Перестаньте пялиться на мои сиськи, мистер
Большой Барт на Западе был падлой, каких мало. У него был самый быстрый револьвер, и он перетрахал больше разнообразных теток, чем кто бы то ни было. Он не особенно любил мыться, пиздеть и выходить вторым в игре. Помимо этого он заправлял караваном, ходившим на Запад, и никто из мужиков его возраста не перестрелял больше индейцев, не перееб больше баб и не поубивал больше белых, чем он.
Большой Барт был велик и знал это – все остальные тоже это знали. Даже пердел он исключительно – громче обеденного гонга; мошонка у него тоже хорошо висела. Его темой было безопасно провести фургоны, отыграться на телках, грохнуть несколько человек и – обратно за следующей партией. У него была черная борода, грязная жопа и лучезарные желтые зубы.
Он только что отымел молодую жену Билли Джо так, что та чуть богу душу не отдала, а самого Билли Джо заставил смотреть. Он заставил жену Билли Джо разговаривать с Билли Джо, пока этим занимался. Он заставлял ее говорить:
– Ах, Билли Джо, какой запридух продирает меня от гузна до горла, аж в зобу спирает! Билли Джо, спаси меня! Нет, Билли Джо, не надо меня спасать!
После того, как Большой Барт кончил, он заставил Билли Джо себя подмыть, а затем они все отправились плотно пообедать cолониной с лимовыми бобами и галетами.
На следующий день они наткнулись на одинокий фургон, сам по себе кативший по прерии. На козлах сидел какой-то костлявый пацан лет шестнадцати, весь в чирьях.
Большой Барт подъехал к нему.
– Эй, пацан, – сказал он.
Пацан не ответил.
– Я с тобой разговариваю, пацан…
– Пошел в жопу, – ответил пацан.
– Я Большой Барт, – сказал Большой Барт.
– Пошел в жопу, Большой Барт, – сказал пацан.
– Как тебя зовут, сынок?
– Меня называют “Пацан”.
– Слушай, Пацан, человеку никак не пробраться через эту индейскую территорию в одиночку.
– Я собираюсь, – ответил Пацан.
– Ладно, яйца у тебя не казенные, Пацан, – сказал Большой Барт и собрался уже было отъезжать, когда полог фургона откинулся, и наружу вылезла этакая молоденькая кобылка, дойки по сорок дюймов, прекрасная круглая задница, а глаза – как небо после хорошего дождя. Крутанула она своими глазищами в сторону Большого Барта, и его запридух встрепенулся у луки седла.
– Ради вас же самих, Пацан, вы едете с нами.
– Отъебись, старик, – ответил Пацан, – я не слушаюсь пиздоблядских советов всякого старья в грязном исподнем.
– Знаешь, я убивал людей за то, что они глазом моргнули, – сказал Большой Барт.
Пацан только сплюнул на землю. Затем потянулся и почесал бейцалы.
– Старик, ты меня достал. Испарись из моего поля зрения, а то я помогу тебе стать похожим на кусок швейцарского сыра.
– Пацан, – произнесла девчонка, склоняясь над ним; одна грудь вывалилась так, что у солнечного света встало, – Пацан, а ведь старик прав. В одиночку у нас нет ни шанса против этих злоебучих индейцев. Ну, не будь ослом. Скажи дяденьке, что мы присоединимся.
– Мы присоединимся, – сказал Пацан.
– Как зовут твою девчонку? – спросил Большой Барт.
– Медок, – ответил Пацан.
– И хватит таращиться на мои сиськи, мистер, – сказала Медок, – а то я возьму ремень и всю срань из вас вышибу.
Некоторое время все шло хорошо. В Сифонном Каньоне произошла стычка с индейцами.
37 индейцев убито, один взят в плен. С американской стороны потерь нет. Большой Барт отверзохал пленного индейца, затем нанял его поваром. Другая стычка произошла в Трипаковом Каньоне, 37 индейцев убито, один взят. Американских потерь нет. Большой Барт отверзохал…
Было явно, что Большой Барт заклеился на Медке, аж яйца раскалились. Глаз отвести от нее не мог. Эта жопа, главным образом, дело было в жопе. Один раз, засмотревшись, он свалился с лошади, и повар-индеец заржал. После этого у них остался только один повар-индеец.
Однажды Большой Барт отправил Пацана с охотничьей партией поквитаться с бизоном.
Подождал, пока те отъедут, и направился к фургону Пацана. Вспрыгнул на козлы, раздвинул полог и вошел. Медок сидела на корточках в центре фургона и дрочила.
– Господи, малышка, – сказал Большой Барт, – не сливай попусту!
– Пошел вон отсюда, – ответила Медок, извлекая палец и тыча им в Большого Барта, – пошел отсюда к чертовой матери и не мешай мне делом заниматься!
– Твой парень о тебе не заботится, Медок!
– Заботится он обо мне, жопа с ручкой, мне просто не хватает. Просто после месячных мне еще сильнее хочется.
– Послушай, малышка…
– Отъебись!
– Слушай, малышка, погляди…
И он выташил свой агрегат. Тот был лилов и дергался вверх и вниз, как гиря от дедовских часов. Капельки молофьи слетали на пол.
Медок не сводила глаз с этого инструмента. Наконец, она вымолвила:
– Ты эту проклятую дрянь в меня не воткнешь!
– Скажи так, как будто тебе этого действительно не хочется, Медок.
– ТЫ В МЕНЯ ЭТУ ПРОКЛЯТУЮ ДРЯНЬ СВОЮ НЕ ВОТКНЕШЬ!
– Но почему? Почему? Только посмотри на него!
– Я и так на него смотрю!
– Так почему ж ты его не хочешь?
– Потому что я люблю Пацана.
– Любишь? – расхохотался Большой Барт. – Любишь? Это сказочки для идиотов! Ты погляди на этого чертова убивца! Да он всякую любовь в любой момент уберет!
– Я люблю Пацана, Большой Барт.
– А еще у меня есть язык, – сказал Большой Барт, – самый лучший на всем Западе!
Он высунул язык и проделал им гимнастику.
– Я люблю Пацана, – твердила Медок.
– Ну так ебись ты в рыло, – сказал Большой Барт, подбежал и с размаху навалился на Медка. Собачья работа – вот так эту дрянь вставлять, а когда он вставил, Медок завопила. Он взрезал ее раз семь и почувствовал, как его грубо от нее отрывают.
ТО БЫЛ ПАЦАН. ВЕРНУЛСЯ С ОХОТЫ.
– Добыли мы тебе бизона, хуй мамин. Теперь, если ты подтянешь штаны, мы выйдем наружу и разберемся с остальным.
– У меня самый быстрый револьвер на Западе, – сказал Большой Барт.
– Я в тебе такую дырку пробуравлю, что задница ноздрей покажется, сказал Пацан. – Пошли, нечего рассусоливать. Я жрать хочу. Охота на бизонов возбуждает аппетит…
Мужики сидели вокруг костра и наблюдали. В воздухе определенно что-то звенело.
Женщины оставались в фургонах, молились, дрочили и пили джин. У Большого Барта было 34 зарубки на револьвере и плохая память. У Пацана на револьвере зарубок не было вообще. Зато у него было столько уверенности, сколько остальным редко доводилось видеть. Из них двоих Большой Барт, казалось, нервничал больше. Он отхлебнул виски, опустошив пол-фляжки, и подошел к Пацану.
– Послушай, пацан…
– Н-ну, заебанец?…
– Я в том смысле, ты чего распсиховался?
– Я тебе яйца продырявлю, старик!
– За что?
– Ты спутался с моей бабой, старик!
– Слушай, Пацан, ты что, не видишь? Бабы стравливают одного мужика с другим. Мы просто на ее удочку попались.
– Я не хочу это говно от тебя слышать, папаша! Теперь – назад, и берись за пушку! Ты меня понял!
– Пацан…
– Назад и за пушку!
Мужики у костра замерли. С Запада дул легкий ветерок с запахом конского навоза.
Кто-то кашлянул. Женщины затаились в фургонах – пили джин, молились и дрочили.
Надвигались сумерки.
Большой Барт и Пацан стояли в 30 шагах друг от друга.
– Тащи пушку, ссыкло, – сказал Пацан, – тащи, ссыкливый оскорбитель женщин!
Из-за полога фургона тихонько появилась женщина с ружьем. Это была Медок. Она уперла приклад в плечо и прищурилась вдоль ствола.
– Давай, хуила оловянный, – произнес Пацан, – ТАЩИ!
Рука Большого Барта метнулась к кобуре. В сумерках прозвенел выстрел. Медок опустила дымящееся ружье и скрылась в своем фургоне. Пацан валялся на земле с дырой во лбу. Большой Барт спрятал ненужный револьвер в кобуру и зашагал к фургону. Всходила луна.
