8
После того как в «Брутусе» написали про меня, да еще и фотографию поместили, ко мне повалили старые знакомые. Одноклассники из разных школ, в которых я учился. Нашествие продолжалось дней десять. Раньше я недоумевал, кто же читает все эти огромные кипы журналов, что громоздятся в каждой книжной лавке или магазине. Но сам попав на страницы такого журнала, понял: этих людей гораздо больше, чем мне казалось. Если посмотреть внимательно, где только их ни увидишь – в парикмахерской, в банке, в кафе, в электричке, да где угодно. Везде сидят, уставившись в эти журналы, словно одержимые. Может, боятся просто так, без дела, время терять – вот и хватают первое, что под руку попадется.
Не сказал бы, что встречи со старыми приятелями доставляли большое удовольствие. Не то что бы мне не хотелось с ними поболтать. Хотелось, конечно. Повидаться с давними друзьями всегда приятно. Да и они были рады меня видеть. Но сказать по правде, все, о чем они говорили, было мне до лампочки. Что стало с нашим городком? Чем занимаются другие наши одноклассники? Мне это было совсем неинтересно. Слишком далеко ушел я и от городка, и от того времени. И потом, о чем бы ни заходила речь, все волей-неволей напоминало мне об Идзуми. Стоило кому-нибудь сказать что-то о нашем городке, как перед глазами сразу вставала она и ее тихая маленькая квартирка в Тоехаси. Привлекательной ее больше не назовешь,– сказал мой приятель. – Ее дети боятся.Эти две фразы никак не выходили у меня из головы. Идзуми так меня и не простила.
Прошло всего ничего, как вышел тот номер «Брутуса», а я уже по-настоящему начал жалеть, что согласился, чтобы про меня написали. Думал тогда рекламу сделать своим заведениям. А вдруг Идзуми эту статью прочтет? Вот уж чего бы мне не хотелось. Каково ей узнать, что я живу и радуюсь? И ничуть не мучаюсь от того, что произошло между нами?
Но через месяц очередь желающих на меня поглядеть иссякла. Замечательная штука эти журналы! Могут человека в один миг прославить, а потом бац! – и все о тебе забыли. Я с облегчением вздохнул. Хорошо хоть Идзуми сюда не заявилась. Видно, она не читает «Брутус».
А еще через полмесяца, когда о той статье почти никто уже не вспоминал, появился последний из череды моих знакомых. Симамото.
* * *
Дело было вечером, в первый понедельник ноября. Она устроилась за стойкой в моем джаз-клубе (я назвал его «Гнездо малиновки» – в честь полюбившейся мне старой мелодии) и не спеша потягивала дайкири. Я сидел тут же – нас отделяли всего три табурета, и мне в голову не приходило, что это Симамото. Я лишь с удовольствием отметил про себя, что в клуб вошла женщина, очень красивая. И все. Раньше она сюда не заглядывала, иначе я бы обязательно ее запомнил. Настолько привлекательной мне она показалась. Наверное, ждет кого-то, мелькнуло в голове. Не подумайте, что к нам женщины-одиночки не ходили. Всякие бывали, в том числе и такие, что сидели и ждали: вдруг кто-нибудь из мужчин с ними заговорит. Надеялись. Таких по виду легко отличить. Но поверьте моему опыту: по-настоящемукрасивые женщины в питейные заведения одни не ходят. Им заигрывания мужиков не в радость, а в тягость.
Поэтому я не обращал на посетительницу особого внимания. Лишь мельком взглянул, когда она вошла, да время от времени посматривал в ее сторону. Лицо почти без косметики, одета хорошо, дорого – голубое шелковое платье, поверх него кашемировая кофта бледно-бежевого цвета. Легкая, как луковая шелуха. На стойке бара сумочка того же оттенка, что и платье. Возраст? Не знаю. Возраст в самый раз.
Она была поразительно красива, но не той красотой, что бывает у киноактрис или фотомоделей, часто посещавших джаз-клуб. Те всегда ощущали себя на виду, их окружал туманный ореол эдакой особости. Эта женщина была совсем другая. Совершенно освоилась с тем, что ее окружало, и чувствовала себя непринужденно. Облокотясь о стойку и подперев рукой щеку, слушала наше трио, пила маленькими глотками свой коктейль с таким видом, будто смаковала какую-то отточенную музыкальную фразу. И нет-нет да поглядывала на меня. Я ловил на себе эти взгляды, кожей чувствовал, хотя подумать не мог, что они предназначены именно мне.
Как обычно, я был в костюме с галстуком. Галстук от Армани, костюм от Лючано Сопрани, рубашка тоже от Армани. Туфли от Россетти. Вообще-то к одежде я безразличен. У меня правило: глупо тратить на тряпки больше, чем нужно. Обычно хватает джинсов и свитера.
Но в бизнесе я имею свою маленькую философию: управляющий должен одеваться так, какими ему хотелось бы видеть клиентов своего заведения. Так и у посетителей, и у персонала вроде настроение поднимается, возникает своего рода внутреннее напряжение. Вот почему я всегда являлся в свои бары в дорогом костюме и обязательно при галстуке.
В тот вечер я поглядывал, как бармен готовит коктейли, следил, нет ли проблем у гостей, и слушал джазовое трио. Поначалу посетителей было довольно много, но в десятом часу полил дождь, и народ стал быстро рассасываться. К десяти оставались занятыми лишь несколько столиков. А женщина все не уходила. Сидела на том же месте за стойкой наедине с дайкири и молчала. Это меня заинтриговало. Значит, она никого не ждет? Выходит, так. Ведь за все время она ни разу не взглянула на часы, да и на вход тоже не смотрела.
Наконец, она взяла сумочку и поднялась с табурета. На часах уже было почти одиннадцать. Самое время закругляться, если хочешь успеть домой на метро. Но, как оказалось, уходить она не собиралась. Не спеша, с безразличным видом, подошла ко мне, присела на соседний табурет. Я уловил тонкий аромат ее духов. Устроившись поудобнее, она извлекла из сумочки пачку «Сэлем», сунула в рот сигарету. Я рассеянно следил краешком глаза за ее движениями.
– Замечательное место, – проговорила она, обращаясь ко мне.
Я поднял глаза от лежавшей передо мной книжки и с недоумением взглянул на нее. И тут меня будто что-то ударило. Воздух в груди вдруг стал необыкновенно тяжелым. «Вот он, магнетизм», – подумал я. Неужели тот самый магнетизм ?
– Спасибо, – ответил я. Похоже, ей было известно, кто в этом заведении хозяин. – Рад, что вам понравилось.
– Да-да. Очень понравилось. – Она смотрела мне в глаза и улыбалась. У нее была изумительная улыбка – губы раздвинулись, в уголках глаз собрались маленькие очаровательные морщинки. Что-то мне эта улыбка напомнила. Но что?
– И музыка замечательная. – Она показала на музыкантов. – Прикурить можно?
У меня не было ни спичек, ни зажигалки. Окликнув бармена, я попросил нашу фирменную картонку-раскладушку спичек. Зажег одну и поднес к сигарете.
– Благодарю.
Я посмотрел прямо ей в лицо. И наконец понял. Вот это да!
– Симамото! – прохрипел я.
– Долго же ты вспоминал, – помолчав немного, усмехнулась она. – Уж думала не узнаешь.
Я безмолвно глазел на нее, будто передо мной была какая-то уникальная точная машина, о которой раньше мне приходилось только слышать. И правда Симамото! Как это может быть? Ведь я столько о ней думал и уже не надеялся, что мы еще когда-нибудь встретимся.
– Костюм у тебя что надо, – сказала она. – Очень тебе идет.
Я ничего не мог сказать – слова застряли в горле – и только кивнул в ответ.
– Хадзимэ, ты такой симпатичный теперь. Лучше, чем раньше. Крепкий, солидный мужчина.
– Это из-за плавания, – выдавил я наконец. – Еще в школе начал заниматься и все плаваю.
– Хорошо уметь плавать. Я с детства мечтала.
– Да... Любой может научиться. – Как только эти слова слетели с языка, я тут же вспомнил о ее ноге. Что ты несешь, идиот?Ярастерялся, хотел сказать что-нибудь поумнее, но ничего не придумал. Полез в карман брюк за сигаретами и вспомнил, что бросил курить пять лет назад.
Симамото наблюдала за моей суетой, ничего не говоря. Потом подняла руку, подзывая бармена, и с улыбкой заказала еще дайкири. Она всегда улыбалась, когда кого-то о чем-нибудь просила. Улыбалась так приветливо, что хотелось взять и унести ее улыбку с собой. Будь на ее месте какая-нибудь другая особа, боюсь, от ее улыбочек мне бы стало тошно. Но когда улыбалась Симамото, казалось, весь мир улыбается вместе с ней.
– А ты все так же любишь голубой цвет, – проговорил я.
– Да. Голубой – мой любимый. Хорошая у тебя память.
– Я почти все про тебя помню. Помню, как карандаши точишь, сколько сахару в чай кладешь.
– Ну и сколько?
– Два куска.
Она чуть прищурилась и посмотрела на меня.
– Скажи, Хадзимэ, зачем ты тогда следил за мной? Восемь лет назад.
– Я точно не знал, ты это или нет, – вздохнул я. – Походка – точно как у тебя. И в то же время что-то не твое, чужое. Я сомневался, вот и стал за тобой следить. Хотя нет, «следить» – не то слово. Думал, как бы улучить момент и заговорить.
– Что ж не заговорил? Почему прямо не подошел и не убедился? Так быстрее вышло бы.
– Не знаю, – ответил я. – Что-то меня удержало. Да я бы и сказать ничего не смог.
– Я тоже не сообразила, что это ты, – сказала Симамото, покусывая губы. – Подумала: надо же, какой-то тип увязался. Испугалась. Правда. Мне стало очень страшно. И только когда села в такси и перевела дух, меня вдруг осенило: «А вдруг это Хадзимэ?»
– Симамото-сан, я в тот день кое-что получил... Не знаю, какие у тебя отношения с тем человеком, но...
Она приложила к губам указательный палец и слегка покачала головой, будто хотела сказать: «Не будем об этом, хорошо? Никогда больше не спрашивай».
–Ты женат? – решила сменить тему Симамото.
– Двое детей. Девочки. Маленькие еще.
– Здорово. Ты, наверное, прекрасно смотришься вместе с дочками. Мне так кажется. Почему? Даже не знаю. Это не объяснишь.
– Интересно.
– Просто мне так кажется, – улыбнулась Симамото. – Зато в семье не один ребенок.
– Я не нарочно. Как-то само собой получилось.
– Ну и как ощущения? Все-таки две дочки...
– Странно как-то. У старшей в детском саду больше половины детей – одиночки, ни братьев, ни сестер. Не то, что в наше время, в детстве. В городах сейчас почти у всех по одному ребенку.
– Мы с тобой слишком рано родились.
– Наверное, – сказал я и рассмеялся. – А теперь остальное человечество нас догоняет. Дома дочки все время вместе играют. Смотрю и удивляюсь. Они совсем иначе растут. Маленький я всегда играл один и думал, все дети так играют.
Трио закончило «Корковадо», посетители захлопали. Ближе к ночи музыканты играли как-то душевнее, отдавали больше тепла. В перерывах пианист потягивал из стакана красное вино, басист курил.
Симамото пригубила коктейль и заговорила:
– Знаешь, по правде сказать, я сильно сомневалась, стоит ли мне сюда идти. Почти месяц колебалась, мучилась. Листала какой-то журнал, вижу – про тебя написано. Оказывается, у тебя бар в этом районе. Сначала я подумала, что в журнале что-то перепутали. Не могла представить тебя за таким занятием. Не твой профиль. Но имя было твое, фотография – тоже твоя. Выходит, и вправду ты. Очень рада была снова тебя увидеть, хоть и на фото. Но стоит ли нам встречаться, я не знала. Мне казалось, это ни к чему. Может, так было бы лучше нам обоим. Довольно с меня и того, что ты жив-здоров.
Я слушал ее молча.
– И все-таки раз уж ты отыскался, я решила сюда заглянуть. Пришла, села и тут же тебя увидела. Сижу и думаю: если он меня не узнает, уйду потихоньку и все. И вот не вытерпела. Все же столько не виделись, надо подойти поздороваться.
– Но почему? – спросил я. – Я имею в виду, почему ты решила, что нам лучше не встречаться?
Симамото задумчиво провела пальцем по краешку стакана.
– Подумала, что ты начнешь меня об всем расспрашивать. Замужем ли я, где живу, чем эти годы занималась. Ведь так?
– Но это же естественно...
– Да-да. Естественно.
– Тебе не очень хочется об этом говорить, да? Она растерянно улыбнулась и кивнула. Казалось, у нее тысяча разных улыбок.
– Ты прав. Не хочется. А почему – не спрашивай.
Не хочу о себе рассказывать. Странно это, конечно. Можно подумать, я нарочно тумана напускаю, изображаю из себя что-то. Поэтому и сомневалась, нужно ли нам встречаться. Боялась показаться надутой, неестественной. Вот из-за чего не хотела сюда идти.
– А еще из-за чего?
– Еще разочароваться боялась.
Я посмотрел на стакан в ее руке. Перевел взгляд на прямые, спадавшие до плеч волосы, тонкие красивые губы. Заглянул в глубокие темные глаза. Из-за складочек над веками лицо казалось глубокомысленным. Они почему-то напомнили прочерченную очень далеко линию горизонта.
– Ты мне в детстве очень нравился, и не хотелось разочароваться при встрече.
– Ты разочарована? Симамото легко качнула головой:
– Я сидела и наблюдала за тобой. Сначала ты показался чужим – такой большой, в костюме. Но потом пригляделась и поняла: нет, это Хадзимэ, тот самый Хадзимэ, из детства. И знаешь, что интересно? Я заметила, что твои манеры, движения... ничего почти не изменилось. Осталось, как у двенадцатилетнего мальчишки.
– Разве? – Я попробовал выдавить из себя улыбку, но получилось как-то не очень.
– Руки, глаза, привычка барабанить по чему-нибудь кончиками пальцев, упрямо хмурить брови – все как раньше. Ничего в тебе не изменилось, хоть и костюм от Армани надел.
– Не от Армани, – поправил я. – Рубашка и галстук – от Армани, а костюм нет.
Симамото улыбнулась.
– Я давно мечтал увидеть тебя. Встретиться, поговорить. Я так много хотел тебе сказать.
– И я хотела тебя видеть, – сказала она. – Но ты все не приходил. Понимаешь или нет? Я очень тебя ждала, когда вы в другой город переехали. Ну почему ты не приезжал? Знаешь, как мне было грустно? «Все, – думала я. – Завел на новом месте новых друзей и забыл меня совсем».
Симамото вдавила сигарету в пепельницу. Ее ногти, тщательно отполированные, покрытые прозрачным лаком, напомнили мне миниатюрные украшения. Очень изящные и незаслуженно недооцененные.
– Я боялся.
– Боялся? – спросила она. – Чего? Кого? Уж не меня ли?
– Нет, не тебя. Боялся быть отвергнутым. Я же еще мальчишкой был, и до меня не доходило, что ты можешь меня ждать. А вдруг пошлешь меня куда подальше? Вот чего я боялся. Как бы ты не подумала, что я навязываюсь. Так и перестал к вам ходить. Стало казаться: раз уж все так плохо, пусть хоть добрые воспоминания останутся, когда мы дружили, были вместе.
Чуть наклонив голову, Симамото катала на ладони орешек кешью.
– Да, нескладно как-то получилось.
– Это точно, – согласился я.
– Но ведь мы так долго дружили. После тебя у меня больше не было друзей – ни в школе, ни в университете. Я всегда и везде была одна и все время воображала, что ты здесь, рядом, и как это здорово. Или как, на худой конец, мы с тобой переписываемся. Все могло быть совсем иначе. И жить было бы куда легче.
Она немного помолчала и продолжила:
– Не знаю, почему так вышло, но в седьмом классе дела в школе у меня совсем разладились, и я все больше стала замыкаться в себе. Будто замкнутый круг какой-то.
Я кивнул.
– В начальной школе до самого конца никаких проблем не было, а стала старше – все пошло наперекосяк. Жила, как в колодце.
Знакомое чувство. После университета оно почти десять лет меня преследовало, пока я не женился на Юкико. Начинается с чего-то одного – и пошло-поехало, посыпалось карточным домиком. И никак из-под этого обвала не выбраться. Если только кто-нибудь не вытащит.
– Я же хромая. Что нормальный человек сделает без труда, мне не под силу. Увлеклась чтением – жила только книгами, отгородилась от других людей. Стала выделяться на общем фоне, и большинству казалась свихнувшейся спесивой дурой. А может, я и на самом деле в нее превратилась.
– На самом деле, ты сногсшибательно красива, – сказал я.
Симамото опять взяла сигарету. Я поднес спичку.
– Ты правда думаешь, что я красивая?
– Конечно. Тебе, наверное, постоянно об этом говорят?
Она засмеялась:
– Если бы... Я себя красавицей не считаю. Так что большое спасибо за комплимент. Жаль только, что другие женщины меня почему-то недолюбливают. Я столько раз думала: бог с ней, с красотой, стать бы такой, как все... чтобы друзья были...
Наклонившись над стойкой, Симамото легко коснулась моей руки.
– Все-таки хорошо, что ты в порядке, счастлив.
Я не ответил.
– Ведь ты счастлив, правда?
– Не знаю. Во всяком случае, в несчастные и одинокие меня не запишешь, – проговорил я, а затем добавил: – Хотя иногда приходит в голову, что самое счастливое время в моей жизни – это когда мы слушали музыку у тебя в гостиной.
– Знаешь, а те пластинки уцелели. И Нат Кинг Коул, и Бинг Кросби, и Россини, и «Пер Гюнт». Все наши... Все до одной. Когда папа умер, я их забрала на память. Очень их берегу, на них до сих пор ни царапинки. Помнишь, как я над ними тряслась?
– Твой отец умер?
– Уже пять лет. Рак толстой кишки. Ужасная смерть. И ведь ничем раньше не болел.
Я видел ее отца несколько раз. Он казался мне крепким, как дуб, что рос у их дома.
– А как мама? – спросил я. – В порядке, надо думать. Что-то в ее голосе настораживало.
– Вы что, не ладите?
Симамото допила дайкири и, поставив стакан на стойку, подозвала бармена и спросила у меня:
– Может, какой-нибудь фирменный коктейль посоветуешь?
– У нас их несколько. Клиентам больше всего нравится «Гнездо малиновки» – по названию заведения. Я сам эту мешанину придумал. Главное – ром и водка. На вкус приятный, пьется легко и в голову здорово бьет.
– Специально такой придумал, чтобы нам, женщинам, головы дурить?
– А для чего ж еще нужны коктейли? Симамото рассмеялась:
– Ладно, рискнем.
Бармен поставил перед ней коктейль. Она посмотрела стакан на свет, пригубила и на несколько секунд закрыла глаза, чтобы лучше прочувствовать букет.
– Какой тонкий вкус! Ни сладкий, ни горький. Легкий, незамысловатый и в то же время наполненный. У тебя настоящий талант. А я и не знала.
– Да я даже полку собрать не смогу. Масляный фильтр в машине не поменяю. Марку не способен прямо приклеить. Когда по телефону номер набираю, и то путаюсь. Зато придумал несколько рецептов коктейлей. Людям нравится.
Симамото поставила стакан и несколько секунд разглядывала его содержимое. Потом наклонила его, и блики от светильников в потолке неясно задрожали, отражаясь в стекле.
– Мы давно с ней не виделись. Поссорились лет десять назад и с тех пор очень редко встречаемся. В последний раз – на отцовских похоронах.
Музыканты закончили какой-то блюз и заиграли «Несчастных влюбленных». Когда я был в клубе, пианист часто исполнял эту композицию. Знал, что она мне нравится. Не самая известная вещь Эллингтона, да и никаких особых воспоминаний у меня с ней не связано, но почему-то сразу запала в душу, как только я услышал ее впервые. Вечерами – и в студенческие годы, и когда работал в издательстве – я любил слушать эту мелодию с диска Дюка Эллингтона «Такой приятный шум». Сколько раз я ставил эту пластинку! Во «Влюбленных» Джонни Ходжес выдает такое классное, такое трогательное соло. Каждый раз эта томительная красивая мелодия воскрешала в памяти те времена. Счастливыми их не назовешь, вся моя тогдашняя жизнь – комок несбывшихся надежд и желаний. Тогда я был моложе, куда более изголодавшийся, одинокий, но ощущал мир проще и острее. Слушая музыку, вбирал в себя каждый звук, каждую ноту; впитывал каждую строчку прочитанной книги. Нервы – как острые шипы, глаза сверкали, пронзая собеседника насквозь. Вот какое время было. Услышав «Влюбленных», я вспоминал его снова и снова. И видел свои глаза, смотревшие на меня из зеркала.
– Знаешь, – сказал я, – как-то в девятом классе я к тебе ездил. Выть хотелось от одиночества. Сначала позвонил, но трубку никто не взял. Я сел в электричку и поехал. Приехал, а на доме уже другая табличка.
– Как вы уехали, отца через два года перевели в Фудзисаву , рядом с Эносимой . Мы там долго жили. Пока я не поступила в университет. Я посылала открытку с новым адресом. Ты не получил?
Я покачал головой:
– Если бы получил, обязательно бы ответил. Странно... Видно какая-то ошибка вышла.
– Или просто мы такие невезучие. Одна ошибка, другая... и разошлись, как в море корабли. Теперь твоя очередь. Рассказывай, как жил.
– Чего рассказывать-то? Интересного мало.
– Ничего-ничего. Я послушаю.
И я принялся излагать – в общих чертах, – как жил все это время. Как познакомился в старших классах с девчонкой и как жестоко с ней в конце поступил. В подробности решил не вдаваться: мол, поссорились из-за чего-то, я ее обидел, а заодно и себя наказал. Как поступил в Токио в университет и корпел в издательстве над школьными учебниками. Пожаловался, как одиноко и тяжко почти десять лет жить без друзей. Про женщин своих все выложил: как не нажил с ними счастья. После школы почти до тридцати лет, пока я не встретил Юкико и не женился, никто мне по-настоящему не нравился. Рассказал, как часто в ту пору вспоминал о ней, мечтал увидеться, хоть на час, поговорить.
Симамото улыбнулась:
– Ты много думал обо мне?
– Да.
– Я тоже. Всегда, когда было плохо. Единственный друг – вот кем ты для меня был.
Она сидела, облокотившись о стойку, уперев подбородок в ладонь. Силы будто покинули ее. Она опустила веки. Я не заметил на ее пальцах ни одного кольца. Ресницы Симамото чуть подрагивали. Наконец она медленно открыла глаза и взглянула на часы. Я тоже посмотрел на свои – время шло к полуночи.
Взяв сумочку, она соскользнула с табурета.
– Желаю тебе спокойной ночи. Рада, что увидела тебя.
Я проводил ее к выходу.
– Я вызову такси? Дождь... машину сразу не поймаешь.
Симамото покачала головой.
– Не надо. Не беспокойся. Я справлюсь.
– Ты все-таки разочарована? – спросил я. .
– В тебе?
– Ага.
– Вовсе нет, – улыбнулась она. – Будь спокоен. А костюм – правда не-Армани?
Тут я заметил, что Симамото не приволакивает ногу, как раньше. Шла она не быстро и, хотя приглядевшись, в ее походке можно было уловить что-то от заводной куклы, двигалась вполне естественно.
– Четыре года назад операцию сделала, – проговорила Симамото, будто извиняясь. – Все равно, конечно, заметно, но не так уродливо, как было. Жуткая операция, но получилась. Кости скоблили, потом вытягивали...
– Отлично получилось. С ногой теперь полный порядок.
– Ну и слава богу, – сказала она. – Только, наверное, надо было пораньше сделать.
Взяв в гардеробе ее пальто, я помог ей одеться. Рядом со мной она казалась совсем невысокой. Странно, подумал я, в двенадцать лет мы были почти одного роста.
– Мы увидимся еще?
– Может быть, – ответила Симамото. На ее губах мелькнула улыбка, напомнившая легкий дымок, что не спеша поднимается к небу в безветренный день. – Может быть.
Она отворила дверь и вышла. Минут через пять я тоже поднялся по лестнице на улицу – хотел убедиться, поймала она такси или нет. Дождь не прекращался. Симамото исчезла. Ни души вокруг. Только пучки света автомобильных фар тускло расплывались по мокрой мостовой.
«Неужели мне все это привиделось?» – спрашивал я себя, не сводя глаз с повисшей над городом дождевой завесы. Я словно вернулся в детство, снова стал двенадцатилетним мальчишкой, который мог часами просто смотреть на дождь. Смотришь – а в голове пустота, тело потихоньку размягчается, и ты весь словно выпадаешь из реальности. Есть в дожде какая-то особая гипнотическая сила. Во всяком случае, так мне казалось в детстве.
Нет, это было не видение. Вернувшись в клуб, я увидел на стойке стакан Симамото и пепельницу, а в ней – несколько еще дымящихся окурков со следами губной помады. Сел рядом, закрыл глаза. Музыка звучала все тише, и я остался наедине с собой. В сгустившемся мягком мраке бесшумно накрапывал дождь.
