4. Полностью продуманные поступки
Саймон Коттер прилетел в Англию на собственном самолете осенью 1999 года. Впереди летела закрепившаяся за ним слава финансового авантюриста. Не было в Англии честолюбивого молодого человека, который не желал бы привлечь к себе внимание этого замечательного буканьера. Никто не правил интернетовским коммерческим бумом с подобным размахом, отыскивая молодых, энергичных и честолюбивых мечтателей, чьи рискованные затеи выходили на технологические биржи по таким начальным ценам, что даже у много чего повидавших маклеров глаза лезли на лоб. Некоторые поговаривали, будто раздувшийся, радужный мыльный пузырь электронной коммерции того и гляди лопнет, и все же не было пока в этой сфере деятельности человека, набиравшего высоту быстрее, чем Саймон Коттер, владелец компании «КоттерДотКом». Мрачные пессимисты твердили, что пузырь этот возносится вверх лишь потому, что надут он горячим воздухом очковтирательства, что мир уже подташнивает от высотной болезни. Оптимисты же уверяли, что движение его поддерживается пламенным горением истинного духа новаторства и предприимчивости, каковые и переживут любых скептиков.
Коттеру не было еще сорока, но, если верить слухам, на каждый год его жизни приходилось по двадцать пять миллионов. В Интернете существовал сайт, отслеживавший его состояние, оценивая таковое в соответствии с колебаниями рынка, – и в один из октябрьских дней этот сайт показал, что Коттер заработал четыре миллиона фунтов стерлингов всего за восемь часов продаж. То был Человек Тысячелетия, и, к восторгу британской прессы, он намеревался поселиться в Англии, стране – по уверениям некоторых, – бывшей его родиной.
Коттер был холост и, как говорили, излучал магнетическое обаяние, заставлявшее задыхаться и стонать от обожания и мужчин, и женщин. Циники заявляли, что при таком капитале и такой власти даже голожаберный моллюск и тот показался бы полным шарма и сексуальной притягательности. Да ничего подобного, отвечали им, – посмотрите хотя бы на Билла Гейтса. Не всякое золото блестит.
А то обстоятельство, что никто не знал, откуда взялся Саймон Коттер и почему он с такой неприличной быстротой забрался на самый верх, лишь добавляло ему загадочности, и добавляло изрядно. Вроде бы еще минуту назад никакого Коттера в мире не было, а минуту спустя он превзошел величием самого Гарри Поттера. На эту тему даже сочинялись стихи, благо удачное созвучие двух имен облегчало поиски рифмы.
По слухам, этот человек свободно говорил на девяти языках и был непобедимым игроком в нарды. Французы считали его французом, однако права на него предъявляли также немцы, австрийцы и итальянцы. Швейцарцы же просто указывали на его головной офис, расположенный в предместье Женевы, – не более чем в пяти километрах от места, в котором придумали Мировую Паутину, – и заявляли, что швейцарского в Коттере не меньше, чем в йодле. Кое-кто, многозначительно постукивая себя пальцем по носу, бурчал нечто мрачное о русской мафии, колумбийских картелях и иных темных и опасных учреждениях. Женева, может быть, и породила на свет Мировую Паутину, соглашались они, но это также и место, в котором отмываются грязные деньги, поступающие со всех концов света. Где деньги, там и грязь, говорили они. Добром это не кончится. Самое яркое солнце – закатное.
Люди же умудренные помалкивали, считая ниже своего достоинства обращать внимание на всякое там тявканье из подворотни. Разговоры приводят лишь к росту цен, равно как и к их падению. Разговаривать может любой дурак. Пересуды да сплетни дешевы и дешеветь продолжают. Что такое вся эта телефонная революция с ее факсами, пейджерами, сотовыми, электронной почтой, корпоративными сетями связи и видеоконференциями в реальном времени, как не более дешевый и быстрый способ балабонить, трепаться и вообще молоть разную чушь? Если же в ней присутствует нечто большее, пусть пока поживет. Дайте нам время все обдумать, говорили они. Мы, люди, спокойно ждущие на платформе, может, и приедем на место позже тех, кто на бегу запрыгивает в уходящий поезд, зато у нас больше шансов занять хорошее сиденье и ехать с удобствами. Куда нам надо, мы все равно попадем, но при этом в целости и сохранности. Хотите скакать в колеснице победителя – ради бога, но только помните, что она-то и терпит крушение на первом же опасном повороте..
Коттер тоже предпочитал помалкивать. Его представители могли с шумом и помпой расписывать очередного отысканного «КДК» молодого умника авантюрной складки, да и сам он мог время от времени появляться на каком-нибудь завтраке в честь нового предприятия, посвятившего себя делу электронной коммерции, однако персональных интервью этот Робеспьер Цифровой революции не давал и никаких теорий, которые мир мог бы переварить или разодрать в клочья, не выдвигал. Одни только его черные волосы, борода и темные очки, которых он никогда не снимал, и позволяли журналистам изощряться в выдумывании прозвищ. Его называли Кибер-Спасителем и Иисусом Дерзающих.
Когда он, что было для него совершенно нехарактерно, вдруг сообщил журналисту из лондонского финансового журнала о скором своем возвращении домой, Англия испустила вздох удовлетворения и гордости. Ему немедля предложили билеты на встречу нового тысячелетия в соборе Св. Павла, членство в четырех клубах, открытые счета у дюжины портных и возможность дать на четвертом канале интервью Крису Эвансу. От последнего предложения он отказался.
«В сущности, я человек совершенно неинтересный, – написал он по электронной почте продюсеру канала. – Пригласите кого-нибудь другого. Поверьте, со мной вас только скука возьмет».
Никто ему, разумеется, не поверил, и толпа журналистов, ожидавшая Коттера в Хитроу, сделала бы честь любой поп-звезде.
Среди англичан, смотревших репортажи о его появлении, слушавших комментарии прессы и вникавших в аналитические разборы, которыми средства массовой информации пробавлялись в течение нескольких следующих недель, было немало таких, кто немедля принялся сочинять письма к нему, содержавшие идеи насчет новых, способных завоевать мир интернетовских сайтов или просто просьбы о деньгах, работе либо благотворительных пожертвованиях.
Однако особый интерес представляет для нас то, как отреагировали на его приезд три совершенно разных человека.
Эшли Барсон-Гарленду, члену парламента и королевскому адвокату, только что достался выигрыш в удивительной лотерее палаты общин, позволяющей «заднескамеечникам» попытаться протолкнуть свой собственный законопроект. Барсон-Гарленду очень хотелось внести на рассмотрение парламента билль, который доказал бы заботу его партии о британской семье. Он знал, что на следующих выборах, когда бы те ни случились, каждая партия постарается представить себя истинной защитницей Семейных Ценностей. И считал, что, поскольку его партия выборы эти почти наверняка проиграет, ему будет очень и очень полезно приобрести репутацию виднейшего в рядах тори выразителя интересов британской семьи. Когда осядет поднятая падением его партии пыль и нынешний ее лидер уйдет – как то и следует – в отставку, тори понадобится кто-нибудь вроде Эшли, чтобы привести их к победе в 2005 году – давно уже намеченному им как год, в котором он обоснуется на Даунинг-стрит.
Сочиненный Барсон-Гарлендом проект билля требовал утверждения еще более строгих законов, касающихся контроля над Интернетом. Всем британским интернет-провайдерам надлежало нести перед законом ответственность за любую неподобающую информацию, проходящую по их каналам связи. Барсон-Гарленд призывал возвести вокруг родного острова непроходимый барьер, способный защитить английскую семью от «прилива грязи», угрожающих) «поглотить» как тех, кто «юн и уязвим», так и иных «входящих в группу риска членов общества». (Всякого рода колебания по части использования штампов он давно уже преодолел. Штампы срабатывали. По какой-то удивительной причине они срабатывали, и только дурак мог считать себя выше их.) В соответствии с предложенным Эшли «Биллем о поставщиках интернет-услуг», следовало создать независимое агентство, которое получило бы право выборочно просматривать любую электронную почту, – примерно так же, как полиция имеет право пользоваться радаром на любом шоссе. Конечно, противники такого законопроекта могли считать себя поборниками гражданских свобод, однако Барсон-Гарленд сумеет показать, что в действительности эти люди суть не кто иные, как враги Семьи. Только те, у кого имеются сомнительного характера планы, только те, у кого есть что скрывать, могут возражать против очищения киберпространства. Рядовые, достойные, законопослушные граждане лишь приветствовали бы подобную инициативу.
Эшли вовсе не ожидал, что его билль пройдет через парламент и обратится в закон. Личные законопроекты почти неизменно проваливаются, однако билль позволял ему водрузить собственный (патриотический) флаг на семейной территории и «поддержать общее дело». Правительство лейбористов уже пыталось доказать свою заботу о семье, разглагольствуя о семейных налоговых льготах, о скидках с подоходного налога, пропорциональных числу детей, и прочих механизмах, нагонявших зевоту даже на тех, кто от них непосредственно выигрывал. Его же билль позволял застолбить прибыльный участок и заставить новых лейбористов повертеться. Если они выступят против Эшли, он наживет на такой глупости порядочный политический капитал. Популярные у среднего класса бульварные газетенки уже были на его стороне. «Великий национальный барьер» Эшли Барсон-Гарленда апеллировал к «внутреннему чутью» (как эти газеты предпочитали называть фанатизм и предрассудки) «подавляющего большинства» тех, кого тревожили и «лживые увертки» людей, по которым давно уже плачут психушки, и «воинствующий» еврофеодализм. Чем, в конце-то концов, является Интернет, как не черным ходом, через который к нам лезет культурная иммиграция самого гнусного толка? Дети (дети, великий Боже!) отданы на милость проповедников гомосексуализма, антикапиталистически настроенных бунтарей, торговцев наркотиками и извращенцев. К счастью, всему этому противостоит такой человек, как Эшли Барсон-Гарленд! Его «Билль о поставщиках интернет-услуг», что ни говори, «нажимает на правильные кнопки» и «посылает правильные сигналы».
В тот вечер герой рядовых, достойных, законопослушных граждан смотрел специальный выпуск «Би-би-си», посвященный «Феномену электронной коммерции», – смотрел главным образом для того, чтобы выяснить, что из сказанного им в интервью продюсеры программы подрезали, исказили, а то и вовсе выкинули. Когда начался сопровождавшийся обычными журналистскими гиперболами показ материала о Саймоне Коттере, он презрительно усмехнулся, однако известие о том, что Коттер навсегда возвращается на родину, заставило его навострить уши. Эшли откинул крышку лэптопа, ввел пароль и начал записывать в своем дневнике:
Подобно Уинстону Черчиллю, я обнаружил, что порою достаточно лишь прочитать либо услышать слова «патриотизм», «Англия» или «родина», как на глаза мои наворачиваются слезы. Полагаю, это явление можно обозначить как «старческий маразм». Что-то рановато он у меня наступил. Каков поворот – когда я был подростком, мой член начинал дергаться и протекать, стоило мне только увидеть такие слова, как «юноша» или «мальчик». В зрелые годы «семья», «очаг» и «страна» стали словами, от которых подрагивают и протекают мои глаза, увидевшие их на печатной странице. Различные симптомы одной и той же болезни, несомненно…
Этот Саймон Коттер меня заинтересовал. Он не лезет ко всем со своими взглядами. Он разбогател благодаря предприимчивости и, значит, по необходимости должен быть прирожденным тори – при всей его хипповатой внешности. Теперь, когда звезда Новых Лейбористов закатывается, его необходимо заманить в свои сети и затем приручить. Весьма вероятно, что он инстинктивно сочтет мой билль угрозой для себя. Однако если я попрошу о встрече с ним… скажу, что ценю его вклад, что стремлюсь проконсультироваться со всеми заинтересованными сторонами, учесть все точки зрения, выслушать все мнения, объединить людей, а не разобщить их и т. д. и т. д., – возможно, мне удастся подольститься к нему и склонить к того или иного рода сотрудничеству. Недурной был бы улов…
Эшли захлопнул крышку компьютера и снова взглянул на экран телевизора. Там обсуждался его законопроект. Какой-то одетый в тенниску жидковолосый молокосос-миллионер обвинял Барсон-Гарленда в попытках создать стерилизованную внутреннюю сеть связи, которая отрежет Британию от остального мира.
– Киберпространство подобно огромному городу, – талдычил золотушный олух, выговаривая гласные так, что Эшли корежило. Этот нытик еще и интонацию повышал в конце каждого предложения, как будто все они были вопросительными. – Наряду с торговыми центрами, галереями, музеями и библиотеками в нем имеются также трущобы и кварталы красных фонарей. Разумеется. Они имеются в Амстердаме, Нью-Йорке, Париже, Берлине и Лондоне. Чего не скажешь об Эр-Рияде, Саудовской Аравии или Монтгомери, штат Алабама. Где бы мы предпочли жить – в Лондоне или в Эр-Рияде? В Амстердаме или в Алабаме? Повсюду, где существует свобода, вы найдете также секс, наркотики и рок-н-ролл. Интернет ничем в этом смысле не отличается.
Эшли насмешливо фыркнул.
– И повсюду, где существуют секс, наркотики и рок-н-ролл, – произнес он, – вы найдете обезлюдевшие населенные пункту распавшиеся семьи и нравственные пустоши, изгаженные зарапортовавшимися ничтожествами вроде тебя.
Фраза понравилась Эшли, и он добавил ее к сегодняшней записи в дневнике.
Руфус Кейд вошел в свою квартиру и плюхнулся на диван.
– Староват я для этого становлюсь, – тяжело вздохнув, сообщил он себе самому.
На автоответчике мигала лампочка, но Руфус решил с ним не связываться. Не иначе как Джу, Джейн или Джули опять понадобились деньги. Неужели нельзя было жениться на бабе, чье имя не начинается с «Дж»? Хоть раз в жизни. Хотя бы на пробу. На той же Люси из его офиса – хорошая была девушка. Хорошая девушка, обалденный передок и все такое. Или на Зои. Или на Дон. Они вот не лезли к нему с судебными распоряжениями и письмами адвокатов. Они называли его «Руфи» и поддразнивали насчет его живота. В следующей жизни он, прежде чем заговорить с какой-нибудь «Дж», отбежит от нее на целую милю. Ноющие сучки, все до единой. За школу плати, за медицинскую страховку плати, за отдых плати. И каждому ребенку, гневно думал Руфус, вытряхивая последние остатки марафета на покрытый стеклом кофейный столик, каждому сопливому ребенку совершенно необходимо лечить долбаные зубы. Какой-то ублюдок из Сохо решил, что зубные скобки это хрен его знает как круто, – и тут же во всей стране не осталось подростка без дорогих разноцветных проволочек, намотанных на его замудоханные клыки. Яйца бы им всем поотрывать.
Руфус взял газету. С первой ее страницы щерился прыщавый, едва достигший половой зрелости, новоиспеченный электронный миллионер.
– Пидоры, – пробормотал Руфус. – Как они, на хер, это делают?
Ровно неделю назад Руфус направил Майкла Джексона, Мадонну, Мэрилин Монро и принца Уэльского в Центр проектирования бизнеса, на завтрак новой электронной компании. Невесть по каким причинам устроитель завтрака – «КоттерДотКом», мать ее, кто же еще? – попросил присутствовать и Руфуса, что его и рассердило, и озадачило. Он мог найти себе занятие и получше, чем смотреть, как Мадонна расплескивает вино и как пьяные журналисты дергают Майкла Джексона за вихры. На хрена он им там понадобился? Но с ними же не поспоришь. Кто платит, тот и заказывает музыку, а «КДК» платила больше всех. Люди в массе своей считали, что его агентство уже устарело (слишком отдает восьмидесятыми, душка, этакая vieux chapeau ), а это придавало благоволению новичков вроде «КДК» особую ценность. Да если в они попросили, Руфус скакал бы голышом сквозь горящие обручи. Он стоял, походя на разжиревший лимон, и наблюдал, как его модели снуют по комнате, разнося бутерброды и выпивку. Пришлось отсидеть скучную, разозлившую его презентацию, после чего он напился. Конечно, если подумать, утро не пропало совсем уж впустую. Скоро, напомнил он себе, взглянув на часы, должен прийти Джон.
Просто судьба какая-то. Только нюхнешь от души, выходишь из нужника, и тут этот толстый старикан стоит у зеркала, причесывается.
«Если хочешь, у меня есть еще немного».
«Немного чего?» Вряд ли, конечно, он полицейский, но осторожность не помешает.
«Нет, если тебе это неинтересно, так и ладно. Очень чистый, очень дешевый. Попробуй».
И этот малый протягивает мне пакетик, вот так, запросто. Невероятно. И чтоб я сдох, зелье оказалось клевое. Обалдеть! У меня чуть крышу, на хер, не снесло.
«Сколько?» – спрашиваю я, снова выходя из кабинки, – глаза мокрые, сердце шарашит, что твой паровоз.
«Пятьдесят за грамм».
Пятьдесят. Это чего же такое? Уже пятнадцать лет назад по шестидесяти шло. Пятьдесят. Тут что-то нечисто.
«Ладно, друг, брось. В чем подвох-то?» «Да мне просто нужно, чтобы ты сразу унцию взял. Хочу сбыть эту хреновину с рук».
«Слушай, у меня при себе наличных кот наплакал».
«Карточка есть?»
«Шутишь?» Я на секунду решил, что он про кредитку спрашивает. «А, понял». Даю ему визитную карточку.
«„Лица“? Это что же такое?»
«Агентство фотомоделей, они тут прислуживают. Моя компания». «Двойники?»
«В нашем деле мы их называем дублерами».
«А, ну да, понял. Значит, двойники. А я-то думал, это настоящий принц Чарльз. Я Джон. Созвонимся».
И ушел, оставив мне пакетик с двумя граммами, который он даже обратно не попросил. Должен сказать, остаток дня я толком не помню. А назавтра – целая унция всего за пятьсот пятьдесят фунтов. Не надолго ее хватило – двадцать восемь грамм на пять дней. Тридцать, если считать первое бесплатное угощение. Ты, Руфус, жжешь свечу с обоих концов плюс еще посередине.
Послышалось треньканье дверного звонка, и Руфус, поднявшись с дивана, подошел к домофону.
– Джон.
– А, привет. Поднимайся.
Ко времени, когда Джон одолел лестницу, лицо его залил пот, и пыхтел он, будто дырявый аккордеон.
– Господи, – прохрипел он. – Ты что, о лифтах не слышал?
– Ну, извини, друг.
Квартира находилась на третьем этаже, но даже Руфус – рыхлый, нездоровый, страдающий от лишнего веса – обычно добирался до нее без того, чтобы начать отдуваться, как подыхающий морж.
– Водочки примешь?
– Не, я за рулем.
Руфус налил себе, краем глаза посматривая, как Джон достает из кармана мешочек и опускает его на кофейный столик.
– Сам-то не двинешь?
– Да нет, друг, пойду.
Надо же, как повезло! Сколько раз тот или иной барыга норовил составить ему компанию. Или еще того хуже – не желал вылезать из дому, и приходилось переться к нему. Эту часть жизни наркомана Руфус ненавидел больше всего. Вынужденные, притворно дружеские отношения. Если тебе понадобилась свиная отбивная, достаточно просто зайти в лавку мясника, говорил он себе. Покупаешь кусок мяса и уходишь, унося его в сумке. И никакого трепа, никакого дерьма. Никаких «твое здоровье, друг». А с другой стороны, приходишь к дилеру за беляш-кой, и он целый час усыпляет тебя разговорами о музыке, спорте, политике, генетически модифицированной пшенице и злодеяниях Всемирного банка. Вот и выписываешь эти приятельские па, чтобы сукин сын не подумал, будто ты относишься к нему, как к прислуге, или ставишь его ниже себя. Притворяешься, будто все это дело имеет какое-то отношение к дружбе, к классному богемному братству. Какое облегчение, что Джону этот бред ни к чему! И все же, думал Руфус, неплохо было бы хоть разок увидеть, как он закумарит. Просто увидеть, и все. Барыги, которые сами не принимают, действовали Руфусу на нервы и почему-то вызывали чувство вины.
– Можно тебя спросить кое о чем? – произнес уже от двери Джон. Он, похоже, немного нервничал.
– Конечно. Валяй.
– Ты не хотел бы войти со мной в долю, по-крупному?
– По-крупному?
– Понимаешь, тут дело в моем брате. Он перекинулся пару недель назад, сердечный приступ…
– О черт. Мне очень жаль.
«Скоро и ты отправишься следом, – добавил он про себя. – Если не гены, то от жира лопнешь».
– Да ладно, чего там. Коли на то пошло, мудак он был, каких мало. Я его видеть не мог. Но только у него родни никакой, кроме меня, не было, так что мне досталось в наследство пять кило этого чертова зелья, и я не знаю, как от него избавиться. Нашел в буфете, когда прибирался в его квартире.
– Джон, я бы с удовольствием. Поверь мне, с удовольствием, зелье отличное, но в дело я не войду. Я просто не знаю, с чего начать.
– Да нет, я к тому, что до меня дошли разговоры насчет одних парней из Сток-Ньюинтона, которые крутятся на этом рынке. Турки. Вот я и подумал, может, ты съездишь к ним со мной, поможешь толкнуть товар. Я бы тебе сорок процентов отвалил.
– Если ты уже знаешь этих людей, зачем тебе я?
– Я не хочу, чтобы меня облапошили. Ты бизнесмен, у тебя выговор, как у выпускника частной школы, и все такое, в тебе чувствуется класс. Тебя они надуть не решатся. А я что? Смотришь, они просто заберут товар да и пристукнут меня в темном углу, понимаешь?
– Сорок процентов?
– Ну да. По-моему, честно.
Руфус быстро прикинул в уме. В килограмме тысяча грамм. Пятьдесят тысяч фунтов. Пятью пять – двадцать пять, получается четверть миллиона. Сорок процентов от четверти миллиона это… сто тысяч. Сто кусков. Сто кусков.
– Идет, – сказал он. – Что они за люди?
– Да уж не бойскауты, конечно. Торговцы наркотиками, сам понимаешь. Но я так считаю, бизнес есть бизнес. Как насчет четверга, вечером? Я бы им звякнул, договорился. Могу заехать за тобой, и мы отправимся к ним вместе.
Они пожали друг другу руки, и Джон медленно заковылял по лестнице вниз, а Руфус опустился на диван и сделал медленный, глубокий вдох. Сто кусков. Сто долбанных кусков.
Имея сто кусков, он сможет создать в Сети международное агентство. Двойники, поющие телеграммы, обслуживание приемов. Можно будет через Сеть нанимать людей по всему свету. Они оплачивают регистрационный сбор, он дает им работу. Со ста кусками ничего не стоит позволить себе роскошную рекламу, подобрать иллюстративный материал, разработать модель сайта, финансовый план. Он поручит все это «КоттерДотКом», пускай повертятся. Не исключено, удастся даже свести знакомство с самим великим Мессией.
Руфус окунул в мешочек кредитную карточку и зачерпнул самый здоровенный дозняк, какой он когда-либо видел.
Завтрак в доме Фендеманов всегда был делом непростым, вопреки тому; чего можно было бы ожидать, учитывая возраст и пол его участников. Гордон не ел ничего, но зато каждый день пробовал новый сорт чая или кофе, Порция налегала на бекон, колбасу и яйца, а Альберт, в тех редких случаях, когда он вообще завтракал, съедал от силы ломтик тоста.
На все это имелись причины. Альберт по утрам особым аппетитом не отличался. К тому же все, что заставляло его покидать свою комнату и отрываться от компьютеров, представлялось Альберту пустой тратой времени. Как-то он пролил кофе на модем, потом содержимое большого стакана с апельсиновым соком загубило принтер. Порция же отыскала новую высоко-протеиновую диету. Диета подразумевала столь малое потребление углеводов, что Порция, не обращая внимания на любовное поддразнивание мужа и сына, каждое утро проверяла с помощью палочек для диабетического тестирования свою мочу, дабы выяснить, какие количества кетонов выводятся из ее организма. Гордон пробовал разные сорта чая и кофе, потому что торговал ими. Кофе он обычно лишь прополаскивал рот, поскольку унаследовал от отца слабое сердце и врач не советовал ему употреблять кофеин. Кот же по имени Ява ел все, что дают, однако предпочитал сардины в томатном соусе, потому что был не без странностей.
Впрочем, именно в это утро Гордон, решив поэкспериментировать с какао, развел на кухне жуткую грязь. Тонкий, как пыль, порошок переносился с поверхности на поверхность, с кончиков пальцев на кончики пальцев, что в конце концов породило всеобщую панику.
– Где мой счетчик углеводов? – стенала Порция.
– Пап, эта зараза уже повсюду, – пожаловался Альберт, входя на кухню и показывая Гордону ладони. – Взгляни. Чем старательнее его стираешь, тем больше он во все въедается. У меня уже на клавишах какао, какао на экране и даже на носу какао.
– Неплохая строчка для песенки, – одобрительно отозвался Гордон. – Брось, малыш, это всего-навсего порошок. Попробуй этот мокко, совсем неплох.
– Девятнадцать граммов из ста! – ахнула Порция. – Глазам своим не верю.
– Нет, лапа, – сказал Гордон, склоняясь над ее плечом и капая кофе на страницы книги. – Эти цифры относятся к какао подслащенному. А в неподслащенном только три грамма, видишь?
– Все равно, – сварливо ответила Порция, убирая из-под капели книгу, – мог бы быть поосторожнее.
– Я сильно удивлюсь, если ты переварила хотя бы одну сотую миллиграмма. – Гордон повернулся к Альберту, старательно мывшему руки под краном. – Ну-с, дитя мое, сколько было вчера посещений?
– Новый рекорд. Триста двадцать восемь. Из семи стран. Недурно, а?
– Недурно, – согласился Гордон.
– Если хотя бы половина из них, даже четверть оставят заказы, представляешь, что это будет?
– Дела идут, Альби.
– Я то и дело получаю письма с вопросами, производим ли мы прямые продажи. И каждый раз, отвечая «нет», чувствую, что теряю деньги.
– Продавать что-либо непосредственно отдельным людям – это тихий ужас, – сказал Гордон. – В нашем распоряжении все супермаркеты, вот пусть они этим и занимаются.
– Да, но, пап, ты бы видел, куда они запихивают наш товар. На самые нижние полки. И никаких специальных предложений, целевой рекламы, продажи с нагрузкой, ничего.
Порция вышла в прихожую, за газетами и почтой. Она слышала эти препирательства уже сотни раз, с того самого дня, как Гордон поручил Альберту разработать сайт компании. И, будучи преданной женой и матерью, считала, что правы оба. Возможно, бизнес должен включать в себя и электронную коммерцию, на чем настаивал Альберт. Но возможно, прав и Гордон, возражавший против хлопот и затрат, которых потребует гарантированная доставка заказанного через Сеть товара, и против дополнительных накладных расходов, связанных с рекламой, отгрузкой и наймом персонала, которому придется заниматься всем этим.
Компанию «Кафе Этичность», пять лет назад основанную Гордоном на деньги, унаследованные от матери Порции, Хиллари, ожидал огромный успех. Гордон стал героем студентов, воинствующих радетелей за экологию, антиглобалистов и тех, что сами себя назначили защитниками третьего мира. Этическая торговля была нынче на устах у всех, а отвага, проявленная Гордоном, когда он бросил хорошо оплачиваемую работу преуспевающего брокера товарной биржи и основал собственное дело, закупая продукт непосредственно у фермеров и кооперативов из беднейших, самым унизительным образом зависящих от товарного диктата стран, обратила его в одного из популярнейших бизнесменов Британии. Он появлялся на телеэкране – в передаче «Время вопросов», в «Ночных новостях», – и многие полагали, что, будь он британским и только британским подданным, давно бы уже ему стоять в очереди на рыцарское звание. Порция в его дела не вмешивалась, продолжая возделывать собственную, университетскую грядку. Альберт как-то предложил написать веб-страничку и для нее, но она мягко отказалась. Порции не верилось, что сайт, посвященный сиенской темпере, принесет хоть какую-то пользу ей и ее студентам.
– Порнография и письмо для тебя, – сказала она, вернувшись с почтой, сыну, – и, разумеется, счета для нас.
Порнографией Порция называла излюбленное чтение Альберта. Почти каждый день очередной посвященный компьютерам или Сети журнал плюхался на коврик перед дверью, и Альберт утаскивал его в спальню, из которой выходил несколько часов спустя с раскрасневшимися щеками и отсутствующим взглядом. Хоть бы эти журналы и впрямь были порнографическими, по временам с тоской думала Порция. Что такое секс, она по крайней мере понимала. Прилагаемые к журналам бесплатные компакт-диски заполнили дом. Порция, любившая мастерить что-нибудь (это позволяло ей не забывать, что она не просто сухарь-профессор, автор нескольких малоизвестных, дорогих книг), сооружала из них забавные инсталляции. Был, например, столик, верхушка которого состояла сплошь из компактов «Америка-он-лайн», утопленных в плексиглас. Были разбросанные по всему дому серебристые мобили и скульптурки. Письменный стол Порции украшало множество скрепленных стопкой дисков, исполнявших роль подставок для ручек. В кухне на диски ставились чашки и тарелки.
Стоявший у тостера Альберт распечатал единственное пришедшее ему сегодня письмо и ахнул:
– Ни хрена себе! – Он протянул было письмо Гордону, но передумал: – Нет, погоди. Не трогай, пока не вымоешь руки. Прочти лучше ты, мам.
Взяв письмо, Порция подошла к окну. Старческая дальнозоркость настигла ее слишком рано. Слишком много слайд-шоу, слишком много корпения над слишком многими документами в слишком многих темноватых тосканских библиотеках.
Письмо было отпечатано на фирменном бланке из дорогой бумаги.
«КоттерДотКом»
Дорогой мистер Фендеман!
Вы привлекли наше внимание как автор и администратор сайта компании «Кафе Этичность». Как Вы, возможно, знаете, наша компания уже приобрела единственную в своем роде репутацию – благодаря нашим выдающимся достижениям и новациям в непрерывно растущем мире электронной коммерции. Тем не менее мы постоянно ведем поиски одаренных, наделенных воображением и творческими способностями людей, которые могли бы присоединиться к нашим усилиям по формированию нового бизнеса на передовых рубежах цифровой революции. Мы уверены, что Вы можете оказаться как раз там человеком, который нам нужен.
Если бы Вы могли посетить наш лондонский офис и обсудить с нами возможность создать и затем возглавить новый Отдел этической торговли, мы были бы рады обговорить с Вами условия работы, которые включают в себя наиболее передовые в нашей сфере бизнеса схемы вознаграждения акциями компании, личного медицинского страхования, пенсионного обеспечения и добавочных выплат.
Мы будем очень признательны Вам, если Вы сохраните это предложение в тайне.
Искренне Ваш Саймон Коттер.
Гордон отобрал письмо у Порции.
– Это наверняка розыгрыш, – сказал он. – При всем уважении к тебе, Альби, кто-то водит тебя за нос.
– Посмотрим. – Альберт выхватил письмо из покрытой мыльной пеной руки отца и направился к телефону.
– Но, дорогой, – воскликнула Порция, – а как же Оксфорд?
Альберт был слишком поглощен набором номера, чтобы ответить.
Родители стояли, глядя, как он возбужденно разговаривает по телефону. В какой-то момент он выпрямился, и Порция увидела, что сын слегка покраснел.
– В три часа? – говорил он. – Абсолютно. Без проблем. В три часа. Буду у вас. Конечно. Абсолютно.
Он повесил трубку, лицо его выражало ошеломление и восторг. – Ну?
– Я разговаривал с ним! С самим!
– Но ведь не станешь же ты с ним встречаться?
– Ты в своем уме? – Альберт с изумлением уставился на мать. – Еще как стану! Ты же слышала. Сегодня в три. В его офисе.
– Ты хоть скажи ему, что в октябре собираешься в Оксфорд, хорошо? Объясни, что в ближайшие три года и думать не можешь о долгосрочной работе.
– Плевал я на Оксфорд! Я только что разговаривал с Саймоном Коттером, мама! С Саймоном Коттером!
– Да кто он такой? Мать Тереза и Альберт Швейцер в одной посуде? Самое главное – это твое образование.
– Вот и будет мне образование.
– Он хоть знает, сколько тебе лет?
– Мам, в «КДК» есть люди, все еще ожидающие, когда у них выпадут молочные зубы. Работающие на Коттера миллионеры с несформировавшимися мошонками и непрорезавшимися титьками.
– Что ж, готова признать, это звучит многообещающе.
– Ты понимаешь, о чем я. Я буду там далеко не самым молодым человеком.
– Гордон, скажи хоть ты ему.
Гордон снова взял в руки письмо. Порция почувствовала какую-то исходящую от мужа эманацию, и та ее встревожила. Раздражение? Ну не зависть же? И едва эта мысль мелькнула в ее голове, как она с ужасом поняла, что сомневаться тут не приходится. Именно зависть. Что-то в том, как язык мужа постукивал по зубам, как глаза его быстро бегали по письму, словно продолжая отыскивать доказательства, что это все-таки розыгрыш, сказало ей, и сказало твердо, что он завидует собственному сыну. Гордон был раздражен, обижен, сердит. Никто, кроме Порции, не смог бы заметить этого, но у нее увиденное вызвало самую настоящую тошноту.
– Ну что же, – произнес Гордон ровным тоном человека бывалого, умудренного и объективного. – Если ты намерен встретиться с ним, дай ему, черт возьми, понять, что не согласишься ни на что – ни на что, не переговорив предварительно с нами. А если речь зайдет о контракте, адвокаты нашей компании должны будут заглянуть в него еще до того, как ты даже подумаешь его подписать. Эти люди могут быть очень убедительными, внушающими огромное доверие и тем не менее…
– Конечно, пап, конечно. Господи Иисусе! – Альберт послал родителям улыбку, сунул в рот кусок тоста и вылетел из кухни.
Политиков Оливер Дельфт ненавидел. Большинство людей, признающихся в неприязни подобного рода, объясняют ее происхождение тем, что у них с души воротит от ханжества, двуличия и популистской вульгарности этого племени. Дельфт же ненавидел его по причинам совершенно противоположным. Его выводили из себя мучительная медлительность, проистекающая из соображений нравственного толка, и мания «подотчетности». Подотчетности в двух смыслах этого слова. Их крючкотворство, выражавшееся в помешательстве на аудитах, финансовой открытости и правилах Казначейства, сковывало его по рукам и ногам в степени не меньшей, чем постоянные нервные оглядки на Комитет палаты общин по этике, «нормы поведения» и журналистские расследования. Если что-то следует сделать, так делать это необходимо без сомнений и нерешительности. Топтание на месте, нравственные колебания почти всегда оказывались, на взгляд Оливера, поведением в наименьшей степени нравственным. Он предупреждал их относительно Косово, Чечни, Нигерии, Восточного Тимора, Зимбабве, Мьянмы – он мог бы назвать дюжину пораженных мелкими метастазами мест, которым решительная доброта хирургического вмешательства пошла бы только на пользу, а между тем в этих местах разрастались и набирали силу опухоли, и все по причине «нравственной международной политики» и «конструктивных договоренностей». Политиканы попросту не желали прислушиваться к нему и платить необходимую цену.
У тайного мира есть и собственная великая тайна – он способен приносить немалую прибыль. Эта простая и удивительная истина спасала департамент Дельфта от вмешательства разного рода министерств, – во всяком случае, от вмешательства большего, чем то, какое ему так и так приходилось сносить. Тайны приносят деньги, и в том, что касалось разного рода темных делишек, Британия (в особенности теперь, когда идеологические факторы делали мир еще более сложным и обращали интеллектуалов и фанатиков в мучеников и предателей) по части нераспределенной прибыли от всего остального мира не отставала. И до тех пор, пока соответствующие цифры должным образом учитывались в бухгалтерских книгах, можно было рассчитывать на то, что министерства позволят Дельфту пользоваться свободой, намного превосходящей ту, какой располагал со времен Второй мировой любой из его предшественников. И тем не менее Оливеру любое вмешательство представлялось чрезмерным. Печально, но факт – акционеры компании, приносящей большую прибыль, присматривают за каждым ее пенни с ретивостью куда большей, нежели свойственна тем, кто держит акции компании безубыточной, а то и теряющей незначительные средства. За годы работы Дельфт перекачал на личные счета деньги, которых вполне хватало, чтобы вести после ухода в отставку безбедное существование, но ведь известно, что лучшее – враг хорошего. Впрочем, в настоящее время безупречность Дельфта ни у кого сомнений не вызывала. Каждый пони для дочерей. Каждое колье для жены покупались на деньги, взятые из его скудного государственного жалованья и остатков некогда унаследованного им капитала. О том, что он обеспечил себе на будущее жизнь более чем состоятельную, никто и не догадывался. Он был прикрыт со всех сторон. Тем временем внешне жизнь Дельфта шла своим скучным, малоприятным путем. Сегодня, к примеру, был день разного рода совещаний и встреч.
Он отсидел с обычным своим показным терпением проводившееся раз в две недели заседание комитета ПРР. Подотдел распределения ресурсов представлял собой реализацию мудрой мысли, осенившей двадцатитрехлетнего вундеркинда из Казначейства, а потаенное презрение Оливера к модным механизмам отчетности, изобретаемым подобного рода причудливыми существами, не имело границ. Старомодная двойная бухгалтерия с ее заполняемыми гусиными перьями гроссбухами, поля которых испещрялись сбивающими с толку пометками, была куда надежнее, да и мухлевать в ней было намного труднее. ПРР же использовал новейшие «механизмы сбора данных» и «номинальную бухгалтерию», посредством которых моделировалось финансовое поведение департамента, и, что гораздо важнее, подотдел этот разработал собственную компьютерную эмблему, цветовое кодирование департаментов и экранную заставку, что немедля обратило его в любимца всех до единого министров и полностью закрыло для критики.
Вследствие минутной слабости Оливер согласился позавтракать с Эшли Барсон-Гарлендом, чтобы обсудить его несчастный законопроект. Они встретились в Мейфэре, в клубе «Маркз». Свидетельствующие о хорошем вкусе интерьеры клуба и тактичная компетентность персонала («Здравствуйте, сэр Оливер». Откуда, черт возьми, они знают его имя? Вот какие служащие ему бы не помешали) несколько улучшили настроение Дельфта, а вникнув в меню, он и вовсе приготовился приятно провести время, несмотря даже на соседство политикана.
Эшли появился в баре наверху с опозданием в две минуты и еще пять потратил на извинения, задуманные, с дрожью отвращения уяснил Оливер, как очаровательные и исполненные самоуничижения.
Чтобы успокоиться, Оливер напомнил себе, что он лет на шесть-семь старше этого лысого, несущего напыщенный вздор человека с двойным подбородком. У Оливера имелся тайный порок – тщеславие. Он был неравнодушен к мужской косметике и средствам для ухода за кожей – об этом знала только его жена, ни коллеги, ни подчиненные даже не догадывались. Физиономия же Эшли, отметил Оливер, несла на себе несмываемые следы самомнения, амбициозности и дешевого мыла – подобно тому, как лица великих давних дней Империи несли отпечатки джина и тропического солнца. Конечно, увлажнители, кремы от шелушения кожи и освежающие ночные маски способны до некоторой степени улучшить общее состояние кожи, но от двойного подбородка и стеклянистой тусклости глаз мало что помогает. Возможно, это предупреждения, которые посылает нам природа, думал Оливер.
– Я вижу, меню вам уже показали, – сказал Барсон-Гарленд, когда ему наконец удалось выпутаться из заунывного рассказа о том, как он добирался в такси от Вестминстера до Чарльз-стрит. – А как насчет вин? Предадимся бургундскому? Здесь есть отменное «Кортон-Шарлемань» – это для начала, – кроме того, я стороной узнал, что недавно у них появилось «Ля Таш», пропустить которое, безусловно, было бы безумием.
Оливер прекрасно знал, что единственный наличествующий в карте вин «Ля Таш» стоит больше четырехсот фунтов за бутылку. И подозревал, что Барсон-Гарленд знал, что он это знает. «Так, – подумал он. – Значит, пытаешься произвести на меня впечатление? Обработать? Это ты-то, в твоем галстуке выпускника Харроу и запонках с эмблемой „Крайст-Черч“ ? Господи Иисусе, кем нужно быть, чтобы носить запонки колледжа, который ты закончил?»
Они спустились из бара в обеденный зал. Барсон-Гарленд заказал фаршированные белужьей икрой яйца в мешочек, каковые он с отталкивающим изяществом и поглощал во время разговора.
– Прежде всего, позвольте заверить вас, что я пришел сюда не для того, чтобы завербовать вас в сторонники моего билля, – говорил он. – Это было бы предосудительно. Совершенно предосудительно. Однако, как вам, возможно, известно, и в палате, и вне ее все еще сохраняется определенное непонимание значения моего предложения. Есть люди, сомневающиеся в его технической, юридической и практической осуществимости. Последняя, как вы знаете, зависит от создания нового правительственного органа, отчасти схожего с американским Агентством национальной безопасности. Наша Джи-Си-Эйч-Кю тут не годится. Уверен, в этом вы со мной согласитесь.
Оливер произвел головой движение, которое можно было истолковать и как кивок.
– Вот именно. Агентство, которое я предлагаю создать, обладало бы значительной, возможно даже повергающей в трепет властью. У нас уже имеются спутники, способные сканировать поверхность Земли, я же предлагаю использовать электронные средства, которые будут вести сканирование, так сказать, под ее поверхностью. У нас есть макрокосм, так давайте же обзаведемся и микрокосмом. Существуют, однако, люди, опасающиеся, что я намерен обратить, как всего лишь этим утром выразилась «Гардиан», гражданские свободы в ничто.
Оливер снова произвел ни к чему не обязывающее движение головой. В сознании его постепенно складывалась тошнотворная картинка: Барсон-Гарленд вклеивает в альбом отзывы прессы на его счет и отсылает альбом маменьке.
– На мой взгляд, – продолжал Эшли, деликатно промокая салфеткой уголки рта, – мне необходимо доверенное лицо, человек безупречной чистоты, обладающий признанным опытом в сфере разведки и готовый взвалить на свои плечи ответственность за создание такого агентства, причем начиная с нуля. Если в соответствующих организациях станет известно, что человек, обладающий репутацией сэра Оливера Дельфта, готов взяться за эту работу… – Барсон-Гарленд чопорно отхлебнул вино, предоставив концовке фразы повиснуть в воздухе.
– Мне не довелось слышать ничего, – сказал Оливер, – что позволяло бы верить, будто ваш билль ожидает успех.
– Естественно. Билль непременно провалится. Это аксиома. Прочитали и забыли. Но вопрос уже будет поднят, понимаете? Вот в чем все дело. И будет вслух сказано, что правительство обладает достаточной властью, чтобы его разрешить. Дух, так сказать, выпорхнет из бутылки. А разного рода утомительные мелочи вроде открытого обсуждения так или иначе приходится принимать, э-э, по капле в день.
– Мне неприятно напоминать вам об этом, БГ, но вы не состоите в правительстве. Вы состоите в оппозиции.
– Ну, что до этого, – Эшли взмахнул рукой, – в политике неделя может быть долгим сроком, десятилетия же пролетают на одном дыхании. Благословенная Маргарет уже воспринимается как давний сон, разве нет? Точно так же не успеем мы и глазом моргнуть, как Его Тонность исчезнет в пустоте истории. Уверен, вы согласитесь со мной, что наличие более долгой стратегической перспективы в интересах вашей службы. Считайте это ставкой на будущее. Не сомневаюсь, вам уже приходилось культивировать неприятно амбициозных политиканов вроде меня. Видите? Мне, по крайней мере, присуща трезвая самооценка.
– Если даже я сообщу моим хозяевам, что одобряю предложенную вами идею, вам-то какая будет от этого польза?
– От этого будет польза стране, – ответил Эшли. – Сказанное мной может показаться сентиментальным, но я, представьте себе, верю, что именно так оно и будет. А кроме того, укрепятся и мои позиции в этой сфере. Пребывание в оппозиции предоставляет несколько возможностей не просто говорить, но и делать что-то. Популярность моего билля у некоторых журналистов и у большинства публики – это одно, но я должен еще доказать своей партии, что способен пройти по темным и скользким коридорам, населенным людьми, подобными вам, и не остаться в дураках. Вы следите за моей мыслью?
– Угу, – отозвался Оливер. – Стараюсь.
Барсон-Гарленд напоминал ему ядовитых жаб, в головах которых сокрыты, как уверяют, драгоценные камни. Существа, конечно, уродливые и опасные, и тем не менее при верном с ними обхождении сулящие большие богатства.
– Взаимная выгода не содержит в себе ничего неэтичного, – произнес, словно читая его мысли, Эшли. – Я бы сказал, как раз наоборот.
– Вы помните нашу первую встречу? – спросил Оливер.
Вопрос, похоже, застал Эшли врасплох.
– Постойте, постойте, дайте подумать. – Он повертел в пальцах бокал с вином, щуря свинячьи глазки. – Я горжусь своей памятью. Скорее всего, мы познакомились на рождественском приеме, который «Телеграф» устроила в клубе «Брукс». Декабрь девяносто девятого.
– О нет, – покачал головой Оливер. – Мы встретились гораздо раньше. Вы тогда еще учились в школе.
В сознании Эшли возникло сразу несколько жутких картин – укромные любовные свидания в общественных уборных Манчестера.
– Вот как? – с мертвенной улыбкой выдавил он. – Не уверен, что полностью вас понимаю. Где и когда это могло произойти?
Залившая лицо Эшли темная краснота и страх, прыгающий в его глазах, не ускользнули от внимания Оливера.
– На Кэтрин-стрит, – сказал он, внимательно вглядываясь в собеседника. – Вы работали у Чарльза Маддстоуна. Личный секретарь, помощник, что-то вроде этого.
– Господи Боже. Как же вы все это помните?
Выражение ужаса сменилось на лице Эшли мгновенным облегчением, и Оливер в который раз пожалел, что не обладает властью Дж. Эдгара Гувера, позволявшей тому поглубже заглядывать в жизни его хозяев-политиков. Похоже, в отрочестве Барсон-Гарленда кроется некая темная тайна. Может быть, думал Оливер, он стыдится своего происхождения. Этот аффектированный тон патриция и стоящая сто пятьдесят фунтов галстучная булавка с Савил-роу слишком хороши, чтобы быть настоящими. Разумеется, при наличии свободной, никем не ограничиваемой прессы ресурсы разведки не так уж и нужны. Чем дальше будет продвигаться в своей карьере Барсон-Гарленд, тем больше сведений о нем нароют журналисты.
– Вот беда, никак не могу припомнить ту нашу встречу, – продолжал Эшли. – Конечно, сэр Чарльз обладал обширными политическими связями, а я был молод, неопытен… Постойте! – Эшли, в голове которого забрезжила истина, вытаращился на Оливера. – Вспомнил! Вы Смит! Боже мой! Смит, так вы себя назвали. Смит! При всей моей молодости, я даже тогда и на миг не поверил, что это ваше настоящее имя. Я прав, не так ли? Вы были Смитом.
Оливер наклонил голову:
– Безусловно.
– Подумать только. Как странно. И какая грустная была история. Пожалуй, я не вспоминал о ней в последние – сколько? пятнадцать лет? Возможно, и больше. Существует ли что-нибудь… – он понизил голос, – что-нибудь, известное вам о l'affaire Maddstone , но не ставшее достоянием публики? Оливер пожал плечами:
– Я сказал бы, что в один прекрасный день драга начнет углублять русло реки и у нас появится череп.
Эшли понимающе покивал:
– Бедный старина Нед.
Перед ними уже поставили основные блюда, подошел, чтобы предложить Эшли пригубить «Ля Таш», sommelier .
– Похоже, юриспруденция дело прибыльное, – сухо заметил Оливер. – Сидящий перед вами бедный государственный служащий хотел бы поблагодарить вас за столь головокружительное знакомство с жизнью высшего света.
Эшли улыбнулся.
– Тсс, – прошептал он. – В том, что касается трат, я всего лишь скромный любитель. Мой виноторговец проболтался на прошлой неделе, что Саймон Коттер недавно предоставил ему карт-бланш на создание лучшего винного погреба в Европе. И он уже потратил больше миллиона.
– Господи помилуй, – пробормотал Оливер.
– Но это еще не самое поразительное. Этого человека ни разу не видели пьющим что-либо, кроме молока.
– Молока?
– Молока, – подтвердил Эшли. – Вообще-то, завтра утром мне предстоит аудиенция. Если он предложит молоко мне, я, боюсь, завизжу и забьюсь в судорогах.
– Ему нужен юрист?
– Нет-нет. Я навел о нем справки. Политические взгляды его никому не известны. Собственно, – продолжил, состроив значительную мину, Эшли, – вся его жизнь окутана тайной.
– Тут я вам помочь ничем не могу, – сказал Оливер, прочитав во взгляде Эшли мольбу хоть о какой-нибудь информации. – У нас в его деле наличествует только дата рождения.
– А, так вы им тоже занимались?
– Естественно. И знаем о нем столько же, сколько вы. Но разумеется, если нам что-нибудь подвернется…
Оливер решил внушить Эшли уверенность, будто служба разведки в его распоряжении. В конце концов, не исключено, что консерваторам хватит ума когда-нибудь избрать его своим лидером. Им придется, конечно, потратиться на консультанта по созданию имиджа. Не говоря уж о дерматологе. Однако разве Барсон-Гарленд не разведен? Это негоже. Защитник семейных ценностей обязан состоять в счастливом браке. Нет, они всего лишь разъехались, вспомнил Оливер, и так тихо-мирно, что даже пресса в это не полезла. Графская дочь, если память ему не изменяет. Штрих не из самых популистских, не из тех, что позарез нужны нынче партии консерваторов. С другой стороны, и снобизм избирателей Великобритании тоже недооценивать не стоит. Предпочли же они оксфордские манеры Тони Блэра натужной дурости йоркширского «человека из народа», которая так и перла из Хейга. Что до бедняги Джона Мейджера…
Нет, волна истории заносила на Даунинг-стрит мусор почище Барсон-Гарленда и, несомненно, не раз еще занесет. Если Эшли удастся убедить Саймона Коттера отстегнуть несколько миллионов и бросить их в денежный сундук тори, остановить его уже не удастся.
Оливер улыбнулся самой чарующей и доверительной из своих улыбок:
– Великолепный завтрак, Эшли. Лучшего я не упомню. Нам следовало бы встречаться вот так почаще.
– Возможно… Что у нас сегодня? – Эшли глянул на часы. – Четверг. Как насчет того, чтобы встречаться здесь в первый четверг каждого месяца? Пережевывать сплетни, прокладывать собственный путь по карте вин?
– Замечательная идея.
– Вы позволите мне выдвинуть вашу кандидатуру в члены клуба?
Оливер поднял перед собой обе ладони.
– Не мой уровень, – сказал он. – Совершенно не мой.
И они распрощались – и каждого согревало не только хорошее вино, но и удовлетворение достигнутым.
В камере Джима и Микки Дрейперов зазвучала тема из фильма «Миссия невыполнима». Подушка Микки приглушила ее, и все же она осталась достаточно громкой и назойливой, чтобы отвлечь братьев, смотревших «Побег из Шоушенка» и вовсе не желавших ни на что отвлекаться.
– Хрен с ним, – сказал Джим. – Кто сюда станет звонить в воскресенье вечером? Не подходи.
Проиграв целую минуту, музыка смолкла. Тим Роббинс с друзьями-сокамерниками потягивал пиво на крыше тюрьмы Шоушенк.
– Во повезло ублюдкам, – сказал Джим. – Я бы тоже от пинты не отказался.
– А я бы не отказался от солнышка, – откликнулся Микки.
Вновь зазвучала «Миссия».
– Какого хера?
– Сейчас посмотрю. – Микки подошел к своей койке и сдвинул подушку. – Не показывает. Номер закрыт. Ответить гаду?
Джим приостановил фильм, Микки нажал кнопку мобильника.
– Это мистер Дрейпер?
– Микки Дрейпер. А ты кто?
– Добрый вечер, Микки, – сказал незнакомый мужской голос. – Сожалею, что вынужден оторвать вас от воскресного просмотра. Тим Роббинс сбежит, а начальник тюрьмы покончит с собой. Морган Фримен наконец-то получит условное освобождение и присоединится к Роббинсу в Мексике. Очаровательный фильм. Я решил, вам стоит узнать, чем он закончится, потому что досмотреть его вы, боюсь, не сможете.
– Кто ты, в жопу, такой?
– Доброжелатель, звонящий, чтобы предупредить, что вас с братом с минуты на минуту лишат всех привилегий.
– Чего сделают?
– Вам и Джиму обеспечен совершенно нелепый уровень комфорта и защищенности. Это немного несправедливо, вам не кажется?
– Кто там? – спросил, обернувшись от экрана, Джим.
– Псих какой-то обдолбанный, – ответил Микки. – Говорит, нас лишат привилегий.
– О нет, – сказал голос, – отнюдь не псих. И с учетом того, что я взял на себя такие хлопоты, чтобы заранее предупредить вас, это замечание отдает неблагодарностью. К вам вот-вот нагрянет тюремная стража. Она отберет у вас телевизор, тостер, чайник, радиоприемник, мебель, даже мобильный телефон, по которому мы так мило беседуем. Боюсь, вам опять придется выкарабкиваться наверх с самого дна.
– Кто это? – повторил Джим.
– Да трепло говенное. Это Сноу тебя подослал?
– С сожалением должен сообщить, что не имею чести состоять у мистера Сноу в помощниках. Все это исключительно моя работа. Встаньте у своих коек, Микки. Стражники уже близко. И меня не покидает печальное ощущение, что настроение у них самое поганое. Вы с Джимом в последнее время немного размякли, заплыли жирком, – надеюсь, впрочем, вам удастся выдержать то, что вас ожидает. Всего хорошего.
Микки уронил телефон на койку.
– Ну что там?
– Мудак какой-то, – ответил Микки. – Разыграть нас надумал. Ну, погоди, выясню я, кто ты такой…
Микки обернулся к двери, встревоженный стуком подкованных каблуков, явно приближавшихся по коридору к камере.
– Нет, – опешил он. – Не может быть.
– Так что? – озадаченно повторил его брат.
Чей-то голос прокричал их имена, причем тоном, какого они не слышали уже многие годы, затем дверь в камеру распахнулась.
– Дрейпер Джи, Дрейпер Эм! Встать у коек. Проверка!
В камеру вошли пятеро вертухаев, а следом за ними – начальник стражи Мартин Кардифф.
– Так, так. И что мы здесь имеем? Сильно смахивает на вавилонскую оргию. Вавилонскую, мать ее, оргию. В жизни подобного разврата не видел. Во всей моей жизни.
Строго говоря, это не было правдой, поскольку начальник стражи Кардифф начинал каждое утро с чашечки кофе и ломтика тоста, которые он потреблял в этой самой камере.
– Вы только взгляните, мальчики. Софа, книги, журналы, кофеварка. У них даже холодильник имеется. Очень уютно.
– Что за херня, Мартин? Глаза Кардиффа сузились:
– Мартин? Мартин? Боже. Куда подевалась вежливость? Куда подевалось уважение?
Кардифф кивнул одному из стражников, и тот, выступив вперед, всадил кулак в живот Джима Дрейпера, да так глубоко, что Джим с воем повалился на пол.
– Для тебя, жирная жопа, я мистер Кардифф. Жирная, омерзительная жопа, – добавил он, с отвращением взирая на блюющего Джима.
Микки шагнул к Кардиффу.
– Зачем ты это делаешь? За каким хером ты это делаешь?
На сей раз удар нанес сам Кардифф – кулак его обрушился сбоку на шею Микки. Металлический каркас койки зазвенел, когда голова Микки врезалась в него.
– Гонг извещает нас о начале второго раунда, – сообщил Кардифф. – Теперь по программе борьба без правил, мальчики.
Тюремщики расхохотались и принялись за работу.
Час спустя Джим и Микки валялись голыми на полу опустевшей камеры. Вертухаи вынесли все – даже постельное белье и матрасы. Перед тем как захлопнуть дверь, они, подтянув сюда шланг, смыли кровь и блевотину.
Пять лет Джим и Микки Дрейперы правили тюрьмой. Ничто в ней не шевелилось, не делалось и не продавалось без их разрешения. Такой порядок, как водится, великолепнейшим образом устраивал начальника тюрьмы и его подчиненных – все они платили Дрейперам положенным образом, предоставляя им удобства и свободу, которые прочим заключенным и не снились. И вот все это у них вдруг отняли. Обитатели соседних камер слышали, как братья рыдали, моля о пощаде, так что о падении их знала уже вся тюрьма. Власть держится на силе и внешней неуязвимости. Причины ненавидеть Дрейперов имелись у многих заключенных, и теперь, когда их лишили всякой поддержки и защиты, жизни братьев предстояло измениться кошмарнейшим образом.
Джим приподнял голову. Плакаты, украшавшие стены, исчезли, и все, что он увидел на них, это подтеки крови и обрывки синей клейкой ленты. Брат лежал рядом с ним на полу.
– Микки? – прошептал Джим, отчего по всему его телу разлетелись острые стрелы боли. – По телефону. Кто это, на хер, был?
Но Микки еще не пришел в себя.
Джим уронил голову на пол и попытался собраться с мыслями. Сидеть им осталось еще целый год, и все эти двенадцать месяцев будут наполнены страхом и болью. С этого дня они брошены в ад. Только одно утешало Джима. У Дрейперов имелось преимущество перед обычными людьми, преимущество, помогавшее им в их беспокойной, отчаянной жизни, придававшее силы. Они всегда были вместе.
– Думаю, их следует при первой же возможности разлучить, – сказал Саймон Коттер.
– Вы имеете в виду разные камеры?
– Лучше разные корпуса. Такая возможность имеется?
– Считайте, что уже сделано, сэр.
Коттер прикрыл трубку ладонью и пожал плечами, извиняясь перед юношей, только что вошедшим в его кабинет.
– Одну минуту, – сказал он. – Мне нужно кое-что уладить.
Альберт, решив, что его попросили выйти, повернулся к двери.
– Нет-нет. Останьтесь. Садитесь, садитесь.
– Сэр?
– Я это не вам, Кардифф.
– Вам неудобно разговаривать, сэр?
– О нет, ничего подобного. Как наши друзья чувствовали себя нынче утром?
– Замечательно, сэр. Микки провалялся в отключке восемнадцать часов, но теперь очухался. В течение месяца им придется кормиться через соломинку.
– А вот это новость хорошая. Отличная работа.
– Э-э…
– Говорите, мистер Кардифф.
– По-моему, вы случайно переплатили мне, сэр.
– Как вы честны. Нет, я не переплатил, мистер Кардифф. Всего лишь выразил признательность за хорошо сделанную работу. Письмо, присланное вами по электронной почте, превосходно. Восхитительное чтение. А ведь вы вовсе не обязаны были трудиться над ним. Знаете, вам стоит подумать о литературной карьере.
– Ну что же, огромное вам спасибо, сэр. Вы очень добры.
– В таком случае, до свидания.
Коттер положил трубку и улыбнулся гостю. Его позабавило, что юноша с великой сосредоточенностью изучает ковер, – как будто если он не будет смотреть на телефон, то ничего и не услышит. Логики тут никакой, но по-человечески оно понятно и к тому же свидетельствует об очаровательной воспитанности.
– Ради бога, простите меня. Чрезвычайно рад вас видеть. Я Саймон Коттер.
Альберт встал и протянул через стол руку.
– Нет-нет. Уж лучше я к вам подойду. Мы тут особого значения столам не придаем. Столы хороши для компьютеров и телефонов, но разговаривать через стол неудобно.
Они обменялись рукопожатием, и Саймон провел Альберта в угол кабинета.
– Ну вот. – Саймон уселся в кресло, а Альберту указал на диван. – Я уже писал вам, как мне понравилась работа, сделанная вами для компании вашего отца. Блестяще. Едва не сказал «для любителя», однако все мы любители в этой игре, а ваша работа, я думаю, блестяща по любым меркам.
– В конце концов, по-французски «любитель» то же самое, что «любовник», – смущаясь, сказал Альберт. – А моя работа в значительной мере была делом любви.
– Браво! Чего я не написал, так это того, что, на мой взгляд, «Кафе Этичность» – это одно из величайших достижений последних лет. Ваш отец, должно быть, замечательный человек.
Альберт просиял.
– Да, это на самом деле так! Он раньше работал в Сити, на товарной бирже, занимался фьючерсами на чай и кофе, но однажды поехал в Африку, увидел, как там живут люди, и это полностью изменило его взгляды. Теперь он говорит, что главное – не будущее кофе, а будущее людей.
– Будущее людей, да… превосходно. Будущее людей. А интересно, что он думает о возможности вашего прихода к нам?
– Ну, поскольку наш сайт пользуется успехом, он, скорее всего, надеется, что после университета я… – Альберт не закончил фразу и взглянул на Коттера. Коттер сочувственно подсказал:
– Он думает, что после университета вы присоединитесь к нему, так? И станете заниматься сетевой стороной дела.
Альберт кивнул:
– И мама…
Саймон прижал ладонью начавшее непроизвольно подпрыгивать колено.
– Ваша мама, – легко сказал он, – она ведь знаменитость – профессор Фендеман, не так ли? Я читал ее книги.
– Думаю, она опасается, что я не получу диплома.
– Естественно. Как и любая мать. Вы собираетесь поступить в Оксфорд – как скромно с вашей стороны, что вы его не упомянули, – поступить туда, насколько я знаю, в следующем октябре. В какой колледж?
– Сент-Марк.
– Почему именно в него?
– Мама всегда твердила, что он самый лучший.
– Угу… Сент-Марк – это тот, в котором находится прославленный Двор Маддстоуна, не так ли?
– По-моему, да.
– Занятное, сколько я помню, место.
– Мама хочет, чтобы я поступил именно туда. Боится, что я останусь без образования.
– Думаю, она абсолютно права, – сказал Коттер. – Я с нею полностью согласен.
На лице Альберта отразилось такое разочарование, что жалко было смотреть. – А…
– Но, – продолжал Коттер, – мне неприятна мысль о том, что я останусь без вас. До октября еще около десяти месяцев. Почему бы нам с вами не заключить соглашение? Присоединяйтесь к нам, и если через десять месяцев вы с родителями по-прежнему будете считать Оксфорд хорошей идеей, вы туда и отправитесь. Когда же вы выйдете из него – в шапочке и мантии, со специальностью и дипломом, – мы все еще будем здесь. В конце концов, вы могли бы работать у нас во время каникул, и если дело у вас пойдет хорошо – а я думаю, что так оно и будет, – мы, возможно, выплатим вам аванс – стипендию, если угодно. Собственно говоря, мы как раз сейчас подумываем о том, чтобы учредить в Оксфорде кафедру информационных технологий, так что университет, я полагаю, благожелательно отнесется к любому нашему предложению. Подобно всем старинным и достопочтенным учреждениям Англии, Оксфорд, едва лишь в воздухе запахнет деньгами, способен совершить кувырок назад, да и вообще какой угодно кульбит. Как вам такая идея?
– Мне… мне… – Альберт беспомощно искал нужное слово. – По мне, так идея блестящая.
– Тогда я попрошу наш юридический отдел составить проект контракта. Я, если вы ничего не имеете против, предпочитаю все делать быстро. Будем считать, что контракт доставят вам сегодня в пять часов вечера. Ваши родители, разумеется, захотят показать его своему адвокату. Буду рад, если к пятнице вы уже примете решение. Ваш визит ко мне должен быть полностью продуманным поступком.
Альберт взглянул поверх головы Коттера. Проектор отбрасывал на стену кабинета надпись: «Полностью продуманные поступки».
– А, вы заметили. Мой девиз. Вы увидите его повсюду. На наших экранных заставках, на писчей бумаге. – Коттер встал, и Альберт тоже мгновенно вскочил на ноги.
– Мистер Коттер, я и не знаю, что сказать.
– Просто Саймон. Мы здесь обходимся без формальностей. Ни официальных костюмов, ни «мистеров». – Коттер, провожая Альберта к дверям, приобнял его за плечи. – И кстати, вы обнаружите, что кофе и чай у нас только от «Кафе Этичность». А теперь прошу меня простить. Я увяз в переговорах относительно приобретения газеты. Вы даже не представляете, до чего сложен этот процесс.
– Правда? А я покупаю их каждый день, – сказал, дивясь собственной наглости, Альберт. – Просто протягиваю деньги человеку в киоске и… voila!
– Ха. – Коттер игриво ущипнул Альберта за руку. – Ко всему прочему, еще и чувство юмора!
«Как он похож на мать, – думал Коттер. – Как он до нелепого похож на мать!»
– Хотел бы я, чтобы это было так просто, – добавил он. – А то я уже почти жалею всех Мердоков нашего мира. И газета-то не из самых ходких, всего-навсего старушка «ЛИП», но тем не менее правила…
– «ЛИП»?
– «Лондон ивнинг пресс». Основана еще до вашего рождения. И все же самое время, чтобы у «Стандард» появилась соперница, вам не кажется? Как знать, может быть, у вас будет там своя колонка. Кстати, если примете решение еще до пятницы, позвоните.
Шагая по мосту Ватерлоо к ресторану, в котором поджидали его Гордон с Порцией, Альберт то и дело оглядывался на только что покинутую им высоченную стеклянную башню. Он не был ни суеверен, ни религиозен и все же не мог не гадать, какая сила или божество послали ему столь невероятную удачу. Как и у всех семнадцатилетних юношей, чувство вины в нем было сильнее чувства гордости, так что обычно он ждал от судьбы скорее кар, чем наград. Четыре с половиной года назад, во время бармицвы, он мысленно скрестил пальцы и в продолжение всей церемонии предавался скабрезным, святотатственным мыслям. И несколько недель потом ожидал, что Бог поквитается с ним. Но ничего не дождался. Бог выразил свой гнев, послав ему хороших друзей, крепкое здоровье и добрых родителей. А в довершение всего ему теперь предстояло стать фаворитом при дворе короля Коттера.
По каменной лестнице ресторана «Кристофер» он взлетел, перескакивая через две ступеньки сразу. Порция и Гордон, нервно прихлебывавшие за своим столиком минеральную воду, его появления не заметили. Альберт остановил проходившего мимо официанта и улыбнулся ему во весь рот.
– Вы не могли бы принести вон на тот столик бутылку шампанского? Лучшее, какое у вас найдется.
– Разумеется, сэр. – Официант поклонился и убежал.
– Милый! – Порция поманила сына. – Ну как?
Как все прошло?
– Ух, чтоб меня! Не знаю, с чего и начать.
Ощущая себя до нелепости взрослым, Альберт уселся за столик и рассказал родителям о планах Саймона Коттера.
– Как видите, лучшего мне не найти ни на земле, ни на небе, – завершил он свой рассказ. – Блестяще, а?
К столику приблизился с ведерком льда и бутылкой «Кристаль» официант.
Гордон, хмуро вглядывавшийся в столовые приборы, словно стараясь уловить в задыхающемся рассказе Альберта некий намек на подвох, поднял на официанта глаза.
– Это зачем? Я шампанского не заказывал.
– Э-э, пап, это я его заказал. Деньги верну тебе в самом скором времени, обещаю.
Порция сжала руку Альберта.
– И правильно сделал, – сказала она, с тревогой посматривая на Гордона. – Нам безусловно есть что отметить, верно, дорогой?
Альберт, уловив в ее голосе просящую нотку, наклонился к отцу, чтобы поддержать мать.
– Пап, я понимаю, все происходит слишком быстро, но ведь это же великолепно, как по-твоему? Я хочу сказать, что в любом случае ничего не теряю.
Гордон вдруг улыбнулся и потрепал сына по плечу.
– Конечно, великолепно, Альби. Просто годы, проведенные в Сити, научили меня осторожности, только и всего. Уверен, все будет хорошо. Я горжусь тобой. Честно.
– Он сказал… – Альберт чуть покраснел, – сказал, что считает тебя замечательным человеком, пап.
– Да? Неужели? Ну что же, он и сам человек замечательный.
– Ты знаешь, он сейчас покупает газету, «Лондон ивнинг пресс».
– Ты уверен? Об этом нигде не писали.
– Абсолютно. Он сказал, что дело это сложное, но пора бы «Стандард» получить конкурента. И еще он учреждает в Оксфорде кафедру.
– Это все ладно, – вмешалась Порция, – но ты мне лучше скажи, что он за человек? Снял он хоть раз свои солнечные очки? Тебе не показалось, что он еврей? На фотографиях он выглядит очень смуглым и симпатичным. Как по-твоему, он красит волосы?
– Ради всего святого, мам… – Альберт с Гордоном встретились взглядом и расхохотались, ощущая мужскую солидарность.
– Ну, – словно оправдываясь, произнесла Порция, – такие вещи важны. Они могут многое рассказать о человеке.
– Да, кстати, он прочитал все твои книги. Так он сказал. Это тебе что-нибудь о нем говорит?
Отец и сын, увидев, что Порция покраснела, рассмеялись снова.
– Выпьем за здоровье этого образца вкуса и здравомыслия, – провозгласил, поднимая бокал, Гордон.
– За Саймона Коттера! – воскликнули все трое.
Руфус Кейд сидел у себя в квартире, любовно оглядывая деньги, кучей сваленные перед ним на столе. Он уже пересчитал их два раза и теперь раздумывал – не пересчитать ли и в третий? Пересчитывать сто тысяч подержанными двадцатками задача не из простых, но когда эти деньги – твои, когда никакие налоговики и бывшие жены не в состоянии наложить на них жадные лапы, такой пересчет представляет собой приятнейшее препровождение времени.
Руфус насыпал на незанятый участок кофейного столика дорожку кокаина. Наконец-то, наконец-то дела пошли на лад. Нынешний вечер – последний, больше он нюхать не будет. Всем этим двадцаткам можно найти применение и получше. Он преобразует свой бизнес, сойдется с какой-нибудь девушкой, чье имя не начинается на «Дж», и переедет за город. Чистый воздух, здоровые физические упражнения и правильная диета превратят его из рыхлого, потного красноглазого борова, с коим он уже свыкся, в человека, которого действительно можно будет любить. Сейчас, глядя на деньги, он вдруг понял, что за всю свою исковерканную жизнь ни разу не смог проникнуться к себе хотя бы простой приязнью. Теперь он станет больше думать о других. Чем не «спасенья узкая тропа»? Чтобы вступить на путь, в конце которого маячит любовь к себе, необходимо сделать крохотный шажок навстречу другим людям.
Возможность появляться в офисе с утра пораньше, да еще и с чистой, трезвой головой – и сама-то по себе вещь ценная. Теперь в его голове всегда будет звучать сигнал, издаваемый трезвостью, – ясный, высокий, никогда не стихающий. Его веселость и чувство юмора войдут в поговорку. Впереди целый уик-энд, который он посвятит самоочищению. Начать можно в любую минуту – выбросив дозировочные стеклышки и серебряную трубочку. Может быть, он даже съездит в гости к родителям. Руфус представил себе эту сцену: радость, которая охватывает мать, букет цветов у него под мышкой, шутку, которая сама собой вдруг приходит на ум, и улыбку – более широкую, чем все, какими он улыбался за многие годы. Не такой уж он и дурной человек. Ему присущ сдержанный юмор, спокойная общительность. Всего этого хватило на то, чтобы превратить трех женщин подряд в его жен и несчетное количество других – в любовниц.
На стене за спиной задребезжал домофон, и от этого грубого вторжения внешнего мира в его размышления сердце Руфуса подскочило. Он встал с дивана и, сняв трубку переговорного устройства, с удивлением отметил, что рука его дрожит.
– Кто это?
В устройстве прозвучал, перекрывая рев уличного движения, незнакомый голос, говоривший как-то уж слишком нараспев:
– Я друг Джона. Нам необходимо поговорить, это очень важно.
Руфус обернулся, окинул взглядом наваленные на столе деньги.
– Мне сейчас не очень удобно. Я… Я кое-кого ожидаю.
– Все займет не больше пяти минут. Речь идет о вашей безопасности.
– Хорошо, ладно… третий этаж.
Руфус нажал кнопку домофона и бегом поскакал на кухню, за чистым мешком для мусора. Побросав деньги в мешок, Руфус запихал его в угол за креслом. Когда в дверь квартиры постучали, он тяжело отдувался и пот градом катил по его лицу.
Отерев рукавом лоб, он открыл входную дверь. За нею, смущенно улыбаясь, стоял высокий, мощного сложения человек неопределенных лет, глаз его за зеркальными стеклами очков видно не было.
– Простите, что пришел в столь поздний час.
– Ничего, ничего… входите. Я просто… ну, вы в курсе.
Гость вошел и остановился посреди гостиной. Руфус, не веря своим глазам, уставился на него.
– Постойте… по-моему, я вас знаю.
– Меня зовут Коттер. Саймон Коттер.
Голова у Руфуса и так уж немного кружилась от усилий, которые потребовались, чтобы спрятать деньги. А присутствие в его квартире такого человека, как Саймон Коттер, окончательно выбило его из колеи. Только одно и пришло на ум: в тот день, день завтрака в Ислингтоне, что-то пошло не так с его двойниками. Но чего ради самому Коттеру заявляться к нему домой? Да еще и поздним вечером в пятницу.
– Я что-то не совсем понимаю. Вы назвались другом Джона.
– Все верно, – сказал Коттер. – Я пришел, чтобы предупредить вас.
– Предупредить?
– Братья Сулейман немного расстроены.
Руфус заморгал.
– Простите. Братья Сулейман? Не уверен, что я их знаю.
– Вы продали им партию кокаина, причем за большие деньги. Настоящего порошка в ней оказалось всего несколько унций. Остальное, увы, шербет. И это их ничуть не обрадовало. Шербет продают в кондитерских лавках вразвес и, насколько я знаю, по прискорбно низкой цене. Прискорбно низкой. Они хотят вернуть свои деньги. Возможно, им захочется прихватить в придачу к деньгам кое-какие части вашего тела. Если говорить совсем уж честно, люди они не самые приятные.
Все поплыло перед глазами Руфуса. Пот разъедал их.
– Я ни малейшего представления не имею, о чем вы тут говорите, – произнес он голосом, который и ему самому показался нелепо дрожащим и слишком тонким, чтобы звучать убедительно.
– Вот как? – Брови Коттера приподнялись. – Ну, тогда я зря трачу ваше время, а заодно и свое. Я полагал, вам захочется понять причину того, что с вами произойдет.
– Нет, конечно, понять, что происходит, мне хочется, но…
– Вы продали липу, и покупатель намеревается вас наказать. Все очень просто.
– Так это же был товар Джона! Джон обо всем и договорился. Я участвовал в сделке только как…
– Да, но Джон оказался тем еще пройдохой. Понимаете, по моим сведениям, он уверил их, что все это время представлял вас. Для Сулейманов Джон просто пустое место. Носильщик, не более того.
– Но это же ложь! – Руфус вцепился в лацканы Коттерова пиджака. – Объясните им! Скажите, что я вел себя честно. Вас они послушают. Я вел себя честно!
– Я? – Коттер без усилия, словно смахивая с пиджака муху, оторвал от своих лацканов руки Руфуса. – Чего ради, клянусь именем Господа прекрасной земли нашей, я стану вам помогать?
– Вы же знаете, как все было! Вы сможете их урезонить!
Коттер посмотрел на часы:
– Они появятся здесь не более чем через пять минут. Я оставил входную дверь на защелке. Жаль, что вы в такой плохой физической форме. Насколько я знаю, излюбленное их орудие – мачете.
От ужаса и замешательства Руфус только что не приплясывал на месте.
– Вы шутите. Это же Англия!
Коттер с приятным удивлением окинул его взглядом.
– Да, – подтвердил он, – это Англия. А вы англичанин. Вытрите лицо, перестаньте трястись и постарайтесь держаться молодцом, таков мой совет. Можете быть уверены, если они увидят вас поскуливающим, в соплях и в поту, это их только пуще озлобит. Поверьте. Я немного разбираюсь в бандитах.
Руфус, которого посетила безумная мысль схватить мешок с деньгами и удрать, кинулся в угол гостиной.
– А, вот, значит, где вы их припрятали. – Коттер заглянул за кресло. – Ну, по крайней мере, долго искать им не придется. Возможно, они вам это зачтут.
– Во имя милосердия, умоляю вас!
– Во имя милосердия? – Голос Коттера был резок и холоден. – Вы только что произнесли слово «милосердие»?
– Возьмите деньги. Берите все.
– Мой дорогой Кейд, у меня уже столько денег, что я навряд ли сумею все их потратить. Вы что, газет не читаете?
– Тогда отпустите меня. Защитите. Расплатитесь с ними, я сделаю все, все, что вы скажете.
– Все? Вы это серьезно?
– Клянусь! – Что-то в голосе Коттера внушило Руфусу надежду. – Только скажите, я все сделаю.
– Очень хорошо. Присядьте.
Руфус подчинился мгновенно. Пот и какая-то слизь капали с его подбородка на диван. Коттер уже много лет не видел, чтобы человека била такая дрожь. Лицо Руфуса, руки, ноги – сотрясалось все.
– Чего вы хотите? Скажите, и я это сделаю.
– Я хочу, чтобы вы построили для меня машину времени. – Что?
– Я хочу, чтобы вы построили машину времени и отправились на ней в прошлое, на двадцать лет назад.
– Я… я не понимаю.
– Правда? Но ведь это так просто, – сказал Коттер. – И это единственное, что вас спасет. Мне только и нужно, чтобы вы вернулись в тот день, когда вы, Эшли Барсон-Гарленд и Гордон Фендеман задумали погубить мою жизнь. Вернитесь и перемотайте запись назад. Отмените ваше решение.
Руфус вперился в гостя помутневшим взглядом. Это галлюцинация. В тот самый день, когда он решил завязать с кокой, наркотик наслал на него какой-то безумный, психотический кошмар.
– Вы не помните? – продолжал Коттер, снимая очки и глядя Руфусу в глаза. – Не помните, как подложили наркотики в карман моей матросской куртки? Не помните, как стояли в Найтсбридж в дверях кабака и хохотали, когда меня увозили? Вернитесь назад и сделайте так, чтобы ничего этого не было. Окажите мне такую услугу, и я расплачусь с Сулейманами, я им еще и приплачу. И вы тоже будете купаться в досужей роскоши до конца вашей жалкой, отвратительной жизни.
– Нед? Нед Маддстоун? – Руфус вскочил с дивана. – Иисусе, так и есть! Это ты. Мать честная, поверить не могу!
– Однако я почему-то не думаю, что вы сможете это сделать, – ведь не сможете, правда? Я немного разбираюсь и в психологии, и в технике. И что-то подсказывает мне, что изобрести машину времени вам решительно не по силам.
– Господи, друг, где же ты пропадал? Что с тобой случилось?
– Не приближайтесь ко мне. – Коттер отступил на шаг, поскольку Руфус снова попытался вцепиться в его пиджак. – Как вы смеете даже думать о том, чтобы прикоснуться ко мне?
– Так это все шутка, верно? Ты меня разыграл. Так ты себе представляешь месть. Испугать меня до усеру. Ну, чтоб я сгорел, друг…
– Что касается «испугать до усеру», – отозвался Коттер, – вам еще предстоит обнаружить, что это не просто фигура речи. Вы обнаружите также, что существует нечто похуже испуга. Нечто, именуемое смертным страхом.
– Ты это не всерьез. – Выражение, появившееся на лице Коттера, почти рассмешило Руфуса. – Ну, брось, мы же были мальчишками! Не соображали, что делаем. И потом, тебя ведь похитили, об этом писали во всех газетах. Мы-то тут ни при чем. Иисусе, друг…
– Мой отец умер. Мой отец. Полгода он цеплялся за жизнь, неспособный ни говорить, ни шевелиться. Он умер, терзаемый виной и страхом, потому что думал, будто его единственного сына похитили и убили из-за него, из-за его работы. Благородный, достойный человек, все отдавший своей стране. Человек, несравнимо превосходящий вас душевными качествами и благородством. Он умер из-за того, что сделали со мной вы и ваши друзья.
Внизу на улице взвизгнули тормоза, и Руфус в ужасе обернулся. Коттер отошел к двери и снова надел очки.
– Я просто хочу, чтобы, когда они за вас примутся, вы думали обо мне. Думали об испуганном, сбитом с толку ребенке, у которого ваша зависть и злоба отняли все.
Руфус пошарил за креслом и теперь стоял в центре комнаты, прижимая к себе мешок.
– О пожарной лестнице они знают, – сказал Коттер. – За ней наверняка присматривают.
– НЕД! – взвизгнул Руфус.
Но Коттер уже вышел.
– МАДДСТОУН!
Коттер быстро поднялся этажом выше, заглянул в лестничный пролет и увидел троих мужчин, бегом поднимавшихся на третий этаж. Увидел серебристый блеск металла, когда один из них переложил нож из руки в руку. В квартире Руфус снова и снова визгливо выкрикивал его имя.
Дверь захлопнулась, визг прекратился.
Через пять минут дверь квартиры открылась и трое вышли из нее. Один нес черный мешок для мусора. Храня молчание, они спустились по лестнице.
Саймон подождал, пока отъедет машина, и крадучись вернулся в квартиру.
Руфус лежал на полу, в растекающейся луже крови, уже достигшей краев ковра. Чуть в стороне, на кофейном столике, были аккуратно, словно букеты, только что доставленные от цветочницы, сложены, одна рядом с другой, его ноги.
– Бог ты мой, – сказал Саймон. – Ты опять обезножел, Руфус.
Руфус смотрел на него.
– Имел я тебя, – прошелестел он. – И в аду тоже буду иметь.
Саймон, оглядев его, покачал головой.
– Фу! – неодобрительно сказал он. – Так я был прав? Теперь ты знаешь, что такое испугаться до усеру. Жаль мне того, кто тебя обнаружит. Постой-ка, уборщица приходит сюда, насколько я помню, по понедельникам. Возможно, мне стоит пощадить ее чувства и предупредить полицию. Скажем, анонимным звонком… Ты ведь у нас специалист по этим делам, не так ли? А знаешь, вообще-то тебе повезло. Говорят, истечь кровью до смерти довольно приятно. Готов поспорить, особенной боли ты не чувствуешь. Шок бывает иногда милосердным. Хотя, разумеется, мне это слово представляется бессодержательным.
Когда он выходил из квартиры, Руфус что-то прокричал ему вслед. Голос прозвучал хрипло, но в следующие несколько часов Руфус, пока из него истекала жизнь, утешался мыслью, что Саймон наверняка услышал каждое его слово.
– Я тебя сразу раскусил, Нед, мать твою, Маддстоун, – выкрикивал он. – Ты всегда был надменным сукиным сыном. Я с самого начала видел тебя насквозь! Я поимел тебя, Нед! Поимел. И ты это заслужил. Что бы с тобой ни случилось, ты это заслужил.
Саймон освободил язычок дверного замка, прислонился снаружи к двери и услышал, как язычок защелкнулся. В ушах у него гудело так сильно, что слова Руфуса в них не пробились. Он медленно спустился по лестнице, вышел на холодный воздух.
Нед, дрожа от приятного возбуждения, поднял взгляд к ночным небесам. Звезды подмигивали ему.
– Четыре! – прошептал он и подмигнул в ответ.
«Страницу Барсон-Гарленда» ожидал своего рода succes d'estime . Взяв за образец постоянных обозревателей не разделяющих его мнений вечерних газет, Эшли быстро обнаружил в себе дар выражать вещи самые скучные и очевидные в шаблонно полемической манере, в точности отвечавшей потребностям переутомленных обитателей пригородов, всегда готовых спутать многословную мизантропию с утонченным мышлением. Любовь лондонцев к язвительным выпадам в адрес «политической корректности», казалось, не знала границ, и Эшли с наслаждением ей потакал. Он был в избытке наделен удивительной журналистской способностью излагать самую суть господствующих буржуазных предрассудков на языке якобы «не схожем с другими», «бесстрашном» и «чуждом условностям». Да и героическая неудача билля Эшли ничем не повредила его все укреплявшейся репутации человека, которому хватает смелости поднимать свой голос в защиту «здравого смысла», «достоинства», «моральных устоев», глубочайших чувств «безмолвного большинства» и излюбленного таковым «инстинктивного чутья народа Британии». В партии начались разговоры. Барсон-Гарленд со своей задней скамьи сумел добиться для консерваторов большего, чем их ведущие фигуры, красующиеся на самых передних скамьях палаты. Главный политический обозреватель «Би-би-си», не обинуясь, назвал его серьезным претендентом на лидерство при любых будущих выборах. Все складывалось великолепно.
С биллем Саймон Коттер помочь ему не смог, но тем не менее выразил свои симпатии напыщенным слогом, очень схожим со слогом самого Эшли.
– Я не сомневаюсь, что доступ правительства к сетевому трафику есть вещь в конечном счете неизбежная, – признал он. – Императивы финансовой безопасности, общественной морали и системной защиты от вирусов со временем сделают эту идею неотразимой. Однако одобрить ее открыто я себе позволить не могу. Уверен, вы понимаете, что по причинам коммерческого характера я вынужден принимать сторону защитников гражданских свобод. Полагаю, когда придет время, вы сыграете значительную роль в реализации этой идеи, и хочу заверить вас, что с нашей стороны, со стороны «КДК», вас ожидает полная поддержка. Пока же, не могли бы мы с вами обсудить кое-что другое? Как вам, вероятно, известно, мы недавно приобрели «Лондон ивнинг пресс». Мой редактор ищет сейчас хорошего постоянного обозревателя. Вы не хотели бы занять это место?
И сама идея, и то, как элегантно (на взгляд Эшли) Коттер ее изложил, были привлекательны чрезвычайно, Барсон-Гарленд видел здесь большие возможности. На волне своего недавнего успеха в роли народного трибуна и заступника здравого смысла он затеял серию идущих в прямом эфире телевизионных дебатов. Вооружась микрофоном и сколотив отряд экспертов, пострадавших и скептиков, он появлялся в студии, точно великий инквизитор, испытующий проблемы морали и этики до самого их донышка: Великая Белая Опра, интеллектуальный Джерри Спрингер, Морэль Монтель .
Первая передача, называвшаяся «Крушение феминизма», прошла очень удачно, теперь он готовился к следующей. Продюсер объяснила ему, что на телевидении важно вводить в бой самую тяжелую свою артиллерию лишь во второй передаче серии. – Если первая хороша, – сказала она, – вторая должна быть еще лучше. Те, кто пропустил первую, услышат о ней от друзей или прочитают в газетах. И все их стадо будет ждать номера два, так что он должен быть сногсшибательным.
Передача, именуемая «Сетевая угроза», и впрямь могла свалить с ног кого угодно. Родители, чьи дети задолжали телефонным компаниям немыслимые суммы или свели через чаты знакомство с гнусными извращенцами, музыканты, чьи гонорары оказались под угрозой, – все они были приведены в боевую готовность и ожидали возможности предъявить обвинения защитникам Сети; создателям программного обеспечения, позволявшего массовым порядком нарушать авторское право; провайдерам, оказавшимся неспособными отфильтровывать злодейские новостные группы; выпускающим кредитные карточки компаниям; безответственным поставщикам онлайновых медицинских услуг и вообще Интернету в целом. Один из работающих на программу исследователей смастерил самую настоящую бомбу, воспользовавшись информацией, открыто лежащей в Сети, другой накупил через нее наркотиков, а третий – и это определенно грозило стать самым сенсационным разоблачением за всю историю телевидения – в течение полугода выдавал себя за двенадцатилетнюю девочку и намеревался прямо во время программы встретиться со своим адресатом – другим подростком, а на самом-то деле взрослым, как показал лингвистический анализ, человеком. Встречу предстояло заснять скрытой камерой, причем в ближайших кустах должны были сидеть готовые произвести арест полицейские.
В день эфира Эшли оказался единственным, похоже, не потерявшим головы участником передачи. Группа родителей, ужинавшая в студийном кафе, засекла за соседним столиком человека, чей лэптоп показывал омерзительные фотографии мертвых тел с оторванными руками и ногами. Родители подняли крик, обвиняя продюсеров в бесчувственности, идиотизме и намеренном манипулировании порочными наклонностями. Шум улегся, лишь когда выяснилось, что зловредный лэптоп принадлежит журналисту, занимающемуся проблемой ангольских мин, да еще и совсем для другой программы. Журналист этот, отошедший от столика, чтобы занять очередь к кассе, получил строжайший выговор за то, что оставил свой компьютер без присмотра. Родителя же, который открыл лэптоп, удалось отговорить от предъявления иска, после чего восстановилось относительное спокойствие.
Ко времени вступительного слова Эшли студия словно потрескивала от напряжения.
– Киберпространство, последний рубеж… – начал он, стоя в центре студии. – Мы искали новый мир и новую цивилизацию. Мы отважно шагнули туда, куда не ступала прежде нога человека, и что же стало нам наградой? Взрывной рост преступности, игорного бизнеса, порнографии, видеоигр и порока – вот хорошее старомодное название отвратительного старомодного зла. Никакие законы не стоят между семилетним ребенком и попытками развратить его невинность. Нам говорят, что тут ничего не поделаешь. Правда ли это? Разве не существует такой вещи, как политическая воля? Разве мы уже стали жертвами гигантской машины? Или у человечества еще хватит, как оно всегда и бывало, сил сказать «Нет»? Неужели слишком поздно просто преисполниться решимости и избрать иной путь?
Анархии и деградации, глядящим на нас из самых гнилых уголков Сети, противится только один общественный институт – древний, благодетельный, возвышенный и мудрый, но, по всей видимости, бессильный перед лицом человеческого стремления к новым технологиям… назовем этот институт Семьей. Каким прискорбно маленьким выглядит он рядом с колоссальными капиталовложениями и ненасытной алчностью электронной коммерции, рядом с великим электронным будущим. Возможно ли, что тихий, спокойный голос Семьи будет услышан на фоне столь оглушительного рева? Сможет ли Британская Семья и вправду воспротивиться… Сетевой Угрозе?
Музыка. Аплодисменты. Титры. Подборка кадров, показывающих Эшли Барсон-Гарленда, лысого, невзрачного, даже некрасивого, но каким-то образом обретающего обаяние благодаря самой своей заурядности. Вот он спокойно стоит, вот набрасывается на свою жертву, вот проталкивается через рады восхищенных гостей студии. Вот разгоряченные споры, а вот слезы примирения. Лицо Барсон-Гарленда возносится над всеми прочими лицами. Последняя картинка: глядя прямо в камеру, он подводит итоги, глаза его не отрываются от ваших, пока он сводит воедино все темы дебатов. Заключительная музыка. Заключительные титры. Заключительные аплодисменты.
Большой двухсторонний жидкокристаллический экран телевизора висел под потолком атриума «КоттерДотКом». Расположенное здесь кафе было, как и всегда, переполнено. К восьми часам вечера большая часть помещений компании обращалась в обезлюдевшую провинцию, по которой бродили охранники, уборщицы и горстка ярых карьеристов. Саймону Коттеру уже не раз приходилось со всевозможной мягкостью напоминать своим подчиненным, что пора бы разойтись по домам и немного пожить нормальной жизнью. В этот вечер он тоже находился в атриуме, посмеивался вместе со всеми над вступительной речью Барсон-Гарленда.
– Вот так так, – произнес он, вглядываясь поверх очков в череду титров. – Сдается мне, ребятки, что Сеть ожидает хорошая взбучка.
– Послушать его, – сказал сидевший за одним с ним столиком Альберт Фендеман, – так каждый, кто имеет хоть какое-то отношение к Сети, – это пришелец с другой планеты. Я к тому, что и у нас тоже есть семьи. Он это сознает?
– Кстати сказать, трудно представить себе, что у него есть семья, – заметила девушка, с напряженным неодобрением вглядывавшаяся в экран, стоя у того же столика.
– Вообще-то, – смущенно сказал Альберт, – он старый друг моей семьи.
– Да ну? – удивился Саймон. – Придется нам отзываться о нем с большей сдержанностью.
– Господи, это зачем же? Мне-то он никогда не нравился. Вечно разговаривал со мной, как школьный учитель, даже когда я был молодым.
– А теперь ты, разумеется, старый, – улыбнулась девушка, бывшая, несмотря на свои двадцать с небольшим, одной из лучших программисток страны.
– Ч-ш-ш! – прошипел кто-то от соседнего столика. – Брэд Месситер выступает.
Барсон-Гарленд стоял перед гостем программы, которого у Коттера знали все. Брэд Месситер основал фирму, ставшую наиболее быстро разрастающимся английским интернет-провайдером, и Эшли собирался зажарить его живьем.
– Вы размещаете вашу рекламу в детских телевизионных программах и в детских журналах. Ваши компакт-диски, украшенные карикатурами и фотографиями футбольных звезд, бесплатно раздаются в кондитерских. Но при этом ваша компания не предоставляет никаких фильтров, никаких средств родительского контроля…
– Родители могут приобрести пакет программ с полными средствами контроля, которые… – беспомощно начал Месситер, но Эшли его оборвал:
– Вы еще получите возможность высказаться. Вы предлагаете полный пакет услуг для работы в Интернете, включая и средства неограниченного доступа к новостным группам самого скверного пошиба.
Всем нам известны коммерческие сайты, многие из которых – что верно, то верно – защищены от свободного доступа, поскольку требуют ввести номер кредитной карточки. Однако новостные группы предлагают фотографии и фильмы любому желающему. Любому. Позвольте мне перечислить лишь некоторые из тех, в которые пользующийся вашими услугами ребенок может заглядывать всего только потому, что у него имеется персональный компьютер, и в силу детской любознательности. Alt.binary.pictures.bestiality , alt.binary.pictures.lolita , alt.binary.pictures.foreskins … а существуют еще буквально сотни других, слишком абсурдных, причудливых и шокирующих, чтобы упоминать их в эфире. Вот природа бизнеса, который принес вам миллионы и миллионы. Так или не так, мистер Месситер?
– В настоящее время тысячи журналов и фотографий…
– Так или не так, мистер Месситер?
– …рассылаются почтовой службой, являющейся формально собственностью королевы. Вы можете счесть их не менее отвратительными, однако…
– Так или не так! – принялась скандировать аудитория. – Так или не так!
– Да, это так, однако, как я сказал…
– Это так! – Эшли отдернул от Месситера микрофон и двинулся прямо на камеры. – Извращенная логика мистера Месситера едва не заставила нас поверить, что ее величество королева занимается распространением порнографии, – полагаю, это все, что нам нужно знать о мистере Месситере. Мы еще вернемся к нему, а пока посмотрим, как идут дела у нашего исследователя, Джейми Росса. Вот уже полгода, как Джейми, в образе двенадцатилетней Люси, поддерживает романтические отношения с мальчиком тринадцати лет по имени Том. Невинные, очаровательные, вполне приемлемые отношения. Дружба по переписке, не более того. Теперь Том предложил Люси встретиться. Наши эксперты-лингвисты проанализировали электронные письма, которые Том отправлял Люси, и пришли к выводу, что они написаны хорошо образованным, взрослым человеком. Джейми.
Сдавленные смешки послышались в атриуме компании Коттера, когда на экране появился серьезного вида репортер, стоящий на углу Аргайл-стрит и Марлборо-стрит и шепчущий в микрофон. Рядом с ним нервно переминалась маленькая девочка.
– Через секунду я войду, чтобы встретиться с «Томом», в популярную у молодежи закусочную Вайзенхаймера, находящуюся всего в пятидесяти ярдах от Оксфордской площади. Он ждет девочку, поэтому я взял с собой мою дочь, Зои. У меня при себе скрытая камера и диктофон. Полицейские находятся рядом, чтобы произвести арест, если выяснится, что «Том» является, как мы и подозреваем, взрослым, который притворялся ребенком.
На экране появилась не очень качественная, но приемлемая картинка: репортер Джейми Росс входит в закусочную и садится за столик, нацелив торчащий из кейса широкоугольный объектив на входную дверь. Через секунду-другую входит и усаживается за другой столик его дочь, Зои.
– Пока ничего, – шептал Джейми в радиомикрофон. – Тут все больше молодые люди, судя по виду, туристы, однако за разными столами сидят и несколько взрослых. Пожалуй, место для такого рода свидания выбрано идеально. О, что это?
Нервного вида мальчик лет двенадцати-тринадцати вошел в закусочную, коротко глянул на Зои, потом в сторону Джейми с его камерой и уселся за пустующий столик.
– Ну, не исключено, что наши эксперты ошиблись. – В голосе Джейми явственно проступило разочарование.
– Эксперты? Ошиблись? – Собравшиеся в атриуме Коттера от души веселились. – Да разве такое бывает?
– Возможно, мне следует спросить мальчика, что он здесь делает… – Джейми подобрал с пола кейс с камерой и направился к мальчику. – Привет, – сказал он, опуская кейс на стол. – Ты случайно не Том?
Мальчик, не говоря ни слова, встал и ткнул в него пальцем.
В тот же миг к ним с разных сторон бросились с полдюжины мужчин и женщин, окруживших изумленного Джейми.
– Вы арестованы, – заявил один из них, надевая на Джейми наручники, – по подозрению в попытке совращения мало…
– Минутку, я Джейми Росс из «Би-би-си».
– Вы не обязаны ничего говорить в свою защиту, но должен предупредить вас, что ваше молчание может быть истолковано…
На секунду экран погас, затем на нем снова возникла студия с несколько потерявшимся Эшли Барсон-Гарлендом.
– Ну, – говорил он, – похоже на то, что… так сказать…
В атриуме «КДК» Альберт с молодой программисткой только что не катались по полу, воя от хохота тюленьими голосами.
– Тише! – цикнул на них Коттер. – Давайте досмотрим до конца.
– Похоже, это тот случай, когда два разума питали мысль одну, – продолжал Эшли, изо всех сил стараясь не утратить апломба, – два сердца, э-э, бились в унисон.
– Чего? – взревел, содрогаясь от наслаждения, Альберт. – Он что, совсем спятил?
– Роберт Браунинг, – отозвался Саймон. – Когда рассудок ослабевает, власть переходит к рефлексу литературного цитирования.
– И тем не менее мы можем извлечь из случившегося урок. Мир чатов определенно вызывает слишком большую, чтобы не встревожить и нас, озабоченность родителей. Разумеется, мы сообщим вам об освобождении Джейми Росса, как только получим сведения о нем.
– А кто присматривает за Зои?
– Э-э, ну, не приходится сомневаться… – Эшли вглядывался в аудиторию, пытаясь понять, кто это вылез с вопросом. – Я уверен, что она…
– Двенадцатилетнюю девочку просто-напросто бросили совершенно одну в забегаловке Уэст-Энда. Я ее вижу на мониторе. Сидит за столиком одна-одинешенька.
– Я уверен, что Джейми немедленно проинформирует полицию…
– И вы называете это ответственным поведением?
– А, мистер Месситер. Так это вы?
– Совершенно верно, я. А вы подорвались на собственной мине, не так ли?
– Мистера Месситера, похоже, чрезвычайно заботит судьба беззащитного ребенка, леди и джентльмены. – Самообладание быстро возвращалось к Эшли. – А между тем его компания продолжает открывать порнопорталы по всему Интернету, не беря на себя никакой ответственности. Он даже ухитряется валить вину на родителей. Оказывается, это они виноваты. Если бы они позаботились купить дорогое и сложное программное обеспечение, мешающее их детям соваться куда не следует, все было бы в порядке.
– Оно вовсе не дорогое, его можно бесплатно получить в…
– Итак, позвольте мне представить вам эксперта в области интернет-безопасности. Козима Кречмер из компании «КоттерДотКом»!
Атриум стих, все взгляды оторвались от экрана и обратились на Саймона. Тот слегка пожал плечами:
– Если Козиме угодно выступить по телевидению и поделиться своим опытом, как я могу ей мешать?
Все головы снова повернулись к экрану. Ходили слухи, что Козима, которую Коттер перевел сюда из женевского отделения, представляет собой нечто большее, нежели просто главу Исследовательского отдела защиты серверов. Совсем недавно ее сфотографировали выходящей с Саймоном из ресторана. Сомнительно, чтобы она согласилась выступить на стороне Эшли Барсон-Гарленда без прямого указания Саймона. Альберт хмурился, глядя, как она берет микрофон. Он не мог поверить, что его наставник, его герой, его бог станет поддерживать что бы то ни было, представляющее угрозу для неприкосновенности и независимости Сети.
Саймон взирал на экран с выражением ласковой благосклонности.
– Фрейлейн Кречмер, я уверен, что только люди, последние два года отдыхавшие на Марсе, не слышали о компании «КоттерДотКом». Вы специализируетесь по сетевой защите, не так ли?
– Совершенно верно.
– Насколько я знаю, провайдеры имеют возможность сами решать, какие из новостных групп пропускать через свои серверы. Это так?
– Безусловно.
– Итак, компания мистера Месситера, крупнейший независимый провайдер Великобритании, вовсе не вынуждена предоставлять доступ ко всем новостным группам. Она может отфильтровывать те из них, что содержат, к примеру, поставленную вне закона детскую порнографию.
– Определенно.
– Далее, как вам, возможно, известно, я предложил билль, который позволит отслеживать такого рода непристойную деятельность, однако так называемые «интернет-компании» заверили меня, будто подобные меры «практически нереализуемы». Правы ли они?
– Нисколько. Можно, конечно, использовать прокси-серверы и так называемые «брандмауэры», однако, как правило, обнаружить тех, кто размещает в Сети незаконные материалы, как и тех, кто ими пользуется, вполне возможно.
– Это возможно? Считаете ли вы, что правительство обязано предпринять шаги, позволяющие следить за потоками подобной информации?
– Нет, не считаю.
Эшли заморгал.
– Простите, фрейлейн Кречмер…
– Козима, с вашего позволения.
– Раньше вы говорили мне, что являетесь сторонницей такого мониторинга.
– Вот как?
– Вам хорошо известно, что это так.
– Видите ли, это сложная тема. Тут большое значение имеет вопрос о гражданских свободах. В последнее время я очень много размышляла над ним.
– Гражданские свободы? А как же право семей жить, не опасаясь скверны? Оно уже в счет не идет?
Громкие аплодисменты заглушили начало ответа Козимы.
– Хорошо, – сказала она, – предположим, что я получила в ходе моих исследований сведения, уличающие некоего человека в регулярном использовании Интернета ради собственного сексуального удовлетворения. В том, что он загружает в свой компьютер незаконную порнографию, и тому подобное. Вправе ли я разоблачить его?
– Разумеется, вправе. Если жесткий диск его компьютера содержит незаконные материалы, это то же самое, что хранить их в отпечатанном на фотобумаге виде. Мы все это знаем.
– Да, но человек этот умен. Он разглядывает картинки на экране, но не сохраняет их. И стирает временную память, после того как… после того, как удовлетворит себя, вы понимаете?
Твердый голос Эшли покрыл смешки, послышавшиеся в задних рядах публики:
– Все эти гипотетические рассуждения, на мой взгляд, уводят нас в сторону от главной темы дискуссии. Мы обсуждаем…
– Они имеют прямое отношение к нашей теме, – крикнул из аудитории Брэд Месситер – не в микрофон, но достаточно громко, чтобы его услышали. – Расскажите нам поподробнее об этом гипотетическом случае, Козима.
– На самом-то деле, – сказала Козима, у которой, в отличие от Месситера, радиомикрофон был приколот к отвороту жакета, – он вовсе не гипотетический. Я говорила о вас, мистер Барсон-Гарленд. О вас. Вы тратите в среднем шестнадцать часов в неделю, посещая сайты с фотографиями мальчиков-подростков.
Вся студия ахнула, как один человек, а Эшли, побелев, резко повернулся к Козиме.
– Должен предупредить вас, что я юрист, – прорычал он. – Голословные обвинения подобного рода дают серьезные основания для судебного преследования. У вас нет ни малейших доказательств в поддержку столь неслыханного…
– Ну как же нет, конечно есть, – откликнулась, указав на свой кейс, Козима. – Я отслеживаю ваши выходы в Интернет уже многие месяцы, наблюдая за тем, как вы посещаете сайты, новостные группы и подростковые чаты.
– Я… я… – На лбу Эшли проступили капли пота. – Естественно, в ходе подготовки моей кампании я исследовал все, что имеет к ней отношение. Было бы нелепостью пытаться разработать закон, направленный против порнографии, предварительно с ней не ознакомившись.
– Да, но почему только мальчики? Почему только сайты с такими названиями, как «Отборные булочки для вас», «Гладкие ягодицы» и «Первый минет», – почему только они?
Эшли почувствовал, как его с головой накрывает волна хохота.
– Всякому здравомыслящему человеку, – прошипел он в микрофон, – совершенно ясно, что я стал жертвой продуманного заговора, имеющего целью запятнать мое имя и принизить проводимую мною национальную кампанию в защиту семьи. При использовании мной Интернета вы регистрировали лишь то, что устраивает вас, умышленно игнорируя тысячи других посещений, которые я законно производил во время моих исследований. Эти злонамеренные, мерзкие попытки опорочить меня показывают, как далеко готов зайти сетевой истэблишмент в своих…
– Я заметила, – безжалостно продолжала Козима, – что вы неизменно очищаете свой диск и буферную память. Так что дома у вас решительно никаких доказательств найти не удастся.
– Разумеется, не удастся! – взвизгнул Эшли. – В моем доме нет доказательств, потому что все, сказанное вами, просто куча вранья, инсинуаций и полуправды. Не знаю, известно ли вашему работодателю, чем вы занимаетесь…
– И вашему тоже, не забывайте. У вас колонка в его газете…
– Это не относится к делу! Если я выясню, что вы шпионили за мной в рабочее время, юридические последствия будут такими, каких вы и вообразить себе не способны. Можете мне поверить, фрейлейн!
Две дюжины челюстей отвисли в атриуме, четыре дюжины округлившихся глаз не отрывались от гигантского экрана. Сцена, думал Саймон, которая, несмотря на разницу в числе и составе людей, воспроизводится по всей стране. Альберт украдкой покосился на своего героя, но ничего не смог различить за зеркальными стеклами. Лишь одна из бровей Саймона была чуть приподнята в умеренном удивлении.
Мать и отец Альберта следили в детстве за высадкой на Луну: Гордон – в Нью-Йорке, а Порция – в Лондоне. Альберт и сам сохранил смутные воспоминания о преследуемом новенькими вертолетами белом «бронко» О. Дж Симпсона , кружащем по автострадам Лос-Анджелеса, но это… это обратится в воспоминание, по которому будет судить о себе целое поколение. «Где ты был, когда Козима Кречмер в прямом эфире размазывала Эшли Барсон-Гарленда?» – «Телевизор смотрел, козел, а ты что поделывал?»
Козима Кречмер оставалась, похоже, единственным в студии спокойным человеком. На верхней галерее режиссер лихорадочно переговаривался по телефону с инспектором канала, подключившим к разговору юриста.
– Продолжайте, – распорядился инспектор. – Мы тут ни при чем. Это дела Барсон-Гарленда. Вряд ли он сможет обвинить нас в том, что его оклеветали на его же собственном шоу.
– Я предполагаю, – говорила между тем Козима, – что вы давно уже загружаете в свой компьютер непристойные, совершенно незаконные фотографии подростков. Вы мастурбировали, глядя на них, а затем стирали.
Несколько родителей закрыли ладонями уши своих детей, и те заерзали, пытаясь освободиться.
– Вы только что обеспечили себе судебное дело, которое вас уничтожит! – возопил Эшли, тыча в нее пальцем и трясясь от ярости.
– Это ваше право. У меня имеются видеозаписи, на которых вы занимаетесь именно этим. Да! – повторила Козима, и внезапная тишь пала на студию, и все глаза обратились к Эшли. – Часы и часы записей, показывающих, как вы мастурбируете перед экраном в вашем лондонском доме.
– Любой суд откажется принять такие записи к рассмотрению, – выдавил Эшли, чувствуя, как в животе его скапливается страшная тяжесть, – если они существуют, конечно. Что не соответствует действительности. Вы все больше и больше погрязаете в крупных неприятностях, юная леди.
– Но речь идет не о любом суде. Речь идет об этом суде. Вашем суде. Вы не можете возражать против демонстрации моих доказательств здесь.
Козима извлекла из кейса две кассеты.
– «Нет таких шагов, которые мы не были бы вправе предпринять во имя семьи, во имя достоинства». Ваши собственные слова. Так или не так, мистер Барсон-Гарленд?
Эшли, закоченев, стоял в центре студии. Хор под управлением Брэда Месситера скандировал: «Так или не так! Так или не так!» Голоса сливались и нарастали в ушах Эшли. Рот его открывался и закрывался, но глаза неотрывно следили за видеокассетами, которыми Козима, ни на секунду не выпуская их из рук, помахивала над головой.
– У меня имеются также распечатки вашего дневника, мистер Барсон-Гарленд. – Свободная рука Козимы нырнула в кейс и появилась наружу с пачкой бумажных листов. – Чрезвычайно любопытное чтение.
Заверещав от ярости, Эшли бросился к Козиме, но внезапно развернулся и выскочил из студии, швырнув на пол микрофон. Слепо пролетел он мимо охранников, слишком испуганных и смущенных, чтобы его остановить. Промчавшись по коридорам, выбежал в вестибюль, почти не заметив толпу сотрудников «Би-би-си», глазеющих на вмонтированные в стену экраны. Миновав стеклянные двери, Эшли, как безумный, прорезал, направляясь к Вудлейн, подковообразный двор. В спину ему что-то кричали, но он прорвался через турникет охраны наружу. На улице, выстроившись в ряд, стояли машины. Он бросился к ближайшей и начал дергать за ручку дверцы.
– Все в порядке, приятель, все в порядке. Успокойтесь. – Водитель щелкнул переключателем блокировки дверей, и Эшли плюхнулся на сиденье.
– К Сент-Джеймсу!
– А я вас знаю! Вы тот малый, Барсон-Гарленд.
– Неважно. – Дыхание вырывалось из груди Эшли тяжелыми всхлипами. – Дьюк-стрит, и как можно быстрее.
– Лады. Жалко, что ваш билль не прошел. Самое время взяться за этих извращенцев. У меня у самого детишки есть.
Эшли сунул руку в карман и едва не заплакал от облегчения, когда пальцы его нащупали кожаный смайтсоновский футляр для ключей. На прошлой неделе он забыл ключи в гардеробной телевизионного центра и вынужден был вернуться за ними в полночь. Тогда он ругал себя на все корки, однако, не случись этого, он сегодня не взял бы ключи с собой. Оглянувшись назад, он увидел людей, валивших из здания центра через предназначенные для публики боковые двери.
– Я как-то Гэри Глиттера вез, – сообщил таксист.
Как и опасался Эшли, на Мэйсон-Ярд уже собралась небольшая толпа. Направленный на дверь его дома ручной софит телевизионщиков повернулся к нему, едва машина свернула с Дьюк-стрит в проулок.
– Ба, да у вас тут поклонники толкутся, – объявил, прикрывая глаза ладонью, таксист. – Хотят небось, чтобы вы возглавили партию?
Эшли сунул ему двадцатку и открыл, держа наготове ключи, дверцу машины.
– Вы очень добры, начальник. Считайте, мой голос у вас в кармане.
– Мистер Барсон-Гарленд! Мистер Барсон-Гарленд!
– У меня нет комментариев, нет комментариев. Нет комментариев. Решительно никаких!
Он проталкивался через толпу, втянув голову в плечи, выставив руку с ключами в направлении двери.
– Присутствует ли хотя бы доля истины в этих утверждениях?
– Я же сказал, никаких комментариев! Совершенно никаких.
Эшли захлопнул дверь и запер ее. И стоило ему остаться в одиночестве, как из глаз потоком хлынули слезы.
Наверху в кабинете трезвонил телефон. Эшли выдрал провод из розетки и стоял теперь с мокрыми от слез щеками посреди ковра. Символы успеха со всех сторон окружали его. С написанного Ромни портрета глядел, подбоченясь, сэр Уильям Барсон, которого Эшли позволял посетителям принимать за своего предка. На полках поблескивали первые издания Гиббона, Карлейля и Бёрка. Компьютер стоял на столе.
Ложь. Все ложь. Его заманили в ловушку. По какой-то злой, ужасной причине его заманили в ловушку и заставили выдать себя. Видеокамеры в его кабинете? Это же немыслимо. Кто мог бы такое устроить? Немыслимо! И все-таки что-то они пронюхали. Не могли же они просто догадаться, что он постоянно занимался…
Эшли включил компьютер и ввел первый пароль. Файлы дневника были, двойной надежности ради, защищены еще одним паролем. Открыть их не смог бы никто. Он дважды щелкнул мышкой на последней записи, сделанной вчера, когда мир еще лежал у его ног. Система запросила второй пароль, Эшли ввел и его. Страницы дневника появились на экране.
Печальная новость о старине Руфусе Кейде. Судя по всему, бедняга «ликвидирован наркодельцами», как это принято называть. Думаю, такой конец был неизбежен. Еще со школьных дней было ясно, что миляга Руфус обречен на жизнь, полную зависимости и падений. Кажется, у американцев это называется «маниакальной личностной тягой» или еще какая-то чушь в этом роде. Я не видел Руфуса с тех пор, как он лет пять назад заходил ко мне с пренеприятнейшей просьбой о деньгах, которые он собирался вложить в некое дурацкое агентство фотомоделей. Думаю, стоит пойти на похороны и помолиться о спасении его души. Да не отвернутся от него Небеса. В «Телеграф» лестная рецензия на мою первую программу. Оказывается, я – «прирожденный ведущий, сочетающий легкость повадки с непреклонным нежеланием уходить в сторону от сложных нравственных вопросов». Держись, Дэвид Старки!
«Лестная»! Придется ли ему еще когда-нибудь воспользоваться этим словом? Или даже отдаленно с ним схожим? Утирая слезы, Эшли просматривал страницы, пока не увидел нечто такое, отчего у него обмерло сердце.
Красный текст!
Невозможно, но так.
Последний в дневнике абзац был набран красным. Эшли никогда с цветным текстом не баловался. Никогда. Да и шрифт тоже не его. Он таким ни разу не пользовался.
Эшли чувствовал, что ему не хватает смелости перевести взгляд в нижнюю часть экрана. Если он прочитает этот абзац, то уже наверняка будет знать, что это не ошибка, не результат нескольких неумышленных щелчков мышью. А ему этого вовсе не хочется. Но прочитать придется.
Лицемер, lecteur, mon semblable, mon frere! Не в первый раз приходится мне читать твой дневник, Эшли Гарленд. Не далеко же ты продвинулся, верно? От онанирования в школьное канотье к онанированию перед фотографиями школьников. Какое жалкое падение. Все сплошь притворство, снобизм, нетерпимость, пустозвонство и показуха. С твоими мозгами, Эшли Гарленд, ты мог бы достигнуть большего. Но холодное, страдающее запором сердце изначально обрекло тебя на позор, унижение и крах. Интересно, как с тобой обойдутся в тюрьме? Фальшивка, извращенец, фарисействующий ханжа. Я отомстил тебе сполна. И да будешь ты вечно гнить в жгучей грязи собственной развращенности.
Красный текст поплыл перед глазами Эшли. Он стиснул виски ладонями, словно заставляя мозг сосредоточиться. Слезы капали на клавиатуру.
Это какое-то безумие. Дикое, необъяснимое умопомешательство. Конечно, у него были враги. Далеко не все любили его, он знал это. Он всегда это знал. Но чтобы вот такая сумасшедшая ненависть?
На экране вдруг замигал значок одной из папок. Папка называлась «Вкуснятина!». Эшли точно знал, что никогда ее раньше не видел. Он дважды щелкнул на значке – оказалось, что папка содержит больше двух тысяч файлов, все сплошь фотографии и фильмы. Наугад выбрав один, он вывел на экран видеоклип, состоящий из сцен столь подробных, отчетливых и непристойных, что у Эшли перехватило дыхание. Участвовали в сценах исключительно мужчины и мальчики.
В дверь позвонили.
Эшли мгновенно закрыл файл и отправил всю папку в корзину.
Еще звонок.
Эшли попытался очистить корзину. На экране появилось окошко:
Введите пароль уничтожения.
Эшли ввел свой пароль и предпринял новую попытку.
Пароль неверен. Эшли ввел второй пароль.
Пароль неверен. Система отключается…
Не веря своим глазам, Эшли смотрел, как экран пустеет под шелест и потрескивание статических зарядов.
В дверь позвонили в третий раз.
На стене за компьютером заполыхали голубоватые отблески. Эшли встал, подошел к окну и сквозь щель между портьерами глянул вниз. Сверкание вспышек едва не ослепило его, он отступил от окна.
– Будьте вы прокляты, – всхлипнул он, дрожа всем телом. – Будьте вы все прокляты.
В воображении его возникла картина – мать и сестра у себя дома в Манчестере. Смотрят телевизор. Возможно, вместе с соседями. Внизу во дворе есть камера, направленная на его окна. Да, наверняка смотрят, побелев от стыда, прикрыв ладонями рты. Соседи потихоньку выползают из комнаты и стремглав разбегаются по домам, к собственным телевизорам. И в палате все тоже смотрят, все члены партии консерваторов. И жена смотрит, вместе со своим отцом, а тот говорит: «Я же предупреждал, этот твой Эшли человек не нашего круга. Я с самого начала так считал». Оливер Дельфт тоже все уже видел и вычеркнул имя Эшли из списка полезных контактов. Новость расползлась и по клубу «Карлтон», и там все смотрят, собравшись у телевизоров. И все увидят, как его сейчас поведут, все будут следить за его процессом.
Ну уж нет. Никому за ним следить не придется. Ни единому человеку.
В дверь все звонили, звонили, а снизу, с улицы, донесся искаженный и усиленный мегафоном голос:
– Мистер Барсон-Гарленд! Я суперинтендант Уоллес. Прошу впустить нас в дом. Двор будет очищен от камер и журналистов, даю вам слово.
Эшли проковылял на кухню. Здесь маняще поблескивали его ножи, «Сабатье». Те немногие друзья, какие у него имелись, знали Эшли как отличного повара. Ножи, как и он сам, были само совершенство. Он вытащил один из деревянного держателя и, плача, точно дитя, вернулся в кабинет.
Всю свою жизнь, вдруг понял Эшли, он чувствовал себя антилопой, за которой гонится лев. Жаркое, вонючее дыхание судьбы следовало за ним по пятам, но ему всегда удавалось сделать новый рывок, всегда хватало ума и энергии для нового ошеломляющего зигзага, позволявшего сохранять расстояние между собой и страшным зверем. И вот наконец челюсти сомкнулись на нем, а ему наплевать. Будь они прокляты, будь все они прокляты! Разве он выбирал, каким ему быть? Разве хотел он быть некрасивым, лысым, человеком «не нашего круга», социально неприспособленным, человеком, которого тянет к подросткам, которого они презирают с такой высокомерной легкостью и тщеславием? Они, с их копнами шелковистых волос, с их шелковистым обаянием. Да будь они все прокляты!
Эшли вонзил себе в горло нож и повернул его – раз, другой, третий.
И в тот же миг услышал, как внизу вышибают дверь, и сквозь струи хлещущей крови увидел, что компьютер его ожил. Ему показалось – конечно же, показалось, – будто по экрану слева направо ползут, извиваясь, как лента серпантина, ярко-красные буквы:
Нед Маддстоун посылает тебя в ад.
Мозг Эшли еще успел удивиться – почему в исступлении его последних мгновений на этой подлой земле ему вдруг явилось имя Неда Маддстоуна? Возможно, так тому и следовало быть. Нед был архетипом их. Подлинный альбом выкроек непринужденной, копноволосой уверенности в себе.
Он умер, проклиная и имя Неда Маддстоуна, и самую мысль о нем.
Саймон Коттер запер дверь своего кабинета и, похлопывая себя по бедру, перепрыгивая по три ступеньки зараз, стал спускаться по лестнице.
– Три! – на ходу прошептал он.
Альберт и прочие так и стояли у телевизора. При появлении Саймона они обернулись и выжидающе уставились на него.
– Не смог дозвониться, – сказал Саймон. – Должно быть, он отключил телефон. О, смотрите-ка, «Би-би-си» застеснялась, попробуйте «Скай-ньюс».
Альберт отыскал пульт, и на экране появились носилки, торопливо затаскиваемые в выбитую парадную дверь лондонского дома Барсон-Гарленда.
Саймон мысленно напомнил себе первым делом позвонить редактору «ЛИП». Позаботиться предстоит о многом: некролог, новый «Голос разума» – куча всяких мелочей.
Оливер Дельфт перешел на бег на месте, чтобы посчитать пульс. Восемьдесят девять, неплохо. Сделав пять-шесть резких выдохов, он оглядел площадь и стал ждать, когда успокоится дыхание. Он не любил показываться жене на глаза даже слегка запыхавшимся и потому, как правило, проводил несколько минут на крыльце, чтобы вернуться в дом, выглядя человеком, всего лишь прогулявшимся до почтового ящика и обратно.
Небо на востоке светлело. За деревьями, в посольстве одной из балканских стран светилось несколько окон. В прошлом Оливер нередко удивлял своих подчиненных тем, что предупреждал их о приближении кризиса, основываясь всего-навсего на наблюдениях за посольскими окнами, – в этом присутствовала ирония, доставлявшая ему, в так называемый цифровой век, немалое удовольствие.
Внезапно он нахмурился. У тротуара рядом с его машиной стояла чья-то еще. Серебристый «лексус», номер не дипломатический. Оливер различил силуэт сидящего за рулем огромного, толстого водителя. Отметив про себя номер, Оливер полез в карман за ключом.
Первым знаком, уведомившим его, что в доме творится нечто странное, был детский смех. Как правило, отпрыски Оливера за завтраком особенно не веселились. Сидели, ссутулясь, над овсянкой, хмуро читали надписи на пакетах или ныли, упрашивая родителей выключить радио и включить телевизор. Второй странностью был витающий в воздухе запах бекона. Оливер придерживался диеты с малым содержанием жиров, а Джулия всю жизнь была вегетарианкой. Дети, хотя младшенькой уже исполнилось тринадцать, все еще оставались поклонниками кокосовой стружки да кукурузных хлопьев.
Подходя к кухне, Оливер услышал мужской голос. Вот пропасть, подумал он. Дядя Джимми, черт бы его побрал!
Джимми, брат Джулии, был любимцем детей, но, как оно часто бывает с тем, что нравится детям, взрослым представлялся невыносимо скучным. Да и время подходящее, сообразил, взглянув на часы, Оливер. Дядя Джимми нередко «заскакивал» рано поутру, после того как самолет, которым он прилетал из Америки, садился, а до пробуждения делового мира еще оставалось скоротать несколько часов. Но его появление хотя бы проясняло загадку припаркованного у дома «лексуса» с шофером. Оливер соорудил на лице радушное выражение и распахнул дверь кухни.
Если бы Оливера попросили составить список из тысячи человек, которых он ожидал бы увидеть сидящими за его кухонным столом и показывающими фокусы членам его семьи, миллиардер от электронной коммерции Саймон Коттер в этом списке не значился бы.
– А вот и ты, дорогой! – произнесла жена. Коттер поднял взгляд от стола и улыбнулся.
– Доброе утро, сэр Оливер. Простите, что вторгся в вашу семью. Да еще и в такую рань. Ехал мимо в аэропорт и решил рискнуть – вдруг вы еще дома. Совершали пробежку?
Оливер, невесть почему застеснявшись своего спортивного костюма и головной повязки, кивнул.
– Большое удовольствие видеть вас, мистер Коттер. Если позволите, я заскочу наверх, переоденусь…
– Ну же, Саймон! Где он?
Индиа, младшая дочь Оливера, схватила Саймона за руку, ощупала его рукав и подергала за бороду.
– Ага. А где бы ты хотела, чтобы он оказался? Быть может, под сахарницей? В стойке для тостов? В газете?
– Под сахарницей.
– Ну хорошо. Загляни.
– Черт подери!
Оливер с удивлением отметил, что Руперт, уже закончивший Оксфорд и в последнее время ставший утомительно утонченным, таращит глаза и поерзывает от нетерпения точно так же, как и все остальные.
– Еще! Еще раз!
Ко времени, когда Оливер спустился вниз, в кухне уже вовсю шло чтение мыслей. Даже мать Оливера, сидевшая в кресле-каталке чуть в стороне от других, даже она, похоже, наслаждалась происходящим, если, конечно, можно считать надежным показателем количество слюны, сочащейся из уголков ее рта.
Джулия, дети и Мария – все они уже нарисовали каждый свое на листках бумаги и теперь теснились вокруг Коттера, театрально приложившего по пальцу к каждому виску и, собрав морщинами лоб, уставившегося в пол.
– Великий Коттини должен подумать. Он должен подуууумать… э-э-э… no desme la lata! – негромко бормотал Коттер.
Мария захихикала, удивив этим Оливера. Она что-то произнесла по-испански, и Коттер живо ответил ей.
– Мой дух-наставник открыл мне все! – объявил он после того, как поочередно вгляделся в лицо каждого из посмеивающихся, раскрасневшихся детей. – Оливия, поскольку она оччень умна и оччень красива, выбрала бы симпатичную лошадь, да? Я думаю, ты нарисовала лошадь.
Оливия развернула свой листок и показала всем нарисованную лошадь.
– Вообще-то это пони, – пояснила она. Коттер хлопнул себя по лбу:
– О, как я глуп! Конечно, пони. Не лошадь! Пони! Прости меня, дитя, по утрам моя сила убывает. Теперь обратимся к Хулии. Хулия, думаю, выберет няблоко. Да. Вот тут я совершенно уверен. Няблоко. Наполовину съеденное.
Джулия развернула листок, и по кухне прокатился восторженный хохот.
– Хорошо. Мы кое-чего добились, да? Переходим к Руперту. Руперт существо одухотворенное. Сам Руперт этого пока что не знает, но он – самый одухотворенный из присутствующих. Руперт, я думаю, выбрал камин, в коем он видит символ своего пылко горящего сердца.
– Хрен знает что!
– Руперт!
– Прости, мам, но какого же черта?
– Теперь что касается Индиа. Индиа тоже очень красива, Индиа мудра, Индиа умнее, чем все ее братья и сестры, вместе взятые…
Оливер переглянулся с женой. Жена сияла, и он, кивнув, чуть улыбнулся ей.
– Итак, Индиа выбрала бы, я полагаю, предмет самый обманчивый. Но что, должен спросить себя я, есть самая обманчивая в мире вещь? Ничто. Ничто – вот самая обманчивая, самая нечестивая вещь в мире. Покажите мне ваш листок, о обманчивая и нечестивая дева.
Индиа, покраснев, развернула пустой листок и сорвала оглушительные аплодисменты.
– И наконец, сеньорита Мария. Что бы такое могла она нарисовать? Мария хорошая женщина. Мария добра. Мария благочестива. Мария нарисовала в цыпленка, я думаю, который является, как и она, благочестивым творением Божиим.
Уронив свой листок и перекрестившись, Мария залопотала на испанском, и Коттер ответил ей стремительным потоком слов. Мария поцеловала его и, хихикая, выпорхнула из кухни.
– Еще, пожалуйста, еще!
Коттер глянул на Оливера и улыбнулся.
– Боюсь, мне необходимо переговорить с вашим отцом. Дела! – таинственно прошептал он и глухо застонал.
Дети застонали в ответ и потребовали обещания, что он придет к ним еще раз.
– Поднимемся наверх, – Оливер повел Саймона к лестнице, – там нам не помешают.
– Великолепный дом. – Саймон одобрительно оглядывался по сторонам.
– Собственно, это дом моей матери.
– А.
Оливер заметил любопытный взгляд, брошенный Саймоном на смонтированный в лестничном пролете лифт.
– Несколько лет назад у нее случилось несколько ударов подряд. Разум не пострадал, однако…
– Как печально. И Мария ухаживает за ней?
– Да. Вот сюда.
– Благодарю вас. Очаровательная комната. У вас чудесная семья, сэр Оливер. Редкость по нашим временам.
– Просто «Оливер», прошу вас. Что ж, должен сказать, развлекли вы их здорово. Не хочется повторять их приставания, но как, черт возьми, вы это делаете?
– А, пустяки. – Саймон постукал пальцем по своим темным очкам. – Бумагу-то им я раздал. Все остальное, боюсь, очень скучная химия. Ничего больше. Вроде тех фокусов, к которым ваши ребята из МИ-6, полагаю, то и дело прибегали в прежние дни. Только детям не говорите.
– Даю слово. Но вот… – Да?
– Я насчет сказанного вами об Индиа – что она умнее других. Это чистая правда, однако откуда вы-то это узнали?
– Ну, это само лезет в глаза. Глупость скрывать куда проще, чем мозги. Вы и сами наверняка это замечали.
– Что ж, тут вы попали в точку. Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо. Вы, верно, гадаете, зачем я к вам заявился.
Оливер, который вот уж пятнадцать минут как кусал от любопытства язык, благодушно пожал плечами:
– Да, это определенно сюрприз. Приятный, уверяю вас.
– М-м. Боюсь, мои методы ведения бизнеса несколько неортодоксальны, как вы, должно быть, и сами знаете.
– Новые правила для новой индустрии.
– Точно. Буду с вами абсолютно откровенен. Как вам, вероятно, известно, «КоттерДотКом» пришлось отказаться от услуг главы ее отдела интернет-безопасности.
– Козимы Кречмер?
– Печальная история. Многие относятся к этой женщине как к своего рода кибер-героине, однако, как я дал ясно понять, она действовала без ведома и согласия компании.
– Как я полагаю, семья Барсон-Гарленда обратилась в суд?
– Я заверил их адвокатов, что все исследования проводились Козимой в ее свободное время, не тогда, когда она работала на компанию. Теперь иск направлен исключительно против нее. Она где-то прячется, скорее всего, в Германии. Боюсь, миссис Гарленд трудновато будет получить от нее хотя бы пенни. В конце концов, похоже на то, что ее утверждения были отнюдь не безосновательны. Прискорбно.
– Хм… Должен признаться, то был самый увлекательный вечер, какой я когда-либо проводил у телевизора.
– Вы ведь довольно хорошо знали Барсон-Гарленда?
Оливер, внимательно оглядев пальцы, извлек из-под ногтя соринку.
– Знал? Да, пожалуй, знал. Хоть и не сказал бы, что хорошо.
– Если верить слухам, он пытался завербовать вас в союзники этого его «Агентства безопасности». И обещал вам место главы этого агентства, если оно когда-нибудь будет создано.
– Правда? Я…
Оливер, услышав скрип на лестнице, обернулся, быстро пересек гостиную и распахнул дверь.
– А, Мария, вам нужна помощь?
– Извините, что помешала, сэр Оливер. Я просто подумала, может, вы или мистер Коттер захотите выпить по чашечке кофе? Или печеньиц? Я много всяких напекла.
Оливер неловко переминался у камина с ноги на ногу, ожидая, пока Мария уберет с кофейного столика стопки журналов и книг по искусству, чтобы расчистить место для подноса. Коттер о чем-то перемолвился с ней по-испански, и она вышла ухмыляясь, точно школьница.
– Кружева на подносе! – сказал, закрывая дверь, Оливер. – Вы и тут в самую точку попали. Помнится, я читал в каком-то журнале, что вы бегло говорите на девяти языках. Это правда?
– Частичная, – ответил Коттер и взял печенье. – Я провел столько времени, изучая языки, что так и не научился толком считать, а потому сказать вам, на скольких языках я говорю, мне сложно.
Оливер сдержанно улыбнулся.
– Вы, вероятно, гадаете, – продолжал Саймон, – кстати, печеньица полное объедение, просто тают во рту… гадаете, откуда мне известно о попытках Барсон-Гарленда совратить вас.
– Этот вопрос приходил мне в голову.
– Я не цеплял жучки под столики клуба «Маркз» и не подкупал тамошних четверговых лакеев, на этот счет не волнуйтесь. Нет, дело попросту в том, что милейший Барсон-Гарленд флиртовал и со мной тоже. Торговал собой, так сказать, и направо, и налево.
– Понятно.
– Видите ли, он никак не мог решить, идти ли ему по правительственной линии или приткнуться к частному сектору. Нюх у него на этот счет действительно был хорош. Кто станет в дальнейшем править миром – те или эти? Кое-кто считает, что правительствам следует подумать о создании глобальной интернетовской полиции. Другие боятся, что именно это и произойдет, и потому криком кричат о личной тайне и гражданских свободах. Вы, вероятно, знаете, что недавний прилив вирусов, червей, почтовых бомб и нападений на порталы привел международное сообщество к неизбежному и окончательному выводу. Ничего тут поделать нельзя. Надежной защиты не существует. Или она слишком дорога. Слишком непрактична. Юридические последствия существования границ, различий в трактовках авторского права и тому подобного запутаны и неразрешимы. Единственное реальное решение, решение, принимаемое на локальных корпоративных уровнях, доступно лишь частному предпринимателю, и состоит оно в том, чтобы проводить собственную политику, устанавливать собственные барьеры, самому заниматься вакцинацией и профилактикой. Только частный сектор способен пересекать границы, только у него имеются ресурсы и силы, позволяющие взять ответственность на себя. Пост главы отдела интернет-безопасности компании «КоттерДотКом» приобретает еще большее, чем прежде, значение. Честно говоря, даже если бы Козима не спятила, я все равно предложил бы его вам. Что, если вы еще не догадались, я и делаю. Строго говоря, это та же работа, какую предлагал вам Эшли Барсон-Гарленд, но она масштабнее, она настоящая, она защищена от политического вмешательства и до непристойного хорошо оплачивается. Правда, ответ мне нужно получить очень быстро. Этим утром я улетаю в Африку и был бы рад услышать, что вы готовы начать, как только уладите все со своими людьми… пока же мне совершенно необходимо отлить. Вы не могли бы?..
– Да, конечно. Вот сюда, вторая дверь направо.
– И попробуйте печеньица. Такие легкие. Диета ваша от них нисколько не пострадает.
Выйдя из комнаты, Саймон двинулся через лестничную площадку в указанном ему направлении. Проходя мимо лестницы, он заметил, что лифт уже наверху. Внимание его привлекла полуприкрытая дверь – Саймон толкнул ее и вошел.
Мать Оливера Дельфта, одинокая и неподвижная, сидела в кресле-каталке у выходящего на площадь окна. Саймон подошел, встал рядом с нею. Глаза старухи выкатились. Саймону показалось, что лицо ее все же способно что-то выражать – в нем как будто мелькнул проблеск приятного удивления.
– Филиппа Блэкроу, – прошептал Саймон. – Какая странная встреча. Известно ли вам, что на вас лежит ответственность за разрушение моей жизни? Знаете, что из-за вас я провел двадцать лет в сумасшедшем доме? Двадцать лет – из-за вас и вашего мерзавца сына.
Дыхание вырывалось из легких Филиппы с шипением и бульканьем, Саймон чувствовал, как она напрягается, стараясь совладать с обвислыми щеками и вялым ртом, заставить их двигаться так, чтобы получилась человеческая речь. Слюна стекала с губ старухи, скрюченные, иссохшие руки тряслись, как сухие листья в грозу.
– Я должен был доставить вам письмо. От ваших друзей-фениев. Но его перехватил ваш сын – единственный из всех живущих на свете. Вот как жестока бывает судьба. Чтобы прикрыть вас и спасти собственную никчемную шкуру, он отправил меня гнить среди безумцев, навсегда. А теперь я вернулся. И в сравнении с судьбой я куда более жесток. Я подумал, что вам следует это знать. Бесконечно более жесток. Мне сказали, что в вашем безжизненном теле еще обретается разум. Теперь у него будет чем заняться до скончания ваших дней. Прощайте.
Образ Филиппы, унесенный с собою Саймоном, был образом поникшей матери, по щекам которой льются слезы. Спуская в туалете воду и возвращаясь к Оливеру, он не мог видеть, что рот старухи силится сложиться в улыбку, не мог знать, что слезы, лившиеся из ее глаз, были слезами счастья.
Альберт ворвался в дом и еще из прихожей крикнул:
– Мам! Пап! Вы где?
Только позвав трижды и не получив ответа, он сообразил, что Гордон с Порцией поехали за дедом, чтобы привезти его к ужину. Собственно, потому-то Альберт и отправился сегодня на работу пораньше, просто кошмар поездки в метро изгнал из его головы все мысли об этом. Зазвонил телефон, и Альберт гневно влетел в кухню, швырнул сумку на кухонный стол, даже не подумав о том, что может расколотить экран лежащего в ней лэптопа, сорвал трубку с аппарата и оставил ее болтаться, ударяясь о стену. Кот Ява потерся о лодыжку, Альберт ногой отпихнул его.
– Дерьмо! – закричал он. – Всё дерьмо! И все дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо!
Тяжело дыша, он вытащил из кармана куртки газету, присел за стол и в двенадцатый раз перечитал статью. Ява невозмутимо восседал в углу, с холодным достоинством игнорируя хозяина.
