – кто? Вопрос повис в воздухе.
– Алиса, у тебя есть родственники?
– Да, конечно. Два дедушки, бабушка, два дяди и четыре двоюродных сестры.
– У вас хорошие отношения?
– Отличные.
– И ты могла бы кого-нибудь из них подписать на роль заказчика убийства?
– Нет, Артем, – честно призналась я. – Но нам нечего делить. Мы свободны.
Свободу на двадцать седьмое декабря Артем себе буквально вымолил. Взрослая часть заговорщиков торопилась уложить его в кому, а интересы наиболее вероятной жертвы совершенно не учитывались: двадцать седьмого декабря Артем ждал в гости друга. Лучшего и, пожалуй, единственного, оставшегося с самого детства. Родители Сергея несколько лет назад уехали на ПМЖ в Германию, и парни стали видеться редко. Три-четыре раза в год бывали наездами – то Сергей в Москву приезжал, то Артем срывался в Германию, – но новогодние праздники друзья традиционно встречали вместе. Обычно Сергей прилетал за несколько дней до Нового года – католическое Рождество он справлял в Дортмунде вместе с родителями, – останавливался в особняке Вяземских и вместе с другом и его семь ей отмечал все праздники подряд: встречу Нового года, день рождения Артема и Рождество по православному стилю.
Это была традиция. Муслиму Рахимовичу пришлось смириться. Отдать парням на баловство два дня и поставить условие: сидеть в доме, наездов на кабаки не делать, выпивать умеренно.
Сергей приехал в Непонятный Дом двадцать седьмого утром, тем же вечером два великовозрастных баловника нарушили разом все условия. Поздним вечером засунули в машину Артема и костыли и поехали кутить, пропали на московских тусовках до самого рассвета.
Утром двадцать восьмого декабря Ирина Владимировна рвала и метала.
Свою часть громов и молний я получила, подавая ей шубу в прихожей.
– Алиса, – тихонько шипела Вяземская, – я думала, вы девушка разумная. Неужели нельзя было предотвратить это безобразие?! Вы были обязаны сообщить мне или Муслиму Рахимовичу о том, что эти два дурня отправились гулять! И не говорите мне, что ничего не знали!! Не выдумывайте!
Я, по совести говоря, ничего выдумывать и не собиралась.
Но в няньки к двум вполне созревшим дурням тоже не нанималась.
Как-то так сложилось, что роль наперсницы была навязана мне самой Вяземской. Я подобной чести не добивалась. И потому упреки – недоглядела, не упредила, не доложила – отскакивали от меня, как сухой горох от стенки.
Пожалев все же сходящую с ума от беспокойства мать, я напустила на себя виноватый вид. Дала Ирине Владимировне спустить пар и только после этого сказала примирительно:
– Но ничего ведь не случилось. Ребята приехали. Спят по своим комнатам.
– Спят! – фыркнула мадам и, громко хлопнув входной дверью, вышла на заснеженное крыльцо.
Увидев меня тем же вечером в библиотеке в компании двух оболтусов, она скроила столь приязненную мину, что удивила не только сына, но и приехавшего друга.
– Алиса, вы поразительная девушка, – склонившись к моему уху, шепнул германский гость. – Вы приручили маму Иру меньше чем за месяц.
Поделитесь секретом?..
Сергей лукавил. Даже учитывая явное недовольство мамы Иры, вызванное непослушанием сына, к его другу она относилась с обожанием. Желание рассыпать комплименты было присуще Сереже, как неотделимая часть натуры. Бывают такие люди – я не раз видела подобных, – встречая нового человека, они чувствуют потребность мгновенно добиваться расположения. Заставят улыбнуться, похвалят тембр голоса, прическу, платье или, за неимением оных качеств у горничной, придумают что-либо иное.
В моем случае гусарской атаке Сергея подверглись румяность щек, цвет глаз и здравомыслие. Слушая его, можно было подумать, что до знакомства с Алисой Ковалевой Сереже попадались сплошь бестолковые девицы с тусклыми, невыразительными очами и фантастическими прыщами на пожухлых ланитах. Необходимость очаровывать заставляла Сергея распускать хвост и перья. Первые полчаса в библиотеке прошли под его глухариное токование, я уже начала чувствовать себя растаявшей идиоткой с букетом хризантем под черепной коробкой. Мозгов там не осталось вовсе. Идиотка бестолково улыбалась, желание вести «интеллектуальные» беседы пропало напрочь, поскольку любые умные фразы смотрелись тусклым свинским бисером на фоне красноречия неутомимого ловеласа. За пол часа Сергей придал общению куртуазную сверхлегкость, все переставил в нужном ему порядке и не похвалил, кажется, только дивную белизну свеже-обернутого бинтом гипса лучшего друга. Все, на что падал глаз Сергея, мгновенно получало наивысшую, приятную хозяину дома оценку: чай, который заварила Лидочка Ивановна, исполненный ею же пирог, портрет над камином – мама Ира совсем не меняется, все так же хороша! – свет от лампы, таинственный и мягкий. Вчерашняя гулянка – как жаль, Алиса, что вас вчера с нами не было! Ваше общество внесло бы в любой вечер оттенок праздника…
Я попала под обаяние неутомимого на комплименты гостя и очень удивилась, когда Артем сказал другу по-немецки какую-то короткую фразу и тот увял. Смутился и прекратил атаки.
(Ба-а-а-а. Боюсь поверить, но, кажется, мой принц ревнует?!
Как жаль, что я не знаю немецкого. В институте я выбрала факультатив французского языка, а основной у меня – английский.)
Снимая возникшую вдруг неловкость, я заполнила паузу вопросом:
– А как давно вы не виделись?
Вопрос я намеренно адресовала обоим глухарям.
Ответил Артем. Отчего-то сухо. Кажется, суетливо-старательное красноречие друга его не то что раздражало, просто сбивало с привычного неспешного ритма. В Артеме в принципе отсутствовала освобожденная от мыслей легкость, свойственная Сергею. Они прекрасно дополняли друг друга. И как мне думалось, их роли давно были распределены: Сергей убалтывал девиц до невменяемости, очаровывал их; Артем давал тандему завершающую основательность и глубину. Все эти качества становились в Артеме более выпуклыми и заметными на фоне легковесного друга.
(Но вот убей меня бог, не отвечу, какая из сторон была мне ближе! Что более привлекало – беспечность и яркое остроумие Сергея или вдумчивость и рассудительность Артема? Обе черты оказались одинаково утомительными при длительном общении…)
– Я прилетал в Германию три месяца назад, – сказал Артем. – Катался в Альпах на лыжах. Сергей вырвался ко мне на уик-энд.
– Ну как можно к нему не вырваться! – попробовал пошутить Сергей. – Он без меня пропадет! Выберет среди лыжниц самую унылую и некрасивую девицу, влюбится, а мне потом придется ответ держать перед мамой Ирой?
Артем метнул в друга косой взгляд и, не удержавшись, хмыкнул:
– А ты у нас, значит, сплошь по красоткам ударяешь? Специалист, елочки пушистые, по девицам, которые предпочитают бриллианты и фуа-гра.
Видимо, этой фразой Артем затронул какую-то старую историю, Сережа притворно закатил глаза и изобразил смущение.
– Сергей, – спросила я, – а Артем при вас упал в пропасть?
– Нет, – мгновенно стал серьезным германский гость. – Я уже уехал, точнее, был в дороге, когда мне позвонили и сообщили о несчастье. – И, посмотрев на друга, резко ударил по подлокотникам кресла. – Я этого гада еще найти пытался на трассе!
– Какого гада? – не поняла я.
– Того. В голубом костюме с оранжевыми вставками. – Я подняла брови, показывая, что так и не понимаю, и Сергей обратился к другу: – Ты разве ей ничего не рассказывал?
– Нет, – поморщился наследный принц.
– Артема нарочно столкнули с обрыва! – разгорячился Сергей. – Были свидетели! Какой-то остолоп в голубом костюме с оранжевыми вставками ударил по задникам лыж сноубордом и почти нарочно столкнул Тёмыча в пропасть!
Я пристально взглянула на Артема. Его версия альпийских «приключений» сильно отличалась от только что озвученной.
– Да ерунда все это, – отмахнулся принц, сидящий в инвалидном кресле. – Несчастный случай. Не будем об этом разговаривать…
– Ничего себе несчастный случай! – возмутился Сергей. – Столкнул тебя – и как в воду канул! Его потом все инструкторы искали!
– Нашли? – быстро спросила я, догадываясь, что истинная подоплека происшествия открывается только сейчас. Артем не хотел волновать больную маму и скрыл правду.
– Куда там, – покачал головой гость. – Исчезла сволочь в голубом костюме, испарилась, как не было. Лица под очками и маской никто не разглядел. Переодел комбинезон – и был таков.
Слушая объяснения Сергея, я отправила Артему четко читаемый в глазах вопрос: «Почему ты ничего не рассказал хотя бы Муслиму Рахимовичу? Ведь это могло быть первое неудавшееся покушение».
После происшествия в Альпах – тоже надо сказать, практически оформленного под смерть от естественных причин – Артем надолго остался в Германии в реабилитационной клинике и появился в России лишь однажды, и то весьма ненадолго. Надолго домой он вернулся только тогда, когда в особняке его должна была поджидать «торпеда». За время его отсутствия у киллерской группы была возможность выйти на жадную до глупости Жанну Константиновну, подготовить паспорт и зарядить «торпеду».
Артем верно прочитал в моих глазах каждое слово. Но отвечать не стал. Даже взглядом.
– Хватит, Серый, – сказал он другу. – Расскажи лучше, как продвигается твой проект?
Обаяшка Серый подвизался на ниве ландшафтного дизайна. И даже некоторое имя ус пел заработать: последний его проект стоил несколько миллионов евро – полная реставрация ка кого-то парка, облагораживание озерца и окультуривание одичавших за десятилетие растений.
Говорил об этом парке Сергей с воодушевлением.
Я и Артем почти не вникали. Я буравила несостоявшуюся жертву укоризненным взглядом и обещала (тем же взглядом) наябедничать Муслиму Рахимовичу.
Телепатические волны – под звуковое оформление неутомимого германского рассказчика – лупили в жертву прицельно. А он только один раз плечами пожал, показывая храбрость. Мол, пустяки какие. Сломали руку и ногу, но ведь не голову же!
Беспечный дурень. Права была Ирина Владимировна. На таких остолопов надо стучать от всей души и с полным пониманием дела. Гусары чертовы!
Ранним утром двадцать девятого декабря Артем закрылся в «тревожной комнате». Или, если угодно, в бункере.
От дома отъехала карета скорой помощи. Пустая, если не считать шофера. Машина якобы повезла больного на процедуры с необходимым комфортом, простором и мигалкой на случай утренних пробок.
В полдень Ирина Владимировна сообщила родственникам и друзьям, что ее сын впал в кому после неудачно проведенной медицинской процедуры.
Не знаю, как восприняли известие Вяземские, воочию я наблюдала только вытянувшееся, какое-то ослепшее лицо Сергея. И по его выражению поняла: как это все жестоко.
Вначале Сережа сник, потом начал рваться к другу в больницу. Ирина Владимировна объяснила, что к сыну никого не пускают, он в палате интенсивной реанимации, и чуть ли не силой оставила Сергея дома.
Разговоры о том, что дизайнер может улететь обратно в Германию, даже не велись. Сергей сказал, что останется в России, пока состояние Артема не улучшится, пока друг не придет в себя. А впрочем, даже если бы Сережа захотел вернуться в Дортмунд, вряд ли это получилось бы – билеты на предпраздничные дни раскупаются задолго до праздников.
Огромный дом как будто затих от горя. Обычные кухонные пересуды сменили рассказы о волшебных выходах из комы, невероятных излечениях, звучали они приглушенно. Пропали шуточки, перепалки, и даже матерок исчез из речи электрика-завхоза дяди Миши. Мастер на все руки кряхтел да огорченно тряс патлатой головой:
– Все обойдется, девоньки, все обойдется.
Артемка – парень крепкий.
Я и Вера передвигались по дому на цыпочках и приказы от Вороны получали шепотом.
– Неужели Новый год не отменят?! – удивлялась Вера, получая от Капитолины Карловны указание готовить гостевые комнаты.
– Это решает не Ирина Владимировна, а Капитолина Фроловна. Родня приедет к маме, – тихо говорила я, сама еще недавно задававшая подобный вопрос Артему. – У них такая традиция.
– Традиция, – поджимала губы Вера. – Внук без сознания в больнице под капельницей лежит, а бабка праздники закатывает!
– Не праздники, – терпеливо поправляла я. – Просто дети и внуки соберутся вокруг мамы за столом в новогоднюю ночь. У них так принято: что бы ни случилось, под Новый год все приезжают к Капитолине Фроловне. Традиция.
– Ага, – не сдавалась вредная горничная. – А еще у них традиция жить здесь до второго января и сразу праздновать день рождения Артема. Если парнишка из комы не выйдет, они что, и его день рождения отметят?!
– Не знаю, – честно призналась я. – Это решает Ирина Владимировна. Оставаться ей одной и плакать или собрать родню и поднять рюмку за здоровье Артема. С близкими как-то легче горе переживается…
– Да уж, – согласилась наконец горничная. – С родней оно и вправду легче…
Вечером я не вышла в библиотеку. Точнее сказать: я дошла до библиотеки, но внутрь не вошла. Сергей сидел в кресле подле зеленого абажура, его плечи были опущены, взгляд направлен в одну точку. Парню было невообразимо плохо.
Мне было его жаль. Но сегодня, поздним утром, я побывала в бункере: часть одной из его крепких стен с железными пластинами внутри была занята мониторами от камер наблюдения. Человек, спрятавшийся в «тревожной комнате», имел возможность наблюдать за всеми ключевыми помещениями дома и слышать каждое слово.
И мне почему-то показалось, что Артему будет неприятно видеть, как я лицедействую, утешая его друга. Даже если в тот момент рядом с ним будет находиться его мама, я уверена, Артем не удержится, посмотрит и послушает. Ведь редко кому удается узнать, что думают и чувствуют близкие люди, когда ты при смерти. Узнать такое – соблазн велик…
И говорить непритворно сочувственные, но по сути лживые слова я не пошла. Заперлась в своей келье, раскрыла «гроссбух» на пружинке и подбила итоги – ложь должна иметь границы.
Или лгущий должен иметь врожденную склонность ко лжи. Как талант. Но я таковым не обладаю.
(Чего мне делать в журналистике? В этой профессии ценятся не только тяга к разоблачительству, но и умение подыгрывать, невзирая на фальшь и факты.)
Я сидела в своей комнате и писала совсем другой роман. Героиня, которую я даже не пыталась отождествлять с собой, отважно и безбашенно погружалась в интриги. Так же, как и я, оставшись без денег, она случайно попала в богатый дом. Под чужим, похожим именем примерила на себя одежду горничной и нашла в вещах погибшей девушки SIM-карту от мобильного телефона.
На этом первоначальное сходство заканчивалось.
Моя героиня Алла (ее личина именовалась Алена), в отличие от меня, ответила на призыв по сотовому телефону, ввязалась в переписку с каким-то шефом, узнала, что непонятные ряды чисел в памяти мобильника являются не чем иным, как номером банковского счета, на который требуется перевести аванс за выполнение «заказа», и решила стать богатой и известной.
Попадая из одной передряги в другую, Алла вышла на киллерскую группу – на бумаге и при известной изобретательности это оказалось сравнительно легко – и принялась самостоятельно вычислять заказчика убийства. Попутно и бесповоротно очаровала наследника мильенного состояния, влюбила его в себя и спасла от верной смерти…
Получалось интересно. Бойкая Алла врала органично и искусно, и к двухсотой странице за ней уже вовсю охотилась половина криминального бомонда столицы: Алла набивала цену и влюбляла в себя всех подряд. О том, кто она такая и откуда взялась, смешав все карты, главный «крестный папа» узнает только на предпоследней странице и чуть не откусит себе локти от злости.
На последней странице будет свадьба. Аллы и болезненного принца. В свидетелях у принца будет заграничный друг, с тоской глядящий на прекрасную новобрачную в платье цвета сливочного мороженого.
Но до свадьбы оставалось еще страниц сто пятьдесят. И пока лукавая Алла только лениво потягивала мартини на звездном пати, куда ее привел влюбленный принц – кстати, потом надо будет узнать у Артема названия наиболее раскрученных местечек, – и пристальным взглядом «из-под полуопущенных пушистых ресниц» обшаривала зал у барной стойки. Пыталась вычислить негодяя, подославшего к принцу «торпеду».
Ее то и дело приглашали танцевать; влюбленный принц, разумеется, скрипел зубами и поглаживал влажными от негодования и ревности пальцами спрятанный в карман футляр с бриллиантовым кольцом…
(Эх, ну почему меня зовут не Алла, а Алиса?!
Я тоже люблю бриллианты и мартини. В мечтах люблю кружить головы и ловко уворачиваться от автоматных очередей…
Ну почему?!)
А потому, что жизнь не сказка. Первая же пуля из автоматной очереди прошьет живую грудь, а не бумажную страницу.
