Где-то в России…
Аркадий готовился к свадьбе. Своим парням он заказал такой салют, чтоб неба не было видно. Костюм купил самый что ни на есть ломовой - в магазине, где девки в юбках под самое то ощупывали его и оглаживали, поили кофе и восхищались его статью. От цены у него слегка сощурились глаза - ну и даете, сволочи. Только кто собирался платить?
Надев костюм, он подошел к зеркалу, что было у самой двери. Девчонка, эротично отставив попку и ногу, выписывала чек. Он достал из барсетки крошечную лилипутку-гранатку, что сделал ему безногий умелец из афганцев, промышлявший нетрадиционными средствами убийств, от которых не оставалось следов. Ему бы цены не было у кремлевских правителей-заговорщиков, но их-то умелец ненавидел больше всего. Безногий мечтал о взрыве средь бела дня, когда его игрушка поднимет вверх и куранты, и гроб Ленина, и кабинеты, в которых сидят «верные слуги народа-идиота». Взлетев метров на двести все по отдельности - стрелки курантов, царь-колокол, нога Ленина, зубцы стены и мошки людей, еще живых и трепещущих руками и ногами, - они шмякнутся в это проклятое место, и синий, очень быстрый бездымный огонь сплавит их в одной общей могиле.
Аркадий подбросил гранатку, будто зажигалку, слегка нажав маленькую пипочку. Ядовитый газ ослепил всех, кроме него - он успел надеть очки, - спокойно вышел, закрыл за собой дверь и сел в машину, которую подогнали ребятки. Они были уже за углом, когда взорвался бутик, затем раздался взрыв погуще, и все рухнуло в пламя синего цвета. Через пять минут не было уже ничего, только запах, странный запах першил горло и слезил глаза.
Свадьба была на улице. Столы сносили со своих дворов. Пригнанные друг к другу и уставленные посудой, они ждали молодоженов из церкви.
«Гулять будем круто!» - сказал Аркадий.
Венчание шло по высшему разряду: с детками-херувимчиками, которые несли длиннющий подол невесты, нищенками, покрытыми кусками белых тюлевых тряпок, с охапками травы в руках, быстроногими парнями, изображавшими собой телефон, телеграф и пейджер одновременно. В стороне на поваленной сосне сидел пьяный Федька. Не то чтоб он очень страдал, потеряв всегда готовую к труду и обороне подружку. Хотя что значит потерял? Они с Надькой уже на завтра договорились сцепиться на чердаке Федькиного дома. Что есть другой мужчина, Федьку не колыхало ни с какой стороны. Его задевал размах мероприятия. Е-мое, это ж какие бабки! Это ж пей до утра, залейся по самую ноздрю, и не один человек, а целое Забабашкино. Он бы такого пира хотел тоже. Не костюмчика из какой-то неведомой ткани - хрен с ним, не всяких там брюликов. А вот цистерна водки, что стояла недалеко на отводном пути, и не какой-нибудь, а прямо из Черноголовки, - это было Федьке как плевок в душу.
Но тут то ли с вытьем, то ли с пением вышли повенчанные, одарили старушек в гардинном полотне бумажными деньгами, кинули в шапки пьяным дедам по маленькой и сели в машину. Смысл был таков - объехать поселок, пока на стол поставят то, что давно ждет своего часа в холодильниках, а то и просто на земле под марлей, придавленной кирпичиками.
Федька же представил, как пьяный в дупель Аркадий будет в машине скручивать вверх невестин шлейф и прочие кружева, чтоб добраться до главного причала. Но предусмотрительная Надька трусов решила вовсе не надевать. Только это мало помогло. Шоферу даже жалко стало молодую: жених был слаб и кончил раньше, чем добрался до цели.
- Помощь не нужна? - смехом спросил шофер.
- Валяй, - сказал Аркадий, - у меня от этого чертова ладана вся охота пропала.
И они поменялись местами, да так удачно, что Надька решила дать Федьке отбой. Ни в какое сравнение с водилой тот не шел.
Свадьба явно удавалась. А когда напились и наелись и небо потемнело, Аркадий дал сигнал безногому умельцу начинать салют.
- Будет сделано! - сказал тот, отъезжая в сторону на старом сиденье от кресла с роликами и постреливая легкими шутихами. Ему надо было добраться до заветного укрытия, где у него лежала некая штучка. Сегодня он готовил большую репетицию.
Через десять минут с шумом и треском весело загорелось небо. Гости с восторгом глядели вверх, играла музыка, и только жених стоял на пригорке в стороне от всех, но никто не обратил на это внимания. Фейерверк! А огонь опускался все ниже и ниже, он был очень красив, этот огонь, и от него не чувствовалось жара. И лишь когда вспыхнули дома и волосы, люди побежали. Но липкая расплавленная земля не отпускала. Через несколько минут на месте свадьбы никого и ничего не было. И только посередине пепелища стояла девушка, живехонькая и целехонькая. Земля ее крепко держала. Девушка подумала: «Когда все умерли, стыдно быть живой». И тут же легко взлетела. Ей казалось, что она взмахнула руками, но это были крылья, серебристо-белые, как бабушкины шали, которые та вязала зимой, когда не было летних хлопот. Взлетев, девушка поняла, что это на самом деле крылья-шали, но прочные и надежные, совсем как любовь Патимат, которая выносила ее, маленькую, в такой точно вязаной шали на крылечко и показывала первые пушистые снежинки, а весной первую завязь. «Запомни, какой листок появится первым. Осенью он тоже улетит первым, если не будет сильных ветров. У листа короткая жизнь, но он этого не знает, как не знаем и мы свою».
Аркадий смотрел, как улетает белая птица. «Так это ж Тамарка-чеченка, - закричал он. - Не домочили их в сортире, гадов. А ведь давно хотел ее придушить. Ведьма, оказывается!» Он не вспомнил ни о Надьке, молодой жене, ни о матери, помнил только, что у его подельника в лесу есть землянка, он найдет ее и свернет безногому голову за безобразие. Где ж теперь жить, если одна ровная и липкая земля? Так не договаривались. Спалить надо было ну хотя бы половину.
С трудом ему удалось дойти до землянки. Она была пуста и прибрана. Не было ни старой инвалидной коляски, которая всегда стояла рядом с ржавым мотоциклом, ни примитивного кресла на роликах. Исчез и сам пиротехник.
Аркадий завалился на непокрытую лавку. Как неудобен оказался дорогой импортный костюм для лежания на досках. Жало под мышками, терло в паху. Рубашка отставала от тела, холодя кожу. Он сдернул с дверей мешковину, которая закрывала вход, завернулся в нее и заснул крепко и сладко, как младенец. Он-то был жив.
