Глава 36
27 октября, 06 часов 04 минуты
по центральноевропейскому времени
Под Хармсфельдским озером, Германия
Рун подбежал к ним с переднего края свирепой битвы, продолжавшейся позади него. Крылья колотили по его телу, когти и клыки рвали его одежду и плоть.
Он влетел в арочный проем, а следом за ним и Надия с Эммануилом. Орда икаропсов, хлопая своими мускулистыми крыльями, ворвалась следом за ними. Их масса заполняла пространство сверху, все помещение от самого арочного купола до пола забилось этими крылатыми тварями.
Острый взгляд Руна, скользнувший по помещению, сразу обнаружил в нем копию усыпальницы в Масаде — разграбленных развалин этого некогда священного места. Его переполняло бешенство, и только страх не давал ему вырваться наружу.
В центре помещения Корца увидел Эрин, стоящую на возвышении за высоким пьедесталом, подняв голову вверх, она смотрела на вертящихся под потолком мышей. Ее телохранитель, Джордан, запрыгнул на основание, готовый закрыть ее своим телом. Бесполезный, показной жест. У солдата не было ни малейшего шанса совладать с бесчисленной ордой икаропсов, набившихся в помещение.
Да и ни у кого из них такого шанса не было.
Как будто поняв это, орда икаропсов бросилась на неприкрытую ничем пару.
— Arrktez!..
Это единственное слово приказа, пробившееся сквозь шипение и визг летучих мышей, заставило их дружно прекратить атаку. Черная орда, кружившаяся над Эрин и Джорданом, рассыпалась и понеслась прочь, хлопая крыльями по стенам и по потолку. Их острые когти с противным скрежетом цеплялись за неровности стен. Прижав сложенные крылья к покрытому шерстью туловищу, икаропсы свешивались отовсюду, ожидая, когда вокруг них образуется свободное пространство, чтобы вылететь из помещения. И только их черно-красные глаза, не моргая, смотрели вниз.
С первым же вздохом Руна буквально обожгла вонь, пропитавшая воздух. Он сделал еще вдох. Его ноздри ощутили уже другой запах, пробившийся сквозь зловоние, распространяемое нечистой кровью икаропсов и их пометом.
Этот другой запах был ему знаком.
Стоявший в другом конце помещения Джордан водил глазами из стороны в сторону. Его опущенных книзу плеч едва не касались вылетавшие из помещения мыши.
— Кто кричал?
На этот вопрос ответила Эрин, указав на распятие:
— Смотрите!
Распятая на кресте мраморная скульптура двигалась. Поднялась голова, показалось изможденное донельзя лицо, выступающие кости туго обтягивала увядшая высохшая кожа. Рука Эрин непроизвольно поднялась, ладонь легла на горло, словно она знала, что стало в нем комом.
Надия неподвижно застыла рядом с Руном. Эммануил, пошатываясь, отошел на шаг назад.
Сангвинисты тоже все поняли.
Словно повинуясь молча поданной команде, Рун рванулся вперед, Эммануил и Надия бросились за ним.
Веки у распятого на кресте поднялись; выражение лица при этом чуть изменилось. И в этих раскрывшихся щелях снова засветилась жизнь — вернее, то немногое, что еще оставалось в теле. Пристальный взгляд этих остекленевших голубых глаз распятого отыскал Руна и остановился на нем, как бы пытаясь разделить с ним свою бездонную печаль.
Эти глаза, полные безысходного отчаяния, не оставили никакого сомнения в том, кто был распят на этом жутком кресте.
Рун мысленно округлил это лицо, окружил его серебряными волосами, вообразил, что чуть припухлые губы улыбаются и эта улыбка светится мудростью всех прожитых веков. В своем сознании он слышал этот энергичный в прежние времена голос, объясняющий тайны истории, судьбу и участь сангвинистов. В свое время этим телом владел сильный и мудрый священник.
Падре Пирс.
Один из друзей навеки.
Этот ученый пропал семьдесят лет назад во время экспедиции по поиску Кровавого Евангелия. Когда он не вернулся, церковь объявила его погибшим. Однако, как теперь выяснилось, нацисты взяли его, чтобы обречь на десятилетия мучительных страданий.
Эммануил, упав на колени, взмолился:
— Падре Пирс… как это могло произойти?..
Голова старого пастора снова упала на грудь, как будто у него не было больше сил держать свой тяжелый череп в прежнем положении. Погасшие глаза нашли Эммануила.
— Mein Sohn? — прохрипел он, было ясно видно, что поизносить слова его горло уже разучилось.
Сын мой.
По лицу Эммануила потекли слезы, напомнившие Руну о том, что падре Пирс нашел и ввел Эммануила в сообщество сангвинистов. Он не только заменил Эммануилу отца, но и стал его спасителем.
Эммануил потянулся к почерневшему штырю, пригвоздившему голые ноги пастора, сложенные одна поверх другой, к вертикальной стойке распятия. Двумя другими гвоздями его ладони были припечатаны к поперечной перекладине. Капельки черной высохшей крови запеклись вокруг каждой раны.
— Осторожно! — вырвалось у Надии, стоявшей рядом. — Он пригвожден посеребренными гвоздями.
Эммануил потянул на себя толстый штырь, удерживающий ноги пастора, обжигая при этом собственные пальцы. Надия поддерживала его со спины.
— Пока не поддается.
Эммануил злобно зашипел на нее, обнажив клыки.
— Посмотри на него. Он что, недостаточно настрадался?
— Дело в том, — невозмутимо ответила Надия, — за что он страдал. Кто пригвоздил его здесь и почему?
— Libri… verlassen…
Казалось, что падре Пирс изо всех сил старается подчинить себе снова и свой язык, и свое сознание, перескакивая при этом с одного наречия на другое, подобно тому, как картины и образы, вызванные душевным расстройством, мелькали перед его глазами.
Рун пристально смотрел на то, во что превратился ученый-сангвинист.
— Снимите его.
Надия, казалось, готова была возразить, но Рун, опустившись на колени, осторожно и бережно поддержал ноги пастора. Эммануил, выдернув стержень, приковавший его за ноги, отбросил его в сторону и потянулся к рукам пастора.
Пирс оставался безразличным к тому, что происходит рядом. Его закатившиеся глаза смотрели на сводчатую крышу и ее черное покрытие.
— Meine Kinder… они привели вас сюда. — К удивлению, его немощный язык произнес эти слова торжествующим тоном. — Для того, чтобы спасти меня…
Лицо Надии помрачнело. Она посмотрела в ту сторону, куда был направлен вялый взгляд пастора, — на орду икаропсов.
— Так это пастор Пирс сотворил эти нечестивые создания!
— Богопротивное деяние? — Пальцы Эммануила застыли на гвозде, пронзившем левую ладонь пастора Пирса. — Но это ведь запрещено!
Руна больше интересовали не богопротивные деяния, а ответы на мучившие его вопросы.
— У него не было выбора. Он ведь должен был чем-то питаться, чтобы, будучи распятым на кресте, выжить в течение всех этих десятилетий. А чем еще он мог здесь питаться, кроме как тем, что приносили эти мыши?
Корца представил себе пастора, получающего это мизерное пропитание от черных обитателей своей усыпальницы; вероятно, за эти прошедшие десятилетия ему удалось подчинить их своей воле, заставить их служить ему, использовать их общество для поддержания своего психического здоровья, которое ему все-таки удалось сохранить в этом непроглядно черном одиночестве.
Давным-давно Рун морил себя голодом почти до смерти, как предписывала епитимия. Он помнил, какую боль ему пришлось испытать, и не мог ставить в вину Пирсу то, что он сотворил икаропсов для того, чтобы выжить. Другого способа для этого у него попросту не было.
— И сколько же он здесь пробыл? — спросила Эрин, ее лицо стало белым, как бумага.
— Я думаю, с того времени, как нацисты оставили его здесь. — Надия не сдвинулась с места для того, чтобы поддержать Эрин, которая была явно на грани обморока.
Рун вытащил гвоздь из правой ладони Пирса, Эммануил занимался его левой рукой. Темная кровь потекла из ран старика. Рун старался действовать с максимальной осторожностью. В теле пастора оставалось совсем немного крови, и эти остатки необходимо было беречь.
— За какие дела он заслужил такую судьбу? — спросил Джордан.
— Это самый главный вопрос. — Надия стояла перед пастором и, глядя прямо в его высохшее изможденное лицо, громко спросила: — Чем вы заслужили то, что вас распяли здесь, падре?
Перед глазами Руна мгновенно возникла усыпальница в Масаде: девочка-стригойка, распятая на стене серебряными гвоздями; старый противогаз, торчащий из-под камня… Может быть, Пирс не выдержал пыток? Может быть, он сказал нацистам, где искать Книгу?.. Какие гарантии были ему обещаны за это, что им необходимо было сделать для того, чтобы преодолеть тысячелетнюю защиту и завладеть Книгой?
При каждом движении гвоздя Пирс издавал жалобные стоны. Рун не понаслышке знал, какую боль вызывает прикосновение серебра к телу. А Пирс был принужден терпеть это нестерпимо-жгучее воздействие серебра почти семьдесят лет. Подобно Иисусу он прошел на кресте через все назначенные ему муки.
Вытащив последний гвоздь, Эммануил швырнул его в дальний конец помещения. Рун подхватил за плечи ничего не весящее тело Пирса.
Эммануил сорвал с себя влажную сутану и, оставшись в защитном кожаном костюме, обернул своей сутаной старого пастора. Рун положил его на пол. Эммануил потянулся за своей фляжкой с вином, но Надия остановила его.
— Он уже перестал быть праведником, — объяснила она. — Твое вино не пойдет ему на пользу, а скорее повредит.
Эммануил бережно взял Пирса на руки.
— Что они делали с вами?
— Blut und кость, — пробормотал старик. — Libri.
Эрин, стоявшая возле него, оживилась:
— Libri? По-латыни это «книга». Возможно, это распятие здесь как-либо связано с тем самым Евангелием?
Рун понимал, что связано.
Эрин протянула Руну руку. На ладони лежал осколок камня пепельного цвета.
— Я нашла эти осколки древнего бетона, состоящего из известняка и золы, валявшимися вокруг пьедестала. Это может означать то, что Евангелие было заложено внутрь оболочки, сделанной из этого древнего бетона. Кто-то разбил оболочку прямо здесь, в этом помещении. Может быть, падре Пирс был распят здесь как хранитель этого артефакта, как та маленькая девочка в Масаде?
— Это знает только он, — ответил Рун. — А что осталось от его ума, мне неизвестно.
— Давайте его лечить.
— Такие дела выше моих возможностей. Возможно, и церковь с этим не справится.
Рун взял с ее ладони осколок камня и стал внимательно изучать. Его пальцы, так же как и глаза, сразу же обнаружили надпись на арамейском языке, тисненную на одной стороне. Если бы его сердце билось, то сейчас оно выпрыгнуло бы из груди.
Книга была здесь. Кто-то нашел ее и вынул из каменного блока, в котором она была замурована. Но удалось ли им ее открыть?
Этого не могло быть. Если бы это произошло, то воры, для которых нет ничего святого, получили бы в свое распоряжение силу, которую дает Книга. Но кто же тогда взял ее?
Ему необходим ответ на этот вопрос — в этом Эрин права.
И только один-единственный человек может его дать.
— Падре Пирс, — произнес он речитативом, пытаясь уловить момент просветления в сознании несчастного пастора. — Вы меня слышите?
Глаза старика снова скрылись под веками.
— Гордыня… постыдная гордыня.
О чем говорит Пирс? О спесивости и самомнении нацистов или он имеет в виду нечто более страшное?
— Как вы попали к нацистам? — не оставлял надежды Рун. — Вы рассказывали им о Книге?
— Es ist noch kein Buck, — прошептал Пирс бескровными губами.
— Дело не в Книге, — перевел Джордан.
— Рун, должно быть, они его пытали, — сказал Эммануил. — Так же как ты пытаешь его сейчас. Мы должны вылечить его, а уже потом донимать своими вопросами.
— Еще нет, — сказал падре Пирс. — Еще не Книга.
Надия обвела взглядом мраморные стены.
— Скоро рассветет. Ты это чувствуешь?
Рун утвердительно кивнул. Слабость начала разливаться по его телу. Милостью Христовой им дозволялось ходить под дневным солнцем, но из-за своих особенностей они всегда в ночное время обладали большей силой, чем при дневном солнце.
— Как мне нравятся звуки рассвета, — мечтательно произнес Джордан.
— Мы не можем выносить Пирса на дневной свет, — предупредила Надия. — Он утратил благословение, которое дает кровь Христа. Солнечный свет для него смертелен.
— Тогда отсидимся здесь, — без всякого энтузиазма произнес Джордан, подняв глаза к потолку. — Это, конечно, не пятизвездочный отель, но раз летучие мыши утихомирились, то, я думаю, мы можем…
— Да он не доживет до заката, — сказал Эммануил, показывая жестом на скопление мышей, рассевшихся по стенам, — если не накормит этих проклятых тварей.
— Я не допущу этого, — заявила Надия. — Это же грех.
— И я не оставлю Пирса умирать во грехе, — Эммануил выхватил нож, угрожая ей.
Рун, встав между ними, подняв вверх руки.
— Если мы не будем медлить, то еще сможем добраться до молельни в Хармсфельде. Там мы сможем совершить над ним обряд очищения. После этого он снова сможет вкушать кровь Христа.
— А что, если он не сможет очиститься? — почти закричала Надия в запале. — Что, если он не был пешкой в руках нацистов…
Рун поднял руку, призывая ее замолчать, но молчать она не собиралась.
— Что, если он сам разыскал их?
— Узнаем, — сказал Рун.
Надия высказала вслух те страхи, которые он таил глубоко в себе: интеллектуальная гордыня Пирса довела его до союза с нацистами. Руну была знакома подобная гордыня, причем знакома очень хорошо; знал он и то, к чему она может привести даже убежденного сангвиниста.
— Хватит разговоров, пора строиться, — приказным тоном обратился он к стоявшим вокруг. — Мы должны достигнуть молельни в Хармсфельде до рассвета.
В силу долгой привычки Эммануил и Надия заняли свои места: он впереди, она слева от него. Рун, встретившись глазами с Джорданом, указал кивком на Пирса.
Они вышли из тесного помещения, миновали вестибюль и снова свернули в черный бетонный туннель.
Джордан нес на руках Пирса, тело которого все еще было завернуто в сутану Эммануила, Эрин шла чуть позади.
— Ich habe Euch betrogen, — прошептал Пирс. — Stolz. Buch.
Рун слышал, как Джордан перевел его слова:
— Я всех вас предал. Гордыня. Книга.
Эммануил остановился и, обернувшись, посмотрел на Пирса. Его глаза были полны слез. Рун взял его за руку. Пирс хотя бы сейчас вынужден признать, что предал их Орден нацистам.
Рун отвернулся, пытаясь понять. Был ли его друг одержим всепоглощающим желанием первым найти эту Книгу? А это желание привело его к нечестивому союзу с «Аненербе»? А немцы, наверное, в конце концов предали его самого? Рун припомнил его слова, произнесенные словно в бреду: Это не Книга. Означают ли эти слова то, что нацисты здесь по какой-то причине потерпели неудачу в чем-то? А в наказание они распяли Пирса?
Независимо от того, чем все закончилось, если Пирс пришел сюда по своей воле, то они никогда не смогут очистить его от грехов настолько, чтобы он вернулся в сообщество сангвинистов.
Когда они дошли до перекрестка коридоров, Пирс повернул голову влево.
— Sortie.
По-французски «выход». Эрин догадалась: он пытается указать им обратный путь.
Став на колени, она пальцем нарисовала на пыльном слое на полу руну Одал. Показав на нее, она спросила:
— Пирс, вы можете указать, где выход?
Джордан повернул Пирса так, чтобы он мог видеть нарисованную на полу руну. Старик указал на левую «ногу» руны своим вытянутым вперед костлявым пальцем. А их команда входила сюда через правую ногу.
— Там второй выход, — сказала Эрин, окинув спутников обнадеживающим взглядом. — В другой «ноге» руны. Возможно, летучие мыши используют их как вход и выход.
Пирс опустил на глаза тонкие, как бумага, веки, и его голова снова откинулась на плечо Джордана.
— Если мы поспешим, — сказал Рун, — то, может быть, успеем донести его до Хармсфельдской молельни до восхода солнца.
Но даже если это и получится… все равно какой-то непонятный страх гнездился в душе Руна.
А вдруг уже слишком поздно предпринимать что-либо во спасение души Пирса?
