Глава 20
26 октября, 21 час 13 минут
по местному времени
Иерусалим, Израиль
Рун помог солдату и женщине выйти из вертолета, провел их под вращавшимися лопастями. Он вывел их со взлетно-посадочной площадки, расположенной на крыше одного из зданий, и, проведя по нескольким лестницам, вывел на какую-то узкую улицу. И во все время этого путешествия солдат крепко сжимал в своей руке руку женщины.
На их лицах не было заметно испуга, но Рун слышал тревожное биение их сердец, чувствовал соленый запах их страха и видел, как блестят капельки пота на их коже. Он делал все возможное, чтобы прикрыть их от глаз остальных, вести их по таким переходам, чтобы им было удобно идти рядом. Он отказался перепоручить их кому-либо из своих собратьев — не из-за опасения, что кто-то из них может плохо обойтись с ними; он попросту считал своей обязанностью защищать их, чувствуя ответственность за этих людей.
Корца наблюдал, как они, прижавшись друг к другу, шли по улицам.
Эрин и Джордан.
Так или иначе, но в его сознании они перестали быть солдатом и археологом, а стали просто Эрин и Джорданом. Руну не нравилась такая постепенно нарастающая симпатия. Она создавала некие узы, которых не должно было быть. Эту жестокую истину он постиг много столетий назад.
Никогда впредь.
Он отвернулся.
Снова оказавшись на улице, они пошли по ней. Рун вдыхал ночные запахи старого города — пахло копотью, остывшими камнями, гниющими отходами на базаре. Другие сангвинисты окружали их трио.
Рун надеялся, что их окружение укроет от любопытных глаз эту пару, идущую с завязанными глазами.
Пока все было спокойно: закрытые ставнями витрины магазинов, слабое освещение. Корца прислушивался к стуку сердец, доносившемуся из узких аллей и с уличных перекрестков, образующих настоящий лабиринт в этом квартале города. Ничего подозрительного не было, но он все-таки заставлял их идти быстрее, опасаясь того, что их в любой момент могут увидеть.
Через несколько минут их группа подошла к стене, выложенной из грубо отесанного камня, возле которой их ждал одетый в мантию человек. Он постукивал своим кожаным ботинком по камню поребрика, выражая этим свою нервозность и нетерпение. Человек был невысоким и круглым, причем его рост и ширина были примерно одинаковыми. Его лицо и выбритая макушка излучали красноватое свечение.
Ну точно как у грифа.
Этого человека Рун знал: падре Амбросе — и практически не придал значения встрече с ним. Он просто охраняет проход.
Амбросе сделал шаг вперед, приветствуя их и в то же время преграждая им путь. Взгляд его безразлично скользнул по Руну и сопровождающим сангвинистам, но внимательно и пристально стал изучать Эрин и Джордана.
Его речь была сжатой и настолько немногословной, что ее можно было посчитать грубой.
— Вы не должны разглашать того, что увидите за этими воротами. Ни вашей семье, ни вашему армейскому руководству.
У Джордана, на глазах которого все еще была черная повязка, эти слова вызвали прилив упрямства — он остановился, притянув Эрин к себе.
— Я не исполняю приказов, полученных от того, кого я не вижу.
Рун понял причину столь бурной реакции этого человека и снял с глаз обе повязки прежде, чем Амбросе успел открыть рот и выразить протест. На эту пару уже насмотрелись и о ней наговорились. Знание о расположении этого места казалось малозначимым в сравнении с тем, что они уже видели. Кроме того, эти двое в любом случае должны пройти внутрь помещения.
Джордан протянул руку Амбросе.
— Сержант Стоун, Девятый батальон рейнджеров, а это доктор Грейнджер.
— Падре Амбросе, помощник Его Высокопреосвященства кардинала Бернарда. — Перед тем как пожать руку Джордана, преподобный обтер ладонь о свою щеголеватую сутану. — Вы приглашены встретиться с Его Высокопреосвященством. Но я должен еще раз предупредить вас о том, что с этого момента все события и разговоры должны быть сохранены в строжайшей тайне.
— А иначе? — спросил Джордан, поглядев на Амбросе сверху вниз.
Руну все больше нравился этот парень.
— А иначе нам станет об этом известно, — ответил Амбросе, отступая на шаг назад.
— Ну все, хватит, — объявил Рун, протискиваясь мимо стоящего на дороге Амбросе.
Пройдя вперед, он остановился и положил ладонь на стену, сложенную из известняковых блоков, выписывая на ней крест движением пальцев; стена под его рукой была шершавой и теплой.
— Берите и пейте из нее все, — прошептал он и толкнул известняковый блок, расположенный в центре. За блоком, отодвинувшимся в глубь стены, оказалось небольшое, выдолбленное в камне углубление, похожее на стоящую у входа в храм чашу со святой водой.
Однако это выдолбленное в камне углубление было предназначено не для воды.
Рун, вынув из ножен кинжал, ткнул его острием в центр ладони, в то место, где гвоздь пронзил ладонь Христа. Сжав кулак, он выдавил из ранки несколько капель крови, которые пролились в каменную чашу, на ее внутреннюю поверхность, потемневшую от бесчисленных кровопусканий сангвинистов, входивших в это помещение до него.
— Ибо это сие есть кровь Моя нового и вечного завета.
Эрин, стоявшая позади него, не смогла сдержать крик удивления, когда стена с треском и скрипом раздвинулась, образовав проход, закрытый калиткой, но настолько узкий, что человек с трудом мог проникнуть в него, да и то боком.
— Мистериум фидеи, — закончил Рун и, толкнув плечом калитку, отрыл проход, после чего отступил назад.
Сопровождающие их сангвинисты проскользнули первыми, за ними последовал Амбросе. Эрин и Джордан вместе с Руном оставались на улице.
Женщина стояла, словно прикованная к месту, водя глазами сверху вниз по городской стене.
— Я изучала материалы, касающиеся всех ворот Старого города, и открытых и замурованных, — сказала она. — Но об этих воротах я не нашла даже и упоминаний.
— Название этих ворот много раз изменялось за прошедшие века, — ответил Рун, обеспокоенный тем, как бы поскорее увести их с улицы, пока они не привлекли к себе внимания. — Уверяю вас, что внутри вы будете чувствовать себя в полной безопасности. Эти ворота освященные, и стригои не могут переступить их порог.
— Не только они внушают мне беспокойство. — На всякий случай Джордан отошел чуть в сторону, на более удобную позицию. — Если Эрин не пойдет внутрь, я тоже не пойду.
Женщина в конце концов сделала шаг вперед, положила руку на шершавую поверхность камня в проеме и сразу почувствовала, что ее сердце забилось чаще. Судя по жадному блеску ее глаз, причиной учащенного сердцебиения был не страх, а неудержимое, страстное желание.
— Это же живая история. — Эрин выразительно посмотрела на Джордана. — Как же я могу не войти внутрь?
21 час 19 минут
Джордан вслед за Эрин шагнул за темный порог и с трудом протиснулся боком через вход. Все предстоящее его не радовало, но он подозревал, что вопрос, входить ли им внутрь или не входить, был уже однозначно решен без учета их мнения. Стоун припомнил слова, произнесенные падре Амбросе:
Вы приглашены встретиться с Его Высокопреосвященством.
Ясно, что это скорее обязанность, чем приглашение.
Последним вошел Корца, закрыв за собой дверь. Непроглядная душная тьма окутала всю группу. Дышать в темноте было труднее. Джордан протянул руку и снова сжал руку Эрин. Она в ответ крепко, с чувством благодарности пожала его пальцы.
Сначала послышался знакомый скрежещущий звук, потом слабый хлопок, и в темноте ярко полыхнул язык пламени. В руке сангвиниста, сопровождающего группу и шедшего впереди Джордана, вспыхнула зажигалка «Зиппо». Вид этого знакомого современного предмета подбодрил Стоуна и приблизил испытываемые им чувства и ощущения к реальности.
Этот сангвинист взял с небольшой деревянной полки, висящей возле двери, свечу и передал ее Эрин. После чего Джордан тоже получил свечу, которую сам зажег. В сухом пыльном воздухе распространился запах дыма и воска, однако слабый свет свечей проникал недалеко.
Не говоря ни слова и практически не нуждаясь в свете, остальные сангвинисты дружно повернули и пошли по круто спускающемуся вниз туннелю. Джордана не пугало очередное подземное путешествие; Эрин шла за сангвинистами, а он двигался следом за нею — такой строй он посчитал более безопасным.
Даже при свете свечи Джордан с трудом различал, куда и мимо чего они идут. Кругом были лишь гладкие камни. Он чуть приотстал, для того чтобы видеть всех сопровождающих их сангвинистов, хотя и понимал, что сможет сделать очень немногое, если дело вдруг примет дурной оборот.
Корца, похоже, понял, что его тревожит, и, протиснувшись сквозь группу сопровождающих, пристроился позади него.
Эрин тем временем переместилась на несколько шагов вперед, прикрывая пламя свечи сложенной в чашечку ладонью. Она с такой быстротой вертела головой по сторонам, что Джордан опасался, как бы она не упала от головокружения. Для Эрин это было не чем иным, как переходом из настоящего времени в историю. А для Джордана — переход по минному полю, где каждый неосторожный шаг может привести к гибели обоих.
Стоун всеми силами старался запомнить дорогу, по которой их вели. Переход, казалось, уходил под углом вниз в северо-западном направлении, но твердой уверенности в этом у него не было. Тем более что он не знал наземного расположения города и, соответственно, совершенно не представлял себе, куда их могут вести. Единственно, на что он мог положиться, так это на его армейские навыки, подсчет шагов и запоминание пересечений с другими подземными переходами — все это помогало ему построить в голове примерную трехмерную карту. Худо-бедно, но это может помочь им найти обратную дорогу.
Наконец туннель закончился и они остановились перед массивной деревянной дверью, установленной на мощных железных петлях. Она, по крайней мере, открывалась без кровопускания сангвинистов — для этого достаточно было большого витиеватого ключа, которым ловко поигрывал Амбросе.
— Так это здесь мы встретимся с кардиналом? — спросила Эрин.
Падре Амбросе внимательно оглядел женщину сверху донизу, его губы скривились от испытываемого им отвращения, когда его взгляд задержался на ее раненой ноге и разорванных джинсах.
— Это выглядело бы не совсем пристойно, приветствовать Его Высокопреосвященство в вашем нынешнем виде.
Джордан закатил глаза. Пока что единственным, что этот недавно встреченный ими поп сделал для него, было то, что он оказался человеком. Когда они, будучи еще на поверхности земли, обменивались рукопожатиями, Джордан почувствовал тепло реальной крови, текущей по его венам.
Опустив голову, Стоун смотрел на свою грязную, запятнанную кровью одежду. Эрин выглядела чуть лучше, а Корца был похож на жертву стихийного бедствия.
— У нас была тяжелая ночь, — извиняющимся тоном произнес Джордан.
Эрин, не сдержавшись, громко рассмеялась; в ее смехе слышались даже истерические нотки, поэтому она быстро замолчала.
— Я не могу даже и представить себе это, — пожал плечами Амбросе, пропуская мимо ушей смех Эрин.
Повернувшись к двери, падре открыл ее железным ключом, который все еще держал в руке. Толчком он распахнул дверь, и на них хлынул свет, а позади них оставался полутемный вестибюль.
Вся группа последовала за Амбросе. Джордан, шедший замыкающим, вошел в длинный каменный проход, пол которого был покрыт мягкой персидской ковровой дорожкой, а стены завешаны гобеленами. В настенных светильниках горели электрические лампы. По обеим сторонам прохода — ряды закрытых деревянных дверей.
Джордан задул свою свечу, но счел за лучшее сохранить ее на тот случай, если понадобится ради выхода на свободу проделать только что пройденный путь в обратном направлении.
Падре Амбросе, снова заперев дверь на ключ и положив его в карман, показал рукой направо.
— Вот ваша комната, доктор Грейнджер. А напротив слева — ваша, сержант Стоун. В комнатах вы можете привести себя в порядок.
— Мы не хотели бы разлучаться, — сказал Джордан, взяв Эрин за локоть.
— Даже во время мытья в ванной? — ледяным голосом спросил падре Амбросе.
Щеки Эрин вспыхнули. Джордан с удовольствием наблюдал за ней.
— Здесь вам ничто не угрожает, — успокоил их Корца. — Я же обещал вам.
Эрин переглянулась с Джорданом, взглядом передавая ему сообщение. Она хотела поговорить, когда они останутся вдвоем — это означало не противоречить священнику и дождаться, когда он уйдет.
Стоун согласился с нею. По крайней мере, сейчас.
21 час 24 минуты
Проводив глазами пару, разошедшуюся по выделенным им комнатам, Рун последовал за Амбросе вверх по проходу к другой двери, которую тоже надо было открыть. В этом храме было очень много замков, охранявших множество секретов, но сам этот проход вел к винтовой лестнице, вырубленной в скале больше тысячи лет назад.
Руну все здесь было знакомо до мелочей. Он пошел ко входу, но Амбросе, вытянув руку, преградил ему путь.
— Постой, — повелительным голосом произнес он. Маску любезности, в которой он предстал перед гостями, словно сдуло с его лица, обнажив его омерзительную сущность. — Я не представлю тебя Его Высокопреосвященству в одежде, заскорузлой от крови беспощадного волка. Даже я не могу нюхать это зловоние.
Рун вспыхнул и, не скрывая свою злость, ответил:
— Бернард видел меня и в более худшем виде.
Амбросе мог выдержать бешенство Руна не более секунды. Его рука опала, он отпрянул назад, его сердце во всю силу заколотилось от страха. Рун почувствовал себя капельку виноватым — но всего лишь капельку. Он знал, что за фрукт этот Амбросе. Им двигали низменные человеческие желания, обусловленные его чином, которым он очень гордился, а также его должностью помощника кардинала Бернарда. Но Рун очень хорошо знал цену лояльности этого человека. Амбросе оберегал положение Бернарда среди церковных иерархов, как преданный сторожевой пес, — и в собственной отвратительной манере верно служил кардиналу, неусыпно следя за тем, чтобы никто не посмел оскорбить или пренебрежительно отнестись к начальству.
Но у Руна не было времени для подобных любезностей. Пройдя мимо Амбросе, он взбежал по лестнице, оставив падре далеко позади, и самостоятельно прошел по темным переходам, пока не оказался перед дверью из красного дерева, ведущей в кабинет Бернарда.
— Рун? — окликнул его изнутри кардинал, раскатисто, с латинским акцентом произнося звук «р»; в голосе, которым он произнес это имя, слышалась мягкость и теплота дружбы, проверенной веками. — Входи же, сын мой.
Рун вошел в комнату, освещенную одной белой свечой, горящей в изящном золотом канделябре. Даже в этом слабом свете он увидел усыпанный драгоценностями шар возле массивного письменного стола, старинное деревянное распятие, висящее на стене, и ряды томов в кожаных переплетах, закрывающие одну из стен. Корца вдохнул знакомый воздух, пропитанный запахами пергамента, кожи и пчелиного воска. За прошедший век в этой комнате ничего не изменилось.
Бернард поднялся ему навстречу. На нем было полное облачение кардинала, сшитое из малиновой ткани, поблескивающей при свете свечи. Он тепло приветствовал Руна, заключив его в объятия и ничуть не смущаясь мерзким запахом крови беспощадного волка, которой была залита его одежда. Бернарду — а он и сам был сангвинистом — довелось в прошлом участвовать во множестве сражений, и его совершенно не смущали такие, вполне естественные, последствия жестокой борьбы.
Подведя его к столу, кардинал пододвинул стул поближе.
— Садись, Рун.
Покорно сев, Корца постарался устроиться на стуле поудобнее, впервые почувствовав боль от недавно полученных ран.
Бернард, вернувшись в свое кресло, поставил на стол золотую чашу, наполненную освященным вином, и подвинул ее к Руну.
— Ты немало настрадался за эти последние часы. Пей, а потом мы поговорим.
Рун взял чашу за ножку, вдохнул аромат вина: резкий с легким запахом дуба. У него было сильное желание выпить его, но он колебался. Ему не хотелось ощущать боль, причиняемую епитимией, опасаясь, что она будет отвлекать его от разговора. Но в то же время его тревожили и напоминали о себе раны — а ведь и они тоже могут отвлечь его.
Решившись, Рун взял чашу и осушил ее, затем наклонил голову, так чтобы Бернард не видел выражения его лица, и стал ждать. Посетит ли его сегодня ночью снова видение Элисабеты, чтобы напомнить ему о его грехе? Хотя зачем это — ведь он совершил и более тяжкий грех, который будет тяготеть над ним вечно…
Рун, стоя на коленях на холодной сырой земле, молился возле надгробия своей младшей сестры. Безлунная ночь окутала его темнотой, еще более черной, чем надетое на нем семинарское одеяние. Даже звезды прятались за облаками, застилающими небеса.
Будет ли когда-нибудь снова сиять в его сердце свет радости?
Он всматривался в даты, выбитые на надгробном камне.
Меньше чем через месяц после родов смерть забрала ее и малютку-сына. Без крещения и отпущения грехов ребенок не мог быть погребен вместе с матерью. Она упокоилась здесь, на освященной земле, а ее дитя не могло лежать рядом с ней.
Рун навестит его маленькую безымянную могилу позднее.
Каждую ночь после похорон сестры он потихоньку, дождавшись, пока все заснут, уходил из монастыря, чтобы молиться за нее, за ее сына и за успокоение печали в своем сердце.
Он услышал мягкие шаги за своей спиной.
Оставаясь коленопреклоненным, он обернулся.
К нему приближалась какая-то окутанная тенью фигура. В темноте Рун не мог различить черты лица приближающегося человека — но незнакомец не был священником.
— Благочестивый, — прошептал он, в его незнакомом голосе чувствовался иностранный акцент.
Сердце Руна забилось чаще, пальцы потянулись к нагрудному кресту, но он усилием воли заставил себя не расцеплять пальцы и держать руки по-прежнему сжатыми вместе.
Да и была ли у него причина опасаться этого незнакомца, в поведении которого не было ничего угрожающего?
Рун, склонив голову в поклоне, уважительно приветствовал этого человека:
— Вы поздно пришли на кладбище, друг мой.
— Я пришел затем, чтобы выразить свое уважение усопшим, — ответил он и обвел рукой с длинными белыми пальцами расположенные вокруг могилы. — Так же как и вы.
Леденящий ветер подул над погостом, уставленным каменными крестами и высеченными из камня ангелами, взметая последние осенние листья и принося с собой запах смерти и разложения.
— Тогда я оставлю вас с миром, — сказал Рун, поворачиваясь спиной к могиле, в которой его сестра нашла свой последний приют.
Неожиданно для него незнакомец вдруг опустился на колени рядом с ним. На нем были щегольские бриджи и кожаная куртка с поясом. Дорогие, начищенные до блеска черные туфли были в грязи. Несмотря на хриплый голос и акцент, его изящная и дорогая одежда свидетельствовали о его благородном происхождении.
Чувствуя нарастающее раздражение, Рун повернулся к нему; ему сразу бросилось в глаза то, что у незнакомца длинные черные волосы и белесые брови. Его припухшие губы искривились в улыбке, хотя Рун, как ни старался, не мог понять, что его рассмешило.
Ну всё… уже и так поздно.
Рун, намереваясь подняться с колен, подобрал полы своей грубой измятой сутаны. Но подняться ему не удалось — незнакомец, заломив ему руку за спину, уложил спиной на влажную землю, словно собираясь заняться с ним любовью. Рун открыл было рот, намереваясь закричать, но этот человек накрыл своей холодной ладонью его рот и часть лица. Рун пытался сбросить его с себя, но его противник, захватив одной рукой оба его запястья, держал их без всяких усилий, словно это были ручонки младенца.
Рун продолжал сопротивляться, но этот мужчина, крепко держа, пригибал его к земле. Прижимаясь своей колючей щекой, он повернул голову Руна так, чтобы обеспечить доступ к его шее.
Неожиданно Рун все понял, его сердце лихорадочно забилось. Он уже слышал рассказы о таких монстрах, но никогда не верил им.
До этой минуты.
Острые клыки впились ему в горло, забирая его чистоту и непорочность, оставляя только боль. Он закричал, но ни одного звука не раздалось из его горла. Боль медленно превращалась во что-то другое, во что-то мрачное: блаженство охватило его…
Кровь Руна, пульсируя, вытекала из него, сразу же попадая в голодный рот незнакомца, холодные губы которого от притока его крови становились теплее.
Корца не прекращал борьбу, но сейчас уже с меньшими силами — потому что, если говорить правду, он и не хотел, чтобы этот человек прекращал свое дело. Его рука поднялась и помимо его воли прижала его лицо к своему горлу. Он понимал, что грешно предаваться подобному блаженству, но сейчас его это не заботило. Грех перестал что-либо значить для него: только бы чужой язык подольше оставался в ране на его горле, а острые зубы вгрызались бы в его мягкую нежную плоть — вот чего он желал сейчас.
В его сознании уже не осталось места для святости, только исступленный восторг, который сулил освобождение.
Наконец этот человек отпрянул от него.
Рун продолжал лежать, опустошенный, умирающий.
Сильные пальцы взъерошили его волосы.
— Время спать еще не пришло, благочестивый.
Разрезанное запястье прижималось к раскрытым губам Руна. Горячая нежная кровь хлынула ему на язык, заполнила рот. Он проглотил ее, рот его наполнился снова. Глубокий стон, донесшийся из глубины горла, захлебнулся в его крови.
Вскоре в его сознании горело одно лишь слово, одно желание.
Еще…
Затем этот бесценный источник был от него оторван, а в его сознании остался лишь непостижимый кладезь неудержимого желания наполнить себя кровью — любой кровью.
А над ним, лежащим на земле, незнакомец дрался с четырьмя священниками.
Лезвие серебряным блеском сверкнуло в лунном свете.
— Нет! — закричал Рун.
Грубые руки ухватили его за ноги и потащили обратно в спящий монастырь, где дар бессмертия скоро стал для него проклятием.
Рун воспринимал свою епитимию с содроганием. Даже сейчас он все еще искал того человека, который тогда убил его, который поломал его прошлую жизнь. В моменты покоя он все еще с удовольствием вспоминал о той своей первой пробе крови, о ее вкусе. Это был грех, в котором он многократно каялся, но расстаться с ним так и не смог.
Бернард наблюдал за ним, сидя за другим концом стола, его лицо было преисполнено такой же печалью, как и тогда — в ту ночь, когда Руна привели к нему, залитого кровью, рыдающего, пытающегося вырваться из рук монахов и скрыться в ночи. Бернард тогда спас его, показав ему, как он может служить Господу в своей новой сущности, удержал его от того, чтобы хоть раз вкусить кровь чистого и непорочного человека.
Рун тряхнул головой, стараясь очистить свою память от прошлого.
Он смотрел на Бернарда и как на друга, и как на наставника, припоминая все, что случилось в Масаде и в пустыне. Кардинал был тем человеком, кто сам явился инициатором многого, человеком, который хранил множество тайн.
— Ты зашел слишком далеко, — хрипло произнес Рун, все еще чувствуя свое разорванное горло и струю горячей крови из запястья незнакомца.
— Неужели? — кардинал пригладил сильной рукой свои седые волосы. — И в чем же?
Рун понимал, что Бернард испытывает его. Он сжал в ладони свой нагрудный крест, для того чтобы боль помогла ему сдерживать злость.
— Ты послал эту женщину-археолога в самое пекло. Ты послал меня одного навстречу врагам — стригоям из Велиальской секты.
Его друг откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы рук. Его брови сосредоточенно сдвинулись.
— Ты веришь, что те, кто на тебя напал, были из Велиальской секты? Почему ты так думаешь?
Рун сначала рассказал о том, что происходило наверху и под горой, а потом пояснил сказанное.
— Те стригои, что были там, не имели ничего общего с животными, втянутыми в эту трагедию. Они пришли, уже имея конкретные, ясные цели. И использовали смертоносные заряды.
— Использовали оружие людей. — Бернард опустил руки и выпрямился. В его теплых карих глазах появилось выражение боли. — Я не знаю, зачем они пришли.
Велиальская секта была одной из организаций стригоев, которые объединялись с людьми, сочетая в себе худшее из обоих миров — людскую хитрость с дикой жестокостью, современные средства вооружения с пороками античных времен. Они были истинным бедствием, к тому же их численность страшно возросла за последнее столетие, создавая тем самым угрозу не только их собственному порядку, но вдобавок еще и церкви. Даже по прошествии десятилетий борьбы с ними, преследования и истребления их многое о жизни Велиальской секты все еще оставалось закрытым. Не было известно, кто руководит ими и кто он — человек или стригой.
Гнев Руна утих.
— Велиалы, возможно, почуяли странный запах смерти с места землетрясения и предположили то же самое, что и мы, относительно того, что там произошло.
Кардинал оставался недвижим, как изваяние.
— Значит, они ищут Евангелие — так же как и мы, — и дело их настолько безнадежно, что они уже не скрывают этого.
— Но Книга-то пропала, усыпальница пуста, — сказал Рун. — Они тоже ничего не нашли.
— Неважно. — Рун снова увидел освещенное свечой знакомое, ставшее более мягким, прежнее лицо, выражающее спокойствие и уверенность. — Если пророчества верны, они не смогут открыть ее. Только трое могут вернуть ее в этот мир.
Стул, на котором сидел Рун, затрещал, когда он подался вперед, прежняя злость снова обуяла его. Он очень хорошо знал, что имеет в виду Бернард, вспоминая о трех, о которых упоминалось в проповедях, связанных с Евангелием, — о трех личностях, которым судьбой предначертано найти и открыть эту книгу.
Женщина, умудренная Знанием.
Мужчина-Воитель.
Рыцарь Христа.
Даже сейчас, видя тусклое мерцание надежды в глазах Бернарда, Рун знал, о чем думает кардинал.
Он представил себе лицо Эрин, горящее от любопытства, — Женщина, умудренная Знанием.
И героическое нападение Джордана на беспощадного волка — Мужчина-солдат.
Корца сжал в пальцах свой крест, делавший его рыцарем Христа.
Он с трудом оторвал пальцы от серебра в надежде на то, что и его друг сможет так же расстаться со своей глупой надеждой.
— Бернард, ты слишком доверяешь этим древним пророчествам. За такую уверенность в прошлом приходилось платить большими бедами и кровопролитием.
Кардинал вздохнул.
— Не надо напоминать мне о моих прошлых ошибках. Я также изнемогаю под этим бременем, как и ты, сын мой. Я пытался действовать именем Бога в Венгрии в те, давно минувшие столетия. Это выглядело надменным толкованием высочайшего повеления. Я думал, что знамения указывали на Элисабету, думал, что ей было предназначено соединиться с тобой. Но я ошибался. Я еще тогда это понял и не отрекаюсь сейчас от того, что это была глупость. — Привстав с кресла, он протянул руку вперед и положил холодную ладонь на руку Руна. — Но разве ты не видел того, что произошло сегодня? Ты столкнулся среди этих каменных обломков с Женщиной, умудренной Знанием, которая оказалась у тебя слева, и Мужчиной-Воителем, оказавшимся у тебя справа. Это же должно что-то значить.
Глаза кардинала, полуприкрытые, но не безразличные, вдруг засветились ярче.
Рун отдернул свою руку.
— Но это же ты втянул в дело эту женщину.
Осознание этого внезапно зародило в душе Руна дурные предчувствия. Неужели его друг все еще пребывает под влиянием того пророчества? Даже после трагических последствий последней предпринятой ими попытки? Когда вследствие их ошибки пострадала другая женщина?
Бернард чуть махнул рукой, словно отмахиваясь от всех упреков.
— Да, я использовал свое влияние для того, чтобы послать какую-либо ученую женщину в Масаду. Но, Рун, ведь это не я обрушил гору, на которой стояла крепость. Ведь это не я спас женщину и воина и вывел их из усыпальницы — последнего места, где хранилась Книга. Это ты спас их обоих, вопреки всем предписаниям.
— Я же не мог оставить их умирать там.
Рун, опустив глаза, посмотрел на свою изодранную одежду, снова почувствовал исходивший от нее запах крови.
— Разве ты не видишь? Сейчас пророчество — это ожившая сила. — Бернард поднял и поцеловал серебряный крест, висящий у него на шее, его губы покраснели от тепла, выделяемого этой священной вещью. — Каждому из нас предназначена его роль. Каждый наш смиренный поклон должен влиять на наши судьбы. И дело не в том, прав я или не прав, а в том, что мы должны любой ценой сделать так, чтобы Евангелие не попало в руки велиалов.
— Но почему? — Последующие слова Руна были преисполнены горечи: — Только что ты был уверен, что велиалы не смогут открыть ее. А теперь ты, кажется, вдруг перестал верить в эту часть пророчества…
— А я и не утверждаю того, что мне понятна воля Господня, я лишь при помощи всех своих сил осмысливаю то, что вижу.
Рун подумал о серебристо-серых глазах Элисабеты и янтарных глазах Эрин.
Я никогда впредь не паду так низко.
— А если я откажусь от такой судьбы? — спросил Рун.
— А разве кто-нибудь лучше Господа знает, что в сердце Его?
Эти слова обидели Корцу, но именно для этого их и произнес Бернард.
Рун, склонив голову, стал молиться о том, чтобы избрать верный путь. Была ли и вправду эта цель поставлена перед ним Богом? Может, это шанс для освобождения от душевных мук? Какую еще более грандиозную задачу, чем защита последнего Евангелия сына Своего, может поставить перед ним Бог? Рун все еще не верил в более глубокую мотивацию Бернарда, но кардинал, по всей вероятности, был прав, видя в сегодняшних событиях руку Господа. Он посчитал, что все произошедшее уже в прошлом.
Последнее местонахождение Книги было частично известно и связано с землетрясением, кровопролитием, выживанием единственного мальчика — невинного создания, которое пощадила судьба. Но, вспомнив запах лаванды, исходивший от волос Эрин, Рун воспротивился следовать по этому пути. Он наверняка погубит ее — так же как в давние времена погубил другую женщину.
— Даже будь я согласен помочь тебе в поисках Евангелия… — Рун замолчал, увидев улыбку на лице Бернарда. — Даже и при этом мы не сможем заставить эту пару, находящуюся здесь, последовать с нами. Даже если велиалы не будут в этом участвовать.
— Верно. Мы никого не можем принудить. Эти двое должны присоединиться к поискам по своей воле. И поступив так, они должны отрешиться от всех мирских привязанностей. Ты думаешь, они готовы на такую жертву?
Рун мысленно представил себе пару, которую Бернард считал Женщиной и Воителем. Когда он впервые встретился с ними, он воспринял их такими, какими воспринимал их кардинал, то есть несколько более значительными по сравнению с их жизненными ролями: археолога и солдата.
Но сейчас Рун понимал, что это перестало быть правдой. Такие этикетки были бледными отражениями этих двух людей, которые проливали кровь, сражаясь на его стороне.
Для того чтобы описать их, были более верные способы, и один из них — это данные им имена.
Эрин и Джордан.
Его беспокоил последний вопрос кардинала. Ты думаешь, они готовы!..
Рун надеялся, что, ради них самих, ответ будет «нет».
