41. 9 августа 1610
Мы с Антуаной примчались в лазарет первыми. Друг на друга не смотрели — со всех ног бежали по аркаде к огороженному саду и, приблизившись, услыхали истошные крики Клементы. В окне лазарета горел свет — туда мы и ринулись, следом за нами Томазина, Пьета и Мари-Мадлен.
В лазарете у нас одна палата, большая и душная. Койки стоят у стены, их шесть, но можно поставить еще. Перегородок между ними нет, так что из-за кашля и стонов больных не заснешь. Сестра Виржини постаралась изолировать Клементу — уложила ее в конец палаты и поставила у койки ширму, чтобы отгородить от яркого света и посторонних взглядов. Альфонсину разместили у двери, подальше от Клементы. Широко раскрытые глаза Альфонсины во тьме сияли, как две ярких звезды.
Настоятельница уже стояла возле Клементы, рядом Маргарита с Виржини, перепуганные и возбужденные. Наверняка это они по указанию Изабеллы подняли тревогу. Поодаль от ширмы застыл Лемерль; в черной сутане, с массивным распятьем в руках он был сама степенность. Клемента растянулась на койке, ее ноги ремнями привязали к деревянной раме. Прикроватный столик залила вода из кувшина, у изножья притаилась зловонная «утка». Клемента сильно побледнела, зрачки расширились и почти съели голубую радужку.
— Помоги сестре Виржини привязать ей руки! — велела настоятельница Маргарите. — А ты, да, ты, сестра Августа! Принеси успокоительный настой.
Я замялась.
— Н-ну… М-может, лучше…
— Скорее, хватит ломаться! — гнусаво каркала она. — Бегом, неси успокоительное и чистое постельное белье!
Я пожала плечами. Чтобы семена ипомеи не навредили, принимать их нужно натощак. Однако я послушалась и минут через десять принесла слабый настой листьев шлемника, подслащенный медом, и чистое одеяло.
Клемента билась в бреду.
— Отстаньте от меня! Отстаньте, отстаньте! — вопила она и непривязанной левой рукой отмахивалась от чашки с питьем.
— Держите ее! — крикнула мать Изабелла.
Клемента открыла рот, чтобы завопить, и сестра Виржини изловчилась влить ей почти весь настой.
— Вот, сестра моя, сейчас тебе полегчает, — Виржини старалась перекричать Клементинины вопли. — Отдохни, успоко…
Не успела она договорить, как Клементу вырвало с такой силой, что зловонная жижа обрызгала стену. Меня передернуло, а Виржини, которую буквально окатило, завизжала. Мать Изабелла шлепнула ее, как избалованный ребенок, раскапризничавшись, шлепает няньку.
Клементу снова вырвало, по чистому одеялу потекла слизь.
— Приведите отца Коломбина! — заверещала она. — Приведите его немедленно!
Лемерль до сих пор молча стоял на безопасном расстоянии от койки, а тут приблизился, аккуратно огибая лужицы рвоты.
— Пропустите меня!
Вообще-то, путь ему никто не преграждал, но мы вняли его уверенному гласу. Клемента тоже вняла — повернулась к Лемерлю и жалобно захныкала.
Лемерль поднес к ней серебряное распятье.
— Святой отец! — На миг показалось, что одурманенный рассудок Клементы просветляется. — Вы обещали мне помочь. Обещали…
Лемерль заговорил на латыни, держа распятье перед собою, аки меч. Я узнала изгоняющую демонов молитву: сейчас он читал лишь отрывок, но впоследствии наверняка собирался провести обряд целиком.
— Praecipio tibi, quicumque es, spiritus immunde, et omnibus socus tuis hunc Dei famulum obsidentibus…
У Клементы чуть глаза из орбит не вылезли.
— Нет!
— Ut per mysteria incarnationis, passionis, resurrectionis et ascensionis Domini nostri…
Вопреки всему случившемуся я вдруг устыдилась, что заставляю Клементу страдать.
— Per missionem Spiritus Sancti, et per adventum ejusdem Domini .
— Пожалуйста, я не умышленно, я никому не расскажу…
— Dicas mihi nomen tuum, diem, et horam exitus tui, cum aliquo signo…
— Это Жермена виновата. Она ревновала, не хотела ни с кем делить мою любовь…
Жанетта использовала семена ипомеи для своих обрядов и предсказаний, но очень осторожно, буквально по крупице. Клементу к этому не подготовили, и я представила, как ей жутко. Сейчас мое зелье раскроется в полной мере, его действие пойдет на убыль, и Клемента снова заснет. Лемерль осенил ее крестом.
— Lectio sancti Evangelu secundum Joannem .
От столь вопиющего безразличия неистовство усилилось. Клемента зубами вцепилась Лемерлю в рукав и едва не выбила у него распятие.
— Я все им расскажу! — прорычала она. — Гореть тебе на костре!
— Она от креста шарахается! — пролепетала Маргарита.
— Она больна, — возразила я. — В бреду мечется, не ведает, что творит.
Маргарита упрямо покачала головой.
— Сестра Клемента одержима! — заявила она с горящими глазами. — Одержима духом Жермены. Она же сама призналась.
Не вовремя мы поспорили, ох, не вовремя! Мать Изабелла украдкой следила за нами и услышала все до единого слова. Только Лемерля не проймешь.
— Демоны, вселившиеся в эту женщину, назовитесь!
— Демонов нет, — скулила Клемента. — Вы сами так говорили.
— Назовитесь! — повторил Лемерль. — Приказываю вам! Во имя Отца!
— Я лишь хотела… И не помышляла о…
— И Сына!
— Не надо, умоляю, не надо…
— И Святого Духа!
Тут Клементу прорвало.
— Жермена! — вопила она. — Мать Мария! Бегемот! Вельзевул! Аштарот! Велиар! Саваоф! Яхве! — Клемента давилась слезами и речитативом называла имена, которые я знала из книг Джордано, а она наверняка подслушала у Альфонсины. — Гадес! Бельфегор! Маммона! Асмодей!
Лемерль положил руку Клементе на плечо, но она с визгом отпрянула.
— Она одержима! — снова прошептала Маргарита. — Распятья как огня боится. Демоновы имена ей точно молитва.
Лемерль повернулся к нам.
— Скверные новости, — объявил он. — Вчера я по наивности искал иную причину недуга сестры Клементы. Но сейчас она сама избавила нас от сомнений. Сестра Клемента во власти нечистой силы.
— Позвольте помочь ей! — Неразумно привлекать к себе внимание, но терпеть я больше не могла. Сестра Виржини и наша юная настоятельница и так не сводили с меня глаз.
Лемерль покачал головой.
— Я должен остаться с ней наедине. — Казалось, он смертельно устал, рука с воздетым крестом дрожала от натуги. — Любой присутствующий подвергнет душу свою большой опасности.
Тут от раскрытой двери потянуло холодом, пламя свечей и факелов, озарявших палату, испуганно затрепетало. Я невольно обернулась, следом за мной — другие сестры. Во мраке коридора от света пряталась белая фигура. Она маячила далеко от двери, и разглядеть удалось лишь рясу, такую же, как у нас, и светлый кишнот, начисто скрывавший лицо.
— Нечестивая Монахиня!
Я выхватила факел у Виржини и понеслась в коридор, освещая себе путь его неровным пламенем. Маргарита с истошным воплем вцепилась мне в рукав, но я вырвалась и сделала несколько шагов по коридору.
— Кто ты? — закричала я. — А ну покажись!
Нечестивая Монахиня отвернулась, но я успела заметить на ногах у нее темные чулки. Вот так призрачный наряд! Руки Монахини тоже были в темных перчатках. Она побежала прочь, легко и стремительно ускользая от света.
— Что ты видела? — нетерпеливо вопрошали сестры, тянули меня за вимпл, за руки. Вырвалась я не без труда: еще ведь факел отбирали. Когда снова глянула в глубь коридора, призрак уже исчез.
— Сестра Августа, что ты видела? — спросила Изабелла, прицепившись ко мне как репей. Вблизи ее кожа смотрелась еще ужаснее — рот и нос обметали алые прыщи. Жанетта присоветовала бы ей побольше гулять. «Чтобы девочка цвела, нужны свежий воздух и солнышко, — как всегда с усмешкой сказала бы она. — Я от них вон как расцвела и заколосилась!» Эх, Жанетту бы сюда!
— В самом деле, сестра Августа, что ты видела? — Вкрадчивый голос Лемерля таил насмешку, которую чувствовала только я.
— Н-не знаю, — пролепетала я.
— Сестра Августа — неисправимый скептик, — продолжал Лемерль. — Она, верно, и сейчас сомневается, что сестра Клемента одержима демонами.
Я смотрела на пламя факела, не решаясь встретить его смеющийся взгляд.
— Сестра Августа, довольно отмалчиваться! — сорвалась на крик Изабелла. — Что ты видела? Нечестивую Монахиню?
Кивнула я медленно и неохотно. Вопросы понеслись лавиной. Почему я бросилась за ней? Почему остановилась? Чепец у нее в крови? А подрясник? А лицо я разглядела?
Я старалась ответить всем, при необходимости врала. С каждым словом я все безнадежнее увязала в сетях Лемерля, только ни выбора, ни сил сопротивляться у меня не было. Ведь когда Нечестивая Монахиня повернулась ко мне, мы оказались лицом к лицу. Протяни я руку, коснулась бы ее. Даже в сумраке коридора я ее узнала, узнала глаза с золотым ободком. Моя дорогая подружка искренне забавлялась, точно играла в игру, а на кону стояла горстка стеклянных шариков.
Теперь я все поняла. Наивность защищала ее, немота избавляла от подозрений. Когда призрак растворился в сумраке коридора, одна я уловила смешок, по-птичьи гортанный, повторить такой не дано никому.
Смешок и глаза не оставляли сомнений.
Перетта!