19
И снова решает нож
— Прочь! Прочь! Прочь! — тут же взрывается Манчи.
В мачете Мэтью Лайла отражаются луны.
Я тяну руку за спину. Ножны я спрятал под рубашку, когда работал, но это не мешает мне достать и крепко стиснуть в руке нож.
— Старая карга ушла — тебя некому защитить, — говорит Мэтью, размахивая мачете, как бутто нарезая на куски воздух. — Ни одной юбки поблизости.
— Да я ничего не сделал! — вскрикиваю я, пятясь и стараясь не выдать мысль о задних воротах, которые у меня за спиной.
— Ну и что? — Мэтью идет прямо на меня. — У нас есть закон.
— Я не хочу с вами ссориться!
— Зато я хочу, сопляк. — Его Шум начинает бурлить гневом, а еще в нем проскальзывает какоето странное горе, яростная боль, которую можно буквально почувствовать на вкус. И непонятное волнение, как бы он ни пытался его скрыть.
Я снова пячусь в темноту.
— Я вапще-то неплохой человек, чтоб ты знал, — вдруг говорит Мэтью, почему-то смутившись, но по-прежнему размахивая мачете. — У меня жена есть. И дочка.
— Им не понравится, что вы напали на безобидного мальчика…
— Молчать! — Мэтью с трудом сглатывает слюну.
Он не уверен в себе. И не знает, что делать дальше.
Да что здесь происходит?!
— Ума не приложу, с чего вы так на меня взъелись, — говорю я, — но все равно прошу прощения. За что угодно…
— Прежде чем ты поплатишься, — выдавливает Мэтью, как бутто силится меня не слушать, — я хочу, чтобы ты уяснил вот что. Мою маму звали Джессика, сопляк!
Я отшатываюсь.
— Простите?
— Мою мать, — рычит он, — звали Джессика!
Ничего не понимаю.
— Что? Я не…
— Слушай, сопляк! Просто слушай.
И он широко открывает мне свой Шум.
И я вижу…
Вижу…
Вижу…
Я вижу, что он мне показывает.
— Вранье! — кричу я. — Гнусная ложь!
Ох, лучше бы я промолчал…
Мэтью испускает яростный вопль и кидается на меня.
— Беги! — ору я Манчи, разворачиваясь и со всех ног бросаясь к задним воротам. (Да ладно, вы всерьез думаете, что один нож на что-то годится против мачете?) Мой пес без умолку лает, его Шум взрывается у меня за спиной, я подбегаю к дверям, распахиваю их… И тут до меня доходит.
Манчи со мной нет.
Я оборачиваюсь. Когда я крикнул «Беги!», Манчи побежал в другую сторону: со всей звериной яростью он кинулся на Мэтью.
— Манчи!!!
На складе так темно, что я ничего не вижу, только слышу лай, рык и лязг, а в следующую секунду раздается крик боли: всетаки Мэтью досталось от моего пса.
Хороший пес, думаю я, хороший пес.
Не могу же я его бросить!
Я лечу обратно в темноту, туда, где Мэтью скачет и размахивает мачете, а мой пес, уворачиваясь от ударов, пляшет у него под ногами и лает как оголтелый:
— Тодд! Тодд! Тодд!
Я уже в пяти шагах от них, когда Мэтью хватает мачете обеими руками и со всей силы прорубает им воздух, такшто кончик втыкается в дощатый пол. Раздается визг — никаких слов, сплошная боль, — и Манчи отлетает в дальний угол.
Я с воплем врезаюсь прямо в Мэтью, и мы оба валимся на пол. Мне больно, но я хотя бы приземляюсь на него, а не наоборот, такшто могло быть и хуже.
Мы откатываемся в разные стороны, и я слышу человеческий крик. Я вскакиваю на ноги с ножом в руке: задние ворота теперь далеко, а Мэтью в нескольких метрах от меня — перегородил мне путь. Где-то в темноте скулит Манчи.
А еще из деревни, со стороны зала собраний, начинает подниматься какой-то Шум, но мне сейчас не до этого.
— Я не боюсь тебя убить! — кричу я, хотя боюсь еще как. Вся надежда на то, что в моем разгоряченном и испуганном Шуме сейчас ничего не разберешь.
— Тогда нас двое, — отвечает Мэтью, хватаясь за мачете. С первого раза оно не выходит, со второго тоже. Я не упускаю случая: ныряю в темноту и отправляюсь на поиски Манчи.
— Манчи! — зову его я, с надеждой заглядывая за снопы сена и корзины. Мэтью все еще сопит, пытаясь вытащить мачете из пола, а Шум в городе становится все громче.
— Тодд? — доносится из темноты, из-за вязанок силоса, из маленького закутка возле стены.
— Манчи? — шепчу я, засовывая туда голову.
И быстро оглядываюсь.
Мэтью с силой выдирает мачете из пола.
— Тодд? — говорит Манчи, напуганный и растерянный. — Тодд?
Мэтью идет к нам, идет тяжело и медленно, как бутто ему больше некуда торопиться, а впереди сплошной волной катится его Шум, не терпящий возражений.
У меня нет выбора. Я заползаю в закуток и выставляю вперед нож.
— Я уйду из деревни! Если вы нас не тронете, мы уйдем!
— Слишком поздно, — отвечает Мэтью. Он совсем близко.
— Вы ведь не хотите меня убивать! Я чувствую.
— Заткни пасть!
— Прошу, — говорю я, размахивая ножом. — Я тоже не хочу вам зла.
— Не убедил!
Он все ближе, ближе…
Откудато издалека доносится грохот. Люди бегут по улице и кричат, но ни я, ни Мэтью не оборачиваемся.
Я пытаюсь всем телом вжаться в закуток, но он слишком мал для меня. Озираюсь по сторонам: где же спрятаться?
Негде. Спрятаться негде.
Теперь решать моему ножу. Пусть даже он ничего не стоит против мачете.
— Тодд? — доносится из-за спины.
— Не бойся, Манчи, — говорю я. — Все будет хорошо.
Откуда мне знать, вдруг он поверит?
Мэтью почти рядом.
Я стискиваю нож.
Мэтью останавливается в метре от меня — так близко, что я вижу блеск его глаз.
— Джессика, — говорит он.
И замахивается мачете.
Я откидываюсь назад, заношу нож, собираю в кулак всю волю…
Но Мэтью мешкает…
Мешкает…
Я узнаю это замешательство…
И не теряю ни секунды.
Быстро помолившись — только бы они не были сделаны из той же резиновой дряни, что и канаты моста! — я одним движением перерезаю несколько веревок, скрепляющих вязанки силоса. Остальные веревки тут же рвутся, не выдержав тяжести, а я закрываю голову руками и как можно глубже вжимаюсь в закуток.
Гул, удар, «Ох!» от Мэтью, и я поднимаю глаза: его с головой завалило вязанками, только сбоку торчит рука, мачете валяется на полу. Я отшвыриваю его ногой и оглядываюсь по сторонам в поисках Манчи.
Он спрятался в темном углу за упавшими вязанками. Подбегаю к нему.
— Тодд? — говорит он. — Хвостик, Тодд?
— Манчи! — Вокруг темно, хоть глаз выколи, и мне приходится сесть на корточки. Хвост Манчи стал короче на две трети, всюду кровища, но — благослови Бог моего пса! — он все еще пытается им вилять.
— Ой, Тодд?
— Все хорошо, Манчи, — говорю я, плача в голос от радости, что ему оттяпали только хвост. — Мы тебя живо подлатаем.
— Ты, Тодд?
— Я цел, — отвечаю, гладя его по голове. Манчи прикусывает мою руку, но я не злюсь: это он от боли. Он лижет укушенное место и кусает снова. — Ой, Тодд!
— Тодд Хьюитт! — Женский голос со стороны главных ворот.
Франсиа.
— Я здесь! — кричу, вставая. — Все нормально. Мэтью сошел с ума…
Но она меня не слушает.
— Тебе надо спрятаться, щенок, — быстро произносит Франсиа. — Тебе надо…
Она умолкает, замечая под вязанками Мэтью, и тут же начинает их растаскивать.
— Что случилось? — Стащив одну с лица Мэтью, Франсиа проверяет, дышит ли он.
Я показываю на мачете.
— Вот что.
Франсиа смотрит на мачете, потом долго смотрит на меня, и по ее лицу ничего нельзя понять. Я не знаю, жив Мэтью или нет, и никогда не узнаю.
— На нас напали, щенок, — говорит она.
— Что?!
— Мужчины. Прентисстаунцы. Тот отряд, который за вами гнался. Они напали на деревню.
Сердце вываливается у меня из ботинок.
— О нет, — выдавливаю я. — О нет!
Франсиа все еще смотрит на меня, и только Богу известно, о чем она думает.
— Не отдавайте нас! — снова пятясь, кричу я. — Они нас убьют!
Франсиа хмурится.
— Что ж я за человек, по-твоему?
— Не знаю, — честно отвечаю я. — В том и вся беда.
— Я никому тебя не отдам. Честное слово. И Виолу тоже. Если уж на то пошло, на собрании все только и думали, как защитить вас от того, кто почти наверняка за вами пожалует. — Она смотрит на Мэтью. — Жаль, одного обещания мы не сдержали.
— Где Виола?
— У меня дома, — отвечает Франсиа, опять всполошившись. — Идем, тебя надо спрятать.
— Стойте.
Я протискиваюсь между вязанками и стеной к Манчи. Он все еще сидит в углу и лижет хвост. — Сейчас я возьму тебя на руки. Ты только не кусайся очень сильно, хорошо?
— Хорошо, Тодд! — отвечает он, поскуливая от каждого движения больным хвостом.
Я нагибаюсь и поднимаю его к груди. Он взвизгивает, хватает меня зубами за руку и тут же лижет укушенное место.
— Ничего, дружок, — говорю я, стараясь нести его как можно бережней.
Франсиа ждет меня у ворот склада, и мы вместе выходим на главную улицу.
Всюду носятся люди. Мужчины и женщины с винтовками бегут к садам, а остальные загоняют домой детей (вот они, опять!). Где-то вдали раздаются выстрелы и крики.
— Где Хильди?! — ору я.
Франсиа не отвечает. Мы подбегаем к ее крыльцу.
— Что с Хильди? — снова спрашиваю я, когда мы поднимаемся по ступенькам.
— Она сражается, — не глядя на меня, говорит Франсиа. — Ее ферма первой попалась им на пути. Тэм встретил их один.
— О нет! — повторяю я, как дурак. Можно подумать, от моих «о нет!» есть какая-то польза.
Виола слетает по лестнице нам навстречу.
— Почему так долго? — спрашивает она чересчур громким голосом, непонятно, к кому обращаясь. Завидев Манчи, она охает.
— Тащи свои пластыри, — говорю я. — Ну те, крутые.
Виола кивает и снова убегает наверх.
— Сидите здесь, понятно? — говорит Франсиа. — Что бы ни случилось, не выходите на улицу.
— Но нам надо бежать! — кричу я, ничего не понимая. — Нам нельзя здесь оставаться!
— Нет, щенок, — говорит Франсиа. — Если вы нужны Прентисстауну, этой причины нам уже достаточно, чтобы вас им не отдать.
— Но у них ружья…
— У нас тоже, — перебивает меня Франсиа. — Жалкому отряду прентисстаунцев не взять нашу деревню.
Виола уже несется по ступеням, на бегу роясь в сумке.
— Франсиа… — говорю я.
— Сидите здесь и не высовывайтесь, — отрезает она. — Мы вас защитим. Обоих.
Она пристально смотрит на нас, как бы убеждаясь, что мы все поняли, а потом уходит — защищать свою деревню.
Секунду или две мы пялимся на закрытую дверь, потом Манчи снова начинает скулить, и я ставлю его на пол. Виола достает квадратный пластырь и маленький скальпель.
— Не знаю, действует ли эта штука на собак.
— Все лучше, чем ничего, — говорю я.
Виола отрезает небольшую полоску, и я держу Манчи за голову, пока она обматывает его покалеченный хвост. Он рычит, тут же извиняется, рычит, опять извиняется — и так пока Виола не заматывает всю рану. Манчи сразу принимается лизать повязку.
— Прекрати! — велю ему я.
— Чешется, — объясняет Манчи.
— Глупый пес. — Я ласково треплю его уши. — Глупый-глупый пес.
Виола тоже его гладит, стараясь отвлечь от повязки.
— Думаешь, тут безопасно? — тихо спрашивает она через минуту.
— Не знаю.
Издалека снова доносятся выстрелы. Мы оба подскакиваем на месте. Крики. Шум.
— С тех пор, как это началось, от Хильди никаких известий, — говорит Виола.
— Знаю.
Мы опять молчим и только гладим, гладим Манчи. Со стороны садов за городом опять доносится какой-то шум.
Далекий, как бутто нам все это снится.
— Франсиа сказала, что если идти вдоль берега по течению реки, можно выйти к Хейвену, — говорит Виола.
Я смотрю на нее. Кажется, я понимаю, куда она клонит.
— Ты хочешь уйти?
— Они будут приходить снова и снова. Мы подвергаем опасности местных жителей. Раз уж они зашли так далеко, то придут опять!
Да. Она права. Вслух я это не говорю, но она права.
— Они уверяют, что смогут нас защитить.
— Ты в это веришь?
Я не отвечаю. И невольно думаю о Мэтью Лайле.
— Здесь больше не безопасно, — говорит Виола.
— Да нигде больше не безопасно! На всей планете не найдешь безопасного места.
— Мне нужно связаться с кораблем, Тодд. Они ждут вестей!
— И ради этого ты готова бежать неизвестно куда?
— Ты тоже, я чувствую, — говорит Виола и прячет взгляд. — Если мы сбежим вместе…
На этих словах я поднимаю на нее взгляд, пытаясь понять, всерьез ли она.
Виола только молча смотрит в ответ.
Но мне достаточно ее взгляда.
— Тогда идем, — говорю я.
Мы быстро и молча собираем вещи. Я закидываю за плечи рюкзак, она берет сумку, Манчи вскакивает на ноги, и мы уходим через черный ход. Просто уходим, и все. Так будет безопасней для Фарбранча, это уж точно, а может, и для нас. Как знать, что правильно? После того, что нам наобещали Хильди и Франсиа, уходить совсем не хочется.
Но мы уходим.
По крайней мере, мы сами так решили. Это лучше, чем слушать, на что ради нас готовы другие люди, даже если они искренне хотят нам добра.
На улице теперь ночь, в черном небе ярко светят две луны. Внимание всего города сейчас сосредоточено в другом месте, и до нас никому нет дела. Мы подходим к мостику через ручей.
— И далеко этот Хейвен?
— Отсюда прилично, — шепчет Виола в ответ.
— Сколько это — прилично? — не унимаюсь я.
Она не отвечает.
— Сколько? — спрашиваю я снова.
— Недели две ходу, — бросает через плечо Виола.
— Недели две?!
— А что нам еще остается?
Ответа у меня нет, поэтому я просто иду дальше.
После ручья дорога устремляется к дальнему холму в конце долины. Мы идем по ней, потомушто это самый короткий путь из деревни, а потом возвращаемся на юг, к реке, и шагаем вдоль нее. Карта Бена на Фарбранче заканчивается, такшто кроме реки у нас ориентиров нет.
Мы бежим из Фарбранча, и нас терзает множество вопросов: зачем мэру и небольшому отряду его людей понадобилось нападать на целую деревню? Почему они не отстанут от нас? Почему мы так им нужны? И что случилось с Хильди?
Убил ли я Мэтью Лайла?
И неужели то, что он показал мне в Шуме, — самая настоящая правда?
Неужели это истинная история Прентисстауна?
— Что еще за история? — спрашивает Виола, когда мы торопливо шагаем по тропе.
— Неважно, — отвечаю я. — И хорош читать мои мысли!
Мы добираемся до вершины дальнего холма как раз в ту секунду, когда новая череда выстрелов оглашает долину. Мы замираем и оглядываемся.
И тогда видим.
Боже, что мы видим!
— О господи!.. — выдыхает Виола.
В свете двух лун вся долина лежит перед нами, как на ладони: дома, здания и огороды на склонах холмов.
Десятки мужчин и женщин бегут по одному из склонов.
Они отступают.
Из-за вершины холма появляются сначала пять, потом десять, пятнадцать конников.
А за ними марширует несколько рядов по пять человек в каждом, все с ружьями, все послушно идут за мэром.
Никакой это не отряд.
— Прентисстаун, — выдавливаю я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. — Он привел с собой весь Прентисстаун. Всех до единого.
Их армия в три раза превышает насиление Фарбранча.
У них втрое больше ружей.
Гремят выстрелы, и жители Фарбранча, разбегающиеся по домам, падают с ног.
Прентисстаунцы легко возьмут деревню. Это и часа у них не займет.
Потомушто слухи оказались правдой.
Это армия.
Целая армия.
За нами с Виолой пришла целая армия.
