Эпилог

Заканчивается все бродячими артистами. Алая повозка приблизилась к моей, и, выглянув на яркое солнце, я на миг поверила, что это та самая труппа, которая больше года назад приехала в монастырь. «Всем известная труппа Лазарильо. Трагедия и комедия! Дикое зверье и чудеса!» Нет, хватит с меня циркачей. Но от солнца на их костюмах, от блесток, меха и кружев, алого и золотого, изумрудного, маренового и бледно-розового, от тонкого голоса флейты и боя барабанов, масок и ходулей, от танцоров в гриме и придорожной пыли замирает сердце. Я шире открыла окошко повозки и прислушалась.

Флер выбежала к ним — вон развевается на ветру ее синее платье и мелькают босые ножки. Она визжала и хлопала в ладоши, когда пожиратель огня изрыгал снопы пламени, акробаты подбрасывали друг друга в воздух и кувыркались, Жеронт домогался скромницы Изабеллы, а Арлекин со Скарамушем дрались на деревянных мечах, украшенных разноцветными лентами.

Флер перехватила мой взгляд, помахала мне, и в ее руке мелькнуло что-то белое, не то платок, не то бумага. Высокий Скарамуш прихрамывает на левую ногу, отросшие волосы стянул лентой. Он что-то шепнул Флер на ухо и, по-моему, улыбнулся, хотя из-за носатой маски не разберешь. Флер кивнула и побежала ко мне. Белый листок — теперь я убедилась, что это бумага, — трепетал в ее руке. Доченька отодвинула парчовую занавеску, которая летом у нас вместо двери.

— Вот, мам, Скарамуш велел тебе передать.

Снова письмо? Листок нагрелся от солнца и чуть смялся в кулачке Флер. Нет, это не письмо, а афиша. «Театр „Феникс“ представляет: „Прелестная Гарпия“, пьеса в пяти актах», — прочла я.

Под курсивом нарисовали крылатую женщину с буйными кудрями. Крылатая стояла на вершине башни, а толпа зрителей у подножия с благоговением на нее взирала. Над башней красовался герб, горящая птица над лилией, и девиз, который я читала и перечитывала много-много раз: «Вовек песнь моя».

Хохот мой прозвучал хрипловато. Какие тут сомнения?! Феникс над лилией, теперь уже не дрозд, а птица, которой огонь не страшен… Вот что значит дерзость без границ и гонор без предела!

— Мам, ты плачешь? — с тревогой спросила Флер. — Тебе грустно?

— Нет, милая. — Я вытерла глаза. — Просто солнце слишком яркое, вот слезы и потекли.

Флер успокоилась.

— Тот человек в маске велел отдать листок тебе, — объясняла она. — Сказал, что ждет ответа.

Ответа ждет? Я медленно подошла к окну. На боку повозки, что остановилась напротив, золотой краской нарисовали тот же герб и написали «Театр „Феникс“». Представление еще не закончилось, пестрые костюмы так и мелькали — фиолетовый, изумрудный, малиновый. Только Скарамуш, невзрачный в своем черном камзоле, неподвижно смотрел на мое окно. Из-за маски в глаза ему не заглянешь…

— Он сказал, что уедет, если ты велишь, — продолжала Флер. Я промолчала, и она добавила: — Давай к нам его позовем! Скарамуш издалека, ради встречи с тобой сотни лье проехал. Невежливо прогонять его!

Пауза получилась длиной в вечность. В невинных глазах Флер застыл вопрос.

— Ты права, милая, — наконец сказала я. — Прогонять невежливо.

Сердце мое стучит громче барабанов. Дыхание учащается. Фигурка в синем платье несется по траве к актерам. Скарамуш наклоняется и, выслушав мой ответ, берет Флер на руки и поднимает высоко-высоко. Доченька визжит от восторга. Скарамуш бережно опускает ее на траву и кивает в сторону своей повозки, на ступеньках которой сидит карлик в бархатном костюме и держит на коленях мартышку… Его глаза снова впиваются в меня. Невидимые под маской, они прожигают насквозь.

Отчаянно хочется броситься ему навстречу и так же отчаянно — убежать без оглядки. Я замираю, а потом чувствую дрожь. Под ложечкой сосет — даже на канате ничего подобного не испытывала.

Медленно, вразвалочку Скарамуш идет ко мне. На полпути он снимает камзол и перекидывает через левое плечо — там в солнечных лучах серебрится лилия. Вот он протягивает руку и чуть заметно улыбается — в маленькой пантомиме и насмешка, и море нежности.

Из моего окна это кажется приглашением на танец.