Историческая встреча состоялась два дня спустя. За это время по городку распространились слухи, что сам великий дон Кроче Мало едет к ним со шляпой в руке, чтобы встретиться с их героем — Тури Гильяно. Как это стало известно, никто не знает. Возможно, люди догадались потому, что Гильяно принял чрезвычайные меры для обеспечения безопасности встречи. Его патрульные перекрыли дорогу на Палермо, и человек пятьдесят его людей, чьи родственники жили в Монтелепре, явились к ним в гости и провели ночь в их домах.

Пассатемпо был направлен вместе со своими людьми к казарме Беллампо на случай, если карабинеры вздумают выслать патруль. Люди Террановы держали под прицелом дорогу из Кастелламмаре и Трапани. Капрал Канио Сильвестро вместе с пятью лучшими стрелками и тяжелым пулеметом, прикрытым бамбуковыми жердями, на которые многие семьи в Монтелепре нанизывают помидоры, чтобы затем делать из них пасту, устроился на крыше.

Дон Кроче прибыл, когда уже смеркалось, — большой лимузин «альфа-ромео» остановился перед домом Гектора Адониса. Дон Кроче прибыл со своим братом, отцом Беньямино, и двумя вооруженными охранниками, которые остались в машине вместе с шофером. Гектор Адонис ждал их у дверей, одет он был даже еще элегантнее, чем обычно, — сшитый лондонским портным серый костюм, ослепительно белая рубашка и галстук в красную полоску. А дон, словно нарочно, был одет еще небрежнее обычного: он переваливался, точно гусь, в широченных брюках, обтягивавших толстый живот, в расстегнутой рубашке без воротничка и черном пиджаке из толстой материи, не сходившемся спереди, так что все могли любоваться его простыми белыми подтяжками в дюйм шириной. На ногах у него были комнатные туфли.

Отец Беньямино явился в своем священническом одеянии и обычной запыленной круглой черной шляпе. Он осенил дона крестным знамением, прежде чем войти, и прошептал положенные слова.

У Гектора Адониса был самый красивый дом в Монтелепре, и профессор гордился им. Обставлен он был французской мебелью, на стенах висели картины малоизвестных современных итальянских художников, но в их отборе чувствовался вкус. Посуда у него была из Германии, а прислуживала за столом пожилая итальянка, выдрессированная в Англии до войны. Когда трое мужчин уселись в гостиной в ожидании Гильяно, она подала им кофе.

Дон Кроче был абсолютно спокоен. Он знал, что Гильяно не обесчестит своего крестного и не нарушит данного ему слова. Дон уже предвкушал дальнейшее развитие событий. Вот сейчас он встретится с этой восходящей звездой и сможет составить себе собственное мнение о Гильяно. Однако Гильяно появился так тихо и неожиданно, что даже дон Кроче был застигнут врасплох. Он не слышал ни звука на булыжной мостовой, ни скрипа открывающейся или закрывающейся двери. Просто он поднял взгляд и под аркой, ведущей из столовой в гостиную, увидел Гильяно. Красота его поразила дона Кроче.

От жизни в горах, на свежем воздухе, плечи у него стали широкие, а лицо похудело. Оно было по-прежнему овальное, но щеки слегка ввалились, подбородок заострился. А глаза были, как у статуи, словно вставленные в глазницы, золотисто-карие, с серебряной обводкой. Да и сама одежда выделяла его — белая свежевыстиранная наглаженная рубашка и молескиновые брюки ладно сидели на нем. Свободная охотничья куртка из рыжего вельвета скрывала пистолет-автомат. Ко всему прочему, выглядел он совсем юным, хотя ему уже исполнилось двадцать четыре года.

Неужели такой мальчишка мог бросить вызов Риму, перехитрить «Друзей», внушить преданность этому убийце Андолини, держать в узде это животное Пассатемпо, завоевать четверть Сицилии и любовь народа на всем острове? Дон Кроче знал, что Гильяно человек удивительно храбрый, но на Сицилии полно храбрых людей, рано сложивших голову, жертв предательств.

И Тури, словно почувствовав, что дон Кроче сомневается в нем, сделал жест, несказанно порадовавший дона и преисполнивший его уверенности, что он правильно поступает, решив избрать этого мальчишку своим союзником. Тури вошел в комнату и, подойдя прямо к дону, сказал:

— Bacio tua mano.

Так на Сицилии крестьяне приветствуют человека более высокого положения — священника, землевладельца или аристократа:

«Целую твою руку». При этом Гильяно приветливо улыбался. Однако дон Кроче отлично понимал, почему это было сказано. Не затем, чтобы показать свою покорность или даже уважение к возрасту. Это было сказано, потому что дон отдал себя в руки Гильяно, и Гильяно показал, что уважает его доверие. Дон Кроче медленно поднялся — толстые щеки его потемнели от усилия. И заключил Гильяно в объятия…

В арке показался Пишотта и остановился — на мрачном лице его появилась ухмылка. Он тоже был по-своему красив, но совсем в другом стиле, чем Гильяно. Легочная болезнь источила его тело и заострила лицо. Под оливковой кожей торчали кости. Черные волосы были тщательно расчесаны и гладко облегали череп, тогда как рыжеватые волосы Гильяно были подстрижены бобриком, создавая впечатление каски на его голове.

А Тури Гильяно в свою очередь изучал могучую фигуру дона Кроче и чувствовал, что с этим человеком надо быть настороже. Это человек опасный. Не только по репутации, но и по исходившей от него силе. Огромное тело, казалось бы, до нелепого неуклюжее, словно излучало энергию — она наполняла всю комнату.

Дон заговорил, и голос, донесшийся из его большого рта, зазвучал на редкость мелодично. Когда он старался кого-то убедить, от него исходила странная завораживающая сила — сочетание искренности, убежденности и изысканной вежливости, казавшееся удивительным в этом человеке, столь небрежном в одежде и во всем остальном.

— Я уже не один год слежу за тобой и давно ждал этого дня. Теперь он настал, и я вижу, что ты полностью оправдываешь мои ожидания.

— Я польщен, — сказал Гильяно. И, взвесив свои слова, понимая, чего от него ждут, добавил: — Я всегда надеялся, что мы будем друзьями.

Дон Кроче кивнул и рассказал, к какому соглашению он пришел с министром Треццой. Если Гильяно поможет «воспитать» жителей Сицилии, чтобы они проголосовали, как надо, тогда будет изыскан способ простить его. Гильяно сможет вернуться к своей семье и жить как обычный гражданин, а не бандит. Министр Трецца в доказательство того, что он идет на такое соглашение, передал дону планы кампании против Гильяно.

— Если ты согласишься помочь нам, — и дон поднял руку, как бы желая придать больший вес своим словам, — министр отменит эти планы. Никакой армии, никакой дополнительной тысячи карабинеров на Сицилии не будет.

Дон Кроче видел, что Гильяно слушает его внимательно, но безо всякого удивления.

— Все на Сицилии, — продолжал дон Кроче, — знают, как ты заботишься о бедных. Из этого можно заключить, что ты будешь поддерживать левые партии. Но я знаю, что ты веришь в бога, — ты же сицилиец. И кто не знает, как ты предан матери? Так неужели ты хочешь, чтобы коммунисты правили Италией? Что тогда будет с церковью? Что будет с семьей? Итальянцы и сицилийцы, побывавшие на войне, заражены чужеземными идеями, политическими доктринами, которым не место в Италии. Сицилийцы сами сумеют улучшить свою судьбу. Неужели ты хочешь, чтобы у нас была такая власть, которая не терпит никакого неповиновения со стороны своих граждан? Левое правительство наверняка начнет преследовать нас обоих: ведь настоящие правители на Сицилии — мы с тобой! Если левые партии победят на будущих выборах, наступит день, когда в деревнях Сицилии русские будут решать, кто может, а кто не может ходить в церковь. Наших детей заставят посещать школу и там их будут учить тому, что почитать надо прежде государство, а уж потом отца с матерью. Нужно там такое? Нет. Настало время каждому настоящему сицилийцу встать на защиту своей семьи и своей чести от вмешательства государства.

Речь дона неожиданно прервал Пишотта. Он так и остался стоять в арке, прислонившись к стене.

— А может, русские простят нас, — иронически заметил он.

Холодная ярость обуяла дона. Но он ничем не выдал своего гнева. Лишь внимательно посмотрел на маленького усатого щеголя. Зачем ему понадобилось привлечь к себе внимание именно в этот момент? Почему он захотел, чтобы дон заметил его? Интересно, подумал дон Кроче, не удастся ли использовать этого человека? Инстинкт никогда еще не подводил дона, а он почувствовал в этом человеке, которому бесконечно доверял Гильяно, гнильцу. Возможно, это объясняется чахоткой, а возможно, цинизмом. Пишотта ведь из тех, кто никому до конца не доверяет, — значит, нельзя до конца доверять и ему. Все это промелькнуло в уме дона Кроче прежде, чем он открыл рот.

— Когда это чужестранцы помогали Сицилии? — спросил он. — Когда чужеземец был справедлив к сицилийцу?

Наша единственная надежда, — сказал он, обращаясь уже прямо к Пишотте, — это молодые люди вроде тебя. Ловкие, смелые и гордые. Вот уже тысячу лет, как такие люди вступают в общество «Друзей», чтобы бороться с угнетателями, искать справедливости, которой добивается сейчас Гильяно. Сейчас нам самое время держаться вместе, чтобы сохранить Сицилию.

Звучный голос дона, казалось, не произвел никакого впечатления на Гильяно.

— Но мы же всегда сражались против Рима и тех, кого он присылал нам править, — упрямо заявил он. — Это люди всегда были нашими врагами. А сейчас вы просите нас помочь им, хотите, чтобы мы им поверили?

— Бывают времена, — внушительно произнес дон Кроче, — когда правильнее объединиться с врагом. Если христианские демократы придут к власти в Италии, это наименее опасно для нас. Значит, нам выгодно, чтобы правили они. Чего проще?

Он помолчал.

— Левые никогда не помилуют тебя. Можешь в этом не сомневаться. Слишком они двуличные, слишком трудно прощают, да и нашу сицилийскую натуру им не понять. Да, конечно, бедняки получат землю, но останется ли у них то, что они на ней вырастят? Ты себе представляешь, чтобы наши люди работали в кооперативе? Бог ты мой, да они убивают друг друга из-за того, какая одежда должна быть на деве Марии, когда статую понесут во время процессии, — белая или красная!..

Гильяно слушал с легкой улыбкой. Он понимал, что может настать день, когда он вынужден будет убить этого человека, однако дон Кроче самим своим присутствием, силой своей личности внушал такое уважение, что Гильяно не хотелось об этом думать. Словно подобная мысль была предательством по отношению к отцу, к крепким семейным узам. Ему предстояло принять решение, и он понимал, что это будет самым важным решением с тех пор, как он поставил себя вне закона.

— Но если я возьмусь выполнить эту грязную работу для Рима, — мягко произнес Гильяно, — я должен что-то обещать за это моим людям. Что может Рим сделать для нас?

Дон Кроче допил кофе. Гектор Адонис вскочил, чтобы снова наполнить чашку, но дон Кроче рукой отстранил его.

— Мы и так уже немало для тебя делаем, — сказал он. — Андолини приносит тебе сведения о передвижении карабинеров, так что ты можешь все время держать их под прицелом. Никаких чрезвычайных мер, чтобы выкорчевать тебя из гор, принято не было. Но я понимаю, что этого недостаточно. Разреши мне оказать тебе услугу, которая будет приятна мне и принесет радость твоей матери и отцу. Перед твоим крестным, который сидит тут, перед твоим другом Аспану Пишоттой я тебе скажу: я переверну небо и землю, чтобы ты получил прощение, ну и, конечно, твои люди тоже.

Тем временем Гильяно уже принял решение, но ему хотелось все же заручиться возможно большими гарантиями.

— Я согласен почти со всем, что вы сказали, — сказал он. — Я люблю Сицилию и ее народ, и, хотя я живу как бандит, я верю в справедливость. Я готов сделать почти все, что угодно, лишь бы вернуться домой, к моим родителям. Но как вы заставите Рим сдержать свои обещания? Вот в чем вопрос. Услуга, о которой вы просите, штука опасная. Мне нужно за нее вознаграждение.

Дон подумал. Затем медленно, тщательно взвешивая слова, произнес:

— Ты прав, что так осторожничаешь. Но ведь у тебя в руках все планы, которые я дал профессору Адонису, чтобы он их тебе показал. Можешь оставить их у себя в доказательство того, что ты был связан с министром Треццой. Я постараюсь добыть тебе и другие документы, которые ты сможешь использовать против Рима: тогда там будут бояться, что ты опубликуешь их в одном из своих писем в газеты. И наконец, если ты выполнишь наше поручение и христианские демократы победят на выборах, я лично гарантирую тебе прощение. Министр Трецца глубоко уважает меня и никогда не нарушит данного мне обещания.

Гектор Адонис слушал дона с возбужденным довольным лицом. Он уже представлял себе, как обрадуется Мария Ломбарде, когда ее сын перестанет быть беглецом и вернется домой. Он понимал, что Гильяно идет на соглашение по необходимости, но считал, что союз Гильяно и дона Кроче против коммунистов может стать первым звеном в цепи, которая соединит этих двух людей, и они станут настоящими друзьями.

То, что могущественный дон Кроче гарантировал им всем прощение правительства, произвело впечатление даже на Пишотту. А вот Гильяно видел тут подвох. Ну как он может быть уверен, что дон все это не придумал? Что планы не выкрадены? Что они не отменены министром? Нет, ему необходимо встретиться с самим Треццой.

— Все это звучит убедительно, — сказал Гильяно. — То, что вы взялись гарантировать нам прощение, показывает, какое доброе у вас сердце и почему люди на Сицилии называют вас Добрая душа. Но вечное предательство Рима известно, а политики — вы знаете, чего они стоят. Я хотел бы, чтобы кто-то, кому я полностью доверяю, услышал это обещание от самого Треццы и привез мне документ с его заверениями.

Дон этого никак не ожидал. Он уже начал испытывать теплое чувство к Тури Гильяно. Даже подумал, как было бы хорошо, если бы этот молодой человек был его сыном. Как бы они правили Сицилией вместе!.. Но, поняв, что Гильяно не принял на слово его заверения, дон почувствовал, что доброе отношение к этому парню начинает у него улетучиваться. Он видел, как наблюдает за ним из-под приспущенных век Гильяно, ожидая дальнейших доказательств, дальнейших заверений. Значит, гарантий дона Кроче Мало ему недостаточно.

Наступило долгое молчание. Дон обдумывал, что сказать, остальные ждали. Гектор Адонис пытался скрыть свое огорчение по поводу напористости Гильяно — он боялся, как на нее отреагирует дон. Белое одутловатое лицо отца Беньямино походило на морду обиженного бульдога. Наконец дон заговорил, и все вздохнули с облегчением.

— Я заинтересован в том, чтобы ты согласился, — сказал он Гильяно, — и потому, возможно, увлекся собственными доводами. Но я хочу помочь тебе принять решение. Во-первых, позволь мне сказать, что министр Трецца никогда не даст тебе никакого документа — это слишком опасно. Но он поговорит с тобой и даст устно все те обещания, о которых говорил со мной. Я могу получить соответствующие письма у принца Оллорто и других влиятельных аристократов, которые поддерживают нас. А можно придумать и кое-что получше: у меня есть друг, который, возможно, сумеет в большей мере тебя убедить — католическая церковь поддержит ходатайство о том, чтобы тебя простили. Мне обещал это кардинал Палермский. После того как ты выслушаешь министра Треццу, я устрою тебе аудиенцию у кардинала. Он тоже даст тебе лично все заверения. И тогда у тебя будет обещание министра юстиции всей Италии, слово кардинала святой католической церкви, который со временем может стать папой, и мое…

Гильяно рассмеялся.

— Я же не могу поехать в Рим.

— В таком случае, — сказал дон Кроче, — пошли кого-нибудь, кому ты полностью доверяешь. Я лично отведу его к министру Трецце. А затем отведу к кардиналу. Уж слову сановника церкви-то ты можешь поверить?

Гильяно внимательно наблюдал за доном Кроче. Мозг его подавал сигналы тревоги. Почему это дон так хочет помочь ему? Дон конечно же понимает, что он, Гильяно, не может поехать в Рим, никогда он не пойдет на такой риск, даже если тысяча кардиналов и министров дадут слово не трогать его. Так кого же дон хочет, чтобы он туда послал?

— Есть только один человек, которому я полностью доверяю, это мой заместитель, — сказал он дону. — Берите с собой Аспану Пишотту и везите его в Рим и в Палермо. Он любит большие города, а если кардинал к тому же исповедует его, то, может, все грехи ему простятся.

Дон Кроче откинулся на спинку кресла и подал знак Гектору Адонису, чтобы тот налил ему кофе. Так он всегда маскировал свою радость по поводу одержанной победы… Но Гильяно, блистательно проявивший себя а партизанской борьбе, став бандитом, научился интуитивно угадывать поступки людей и ход их мыслей. Он мгновенно почувствовал, что дон Кроче доволен. Значит, дон Кроче выиграл очень важную для него ставку. Гильяно и в голову не могло прийти, что дон Кроче был доволен тем, что получил возможность какое-то время побыть наедине с Аспану Пишоттой.

Два дня спустя Пишотта отправился с доном Кроче в Палермо, а затем в Рим. Дон Кроче относился к нему так, точно он — член королевской семьи. А впрочем, Пишотта и в самом деле был похож на генерала Чезаре Борджиа…

В Палермо они остановились в отеле «Умберто», принадлежавшем дону Кроче, и Пишотте был оказан максимум внимания. Ему купили все новое для встречи с министром юстиции. Он обедал с доном Кроче в лучших ресторанах. А затем Пишотту и дона Кроче принял кардинал Палермский.

Пишотта, парень из маленького сицилийского городка, выросший в католической вере, держался во время аудиенции вполне свободно, его не привели в трепет ни величественные залы кардинальского дворца, ни подобострастие, с каким относились к его преосвященству все окружающие. Дон Кроче поцеловал кольцо кардинала, а Пишотта, горделиво выпрямившись, стоял и смотрел на него.

Кардинал был высокий. Он вышел к ним в красной шапочке и малиновом одеянии. Лицо у него было грубое, в оспинах. Несмотря на все утверждения дона Кроче, ему никогда не стать папой — при голосовании он не получил бы ни одного шара, — но это был прожженный интриган, исконный сицилиец.

Последовал обычный обмен любезностями. Затем кардинал приступил к делу. Он сказал Пишотте, что святой церкви грозит здесь, на Сицилии, смертельная опасность. Если коммунисты победят на выборах, кто знает, что может произойти? Величественные соборы сожгут или разгромят и превратят в заводы. Статуи святой Девы и всех святых, кресты с распятым Христом выбросят в море. Священников убьют, монашек изнасилуют.

Тут Пишотта улыбнулся. Да какому же сицилийцу, будь он даже самым отъявленным коммунистом, придет в голову насиловать монашку? Кардинал заметил эту улыбку. Так вот, если Гильяно поможет подавить коммунистическую пропаганду перед выборами, он, кардинал, сам произнесет в пасхальное воскресенье проповедь, в которой высоко отзовется о Гильяно и попросит правительство в Риме даровать ему помилование. А дон Кроче скажет об этом министру, когда они встретятся в Риме.

На этом кардинал закончил аудиенцию и благословил Аспану Пишотту. Кардинал уже повернулся, чтобы уйти, но тут Аспану попросил его написать два слова Гильяно в подтверждение, что они действительно встречались. Кардинал согласился. Дона потрясла глупость высокопоставленного сановника церкви, но он ничего не сказал.

А вот встреча в Риме уже больше соответствовала тому, как представлял ее себе Пишотта. Министру Трецце было далеко до кардинала. В конце концов, он же был министром юстиции, а Пишотта всего лишь посланцем бандита. Он сказал Пишотте, что, если христианские демократы проиграют на выборах, коммунисты примут чрезвычайные меры, чтобы уничтожить на Сицилии всех бандитов до последнего. Да, конечно, карабинеры по-прежнему делают вылазки против Гильяно, но тут уж ничего не поделаешь. Видимость должна быть сохранена, иначе радикальные газеты поднимут вой до небес.

— Вы что же, ваше превосходительство, — прервал его Пишотта, — хотите сказать, что ваша партия никогда не даст прощения Гильяно?

— Это будет трудно, — сказал Трецца, — но не невозможно. В том случае, если Гильяно поможет нам победить на выборах. И если потом он какое-то время посидит тихо и не будет никого выкрадывать и грабить. Если даст немного о себе забыть. Пожалуй, ему бы даже стоило эмигрировать в Америку, а потом через какое-то время вернуться, когда все забудут и простят. Но если мы победим на выборах, одно я гарантировать могу. Мы не станем предпринимать серьезных усилий для его поимки. А если он захочет эмигрировать в Америку, мы не станем чинить ему препятствий или уговаривать американские власти выдать его.

Помолчав немного, он добавил:

— Я лично сделаю все, что в моей власти, чтобы убедить президента Италии даровать ему прощение.

— Но если мы станем образцовыми гражданами, — со своей хитрой усмешечкой произнес Пишотта, — что мы есть-то будем — Гильяно, и его люди, и их семьи? Может, правительство как-то заплатит нам? Мы ведь выполним за него всю черную работу.

Дон Кроче, слушавший эту беседу с закрытыми глазами, точно спящая рептилия, поспешно произнес, предупреждая возмущенную реплику министра:

— Это шутка, ваше превосходительство. Парень впервые выехал за пределы Сицилии. Он не понимает суровой морали здешнего мира. Пусть вас не волнует эта проблема. Я обо всем сам договорюсь с Гильяно. — И он бросил на Пишотту предупреждающий взгляд.

Но министр внезапно улыбнулся и сказал, обращаясь к Пишотте:

— Что ж, я рад видеть, что молодые люди на Сицилии не изменились. Я сам когда-то был таким. Мы не боимся потребовать того, что нам положено. Но может быть, ты хочешь получить что-то более конкретное, чем обещание?

Трецца открыл ящик стола и вытащил оттуда плотную карточку с красной каймой. Швырнув ее Пишотте, он сказал:

— Это специальный пропуск, подписанный мною лично. С ним ты можешь передвигаться по всей Италии и Сицилии — полиция никогда не задержит тебя. Это дороже золота.

Пишотта поблагодарил наклоном головы и положил пропуск в карман куртки… По дороге в Рим он видел, как дон Кроче показывал такой же пропуск, и понял, что получил нечто весьма ценное. Но тут ему пришла в голову мысль — а что, если его схватят с этим пропуском? Скандал будет такой, что всколыхнет всю страну. Второй человек в отряде Гильяно — и вдруг обладатель пропуска, подписанного самим министром юстиции? Как такое может быть? Мозг Пишотты усиленно заработал, пытаясь решить загадку, но ответа в голову не приходило.

То, что министр дал ему столь важный документ, показывало его добрую волю. Приятно было и то, как щедр был к нему дон Кроче. И все равно Пишотта не верил им. Прежде чем распрощаться с Треццой, он попросил министра написать Гильяно записку, которая подтверждала бы, что их встреча действительно состоялась. Трецца отказался.

Когда Пишотта вернулся в горы, Гильяно с пристрастием допросил его, заставляя вспомнить и повторить каждое слово. Пишотта показал Гильяно пропуск с красной каймой и высказал удивление, почему министр дал ему этот пропуск — ведь это же опасно для министра, тут стоит его подпись.

— Ты настоящий брат мне, — сказал Гильяно, похлопав его по плечу. — Ты куда подозрительнее меня, а вот ведь так мне предан, что будто ослеп. Наверняка дон Кроче попросил его дать тебе этот пропуск. Они надеются, что ты им воспользуешься, приедешь в Рим и станешь их осведомителем.

— Ах он потаскухин осел, — вскипел от ярости Пишотта. — Уж я воспользуюсь этим пропуском — поеду туда и перережу ему горло.

— Нет, — сказал Гильяно. — Храни этот пропуск. Он нам пригодится. И еще одно. Похоже, конечно, что это подпись Треццы, но я не уверен, что это так. Это подделка. И когда им будет выгодно, они всегда могут сказать, что пропуск недействителен. А если им будет выгодно иначе, то скажут, что пропуск в полном порядке, и представят запись, что он выдан Треццой…

Пишотта признал, что это выглядит разумно. Он все больше удивлялся тому, что Гильяно, такой открытый и честный, способен легко разгадывать махинации своих врагов…

— Тогда как же можем мы верить, что они сдержат свои обещания? — сказал Пишотта. — Почему мы должны им помогать? Мы политикой ведь не занимаемся.

Гильяно задумался. Аспану всегда был циником и человеком жадноватым. Они не раз ссорились из-за того, как делить награбленное: Пишотта требовал увеличить долю отряда.

— А у нас нет выбора, — сказал Гильяно. — Если коммунисты придут к власти, они никогда мне не простят. Так что сейчас наши друзья и товарищи по оружию — это христианские демократы, министр Трецца, кардинал Палермский и, конечно, дон Кроче. Самое главное для нас — сдержать коммунистов. Мы встретимся с доном Кроче и обо всем договоримся. — Он помолчал и потрепал Пишотту по плечу. — Это хорошо, что ты вынул из кардинала записку. Да и пропуск тоже нам пригодится.

Но Пишотта все еще не был убежден.

— Мы выполним за них всю черную работу, — сказал он. — А потом будем, точно нищие, выклянчивать у них прощение. Я никому из них не верю — они разговаривают с нами так, будто мы глупее девчонки, которой можно пообещать все сокровища мира, только бы уложить в постель. Я считаю, мы должны драться за себя и то, что мы добываем, оставлять себе, а не раздавать беднякам. Мы же давно могли бы разбогатеть и жить как короли в Америке или Бразилии. Вот как надо поступать, тогда можно и не считаться с этими pezzonovante.

Гильяно решил раскрыть ему карты.

— Аспану, — сказал он, — ставку мы должны делать на христианских демократов и на дона Кроче. А если мы добьемся чего надо и получим прощение, народ Сицилии уж конечно захочет, чтобы правили им мы. Так что мы выиграем по всем статьям.

Гильяно помолчал и с улыбкой посмотрел на Пишотту.

— Если же они нас надуют, ни я, ни ты не упадем в обморок от удивления. Ну что мы потеряем? В любом случае нам все равно надо сражаться с коммунистами — это наши враги… А теперь выслушай меня внимательно. Мы с тобой думаем одинаково. Вот побьем коммунистов, тогда и возьмемся за «Друзей» и за дона Кроче — это будет наша последняя схватка.

Пишотта передернул плечами.

— Мы делаем ошибку, — сказал он.

Гильяно хоть и продолжал улыбаться, но задумался. Он знал, что Пишотте нравится жить вне закона. Это соответствует его характеру, и, хотя он смекалист и хитер, у него нет дара предвидения. Не может он совершить прыжок в будущее и понять, какая участь неизбежно ждет их, если они останутся вне закона.

Поздно вечером Аспану Пишотта сел на выступе скалы и решил выкурить сигарету. Однако резкая боль в груди почти тотчас заставила его потушить ее, что он и сделал, а окурок положил в карман. Он понимал, что у него разыгрывается туберкулез, но понимал и то, что если он несколько недель пробудет в горах, то, безусловно, почувствует себя лучше. Тем не менее, он не мог успокоиться: его сверлила мысль, что он не все рассказал Гильяно.

Во время поездки к министру Трецце и кардиналу дон Кроче все время был с ним. Каждый вечер они вместе ужинали, и дон рассуждал о будущем Сицилии, о наступающих тревожных временах. Пишотта не сразу понял, что дон обхаживает его, пытается перетянуть в какой-то мере на сторону «Друзей» и исподволь намекает, что для Пишотты, как и для Сицилии, будущее может сложиться благоприятнее с доном, чем с Гильяно. Пишотта и виду не подал, что понял, куда дон клонит. Однако у него возникли подозрения относительно добропорядочности Кроче. Раньше он никого не боялся, кроме, пожалуй, Тури Гильяно. Но дон Кроче, который всю жизнь стремится добиться «уважения» — визитной карточки шефа мафии, — вызывал у него страх. Сейчас он понял, что опасается, как бы дон не перехитрил их и не предал, а тогда они довольно скоро будут лежать на земле ничком.