Практически сразу, как только мы вернулись из Италии, я позвонила Королевскому Дикобразу. В его голосе не чувствовалось удивления.

— Что так долго не звонила? — только и спросил он.

— Меня не было, — неопределенно ответила я. — Я звонила перед отъездом, ноты не подходил.

Мы встретились у прилавка с хот-догами в подвальном этаже «Симпсона». Королевский Дикобраз объяснил, что у него сейчас как никогда туго с деньгами, а здесь — самое дешевое место в городе: всего за доллар можно взять два хот-дога и апельсиновый напиток. В «Симпсоне» его плащ выглядел как-то неуместно, и мои сексуальные фантазии слегка увяли. Тем не менее в нем было нечто байроническое. Насколько я помнила, Байрон держал дома медведя и пил вино из черепа.

Королевский Дикобраз взял у меня жетончик на метро, и мы поехали к нему.

— Давай для начала кое-что проясним, — сказала я в грузовом лифте. — Между нами не может быть серьезных отношений. — И добавила, что Артур мне очень дорог и я не имею права причинить ему боль.

Королевский Дикобраз охотно согласился и сказал, что, с его точки зрения, чем отношения проще, тем лучше.

Вначале они действительно были простыми. Наконец-то в моей жизни появился человек, с которым можно танцевать. Его склад стал нашим бальным залом. Мы вальсировали, он — голый, в цилиндре, я — в кружевной скатерти, под музыку оркестра Мантовани. Мы купили пластинку в магазине Общества инвалидов и там же за десять долларов раздобыли проигрыватель. Когда мы не вальсировали и не занимались любовью, то бродили по лавкам старьевщиков, отыскивая всевозможные жилеты, перчатки на восьми пуговицах, черные атласные корсеты «Веселая вдова» и бальные платья пятидесятых годов. Королевский Дикобраз мечтал о трости с вкладной шпагой, но такую найти не удалось. Зато в Чайнатауне обнаружился один магазинчик с целой партией высоких ботинок на пуговицах производства 1905 года; в свое время они не разошлись из-за неходовых размеров. Я сидела на краю тротуара, а Королевский Дикобраз упорно пытался напялить мне на ногу хоть какой-нибудь из этих необыкновенных башмачков красивейших цветов: лайково-белого, перламутрово-серого. Я чувствовала себя уродливой Золушкиной сестрой. Мне подошла только одна пара — черная, на шнуровке, со стальными носами. Башмаки прачки; но и они были очаровательны. Мы их купили, а позднее в дополнение к ним приобрели еще и черные сетчатые чулки.

Скоро я поняла, что мой интерес к мелочам из XIX века несравним с фанатичной страстью Королевского Дикобраза к недавним культурным напластованиям. Мне всего лишь нравились старинное серебро и табакерки; а он буквально терял голову при виде зеленых бутылок из-под кока-колы, потрепанных комиксов про капитана Марвела, часов с Микки-Маусом, «Больших Маленьких Книг» и бумажных кукол, изображавших кинозвезд двадцатых годов. Ему не хватало денег, чтобы купить все, что хочется, но он был настоящим ходячим каталогом всего эфемерного, сиюминутного, одноразового. Все это для него олицетворяло стиль, и всего было недостаточно. Рядом с ним я ощущала себя очень и очень основательной личностью.

К несчастью, от высоких ботинок на шнуровке, если носить их дольше получаса, страшно болели ноги; впрочем, этого времени вполне хватало на пару хороших вальсов. Выдохшись, мы шли в ресторанчик «Кентуккские жареные куры» на углу; заказывали ведерко крылышек и две кока-колы и пировали у себя на складе. Королевский Дикобраз заявил, что хочет сохранить косточки, сварить их, превратить в клейстер, сделать скульптуру под названием «Джоан Фостер, жаренная по-кентуккски» и выставить на следующей выставке. Потрясающая идея, обрадовался он. А черные ботинки будут называться «Фостер-данс № 30», а на пластинку Мантовани надо налепить мои волосы и назвать «Фостер-трот в парике». А если я дам ему свои трусы из набора для уикэнда, он…

— Все это гениально, — сказала я, — но мне эта идея не по душе.

— Почему? — немного обиделся он.

— Артур обо всем догадается.

— Артур, — буркнул он. — Всегда Артур.

Он начал обижаться из-за Артура. И рассказал мне о двух других своих женщинах: обе замужем, одна за психологом, другая — за профессором химии. Обе дуры и ни к черту не годятся в постели. Профессорша имеет привычку являться без предупреждения со всякой выпечкой и оставлять ее у лифта. Мы лежали на грязном матрасе, жевали сыроватые тыквенные пироги и плоские лепешки с высоким содержанием белка (профессорша была помешана на здоровом питании), а Королевский Дикобраз разглагольствовал о ее недостатках. Я начала задумываться: наверное, он и меня с ними обсуждает? Я была против, но сказать об этом не могла.

— Зачем ты с ними встречаешься, если они такие скучные? — спросила я.

— Надо же чем-то заниматься, пока тебя нет, — раздраженно бросил Королевский Дикобраз. Он успел увериться, что его любовницы — целиком и полностью моя вина.

Иногда на меня нападали угрызения совести, и я старалась приготовить Артуру что-то вкусное, но получалось, как правило, еще хуже, чем обычно. Одно время я даже носилась с мыслью последовать примеру Марлены и честно сознаться во всем; хотя, если разобраться, Марлене это большого счастья не принесло, а значит, скорее всего, не поможет и мне. Я боялась, что Артур посмеется надо мной, заклеймит как предательницу общего дела или вышвырнет на улицу. Я этого не хотела, ибо все еще любила его.

— Может, нам попробовать жить в свободном браке, — сказала я как-то вечером, когда Артур сражался со свиной отбивной, забытой мною в скороварке. Он ничего не ответил — возможно, из-за набитого рта, и больше я ни на что не решилась.

Когда мы приехали из Италии, Марлены в нашей квартире не было. Она вернулась к Дону. Они, по их словам, «обо всем договорились», но Марлена продолжала встречаться с Сэмом. Считалось, что об этом никто не знает, хотя Сэм, разумеется, тут же мне обо всем доложил.

— Ну и к чему ты в результате пришел? — сказала я.

— К тому, с чего начал, — вздохнул он, — но с большим опытом.

То же самое можно было сказать и о нас с Артуром, Одна беда, подумала я: опыта я, конечно, набиралась, но он меня ничему не учил.

Артур снова преподавал, «Возрождение» возродилось — казалось бы, живи и радуйся. Но он не радовался, я это видела. Когда-то я лезла бы из кожи, стараясь его ободрить, но теперь серая аура, витавшая вокруг Артура, будто гало в негативе, меня только раздражала. Бывали дни, когда я считала, что виновата в его плохом настроении: ему плохо, потому что я его забросила. Но чаще мне просто не хотелось этого замечать. Может, у него такой талант — быть несчастным, как у других бывает талант делать деньги. Или он намеренно себя разрушает, чтобы доказать, что я действую на него разрушительно. Он начал обвинять меня в отсутствии интереса к его работе.

В общем, дома царил мрак, и Королевский Дикобраз был желанной отдушиной. Он почти ничего от меня не требовал; с ним все было «бог дал, бог взял», Я стала терять осторожность. Начала звонить ему из дома, когда Артура не было, потом — когда Артур всего-навсего выходил в другую комнату. Моя работа тоже страдала, я совсем забросила «Костюмированную готику». Для чего она мне теперь?

Когда я наконец отправилась в устроенное Стержессом турне по Канаде, Королевский Дикобраз поехал со мной, и мы пережили немало веселых минут, протаскивая его контрабандой в гостиничные номера. Иногда одевались немолодыми туристами, покупая одежду для этого маскарада в магазинах Общества инвалидов, и регистрировались под вымышленными именами. Вернувшись в Торонто, я начала ходить на вечеринки не то чтобы вместе с Королевским Дикобразом, но за пять минут до или после него. Мы ходили и ждали, пока кто-нибудь представит нас друг другу. Детские игры, конечно, но они очень помогали жить.

На одной из таких вечеринок я и познакомилась с Фрезером Бьюкененом. Он подошел ко мне с бокалом и стоял, ухмыляясь, пока я выясняла у Королевского Дикобраза, кто он, собственно, по профессии.

— Гробовщик, — признался тот. Нам обоим показалось, что это ужасно смешно.

— Прошу прощения, мисс Фостер, — сказал Фрезер Бьюкенен и протянул руку. — Мое имя Фрезер Бьюкенен. Возможно, вы слышали. — Он был невысок, очень аккуратно одет — твидовый пиджак и водолазка — и носил бачки, которые, очевидно, считал большой смелостью, ибо то и дело поворачивал голову набок, давая собеседнику возможность полюбоваться ими.

— Боюсь, что нет, — ответила я и улыбнулась ему; мне было хорошо. — Позвольте представить: Королевский Дикобраз, конкреативный поэт.

— Знаю. — Фрезер Бьюкенен одарил меня странно-интимной улыбкой. — Знаком сего… творчеством. Но, право, мисс Фостер, меня куда больше интересуете вы. — Он бочком придвинулся и втиснулся между мной и Королевским Дикобразом. Я слегка отклонилась назад. — Скажите, — продолжал Фрезер полушепотом, — как получилось, что я не смог найти в печати ни одной из ваших ранних работ, еще до «Мадам Оракул»? В творчестве большинства поэтов… или, правильнее сказать, поэтесс, всегда бывает период… э-э… ученичества. Публикации в маленьких журнальчиках и всякое такое. Я внимательно за ними слежу, но никогда и нигде не встречал вашего имени.

— Вы журналист? — спросила я.

— Нет-нет, — заверил Фрезер Бьюкенен. — Просто сам когда-то баловался… поэзией. — По его тону можно было понять, что он давно перерос эти глупости. — Можете считать меня заинтересованным наблюдателем. Любителем, — он ухмыльнулся, — искусств.

— Видите ли, — сказала я, — мне всегда казалось, что мои экзерсисы недостойны печати. Я даже не пыталась посылать их в журналы. — Издав скромный, в моем представлении, смешок, я поглядела через его плечо на Королевского Дикобраза, взывая о спасении: Фрезер Бьюкенен едва заметно прижимался ко мне бедром.

— Значит, вы явились миру, если можно так выразиться, готовой к употреблению, как Афина из головы Зевса, — проговорил он. — Или, вернее, из головы Джона Мортона. Что ж, у этого человека явный нюх на молодые таланты.

Подо всем этим крылась какая-то грязная инсинуация, хоть я и не могла понять какая. Снова засмеявшись, я сказала, что хочу пойти взять еще что-нибудь вы пить. У меня вдруг возникло ощущение, что я уже видела Фрезера Бьюкенена на телевизионном ток-шоу, в первом ряду. Он что-то записывал в маленьком блокноте. Причем не на одном ток-шоу. На нескольких, в других городах. В холлах отелей.

— Что это за коротышка? — спросила я у Королевского Дикобраза позднее, когда мы в полном изнеможении лежали на его матрасе. — Чем он занимается?

— Он всех знает, — ответил Королевский Дикобраз. — Раньше работал на «Си-би-эс», там, по-моему, все когда-то работали. Потом стал издавать литературный журнал под названием «Отказ». Идея заключалась в том, чтобы печатать только такие произведения, которые были отвергнуты другими изданиями, — чем больше отказов, тем забавнее, — а также письма с объяснениями причин. Бьюкенен намеревался учредить приз за лучший отказ, говорил, что это само по себе искусство. Но затея провалилась: никто не хотел афишировать свои неудачи. Зато в первом номере Бьюкенен опубликовал много собственной чепухи. Он, кажется, англичанин. Ходит на все вечеринки, куда только удается пролезть. Раньше направо и налево представлялся: «Здравствуйте, я Фрезер Бьюкенен, монреальный поэт». Вроде бы он когда-то жил в Монреале.

— А ты-то его откуда знаешь?

— Я кое-что посылал в «Отказ», — ответил Королевский Дикобраз. — Когда еще работал со словами. Он все отверг. Он терпеть не может мою работу, считает ее «запредельной».

— Мне кажется, он за мной следил, — сказала я. То, что я при этом подумала, было еще ужаснее: он следил за нолей.

— Он чокнутый, — небрежно бросил Королевский Дикобраз. — Помешан на знаменитостях. Говорит, что пишет историю нашего времени.

В тот вечер я рано уехала на такси домой. Меня опять терзали сомнения. Сложность положения заключалась в том, что обе мои жизни полностью меня устраивали, но — по отдельности. Когда я была с Артуром, Королевский Дикобраз казался персонажем одного из моих самых неудачных романов, в этом человеке была некая абсурдность, которой я всячески старалась избегать в своей прозе. Но стоило мне оказаться с ним, и он сразу обретал достоверность. Все, что он делал и говорил, в его мире было вполне разумно и логично, зато Артур становился расплывчатым и нереальным; он таял, превращался в бесплотное привидение, выцветшее фото на давно забытой каминной полке. Мог ли он страдать из-за моей неверности? Можно ли обидеть фотографию?

Я все еще думала об этом, когда вошла в квартиру. А там полным ходом шло собрание «Возрождения»; происходило нечто волнующее, и со мной поздоровался только Сэм. Им даже удалось где-то раздобыть настоящего профсоюзного деятеля; он с затравленным видом сидел в углу и называл собравшихся «вы, ребятки».

— Раз уж вы, ребятки, хотите в этом деле участвовать, пожалуйста, — говорил он, — но если уж плевать в полицейских, пусть плюют рабочие. Это их дело. Вы, ребятки, можете себе позволить посидеть в тюрьме, постоянной работы у вас нет, если немного и пропустите, ничего страшного, а у них все по-другому.

Дон заспорил: именно поэтому плевать должны мы, а не рабочие, но профсоюзный деятель только отмахнулся.

— Нет, нет, нет, — сказал он. — Я знаю, что вы, ребятки, дурного не хотите, но уж поверьте мне, иногда плохая помощь хуже, чем никакой.

— В чем дело? — спросила я у Сэма.

— Забастовка на матрасной фабрике, — объяснил Сэм. — Беда в том, что большинство рабочих — португальцы, они нашей агитации не слушают. Им наш канадский национализм до лампочки, понимаешь? Не то чтобы нам до них совсем не достучаться, но мы никак не найдем переводчика.

— А кто плюнул в полицейского?

— Артур, — сказал Сэм, и по самодовольному, но в то же время смущенному лицу своего мужа я поняла, что это правда. Непонятно почему, но меня это страшно разозлило.

Если б я пришла не от Королевского Дикобраза, то, скорее всего, промолчала бы; но тот всегда говорил, что политика, а особенно канадский национализм, — это смертельно скучно. «Искусство принадлежит миру, — утверждал он. — А они просто хотят обратить на себя внимание».

Рядом с Артуром я верила в правоту его дела, всех без исключения его дел; иначе как мне было с ним жить? А с Королевским Дикобразом все это почему-то становилось неважно. Кавалеры и Круглоголовые, снова-здорово.

— О, ради всего святого, — сказала я Артуру. — Ты, видно, ждешь не дождешься, когда тебя арестуют? Но только чему это поможет? Ничему. Вы, господа, не хотите жить в реальном мире, вступать в настоящие политические партии и действительно что-то менять, зато готовы заседать и спорить, и грызться друг с другом до бесконечности. Вы — как Плимутское Братство, только и делаете, что боретесь за чистоту рядов и гоните неугодных. А если что и совершаете, то какой-то совершенно бессмысленный жест — что за глупость, плевать в полицейского!

Все потрясенно молчали. От меня такой тирады никто не ожидал. Да и если подумать, кто я такая, чтобы это говорить? Я тоже не мир спасала.

— Джоан права, — сказала Марлен холодным голосом тактика. — Давайте послушаем, может, она предложит что-то полезное и осмысленное?

— Ну, не знаю… — Я сразу дала задний ход и принялась оправдываться: — Это, в общем-то, не мое дело, я в политике не разбираюсь. Может, надо взорвать Мост Мира или что-то в этом роде…

Тут я с ужасом увидела, что они восприняли мои слова всерьез.

Следующим вечером к нам домой явилась маленькая депутация: Марлена, Дон, Сэм и пара молодых членов «Возрождения».

— Он в машине, — объявила Марлена.

— Кто? — не поняла я.

Я только что вымыла голову и никого не ждала. Артур был в университете, где читал вечерникам курс по канадской литературе; за весь день он едва перемолвился со мной парой слов, и я очень переживала.

— Динамит, — пояснила Марлена крайне возбужденно. — Мой отец работает на стройке, поэтому его было легко украсть, плюс еще детонатор и парочку взрывателей.

— Динамит? Но зачем?

— Мы обсудили твое предложение, — сказала она. — И решили, что идея неплохая. Мы хотим взорвать Мост Мира — в знак протеста. Это самое правильное, из-за названия.

— Погодите-ка, — перебила я. — Вы же можете кого-нибудь покалечить…

— Марлена предлагает сделать это ночью, — поспешно вмешался Дон. — Нам все равно не взорвать его весь, так что это будет скорее символ. Жест, как ты и сказала.

Они просили меня спрятать динамит. И даже придумали, как это сделать. Я должна была купить подержанный автомобиль, указав вымышленное имя и адрес квартиры одного из новых возрожденцев, который все равно собирался уехать на пару месяцев. А потом положить динамит в багажник и каждый день переставлять машину с одной улицы или стоянки на другую.

— Даже подержанная машина стоит денег, — резонно заметила я.

— Послушай, это ведь твоя идея, — сказала Марлена. — Поэтому ты нам как минимум должна помочь. А машину можно купить совсем недорогую, сотни за две.

— Но почему именно я?

— Тебя никто не заподозрит, — ответила Марлена. — Ты не похожа на террористку.

— И сколько же мне этим заниматься? — спроси-

лая.

— Пока мы не выработаем окончательный план. Тогда мы заберем у тебя машину.

— Ладно, хорошо, — согласилась я. — Где ваш динамит?

— Вот, — сказал Дон и протянул мне картонную коробку.

Я вовсе не собиралась проделывать все то, что они придумали, и на следующий же день села в такси, отвезла динамит к Королевскому Дикобразу и спрятала у него в подвале, где и так было полно всяких корзин и коробок. Я сказала, что это свадебный подарок, невероятно уродливая статуэтка, которая мне просто опротивел а дома.

— Но мне бы не хотелось, чтобы ты это открывал, — добавила я. — Из сентиментальных соображений.