8
Утром за завтраком Люда почти ничего не ела, жадно выпила огуречный рассол, надела пальто, велела Саше быть готовым, выглянула в коридор и, поманив его пальцем, провела в комнату тети Даши.
– Минуты через две выйдешь с ней, я тебя за углом буду ждать.
Предосторожность оказалась правильной: в коридоре уже умывался мужчина, нагнувшись над тазом, в другой комнате была открыта дверь: женщина подметала пол.
Тот, что мылся под рукомойником, не поднял головы, а женщина внимательно посмотрела на Сашу.
Люда ждала его за углом. По переулку они прошли на другую улицу, Люда была мрачновата, под глазами проступили синие круги. Перехватив Сашин взгляд, сказала:
– Болит голова со вчерашнего, а у тебя?
– Нормально.
– Вот здесь Елизавета живет, – она показала на новый пятиэтажный дом, – давай паспорт!
Не без некоторого колебания он протянул ей паспорт.
– А сам в сторонке подожди.
Она исчезла в подъезде. Саша перешел на другую сторону улицы и стал прохаживаться туда и обратно, не выпуская из виду подъезд.
Вчерашний рассказ Люды его не поразил, такое творится повсюду, удивило то, что она ему все рассказала, чего по нынешним временам не делают. И он рассказал ей о себе, но ничем при этом не рискуя, с его паспортом скрыть ничего нельзя, а о ней, о ее отце и брате не знают и могут никогда не узнать, если она будет молчать. Проболталась по пьянке? Исключено. И пьяная умеет держать язык за зубами.
Вышла Люда.
– Все сделает сегодня же, но отметку о режиме, так она сказала – «о режиме», это нет. Ни она, ни начальник на это не пойдут, получишь паспорт сроком на пять лет, но с отметкой. Решай.
Саша думал. У него впереди еще несколько месяцев, может быть, удастся найти какие-то иные пути, а если не удастся, если вдруг случится уехать отсюда раньше, менять паспорт на новом месте, без всякого знакомства, придется стоять в очереди в милицейском коридоре, самому объясняться с начальником милиции.
– Чего тянешь, решай, – сказала Люда хмуро, – если решишь, давай фотокарточку, я ей отнесу, вечером получишь паспорт. И решай быстро, а то она на работу уйдет.
– У меня нет фотокарточки, – сказал Саша.
– Так я и думала. Даже сказала ей: «Наверно, завтра занесет». Иди сейчас в фотографию, я тебе покажу, тут близко, на паспорта они быстро делают, попроси, может, к вечеру будет готово. А потом сходи в автопарк, поговори с Леонидом, узнай, что и как. Ну пока.
И после некоторой паузы добавила:
– Если общежития сегодня не дадут, то приходи в кафе, я до девяти работаю.
Фотография была готова на следующий день. Саша тут же отправился в милицию, сдал ее вместе со своим временным паспортом. Елизавета посмотрела его паспорт, взглянула на фотографии, привычно, по-канцелярски, произнесла:
– Придете завтра от десяти до двенадцати.
Ничем не показала, что предупреждена о нем, и когда Саша явился, вручила ему новый постоянный паспорт. Вся операция стоила сто рублей. Эту цифру назвала Люда, Саша тут же отдал ей деньги. Но в паспорте в графе «выдано на основании» было четким убористым почерком написано: «Пост. ЦПК и СНК СССР от 27 декабря 1932 года». Это и была отметка о запрещении жить в «режимных» городах, так называемый минус.
Эти две ночи Саша ночевал у Люды. Уходил, сопровождаемый тетей Дашей, возвращался вместе с Людой поздно, чтобы не видели соседи. Днем бродил по городу, обедал в какой-нибудь рабочей столовке, заходил в читальню, книг и журналов ему не выдавали – нет документов, но февральские газеты лежали на столе, читай вволю. Саша все же попросил январскую подшивку «Правды», и библиотекарша, милая пожилая женщина, принесла ее.
Все то же, все то же… «Прожженные двурушники из троцкистско-зиновьевской своры в Киеве»… «Троцкистские последыши в Киргизии»… Даже такое: «Сын Троцкого – Сергей Седов, этот достойный отпрыск своего отца, пытался отравить генераторным газом группу рабочих… Митинг рабочих попросил органы НКВД очистить завод от этой фашистской сволочи…»
Саша помнил разговоры в Москве в двадцать девятом году: когда высылали Троцкого, его младший сын Сергей отказался ехать с отцом, он не разделял его взглядов и остался в СССР. Говорили, будто бы по матери он – внук знаменитого полярного исследователя Седова и рекомендацию в партию Сергею дали Сталин, Орджоникидзе и Бухарин. А теперь, оказывается, отравлял рабочих.
Когда Саша читал отчет о процессе, у него тоже возникало отвращение к обвиняемым, но, с другой стороны, где доказательства, кроме их собственных признаний? Получали указания из-за границы, и ни одного документа, ни одного письма; готовили террористические акты, и ни одного пистолета, ни одной пули.
«Спектакль» – это слово любила повторять Лидия Григорьевна Звягуро, мудрая женщина, все понимала. А он спорил с ней, когда она говорила, что Сталин хуже уголовника, кого угодно убьет, если понадобится. Оправдываются ее предсказания.
Саша вернул милой библиотекарше подшивку «Правды», попросил взамен «Литературную газету» за январь и февраль.
И там требования: расстрелять, уничтожить… Бабель: «Ложь, предательство, смердяковщина», Ю. Тынянов: «Приговор суда – приговор народа», народный поэт Джамбул: «Поэма о наркоме Ежове», В. Луговской: «Кровавые собаки реставрации», Николай Тихонов, М. Ильин и С. Маршак: «Путь в гестапо», Андрей Платонов: «Преодоление злодейства».
Сплошь знаменитые имена. Гонка мастеров, соревнование, кто быстрей, кто хлеще напишет. Любопытно, как после таких статей они смотрят друг другу в глаза? Отражается ли на лицах смущение, покорность, или, наоборот, глядят победно? Задумываются, какой пример подают народу, или делают вид, что вообще ничего не произошло, мол, погода прекрасная, здоровье отличное, работа идет хорошо…
Константин Федин: «Агенты международной контрреволюции», Новиков-Прибой: «Презрение наемникам фашизма», Ю. Олеша: «Фашисты перед судом народа», Леонид Леонов: «Террарий», Сергеев-Ценский: «Эти люди не имеют права жить», Р. Фраерман: «Мы вытащим их из щелей на свет»…
Уж его-то, Сашу, «вытащить из щели на свет» ничего не стоит, сам идет к ним в руки. Газеты наполнены поношением руководителей, которые принимают на работу врагов: на Амурской железной дороге взяли на работу некоего Б., в другом месте некоего М., в третьем – какого-то П. «В этой связи, – писала газета, – следует отметить преступную систему приема работников. Берут без разбора, не вникая как следует в биографические данные». Это уж впрямую про него, прямое указание не брать на работу таких, как он. Плохо. Неизвестно, как все сложится дальше.
* * *
В проходной сторож поднялся с табуретки, спросил Сашу, к кому идет.
– К инженеру.
– Посмотри в мастерских, пройдешь гаражом, там и мастерские.
Во дворе, под двумя длинными навесами, стояли машины без колес, на колодках, видимо, не хватало резины. Тут же и мойка – деревянный помост, под ним устройство для стока воды.
Через широкие въездные ворота Саша вошел в пустой гараж, пахнуло бензином, ацетиленом, выхлопными газами: возле машин возились слесаря. Этот запах, машины, слесаря в замасленных телогрейках сразу вызвали в памяти годы, когда он работал шофером на Дорогомиловском химическом заводе. Учителем его был Илюшка, золотой парень, добрейшая душа.
Утром, почти на рассвете, выезжали они с завода и мчались по пустынной набережной Москвы-реки.
– Убери газ, убери газ! – кричал Илюшка. – Отниму руля, помни!
Как только Саша сбавлял скорость, успокаивался и принимался говорить о своей невесте. Однажды невеста потребовала, чтобы Илюшка повел ее в парк Горького на танцплощадку. Илюшка полжизни прожил в деревне, ни о каких фокстротах не слышал, танцевать не умел, но признаться в этом стеснялся.
– Ладно, – пообещал Саша, – выучу.
Они вернулись на завод в гараж, там стояли всего две машины: директорский «роллс-ройс» и их грузовик, сделали вид, что остались его ремонтировать, заперли изнутри ворота, и Саша начал обучать Илюшку. Илюшка был плясун, даже пустился вприсядку, ловкие номера откалывал, но простейшие шаги фокстрота никак ему не давались.
Они с Сашей брались за руки, Саша командовал:
– Шаг налево… Шаг направо… И-и раз! И-и два!
Илюшка смотрел на свои ноги, путался.
– Подыми голову, на меня смотри! – требовал Саша. – И-и раз! И-и два!
Места было мало, Саша двигал Илюшку вдоль стены то вправо, то влево. «И-и раз! И-и два!»
Через пару дней они заехали к Нине, Саша одолжил у нее Варин патефон с единственной пластинкой, на одной стороне фокстрот «Рио-Рита», на другой – танго «Брызги шампанского». И снова заперлись в своем маленьком гараже, завели патефон, и Саша опять в такт музыке командовал: «И-и раз! И-и два!»
Потом Илюшка явился на работу счастливый: был с невестой в парке культуры, танцевали и фокстрот, и танго, даже румбу, невеста сначала похвалила, потом заревновала: «Кто научил?» А я ей: «У нас на заводе учат, инструктор специальный – Панкратов». Похвалила тебя, хороший, сказала, инструктор. Илюшка очень его после этого зауважал, в поездках не придирался, помогал готовиться к экзамену, показывал, как карбюратор продуть, как зажигание поставить.
Хорошее было время, хорошие люди рядом, воспоминание о них согревало сердце.
Леонида Саша нашел в кузовном цехе. Прислонившись к стояку, он разговаривал с Глебом, тот, с кистью в руках, в заляпанных краской брюках и куртке, сидел на крыше кузова. Оба сразу узнали Сашу, Глеб приветствовал его, осклабившись и обнажив белые зубы, Леонид кивнул головой:
– Что, надумал?
– Да.
– Заявление принес?
– Принес.
– Давай сюда, и права давай.
Леонид прочитал заявление, права он уже видел.
– Подожди здесь. – И ушел.
Глеб спрыгнул с крыши кузова, присел на скамеечку рядом с Сашей, вынул пачку «Беломора»:
– Кури, дорогуша, хотя здесь и запрещено.
Закурили.
– Последний кузов докрашиваю, – сказал Глеб, – паршивая работа, но, понимаешь, дорогуша, «гроши треба», а тебе – «гроши треба»?
– Конечно.
– Всем треба, – изрек Глеб. – Из-за этих грошей великие делали самую черную работу. Ренуар, знаешь такое имя?
– Знаю, – улыбнулся Саша.
– Ренуар расписывал посуду, Крамской работал ретушером в фотографии, а Поленов, знаешь Поленова?
– И Поленова знаю.
– Поленов прямо сказал: в расписывании вывесок ничего подлого не нахожу. Он вывески делал, а я – кузова. Другой век.
Вернулся Леонид, отдал Саше водительские права, заявление с резолюцией директора базы: «Зачислить водителем во вторую колонну».
– Вторая колонна, – пояснил Леонид, – это трехтонки, ЗИС-5. Сдашь на второй класс, пересадим на автобус. А сейчас топай в контору, к секретарю, она тебя оформит.
Секретарша сидела в комнате перед директорским кабинетом, на двери которого висела табличка с фамилией: Прошкин Н. П. Печатала на машинке.
Саша положил заявление на стол. Не отрывая рук от клавиш, секретарша скосилась на него:
– Хорошо. Оставьте справку с последнего места работы.
– У меня ее нет, потерял.
Она подняла глаза.
– Я все документы потерял, – добавил Саша, – вернее, не потерял, а их украли. – Это звучало убедительней.
При слове «украли» еще трое, сидевших в комнате, оторвали лица от бумаг, повернули к нему головы. Два бородатых старичка и девчонка в вязаной кофте.
– И паспорт?..
– И паспорт. Мне выдали взамен новый, – он вынул из кармана и показал ей паспорт, – только вчера получил, вот, видите, дата.
В напряжении она сдвинула брови к переносице, потом взяла Сашин паспорт, заявление, прошла к директору.
Саша с тревогой думал о том, что решит этот самый Прошкин Н. П. Сразу заметит, на «основании» чего выдан паспорт. И наверняка откажет. Зачем сажать себе на шею сомнительную личность? Обвинят потом в «отсутствии бдительности».
Саша присел на свободный стул, никто не обращал на него больше внимания. Девчонка снова застучала костяшками счетов, старичок крутил ручку арифмометра, другой углубился в ведомости.
Наконец появилась секретарша, протянула Саше паспорт:
– Директор сказал, свободных машин нет.
Саша не уходил, обдумывал, как ему поступить. Пойти к директору объясниться? Ведь Леонид ясно сказал – шоферы нужны. Бесполезно, нарвешься еще на одно унижение.
В коридоре Саша столкнулся с Леонидом.
– Оформился?
– Нет, директор отказал.
– Как? Идем, расскажи!
Они зашли в маленький кабинетик Леонида. В открытом шкафу лежали автомобильные детали, на столе вместо пепельницы – поршень, полный окурков.
– Что он тебе сказал?
– Я его не видел. К нему пошла секретарша, вышла, объявила – шофера не требуются.
– Как это не требуются?! – Он зло смотрел на Сашу. – У меня шесть машин стоят без водителей и еще шесть работают в одну смену!
Саша усмехнулся:
– А я при чем? Не я отказался от работы, мне отказали.
– Где твое заявление?
– У него осталось.
Леонид выругался, вышел из кабинета.
Саша остался один. В окно он видел двор гаража, шоферов у машин, лужи на асфальте. Ничего Леонид не добьется, пустой номер.
Леонид вернулся мрачный, сел за стол, помолчал, наконец спросил:
– Судимость у тебя за что?
– Ни за что. Глупая история в институте, стенгазета наша не понравилась.
– Да-а, – протянул Леонид, – но у него тоже свой довод.
– Никакого довода у него нет. По Конституции имею я право на труд или не имею?
– Знаешь что, – предложил Леонид, – напиши заявление начальнику областного автоуправления. Табунщиков его фамилия. Может такой вопрос решить.
Саша задумчиво посмотрел на него. Мелькнула одна мыслишка… Рискнуть, что ли?
– Ты мне дашь бумагу? – Он взял ручку, придвинул чернильницу, начал писать. Леонид не мешал, иногда вставал, выходил, разговаривал с заходившими к нему людьми. А Саша все писал, наконец перечитал написанное, взял пресс-папье, промокнул, встал.
– Чего написал-то, покажи.
– В другой раз покажу. А сейчас надо торопиться. Бывай, спасибо тебе.
На трамвайной остановке Саша развернул вчетверо сложенный листок, еще раз перечитал свое заявление:
«Секретарю обкома ВКП (б)
тов. Михайлову
от Панкратова А. П.
Уважаемый товарищ Михайлов. Мне 26 лет. Всю жизнь я прожил в Москве, на Арбате, д. 51. В январе 1934 года меня арестовали, дали три года ссылки в Сибирь, по статье 5810. Срок кончился, меня освободили без права проживания в крупных городах. Я приехал в Калинин, хотел поступить на работу в городскую автобазу водителем грузовой машины, но директор автобазы Прошкин Н. П. мне отказал, хотя из-за отсутствия шоферов машины стоят. Конституция дает мне право на труд, но практически я этого права лишен. Что же мне теперь делать?
С уважением
Панкратов».
Одну фразу следовало бы изменить. Если Михайлов примет его, может спросить: «А почему вы приехали именно в Калинин?» Вот тут и надо было бы как-то себя обезопасить, написать, к примеру: «Я приехал в Калинин, где у меня есть родственники». Но теперь это уже не впишешь, поздно. Пусть так остается, будь что будет.
Это был отчаянный и, наверное, безнадежный шаг. Но другого выхода нет. Уедет отсюда, на новом месте начнется та же волынка. А здесь хоть маленький шанс – вдруг Михайлов вспомнит его?
Снизу, из бюро пропусков, Саша позвонил в кабинет Михайлова. Поднял трубку референт. Саша сказал, что хочет видеть товарища Михайлова.
– По какому вопросу?
– По личному.
– Запишитесь на прием.
– Я завтра уезжаю.
– Приедете, запишитесь.
– Тогда разрешите передать ему письмо.
– Сдайте в экспедицию.
– Я вас очень прошу, разрешите передать письмо вам лично, поверьте, это очень важно.
– Фамилия, имя, отчество.
– Панкратов Александр Павлович.
– Партбилет с собой?
– Я беспартийный.
– Паспорт?
– Есть.
Референт Михайлова был молод, полноват, невысок, носил сапоги и полувоенную форму.
Стоя, он проглядел Сашино заявление, поднял на него глаза, и Саше вдруг показалось, что где-то он уже встречал этого человека. В его внимательном взгляде Саша прочитал то же самое: Сашино лицо ему знакомо и, как и Саша, он напрягает память, чтобы вспомнить, где он его видел.
– Дайте, пожалуйста, ваш паспорт.
Саша дал ему паспорт.
– Посидите. – Референт указал ему на стул в углу и вошел в кабинет, плотно закрыв за собой обитую дерматином дверь.
Приемная секретаря обкома выглядела скромно. Казенная мебель, казенная ковровая дорожка. Справа между окнами увеличенная фотография Ленина, читающего газету «Правда», на противоположной стене, тоже на увеличенной фотографии, раскуривал трубку Сталин.
Где же он все-таки видел этого референта? А может, не видел, может, ошибся? Но так или иначе, а тот проявил отзывчивость, внял Сашиной просьбе, выписал ему пропуск, понес Михайлову заявление. И все же надежда на успех мала.
Наконец референт вышел из кабинета, опять плотно прикрыв за собой дверь. Как заметил Саша, за ней была еще одна дверь.
Саша встал ему навстречу.
Возвращая ему паспорт, референт сказал:
– Завтра придите к директору автобазы, он вас оформит.
Значит, Михайлов вспомнил его.
