Выборы в сицилийское законодательное собрание в апреле 1948 года окончились катастрофой для христианских демократов. «Блок народного фронта», куда входили коммунисты и социалисты, набрал 600.000 голосов, в то время как христианские демократы всего 330.000. Остальные 500.000 голосов распределились между монархистами и мелкими партиями. Рим был в панике. Необходимо было что-то предпринять, иначе Сицилия, эта самая отсталая часть страны, на предстоящих общенациональных выборах будет сильно способствовать превращению Италии в социалистическое государство.

Все месяцы, предшествовавшие выборам, Гильяно выполнял условия своего соглашения с Римом. Он срывал лозунги оппозиционных партий, устраивал налеты на штаб-квартиры левых групп, разгонял их митинги в Корлеоне, Монтелепре, Кастелламмаре, Партинико, Пьяни-деи-Гречи, Сан-Джузеппе-Ято, а также в Монреале. Люди из его отряда повсюду развешивали плакаты, где большими черными буквами было написано «смерть коммунистам»; кроме того, они спалили несколько клубов, созданных рабочими-социалистами. Но всю эту кампанию Гильяно начал слишком поздно, и она уже не могла повлиять на исход местных выборов, идти же на самую страшную меру — убийство — он не желал. Между доном Кроче, министром Треццой, кардиналом Палермским и Тури Гильяно шла непрерывная переписка. В адрес Гильяно сыпались упреки. Он-де действует недостаточно круто, так им не удастся к началу общенациональных выборов переломить ход событий. Все эти письма Гильяно сохранил для своего завещания.

Необходим был мощный удар, и план такой операции родился в изощренном мозгу дона Кроче. Стефан Андолини привез этот план Гильяно.

Левые настроения преобладали в двух самых неспокойных городках Сицилии: Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято. Вот уже много лет здесь праздновали Первое мая — даже при Муссолини. Дело в том, что на первое мая приходится день святой Розалии, так что праздник оказывался сугубо религиозным, а это фашистскими властями не запрещалось. Но теперь люди смело шли под красными флагами в первомайских колоннах и без страха произносили пламенные речи. Через неделю должна была состояться самая крупная в истории Сицилии демонстрация. Два города по традиции объединятся, и посланцы со всей Сицилии приедут вместе с семьями, чтобы отметить одержанную победу. Сенатор-коммунист Ло Каузи, известный пламенный оратор, выступит с программной речью. Левые партии собирались официально отпраздновать свой поразительный успех на выборах.

План дона Кроче состоял в том, чтобы отряд Гильяно внезапно напал на демонстрантов и разогнал их. Люди Гильяно расставят пулеметы и откроют огонь поверх толпы — она разбежится. Это будем первый шаг в кампании по запугиванию, нечто вроде отеческого предупреждения, этакий указующий, предостерегающий жест. А сенатору-коммунисту Ло Каузи полезно будет узнать, что место в парламенте еще не гарантирует неприкосновенности личности и вовсе не означает, что Сицилия — его вотчина. Гильяно одобрил план и отдал приказ своим командирам — Пишотте, Терранове, Пассатемпо, Сильвестро и Стефану Андолини — подготовить и провести эту операцию.

Последние три года празднование происходило на огромной горной поляне между Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято, зажатой с двух сторон вершинами-близнецами — горой Пиццута и горой Кумета. Жители обоих поселков добирались туда по крутым извилистым дорогам, которые сходились чуть ли не на самом верху; встретившись, те и другие сливались в единую процессию. Миновав узкий проход, они оказывались на поляне, располагались здесь группами, и начиналось веселье. Проход этот носил название Портелла-делла-Джинестра.

Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято были бедными поселками, где люди жили в старых домах и занимались допотопным сельским хозяйством. Здесь чтили древние законы чести: женщины могли сидеть на крыльце только в профиль, дабы не испортить свою репутацию. Но в этих городках жили самые большие бунтари на всей Сицилии.

В этих древних селениях почти все дома были сложены из камня; в некоторых из них вместо окон были небольшие отверстия с металлическими заслонками. Животные часто жили там же, где и люди. И в местных пекарнях козы и барашки грудились прямо у печей: если свежая булка случайно падала на пол, то обычно отправлялась прямо в навоз.

Мужчины батрачили у богатых землевладельцев за доллар в день, а иногда и того меньше — на такие деньги семью, естественно, не прокормишь. Поэтому за пакет макарон и бесплатную одежду, которую раздавали «черные вороны», как прозвали здесь монахинь и священников, люди готовы были поклясться в чем угодно — например, что они проголосуют за христианских демократов.

Однако на местных выборах в апреле 1948 года они вдруг отдали большинство голосов за социалистическую и коммунистическую партии. Дон Кроче, который полагал, что область находится под контролем местной мафии, был в бешенстве. Но вслух сказал только, что его огорчило неуважение к католической церкви. Как могли благочестивые сицилийцы обмануть святых сестер, дававших хлеб их детям с истинно христианским милосердием?

Кардинал Палермский тоже был раздосадован. Ведь он специально ездил в эти два поселка, отслужил там мессу и предостерег их — не голосуйте, мол, за коммунистов. Он благословил и даже крестил их детей, а они все равно пошли против церкви. Он вызывал к себе в Палермо местных священников и внушал им, что они должны умножить усилия перед общенациональными выборами. И не столько ради политических интересов церкви, сколько во имя спасения заблудших душ.

И только министр Трецца не слишком удивился. Он был сицилийцем и знал историю острова. Жители этих двух поселков были люди гордые и всегда яростно сражались против сицилийских богачей и римской тирании. Они первыми присоединились к Гарибальди, а еще раньше боролись против мавров и французских завоевателей. Жители Пьяни-деи-Гречи вели свою родословную от греков, бежавших на Сицилию от турецких завоевателей. До сих пор здесь бережно хранили древние обычаи, говорили на греческом языке, а во время греческих праздников надевали национальные костюмы. Мафия, всегда разжигавшая недовольство, была очень сильна в этой местности. Поэтому министр Трецца был несколько разочарован доном Кроче, так и не сумевшим вразумить этих людей. Он, правда, знал, что голосованием в этих поселках, как и во всей округе, управлял один-единственный человек, активист социалистической партии по имени Сильвио Ферра.

Во время второй мировой войны Ферра служил в итальянской армии и был удостоен многих наград. Он заработал свои медали в африканской кампании до того, как попал в плен к американцам. В лагере для военнопленных в США посещал курсы, где пленным растолковывали, что такое демократия…

Вскоре после возвращения на родину Сильвио Ферра понял, что христианские демократы — орудие в руках богачей, а уразумев это, вступил в кружок, организованный рабочими-социалистами в Палермо. Он жаждал знаний и любил книги. Вскоре он уже запоем читал Маркса и Энгельса; затем вступил в социалистическую партию. Ему было поручено организовать партийную ячейку в Сан-Джузеппе-Ято.

За четыре года ему удалось сделать то, чего не могли добиться агитаторы с севера Италии. Он перевел на сицилийский диалект доктрины Красной революции и социализма. Он убедил людей, что голосование за социалистическую партию даст им кусок земли. Он говорил, что помещичьи угодья надо разделить и раздать крестьянам, раз помещики не возделывают их. Ведь на этой земле можно было бы вырастить пшеницу и кормить ею детей. Он убеждал жителей, что коррупцию в сицилийском обществе сможет уничтожить только правительство социалистов. Тогда не надо будет совать взятки чиновникам, чтобы те не драли три шкуры, нести священнику пару яиц, чтобы он прочел письмо из Америки, а почтальону платить лиру, чтобы доставлял почту; мужчинам не придется больше торговать своими мускулами и за гроши обрабатывать поля герцогов и баронов. Нищенским заработкам наступит конец, а члены правительства будут подлинными слугами народа… Сильвио Ферра цитировал Библию и молитвы, доказывая, что официальная католическая церковь поддерживает обанкротившийся капиталистический строй, правда, сам при этом исправно ходил к обедне по воскресеньям. Он строго следил за тем, чтобы его жена и дети соблюдали все законы сицилийского домостроя, так как верил в издавна существующие ценности: безграничную преданность сына матери, почитание отца, обязательства перед родственниками.

Мафия в Сан-Джузеппе-Ято предупредила его, что он слишком далеко заходит, в ответ он улыбнулся и сказал, что будет очень рад, если они станут друзьями, хотя в глубине души знал: именно с мафией предстоит самая тяжелая и долгая битва. Дон Кроче посылал к нему своих людей в расчете на то, что удастся договориться, но те вернулись ни с чем. Сильвио Ферра слыл храбрым солдатом, пользовался уважением в поселке и разумно относился к «Друзьям друзей». Поэтому дон Кроче решил набраться терпения, тем более что он ничуть не сомневался в успехе христианских демократов на выборах.

Основной чертой характера Сильвио Ферры было сочувствие к ближнему, что не часто можно встретить у сицилийских крестьян. Сосед занеможет — он накормит его семью; старой больной одинокой вдове поможет по хозяйству; подбодрит того, кто, еле сводя концы с концами, с ужасом думает о завтрашнем дне. Он стал провозвестником нового рассвета — рассвета надежды, если к власти придет социалистическая партия. Сицилийцам нравилась южная риторика, неизменно окрашивавшая его политические выступления…

Сильвио Ферра объединил тех, кто не желал больше продавать свою рабочую силу на аукционе, где работу получали за самую низкую плату. Он установил твердый поденный тариф, и помещикам ничего не оставалось, как смириться: уж лучше заплатить, чем видеть, как у тебя на глазах гниют злаки, оливки и виноград. Но Сильвио Ферра был обречен.

Он остался жив только благодаря покровительству Тури Гильяно. Только это останавливало дона Кроче. Сильвио Ферра родился в Монтелепре. С молодых лет было ясно, что он за человек. Тури Гильяно безмерно им восхищался, хотя из-за разницы в возрасте (Гильяно был моложе на четыре года) и из-за того, что Сильвио ушел на фронт, они не стали близкими друзьями. Сильвио вернулся героем, с орденами и медалями. Он познакомился с девушкой из Сан-Джузеппе-Ято, женился и перебрался туда. Сильвио Ферра становился заметной политической фигурой, и Гильяно предупредил всех, кого надо было, что этот человек — его друг, несмотря на разницу в их убеждениях. Поэтому, начав свою кампанию по «воспитанию» избирателей, он отдал приказ не предпринимать никаких действий против Сан-Джузеппе-Ято и, в частности, против Сильвио Ферры.

Узнав об этом, Ферра послал Гильяно благодарственное письмо и написал, что готов служить ему в любое время. Письмо было передано через родителей Ферры, которые по-прежнему жили в Монтелепре с другими детьми. Одна из их дочерей, пятнадцатилетняя Юстина, и принесла письмо матери Гильяно. Но в тот момент дома оказался Гильяно, так что письмо попало прямо ему в руки. Почти все сицилийские девушки в пятнадцать лет — это уже развитые женщины, и ничего удивительного в том, что Юстина без памяти влюбилась в Тури. Его сила и кошачья грация так поразили ее, что она уставилась на него и не в силах была оторваться.

Тури Гильяно, его родители и Венера как раз пили кофе и пригласили девушку к столу. Она отказалась. Никто, кроме Венеры, не заметил, какое впечатление произвел на нее Гильяно и как она хороша. Гильяно не узнал в ней той девочки, которую встретил когда-то на дороге, — она тогда еще плакала, и он дал ей денег.

— Передай брату, что я благодарю его, и скажи, что за отца с матерью пусть не беспокоится, я их не оставлю.

Юстина быстро вышла на улицу и бегом бросилась домой. С того дня все ее мысли были заняты только Тури Гильяно…

Когда Гильяно дал согласие разогнать демонстрацию в проходе Джинестры, он первым делом послал предупреждение Сильвио Ферре, чтобы тот ни в коем случае не принимал участия в первомайской манифестации. Он заверил Ферру, что никто из жителей Сан-Джузеппе-Ято не пострадает, однако сам Сильвио, если он будет по-прежнему агитировать за социалистов, может оказаться в опасности, от которой Гильяно уже не сумеет его уберечь. Разумеется, он, Гильяно, никогда ничего дурного ему не сделает, но «Друзья друзей» во что бы то ни стало хотят уничтожить социалистическую партию на Сицилии, и Сильвио Ферра, конечно, окажется в числе первых жертв.

Прочитав записку, Сильвио Ферра решил, что это дон Кроче в очередной раз пытается его запугать. Ну что ж, пусть. Социалистическая партия идет к победе на выборах, и он ни за что на свете не пропустит предстоящего торжества.

Первого мая жители Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято встали рано утром, чтобы отправиться в долгий путь по горным дорогам к поляне за проходом Джинестры. Впереди шли музыканты, специально приглашенные по случаю праздника из Палермо. Сильвио Ферра, шедший в сопровождении жены и детей во главе колонны из Сан-Джузеппе-Ято, гордо нес огромное красное знамя. Ярко расписанные повозки, запряженные лошадьми в красных султанах и цветных попонах с кистями, были нагружены горшками с едой, большими ящиками со спагетти и огромными деревянными мисками с салатом. Отдельно везли кувшины с вином. Тут была и повозка, где среди льда лежали круги сыра, гигантские копченые колбасы, тесто и небольшие переносные хлебные печи.

На обочине плясали и гоняли футбольный мяч ребятишки. Наездники испытывали своих лошадок перед скачками, которые должны были стать гвоздем послеобеденных состязаний.

Когда колонна под водительством Сильвио Ферры направлялась к узкому проходу Джинестры, с другой дороги появились жители Пьяни-деи-Гречи, неся красные знамена и лозунги социалистической партии. Два людских потока слились воедино — всюду слышались радостные приветствия, шел обмен новостями о последних событиях в двух поселках, строились предположения о том, что сулит победа на выборах и какие еще опасности ждут впереди. И хотя ходили слухи, что сегодняшний день плохо для них кончится, никто не испытывал страха. Рим они презирали, мафию, правда, побаивались, но не настолько, чтобы безропотно повиноваться ей. В конце концов, на последних выборах они бросили вызов и тем и другим, и ничего не произошло.

К полудню на поляне собралось более трех тысяч человек. Женщины растапливали печурки, чтобы вскипятить воду для макарон, ребятишки запускали воздушных змеев, над которыми кружили небольшие красноватые сицилийские ястребы. Сенатор Каузи просматривал конспект своей речи; Сильвио Ферра и группа мужчин из его колонны занимались сооружением помоста, где будут стоять самые уважаемые жители поселков, в том числе и он сам. Его помощники советовали не тянуть — побыстрее представить сенатора, так как дети уже проголодались.

Вдруг с гор раздались как бы легкие хлопки. Наверное, кто-то из детей принес фейерверк, подумал Ферра. И повернулся, чтобы получше разглядеть.

В то утро, только гораздо раньше — еще до того, как взошло расплавленное сицилийское солнце, — из расположения отряда Гильяно высоко в горах над Монтелепре вышли две группы, по двенадцать человек каждая, и направились к проходу Джинестры. Одной группой командовал Пассатемпо, другой — Терранова. У каждой в распоряжении было по тяжелому пулемету. Пассатемпо повел своих людей вверх по склону горы Кумета и, выбрав позицию, сам тщательно проследил за установкой пулемета. Четверых он приставил к нему, а остальным велел рассеяться по склону, чтобы в случае неприятельской атаки прикрыть пулеметчиков винтовками и лупарами.

Терранова и его люди заняли склон горы Пиццута с другой стороны прохода. Позиция была выбрана очень удачно: лежавшие внизу поселки и выжженная солнцем равнина находились прямо под прицелом. Так что если бы карабинеры решили выползти из казарм, им бы не поздоровалось.

С этих двух склонов люди Гильяно наблюдали за тем, как жители Пьяни-деи-Гречи и Сан-Джузеппе-Ято совершали свой долгий путь к гладкой, как плита, поляне. У нескольких человек в колонне шли родственники, но они не испытывали угрызений совести. Ведь Гильяно отдал четкое приказание. Пулеметчики должны стрелять поверх толпы, пока она не рассеется и люди не вернутся назад, в свои поселки. Так что никто не пострадает.

Гильяно собирался лично возглавить операцию, но за неделю до этого у Аспану Пишотты пошла горлом кровь. Он бегом поднимался в гору к лагерю, когда с ним это случилось. Он вдруг рухнул на землю и камнем покатился вниз. Гильяно, шедший сзади, решил, что его двоюродный братец вздумал дурачиться. Он выставил ногу, чтобы остановить Пишотту, и тут заметил у него на рубашке кровь. Сначала у Гильяно мелькнула мысль, что Пишотту подкосил снайпер, а он просто не слышал выстрела. Он подхватил Пишотту на руки и понес наверх. Пишотта был еще в сознании и все просил: «Спусти меня вниз, спусти меня». И Гильяно понял, что это не пуля. Он знал, как звучит голос человека, когда в него всадили кусок свинца, Аспану же говорил по-другому, как человек, измученный тяжким внутренним недугом.

Пишотту уложили на носилки, и десять членов отряда во главе с Гильяно доставили его к врачу в Монреале. Врач этот частенько лечил их от пулевых ран, и на его молчание можно было положиться. Однако же он счел нужным доложить о болезни Пишотты дону Кроче, как, впрочем, докладывал обо всем остальном, что делал для Гильяно. Доктор очень надеялся возглавить клинику в Палермо и прекрасно понимал, что без благословения дона Кроче это невозможно.

Для более тщательного обследования он поместил Пишотту в монреальскую больницу и попросил Гильяно дождаться результатов.

— Я вернусь утром, — пообещал Гильяно.

Он оставил четырех человек в больнице охранять Пишотту, а с остальными отправился к одному из своих людей, чтобы укрыться на ночь.

На другой день доктор заявил, что Пишотте необходим препарат под названием стрептомицин — достать его можно только в Соединенных Штатах. Гильяно тотчас сообразил, как быть. Он попросит отца и Стефана Андолини написать в Америку дону Корлеоне с просьбой прислать нужное лекарство. Сказав об этом доктору, он поинтересовался, можно ли забрать Пишотту из больницы. Доктор разрешил, но при условии, что несколько недель Пишотта не будет вставать с постели.

Вот почему во время событий в проходе Джинестры Гильяно находился в Монреале, подыскивая дом, где бы Пишотта мог жить до полного своего выздоровления.

Когда Сильвио Ферра обернулся на звук хлопушек, он увидел, что произошло, и сразу все понял. Он увидел мальчика, пускавшего воздушного змея и удивленно смотревшего на свою поднятую руку. На месте кисти у него был жуткий окровавленный обрубок, а змей плавно уносился ввысь над склонами горы Кумета. И Ферра мгновенно с ужасом осознал, что это не хлопушки, а пулеметные очереди. Затем он увидел большую черную лошадь без седока, которая бешено металась в толпе, оставляя за собой кровавый след. И Сильвио Ферра бросился в гущу народа разыскивать свою жену и детей.

Со склона горы Пиццута Терранова наблюдал в бинокль за происходившим. Поначалу он думал, что люди бросаются на землю от страха, но увидев неподвижно распростертые тела, он отшвырнул пулеметчика в сторону. Его пулемет замолчал, но он слышал очереди с горы Кумета. Неужели Пассатемпо не видит, что огонь направлен слишком низко, — люди ведь гибнут, подумал Терранова. Через несколько минут замолк и второй пулемет и жуткое молчание воцарилось над проходом Джинестры. А потом до самых вершин-близнецов воздух наполнился воплями живых, криками раненых и стонами умирающих. Терранова подал своим людям сигнал стянуться к огневой точке и, как только пулемет демонтировали, увел отряд по противоположному склону. Пока они шли, он раздумывал, надо ли возвращаться к Гильяно и докладывать о случившемся. Правда, Гильяно в запале может расстрелять и его самого, и его ребят. Но прежде он все равно внимательно их выслушает, а уж они не упустят случая и поклянутся, что огонь они вели высоко. Значит, надо вернуться в лагерь и обо всем сообщить. Интересно, как поступит Пассатемпо.

К тому времени, когда Сильвио Ферра нашел свою семью, пулеметы умолкли. Его жена и дети не пострадали и как раз вставали с земли. Но он прижал их к земле и заставил пролежать так еще с четверть часа. Он увидел всадника, мчавшегося в сторону Пьяни-деи-Гречи, очевидно, чтобы вызвать карабинеров, и, убедившись, что всадник продолжает скакать, понял, что все позади. Только тогда он поднялся с земли.

Тысячи людей устремились с плоской, как плита, поляны вниз, к своим поселкам у подножия горы. А на земле остались лежать раненые и убитые, вокруг которых грудились родственники… Сильвио Ферра оставил на некоторое время свою семью ради раненых. Он останавливал убегавших, просил их помочь перенести пострадавших. С ужасом увидел он, что среди мертвых есть женщины и даже дети… Нет, не изменить сицилийские порядки избирателям. Глупо было на это рассчитывать. В борьбе за свои права придется убивать.

Гектор Адонис сообщил Гильяно о происшедшем, когда тот находился у постели Пишотты. Гильяно немедленно отправился в свой штаб в горах.

Там на скале, высоко над Монтелепре, он вызвал к себе Пассатемпо и Терранову.

— Предупреждаю вас заранее, — начал Гильяно. — Виновного я все равно найду, сколько бы времени мне ни понадобилось. И чем дольше я буду искать, тем суровее будет наказание. Если же это была просто ошибка, признайтесь честно, и, обещаю, вы останетесь живы.

Никогда еще Пассатемпо и Терранова не видели Гильяно в такой ярости. Пока Гильяно допрашивал их, оба стояли как вкопанные, не смея пошевелиться. Они клялись, что стреляли поверх толпы, а как только увидели, что люди начали падать, прекратили стрельбу.

Затем Гильяно допросил участников вылазки и пулеметчиков. Теперь ему было ясно, как обстояло дело. Пулемет Террановы вел огонь около пяти минут. Пулемет Пассатемпо — около десяти минут. Пулеметчики клялись, что стреляли поверх толпы. Никто из них не допускал возможной ошибки или случайного изменения угла обстрела.

Гильяно отпустил их и некоторое время сидел один. Впервые с тех пор, как он занялся разбоем, его жег невыносимый стыд. Он всегда гордился тем, что за четыре года ни разу не причинил вреда беднякам. Теперь ему нечем было гордиться. Он перестрелял людей, как кроликов. И уже не мог считать себя героем. Что же все-таки произошло? Неужели была допущена ошибка? Его ребята прекрасно владели лупарой, но не очень хорошо умели обращаться с пулеметами. Нацеливая их вниз, они вполне могли ошибиться и установить не тот угол. Гильяно не мог поверить, чтобы Пассатемпо или Терранова вели двойную игру, но и не скидывал со счетов того, что их могли подкупить. Существовала и еще одна догадка, возникшая у него, как только он узнал о происшедшем: в засаде находился кто-то третий.

Хотя, будь это подстроено специально, убитых, несомненно, было бы больше. Бойня была бы более кровавой. Впрочем, думал Гильяно, те, кто это устроил, могли преследовать совсем другую цель, например опорочить имя Гильяно. Да и чья была идея — разогнать демонстрацию у прохода Джинестры? Слишком тут много совпадений.

Со всей неизбежностью напрашивался унизительный вывод: дон Кроче переиграл его.