– Ну что? – сказал он. – Довольны?

Он откинулся на спину, весь в поту, задыхающийся, униженный. И тем более чувствовал свое унижение, что упрекнул ее несправедливо, – ведь он сам завлек ее в эту постель. Они пили чай в придорожной харчевне, и Жиль, сунув хозяину денег, получил эту жалкую комнатенку. Натали, однако, и глазом не моргнула, когда он объявил ей об этом, ни единым словом не возразила, но ничего и не сделала для того, чтобы помочь ему. А теперь лежала рядом с ним, нагая, спокойная и как будто даже равнодушная.

– Чем же мне быть довольной? У вас такой злобный вид… Она улыбнулась. Он воскликнул раздраженно:

– Для мужчины, согласитесь, это не очень приятно.

– И для женщины тоже, – спокойно сказала она. – Но ведь ты заранее знал, что это будет именно так, да и я, впрочем, знала. Ты нарочно снял эту комнату. Тебе нравятся неудачи. Правда?

Да, это была правда. Он положил голову на ее обнаженное плечо и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя опустошенным и умиротворенным, словно после безумия любовных ласк. Комната с ее пестрыми занавесками и ужасным сундуком была ни с чем не сообразна – вне времени, вне смысла, как и он сам, как и создавшееся положение.

– Почему же ты согласилась? – растерянно спросил он. – Если знала…

– Думаю, мне еще на многое придется соглашаться ради тебя, – сказала она.

Наступило молчание, а потом она тихонько сказала: «Расскажи», и он принялся рассказывать. Обо всем: Париж, Элоиза, приятели, работа, последние месяцы. Ему казалось, что понадобятся годы, чтобы все рассказать… чтобы очертить это «ничто». Натали слушала не прерывая, лишь время от времени закуривала две сигареты и одну протягивала ему. Было уже около семи, но она будто и не думает об этом. Она не касалась его, не гладила по голове, не перебирала волосы – лежала неподвижно, и плечо у нее, наверно, уже онемело.

Наконец он умолк, чувствуя себя чуть-чуть неловко, приподнялся на локте и посмотрел на нее. Она внимательно разглядывала его, не шевелясь, лицо у нее было серьезное, сосредоточенное, и вдруг она улыбнулась. «Добрая женщина, – подумал Жиль, – невероятно добрая женщина». И при мысли об этой светлой доброте, обращенной на него, при мысли о том, что кто-то по-настоящему им интересуется, у него на глазах выступили слезы. Он наклонился и, чтобы скрыть их, коснулся тихим поцелуем ее улыбающихся губ, ее щек, ее опущенных век. В конце концов, не таким уж он оказался бессильным. Пальцы Натали вцепились ему в плечи.

Впоследствии, много позже, он вспоминал, что именно при мысли о доброте Натали тогда, в первый раз, он и сумел овладеть ею. И он, для которого эротика никогда не связывалась с добротой, он, которого скорее способны были возбудить слова: «Это настоящая девка», позже, много позже, слишком, кстати сказать, поздно, настораживался, когда при нем кто-то небрежно произносил: «Это добрая девчонка». А сейчас он, улыбаясь, смотрел на Натали и – впрочем, не без некоторого самодовольства, – извинялся за то, что ласки его были грубы. Она одевалась, стоя в изножии кровати, и вдруг, повернув голову, прервала его:

– Не могу сказать, чтобы это было восхитительно, но ты ведь чувствуешь себя лучше, правда? Освободился от заклятия?

Он даже подскочил. Обидеться или нет?

– Ты что же, всегда считаешь себя обязанной говорить такого рода истины?

– Нет, – ответила она, – впервые говорю.

Он рассмеялся и тоже встал. Была уже половина восьмого, она, вероятно, запаздывала.

– Ты едешь сегодня на званый обед?

– Нет, я обедаю дома, Франсуа, должно быть, беспокоится.

– Кто это – Франсуа?

– Мой муж.

И только тут он с изумлением подумал: «А ведь мне и в голову не приходило, что она замужем». Он ничего не знает о ее жизни, о ее прошлом и настоящем. Одилия на днях начала было вводить его в курс светских сплетен насчет Натали – он все пропустил мимо ушей. Ему стало неловко.

– Я ничего о тебе не знаю, – пробормотал он.

– А час назад и я о тебе ничего не знала. Да и теперь знаю не очень много.

Она улыбнулась ему, и он застыл, завороженный этой улыбкой. Нет-нет, именно теперь, сию же минуту, он должен дать обратный ход, если это надо. А это надо: он не способен любить кого бы то ни было, равно как не способен любить себя. Он может причинить ей только страдания. Достаточно какой-нибудь грубоватой шутки, и она почувствует презрение к нему. Но ему уже неприятно было об этом думать, в то же время его пугала ее смелая, искренняя, исполненная обещаний улыбка. Он пробормотал:

– Знаешь, я ведь…

– Знаю, – спокойно сказала она. – Но я уже люблю тебя.

На секунду в нем вспыхнуло чувство возмущения, даже негодования. Простите, так не ведут любовную игру: нельзя же сдаваться со всеми своими кораблями первому встречному! Нет, она сумасшедшая! Да какой интерес обольщать ее, раз она сама признала себя обольщенной? Как он может надеяться полюбить ее, если с первой же минуты она не оставила сомнений в своем чувстве? Она все испортила! Повела игру против правил. И в то же время его восхищала щедрость ее натуры, ее безрассудство.

– Откуда же ты можешь знать? – сказал он все тем же легкомысленным и ласковым тоном и, глядя на нее, вдруг подумал, что она очень красива и просто создана для любви и что она, возможно, смеется над ним. Она же не отрываясь глядела на него и вдруг проговорила со смехом:

– Ты боишься, что я сказала правду, и вместе с тем боишься, что это неправда, – верно?

Он кивнул, втайне радуясь, что она его разгадала.

– Ну так вот: я сказала правду. Ты читал когда-нибудь русские романы? Внезапно, после двух встреч, герой говорит героине: «Я люблю вас». И это правда, и это ведет повествование прямо к трагическому концу.

– А какой трагический конец ты предвидишь для нас с тобой в Лиможе?

– Не знаю. Но так же, как героям русских романов, мне это безразлично. Поторапливайся.

Он вышел вместе с нею, несколько умиротворенный: с начитанной женщиной спокойнее – она смутно знает, что ее ждет и что ждет ее партнера. Закатное солнце вытягивало косые тени, розовый свет заливал стога сена, и Жиль не без удовольствия смотрел на тонкий профиль своей новой любовницы. В конце концов, она была красива, красивы были и луга, и рощи, а он, Жиль, хоть и не блестяще, но все же показал себя мужчиной, и она сказала, что любит его. Для неврастеника не так уж плохо. Он засмеялся, и она обернулась к нему.

– Ты чему смеешься?

– Да так. Я доволен.

Она вдруг остановила машину, крепко взяла его за лацканы куртки и встряхнула, причем все произошло так быстро, что он был ошеломлен.

– Скажи еще раз. Повтори. Скажи, что ты доволен. Она проговорила это совсем по-новому – с требовательными, властными, чувственными интонациями, и у него внезапно вспыхнуло желание. Он сжал ее запястья и, целуя ей руки, повторил изменившимся голосом: «Я доволен, доволен, доволен». Она разжала пальцы и молча повела машину дальше. Почти до самого дома они не разговаривали, и, когда Жиль вышел у ворот, они не назначили свидания. Но вечером, лежа на кровати в своей спальне, Жиль все вспоминал эту странную остановку на краю дороги и, улыбаясь, думал, что это было здорово похоже на страсть.