Саша и воентехник Овсянников пригнали из Москвы походную мастерскую: крытый автомобиль с прицепным вагончиком, в нем токарный и сверлильный станки, верстак, тиски, инструмент, паяльные лампы, компрессор, электросварочный аппарат. Овсянников всем рассказывал, что такая прекрасная летучка получена благодаря Саше — учился в одном институте с начальником базы. Но времени для восторгов не было. Проходил август, сроки формирования батальона срывались. Вышел указ о дополнительной мобилизации военнообязанных 1890-1904 годов рождения, батальон пополнился шоферами старших возрастов. Механик Василий Акимович Синельщиков тоже оказался мобилизованным, назначили его начальником походной мастерской.

Торопились отправить хотя бы первую роту. Перевели туда Овсянникова командиром взвода, с ним перешел и Саша, помогал принимать машины в паре с шофером Проценко, шустрым пареньком: все мог достать, все добыть, всюду был своим человеком — и на продскладе, и в техничке, и на нефтебазе. Юлдашев даже хотел пустить его по снабженческой части, но командир первой роты Березовский воспротивился: на счету каждый водитель.

Как-то Березовский задержал Сашу. При цехе была каморка, там они и уселись за старым канцелярским столом.

— Я слышал, Панкратов, вы учились в транспортном институте и ушли с четвертого курса. Это так?

— Да, это так.

— Я хочу назначить вас помпотехом роты. Эта должность позволит представить вас к званию воентехника. У вас есть документ об образовании?

Этот человек нравился Саше, вызывал доверие. И все же Саша ответил:

— Документа об образовании у меня нет.

Березовский удивленно поднял брови, такие же черные, как и усы, а волосы на голове были с сильной проседью.

— Можете запросить институт, хотите, мы напишем. А еще лучше — дадим вам командировку в Москву, за сутки обернетесь.

— В Москву я не поеду, запрашивать не буду. Я — водитель, им и останусь.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу. Наконец Березовский сказал:

— Вы будете иметь на руках официальное требование батальона: срочно выдать на руки документы, необходимые для аттестации. Отказать не имеют права — запрос военного ведомства.

Видимо, о чем-то догадывается, тоже, наверное, битый. В его возрасте кадровый военный должен быть по меньшей мере подполковником.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал Саша, — я никогда не служил в армии. Но я не уверен, что рядовому красноармейцу можно присваивать воинское звание против его воли.

— На войне все можно, — жестко проговорил Березовский и сменил тему: — Какую машину вы предпочитаете получить — полуторку, «ЗИС»?

— Полуторку.

— Выберете себе по своему вкусу.

Машину Саша выбрал подходящую, выпуска 1940 года, фактически новая, из какого-то тихого городского учреждения, по сельским дорогам не колотилась. Полный набор инструментов, в запасе кое-какая мелочь, болты, гайки, даже зимний утеплительный капот не пожалели, в заботливых руках, видно, была.

В роте каждый занимался своей машиной, на фронте с плохой машиной пропадешь. Требовали от командиров взводов и то, и другое, натерпелся Овсянников, покладистый, уступчивый, матерые шоферы на него наседали, умели брать за горло, а он робел — в сыновья им годился.

Саша ему как-то сказал:

— Ты особенно не уступай, на шею сядут.

Но у Овсянникова не хватало характера. Да и что он мог сделать? И подчиненные ему командиры отделений были бессильны. В Сашином отделении командиром был Мешков, опытный шофер, отслуживший действительную, два треугольника в петличках гимнастерки — сержант, солидный, хороший дядька, никогда голоса не повышал, любимым словечком было: «Спокойство!» Добродушно советовал шоферам: «Своим умом живите, ребята, вертитесь, вон Проценко все сам себе добывает». Его уважали, называли по имени-отчеству: Юрий Иванович. Даже Чураков, самый скандальный в роте шофер, с ним не задирался.

Был Чураков неуживчив, всем и всеми недоволен, низкорослый, широкий в плечах, смотрел мрачно, недоверчиво, не говорил — рычал: «Я себе на мозоли наступать не позволю», Невзлюбил Митьку Кузина, молодого колхозного водителя, из-за его неопытности, неумелости, а может, тот по простоте что-то не так ему сказал. Чураков называл его «урюк».

— Ты, урюк, с какого года женат?

— Неженатый я еще.

— Неженатый, — деланно удивлялся Чураков, — скажи, пожалуйста! Ну а с девками спал, конечно?

— Ну что вы, товарищ Чураков, — смущался Кузин.

— А чего такого, дело житейское, ты, урюк, парень видный. Тогда скажи мне: как отличить молодую бабу от старой?

— Ну, как… Погляди ей в лицо, поймешь.

— Нет, урюк! Проверять надо. У молодой груди торчком, положи под них карандаш, на пол свалится. А у старой висят сиськи, не падает карандаш, понял, урюк? Будешь жениться, запасайся карандашом, ничего больше тебе по твоей дурости не потребуется, урюк ты урюк!

— Угомонись, — сказал Юрий Иванович Мешков, — не привязывайся к человеку.

Но Чураков не мог угомониться, на этом и попался. Поскандалил из-за насоса. И, как всегда, начал с мата на весь гараж.

— Ты чего? — спросил его Байков, вальяжный, высокомерный шофер, до войны возил на легковой какого-то областного начальника, упитанный, с брюшком, морда гладкая, барственный, язвительный, нравилось ему, когда Чураков затевал скандал. Он и сам любил подпустить шпильку.

— Чего, чего, — рычал Чураков, — насос подменили, гады! У меня насос новенький был, а этот, — он сунул его под нос Байкову, — этот, видишь, краска облезла, весь в царапинах и не качает ни хрена!

— Ладно, достанем тебе другой насос. — Байков вроде бы успокаивал, а на самом деле подначивал. — Цена ему… Чего расстраиваешься?

— Я знаю, какая сволочь взяла, я ему, стервецу, голову оторву!

С этими словами Чураков направился к машине Митьки Кузина.

— А ну, подними сиденье, урюк!

— Вы что, товарищ Чураков, почему?! — оторопел Митька.

— Подними сиденье! Тебе говорят! — рявкнул Чураков.

Вокруг начали собираться шоферы.

Чураков оттолкнул Митьку, открыл кабину, приподнял сиденье, вытащил насос, поднял над головой:

— Ну что? Видали? Мой насос!

Насос действительно был новый.

— А этот — твой! — Чураков бросил на пол старый насос, толкнул его ногой. — Подними, мерзавец! Я тебя, урюк, отучу воровать!

Саша знал: Чураков получил новый набор инструментов, даже сумка была новая, всем показывал, так что насос ему действительно кто-то подменил. Но не Митька. Митькину машину Саша принимал сам. Хорошая машина. Саша даже колебался, какую себе взять, свою или эту. Поэтому запомнил, что при ней тоже был новый насос. И он сказал:

— Товарищ Чураков! Машину Кузина я принимал. При ней был именно этот новый насос.

Вмешался Байков:

— Хоть ты, Панкратов, говорят, и инженер, только не верится, что мог ты запомнить, какой инструмент был на каждой машине. Может, ты и все гаечные ключи узнаешь?

В соседней машине сидел Гурьянов, серьезный мужик, член партии, был завгаром, а мобилизовали в армию простым шофером. Высунувшись из кабины, заметил:

— В таких случаях надо докладывать командиру взвода, а не самовольничать, не лезть в чужую машину.

— А ему так удобнее, — бросил Николай Халшин, вступавший в разговор только тогда, когда надо было постоять за справедливость.

Саше он нравился: совестливый, не трепач, никогда ничего не просил зря у Овсянникова, с машиной не привередничал, единственный из шоферов обращался к Саше на «вы».

— Заткнись ты, рыжий! — рявкнул на Николая Чураков. — И ты! — Он повернул голову к Гурьянову. — Привык у себя в гараже всем указывать, приказывать, а я без тебя обойдусь. Свое заберу. Что мое — отдай!

— А вот и взводный, — сказал кто-то.

Подошел Овсянников.

— Что тут такое?

— Что, что, ничто, — огрызнулся Чураков.

Овсянников не успел ничего сказать. Неожиданно, непонятно как, возник командир роты Березовский.

— Красноармеец Чураков, почему в таком тоне разговариваете с командиром взвода?

— Как умею, так и разговариваю, — буркнул Чураков, отворачиваясь.

— Стоять смирно! — приказал Березовский.

Чураков растерянно посмотрел на него, немного будто бы выпрямился.

— Положите насос!

Чураков положил насос рядом с собой.

— Руки по швам!

Чураков вытянул руки по швам.

— Воентехник Овсянников, объясните, что здесь происходит.

— Вижу, скандалят чего-то, подхожу, спрашиваю: в чем, мол, дело? Ну а что ответил красноармеец Чураков, вы слышали.

— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, — солидно произнес Байков, — ничего особенного, выясняют водители — кому какой насос принадлежит, обычное шоферское дело.

— С насосом разберитесь, — приказал Березовский Овсянникову, — а красноармейцу Чуракову за грубое поведение три наряда вне очереди. Предупреждаю личный состав: каждый должен уважать в своем товарище бойца Красной Армии. За нарушение дисциплины, неподчинение командиру, грубость буду строго наказывать. Сейчас действуют законы военного времени, не забывайте.

На том конфликт и кончился. Чураков три смены убирал гараж, ходил с метлой, ругал шоферов за то, что бросают на пол обтирочный материал. Никто на него не обращал внимания. Скоро в дорогу, на фронт. Куда — никто не знал. Овсянников по секрету сказал Саше, что их рота направляется в распоряжение вновь формируемой 50-й армии в район Брянска. Там и винтовки выдадут.

Рота готовилась. Днем — занятия, после обеда — у машин, каждый запасался, чем мог. Приезжала два раза кинопередвижка, вешали на стену экран, показывали старые фильмы: «Профессор Мамлок» — антифашистский и «Яков Свердлов», когда Саша его смотрел, думал: повезло Свердлову, что не дожил до тридцать седьмого года, а то бы и его Сталин расстрелял.

Накануне отъезда отменили занятия, заправляли машины, смазывали, завинчивали, докручивали, шоферам выдали шинели, индивидуальные пакеты, сообщили номер полевой почты. Прибыли интенданты из дивизии, куда рота должна доставить груз. Требовательные, из действующей армии ребята.

В семь часов объявили построение, пошли на ужин, и хоть и выпили в этот вечер многие, настроение было грустное, миролюбивое.

Шофер Руслан Стрельцов, красивый русоволосый парень с печальными голубыми глазами, играл весь вечер на баяне. В каждой роте был баян, на машине что хочешь увезешь. Хорошо играл… «Спят курганы темные, солнцем опаленные…» Играл песенку Максима: «Где эта улица, где этот дом, где эта девушка, что я влюблен…» И про Железняка: «Лежит под курганом, поросшим бурьяном, матрос партизан Железняк…» Грустные все мелодии. Да и сам Стрельцов редко улыбался. Переживал — стремился в авиацию, должны были послать в авиашколу, но не пришли вовремя документы, и вот сунули в автобат. А мог бы летать в небе.

Мешков добродушно сказал:

— Тоску наводишь, Стрельцов, сыграл бы что-нибудь повеселее.

«Когда б имел златые горы и реки, полные вина, все отдал бы за ласки-взоры, и ты владела б мной одна», — заиграл Стрельцов. Вроде и побойчее песня, а все равно звучит грустно. Переборы, что ли, особенные. «Плачет гармонь» — правильно сказано.

На следующий день рано утром машины выехали в город. Загружались продуктами, обмундированием, горючим, смазочными. Десять машин с самыми опытными водителями отправили за боеприпасами. Только к трем часам дня рота собралась в назначенном пункте по дороге из Рязани в город Михайлов у Стенькинского совхоза. Здесь ее дожидались командование батальона, походная мастерская, полевая кухня.

Пообедали. Машины выстроились повзводно на опушке леса. Водители встали возле кабин. Через дорогу — неубранные поля, над ними — вороньи стаи. Нету мужчин в деревне, некому убирать, гибнет урожай.

— Смирно! — скомандовал Березовский и повернулся к Юлдашеву — Товарищ командир батальона, рота готова к маршу.

— Товарищи красноармейцы, — сказал Юлдашев, — отважно защищайте свою страну. Выполняйте долг перед родиной. Да здравствует наше социалистическое Отечество. Ура!

— Ура! — выкрикнула рота не слишком дружно, не приучились еще.

Березовский подозвал командиров взводов, отдал приказ о порядке движения, скорости, дистанции между машинами и взводами. Первая остановка — Захарово, на выезде из села.

Водители взобрались в кабины, зашумели моторы.

Рота двинулась на юго-запад — к городу Михайлову Рязанской области.