На полпути

На двенадцатой лунке Сирилу Даблстриту стало не по себе. Конечно, поле для гольфа детройтского «Кантри-клуба» было изрядно раскалено солнцем, Сирил пылал, но при этом чувствовал, что мерзнет, хотя с ним все было в порядке. Его собственный педантичный доктор недавно заверил его: ничего особенного, кроме пятидесяти пяти лет. Сирил тяжело дышал, и это было ему тем более неприятно, что ни Джойс, ни, разумеется, Дэвид Боэн, ее новый ухажер, казалось, ничуть не устали. Однако надо сказать, что им-то было всего лишь двадцать восемь и тридцать два, а потому Сирилу приходилось смириться с тем, что «возраст наших артерий, – как он сам порой говаривал, – чертовски похож на наш возраст в актах гражданского состояния»… Впрочем, после девятой лунки молодой Боэн стал бросать на него украдкой довольные взгляды, словно удостоверяясь в обоснованности своей сокровенной амбиции: обойти старого сердцееда еще до конца игры. Конечно же, он хотел окончательно опозорить его в глазах красавицы Джойс. И если бы Сирил Даблстрит, начиная свое ухаживание за ней, имел хоть малейшую иллюзию, то сегодня утром мог бы ее потерять. Однако он считал себя заранее проигравшим.

Вот уже пять лет, как он считал себя таковым в соблазнении, этой игре, где столь долгие годы был победителем – «the winner». Вот уже пять лет, как он не оспаривал это, не упорствовал, короче, смирился с тем, что стал и уже окончательно останется «душкой Сирилом Даблстритом, который прежде был таким красивым мужчиной». Это давно прошедшее время стало теперь единственным, в котором он еще мог что-то спрягать, не становясь смешным; настоящее же и будущее потеряли для него всякий ореол. Нет, он не был и не будет любовником Джойс. И хотя о его вынужденном, но твердом решении молодой Боэн знать не мог, Сирил начинал находить неприличной кровожадность молодого человека. Накануне они втроем загуляли с Сарой, подругой Джойс, и вернулись только в пять часов утра. Много шампанского, много шума, так что подъем на рассвете, чтобы идти на гольф, был очень тяжел. И шутливое восхищение, с которым его приветствовал молодой человек, видя, что он пришел вовремя: «Как? Уже на ногах? Знаете, вы просто великолепны!» – совсем не понравилось Сирилу. Тем более что Джойс невольно бросила на него отнюдь не восторженный, а скорее уж сострадательный взгляд.

Его очередь бить. Сирил, улыбаясь, поднял клюшку и с силой врезал по мячу, на секунду представив его себе головой Боэна. «Славный удар», – любезно сказала Джойс, обернувшись к нему. И он увидел ее белокурые волосы, свежие, плотоядные губы, худощавое, загорелое, обращенное к нему тело. Увидел все это, словно уже отступая; залюбовался как эстет, а не как ловелас. Должно быть, Джойс почувствовала это отчуждение и сожаление в его взгляде, поскольку оперлась рукой о его плечо, продолжая улыбаться. У нее было верное чутье и прелестное сердечко; ее юность была великодушна, чего не скажешь об этом мелком кретине Дэвиде.

Тот после своего мастерского удара уже уходил вперед быстрым шагом. Сирил, насвистывая, последовал за ним: ноги дрожали, сердце колотилось слишком быстро, и, добравшись до третьей лунки, он внезапно почувствовал тошноту. А когда поднял руки для удара, в глазах потемнело. «Я никогда не дойду до конца поля…» – вдруг подумал он с ужасом. Чем бы таким отговориться? Что надо срочно куда-то позвонить? В субботу? Никто не поверит: он всегда был праздным Сирилом, душкой Сирилом, который, если забывал про свидание, ограничивался тем, что присылал на следующий день цветы. Сирил не принуждал себя ни к чему и, уж во всяком случае, никогда не прерывал свой досуг ради чего-то серьезного. Маленькие холмики поля плясали перед ним будто в нескольких километрах; вся эта сверкающая зелень его подавляла, а бронзовый профиль и черные как смоль волосы красивого молодого человека казались принадлежавшими архангелу-губителю. Можно, конечно, послать мяч подальше, но он знал, что выгадает на этом лишь какие-то жалкие три минуты, потому что кэдди немедленно бросится вдогонку. Сирил Даблстрит затравленно огляделся: в трех сотнях метров от поля блестели оконные стекла первых домов. Он увидел, как какая-то женщина толкнула створки рукой, распахнула окно настежь и высунулась ненадолго, чтобы глотнуть утреннего воздуха. На ее голове был тюрбан восхитительного розового цвета, и, быть может, именно этот нежный оттенок подтолкнул его к решению. Клюшка Сирила рассекла воздух, и двое молодых людей одновременно вскрикнули: после великолепного полета мяч угодил прямо в открытое окно.

– Боже! – воскликнул Сирил. – Ну и дурак! Так промазать…

Джойс засмеялась, кэдди уже поворачивался к нему, но Сирил принял мужественный вид.

– Ладно, – сказал он, – я сам схожу извиниться, это наименьшее, что можно сделать. Продолжайте без меня.

И он покинул холмик с легким сердцем. Какой бы прием его там ни ожидал, он вполне может объявить его достаточно очаровательным, чтобы вернуться к своим молодым партнерам по игре лишь три четверти часа спустя.

– Так мы вас не ждем? – крикнул Боэн.

Улыбаясь, Сирил отрицательно помахал рукой. Он внезапно почувствовал себя помолодевшим, ему даже стало любопытно увидеть, что за лицо окажется под розовым тюрбаном. Может, эта незнакомка в окне обворожительна? Может, вызывающе распутна, как Мэйди Кристер, обожавшая тот же цвет? Может, угостит его ледяным бледным джин-фицем, о котором он мечтает вот уже десять минут?

Он позвонил в дверь дома, похожего на все маленькие загородные домики вокруг Детройта; машинально поправил шейный платок и пригладил волосы рукой. Дверь открылась, но он не слишком много различил в полумраке. Прежде чем увидеть женщину, услышал ее голос и потратил целую минуту, чтобы понять, что это горничная, так голос был молод, беспечен и весел.

– Спорю, это ваше, – сказала женщина, протягивая мячик. – Входите же.

– Прошу прощения, – отозвался Сирил, переступая порог, – зашел узнать, не наделал ли тут разрушений.

Он бросил быстрый взгляд назад, через плечо: вдалеке, теперь очень вдалеке, двое остальных, казалось, были обращены в его сторону, и, даже если они на него не смотрели, он все еще был видим для них. Так что Сирил поспешно вошел, решив продержать эту женщину в напряжении добрых десять минут.

– По крайней мере, я ничего не разбил?

– Разбили, одну очень безобразную вазу, – заявила женщина. – Сами посмотрите.

И, напевая, стала подниматься по лестнице. Сирил последовал за ней и оказался в светлой комнате, где тотчас же узнал окно и с удрученным видом остановился перед ужасными обломками того, что, наверное, и впрямь было каким-то ужасным горшком.

– Сожалею, – сказал он, поднимая голову. – В самом деле.

Только теперь он смог рассмотреть женщину. Лет, наверное, сорока пяти; темноволосая, со спокойным, даже нежным, как показалось Сирилу, лицом и полной юмора улыбкой.

– Как вас угораздило сюда попасть? – спросила она беззлобно. – Обычно игроки бьют совсем в другую сторону.

– Промазал… – начал было Сирил, но осекся.

Вдруг он осознал, что хочет сказать правду этой женщине. Было что-то снисходительное и ироничное в ее глазах, и это мешало солгать ей. Точнее, чтобы он, Сирил, солгал ей.

– Я спекся, – сказал он, – осточертело все, весь этот газон… уже и не знал, как выбраться. Так что прицелился в окно и с помощью удачи…

– Да вы же убить меня могли… – сказала она со смехом, явно ничуть не удивленная. – Вам не стыдно?

Она села, произнося последнюю фразу, и совершенно светским жестом пригласила Сирила последовать ее примеру. Что он и исполнил с облегчением. «Хорошенький же у меня будет вид, если хозяева вернутся: в руке клюшка, болтаю тут с горничной…» Должно быть, она угадала его мысль, потому что рассмеялась и сказала успокаивающим тоном:

– Хозяева сейчас во Флориде. Я прихожу раз в неделю, чтобы проветрить. Вам повезло; в другой день могли бы стекло разбить. Как думаете, этот горшок дорого стоит?

– О нет! – тотчас же возразил Сирил, подбирая осколки и подбрасывая их в руке. – Ни доллара. Я, видите ли, антиквар. Но это значит, – заключил он откровенно, – что за такое уродство они могли заплатить довольно дорого.

Она опять рассмеялась, склонив голову набок, и солнце косо осветило ее черные волосы и светло-карие глаза с янтарным отливом. «Была, наверное, очень красива, точнее, наверняка была очень красива», – подумал Сирил стремительно. Даже странно, что она занимается этим ремеслом. Если бы она была его, Сирила, горничной, он бы как можно скорее постарался сделать ее своей любовницей, но чтобы при этом сидела у себя дома, подумал он столь же стремительно и весело. Выпрямившись, послал ей свою самую обольстительную улыбку. Красавцем он, конечно, не был, но за пятьдесят лет успел понять, что нравится женщинам. А главное – понял, как им понравиться.

– Что мне, по-вашему, следует сделать? – спросил он. – Оставить свою визитку, адрес, записку для этих людей? Боже, какой ужас!.. – закончил он, окинув обстановку взглядом.

И в самом деле, тут были одни лишь подделки под стиль «чиппендейл», турецкие ковры и плохие репродукции.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – спросила женщина столь учтиво, что Сирил невольно встал и, слегка поклонившись, счел себя обязанным представиться:

– Тысяча извинений. Меня зовут Сирил Даблстрит. С этого следовало начать.

– А меня Мона, – сказала женщина, вставая в свой черед и направляясь в глубь комнаты. – Что вам принести? Тут вроде бы оставался томатный сок и, может, немного джина.

– Думаете, ваши хозяева угостили бы меня выпивкой за то, что я разбил их безделушку? – спросил Сирил со смехом.

– О нет! Они уже вызвали бы полицию, – отозвалась она. – Так идите же за мной.

Сирил последовал за ней в кухню и мимоходом заметил полную округлость ее бедер, крепкую шею, впечатление спокойной силы. Но на сей раз смотрел не как эстет: это был вполне вожделеющий взгляд, в чем он и признался себе со смесью смущения и удовольствия. В своем розовом тюрбане, бежевом халате и шлепанцах Мона волновала его гораздо сильнее, чем красивая, полупрозрачная и стильная Джойс. Закрытый в большей своей части дом был тенист и прохладен, и Сирил чувствовал, что его сердце бьется быстрее, чем обычно. Но не так, как недавно; теперь это был не темп усталости, а другой, весьма знакомый, который он полагал уже забытым.

Держа стакан грейпфрутового сока в правой руке и упираясь бедром о раковину, она смотрела на него своим теплым, задумчивым взглядом и по-прежнему улыбалась. «Чему она улыбается? Над кем подсмеивается?» – подумал Сирил смутно, беря в свою загорелую ладонь руку незнакомки. Сильная, полная и горячая, настоящая женская рука, которая теперь сама сжимала его собственную, а улыбка медленно, очень медленно исчезала, по мере того как лицо Сирила склонялось все ниже.

Час спустя Сирил Даблстрит присоединился к своим молодым друзьям в баре «Кантри-клуба». Те сидели с Нортонами, Вествудами, Кросби – всеми старыми приятелями Сирила – и встретили его веселыми криками.

– Ну, что поделывали? Как дама? – пошутил Боэн снисходительно, но слегка обиженно.

– Должно быть, потрясающая, если задержала его так надолго… – сказала Джойс немного натянуто.

– Уж старина Сирил своего не упустит, – поддакнул Кросби, сощурившись.

Сирил сел, не говоря ни слова. К своему большому удивлению, эти намеки раздражали его так же, как если бы не были обоснованны. Он вспомнил, как молодой Сирил Даблстрит всегда расписывал и иронично комментировал свои подвиги, и впервые в жизни ему стало немного стыдно за себя. Впрочем, как он осмелится вновь прийти к Моне завтра вечером и как сможет смеяться с ней, если не остановит сейчас их болтовню?

– Мяч угодил прямо в слив ванны, – сказал он, улыбаясь. – Чтобы его оттуда выудить, пришлось развинтить практически все трубы. К счастью, дети мне помогли, – добавил он неопределенно.

Боэн издал сочувственный смешок. Джойс отвернулась, а его разочарованные друзья продолжили сплетничать. Он уже не был героем дня. Но, слегка наклонившись, видел там, за полем, окно, которое благодаря отражавшемуся в нем солнцу словно подмигивало ему…