— Не верится, что её здесь нет, — сказал Рэндл.

Он стоял в гостиной у Эммы, держа Линдзи за руку. Магнитофон, запах табака, столик с сигаретами — все было как всегда, но большое кресло опустело. Эмма уехала в Грэйхеллок.

— Если хочешь убедиться, можешь обыскать квартиру, — сказала Линдзи.

— Я понимаю, что это глупо, но, кажется, я так и сделаю. — Он двинулся к двери. Потом пропустил Линдзи вперед. — Веди.

Линдзи опять взяла его за руку и вывела в прихожую. Вот кухня, её он знал, сколько раз носил туда и обратно подносы с чаем. Вот ванная, тоже, конечно, знакомая. Вот столовая, где он изредка у них обедал по торжественным дням, например в день рождения Эммы. Обычно же Эмма весь вечер работала, а на ужин съедала пару сандвичей. Потом шла комната для гостей, превращенная в чулан: у Эммы никто никогда не гостил. Потом спальня Эммы. Здесь Рэндл задержался. Это была просторная комната в итальянском духе, чем-то напоминавшая полотна Карпаччо, какая-то затаившаяся и значительная. Казалось, за окном должен быть светлый пейзаж с колокольней вдали, а не железная ограда, видная сквозь тюлевую занавеску. Рэндл был здесь впервые. Сладкий запах сухой травы словно исходил от старых бархатных драпри и от широкой кровати под красным с бахромой покрывалом до полу.

— Может, заглянешь под кровать? — шаловливо предложила Линдзи.

Рэндл опустился на колени и приподнял покрывало. Сердце у него колотилось, точно он и в самом деле ожидал увидеть в темноте скорчившуюся фигуру Эммы. Он увидел три пары туфель и чемодан.

Едва он начал подниматься, как что-то ударило его в плечо. Он вскрикнул, поскользнулся на каблуке и, не удержавшись, упал на спину. В следующее мгновение Линдзи лежала у него на груди.

— Это же только я! — воскликнула она.

— Как сказал айсберг „Титанику“. — Тяжело дыша, он сцепил руки у неё за спиной.

— Да ты, кажется, правда испугался? Я думала, ты шутишь. Тебе, наверно, примерещилось, что это Эмма подкралась к тебе с каким-то тупым орудием?

— Да, я боюсь. И не только Эммы. — Он провел руками от её покатых плеч вниз, по спине. Локти её упирались в пол по обе стороны его шеи, лицо нависло над ним так близко, что он видел только туманное смеющееся сияние. Чувствуя, как её платье ласково скользит по шелку белья, он наконец коснулся рукой теплого тела над чулком и тихо застонал. Ноги их под кроватью перепутались с туфлями Эммы.

— Не бойся, — шепнула она. Потом, перестав опираться на локти, тяжело навалилась на него, а руки её запорхали над головой. Что-то мягкое и прохладное посыпалось сверху, заслонило свет — она распустила волосы.

Рэндл задохнулся под внезапной тяжестью, под этим мягким каскадом. Линдзи снова приподнялась на локте и потрясла головой, так что волосы, скрыв её лицо, упали ему на глаза. Их было очень много. Он неловко потянулся и, отведя волосы в сторону, увидел её задорную улыбку. Минуту он смотрел на нее, напрягая шею, потом быстрым движением сбросил её на пол. Оба сели, глубоко дыша и оглядывая друг друга, как кошки.

— Ну, давай закончим обыск, — сказал Рэндл отрывисто. Он встал и обдернул покрывало на кровати Эммы.

Линдзи, уже не держа его за руку, вошла с ним в последнюю комнату — свою спальню. Эта комната была поменьше и выходила в вечнозеленый садик. Здесь был узкий диван у окна, стол светлого дуба и длинная полка с книгами в бумажных обложках. Немногочисленные безделушки он подарил ей сам. Он узнал их — пресс-папье в виде руки, серебряное зеркальце, итальянская шкатулка, расчерченная ромбами, фарфоровая собачка. Словно она не умела сама для себя что-нибудь выбрать. Типичная комната прислуги — бедная, невзрачная и трогательная.

Рэндл внимательно её оглядел, потом перевел взгляд на Линдзи. Ее золотые волосы в беспорядке свисали на грудь. Вся она казалась моложе, меньше, проще. Рэндл не спеша обеими руками убрал волосы с её груди и сгреб в толстый жгут на затылке. Потом одной рукой оттянул её голову назад, другую приложил ладонью к её щеке. Он с радостью заметил, что в глазах её мелькнул испуг, и сказал:

— Могу я заключить из этих банальных приемов обольщения, что ты перестроила программу, которую на днях мне излагала?

Подбородок Линдзи торчал к потолку, губы приоткрылись. Но руки болтались безвольно, как у повешенной. Она спросила:

— А если я скажу, что программа не меняется, что ты сделаешь?

— Скорее всего, изобью тебя и наверняка изнасилую, — ответил Рэндл и понемногу отпустил её волосы.

Она снова надвинула их на лоб, растирая пальцами голову. Потом спросила тонким голоском:

— Значит, придется мне изменить программу?

— О господи! — сказал Рэндл. — Пойдем в гостиную, я хочу выпить.

В гостиной Линдзи достала графин с виски, два стакана и кувшин с водой, очевидно приготовленные заранее. Рэндл выпил виски, не разбавляя. Потом уставился на Линдзи. Она запрятала волосы сзади под платье и была похожа на скромного мальчика. Никогда он её не поймет.

— Ну, — сказала Линдзи, — убедился ты, что её здесь нет?

Рэндлу все ещё казалось невероятным, что Эммы нет в квартире. Она почти не выходила, и он видел её вне дома только раз, на похоронах матери. Он ответил:

— Да, пожалуй, убедился, что сейчас её здесь нет.

— Ты хочешь сказать, что она могла подстроить нам ловушку?

— Да, — сказал Рэндл, а сам подумал: или это вы вдвоем могли подстроить ловушку мне. В конце концов, почему Линдзи так упорно отказывалась приехать к нему в Челси? Теперь, когда он, как ему казалось, переходил из фантазии в реальность, реальный мир представлялся ещё более фантастичным, чем тот сказочный дворец, в котором он обитал до сих пор. Он чувствовал себя любимым рабом, которого укладывали на подушки и поили шербетом, а потом подвели к воротам и сказали, что он свободен. Такие истории кончаются ударом ятагана.

Линдзи стояла очень тихо, держа руки за спиной, слегка наклонив вперед голову. На ней было простое коричневое полотняное платье без пояса, напоминавшее какую-то нарядную форму, волосы, выбиваясь из выреза платья, уже повисли тяжелыми фестонами по обе стороны лица. Словно юный генерал какой-то экзотической страны обдумывал план сражения. Она сказала:

— Ну, а если мы позвоним в Грэйхеллок по телефону, тогда ты успокоишься?

О господи! Рэндл зашагал по комнате. Мысль, что Эмма в Грэйхеллоке, было трудно перенести. Его очень удивило и её желание туда поехать, и легкость, с какой она уговорила его отца свезти её. Разумеется, исходя из собственных интересов, он был отнюдь не против возобновления дружбы между отцом и Эммой, хотя подсознательно это его тревожило. Обидно было только, что первым обрядом, которым ознаменовалась эта новая дружба, оказалось посещение его дома. Он не мог понять, что это значит. Он был уверен, что Эмма что-то замышляет, и его — это было уже совсем неразумно — оскорбляло общение между отцом и Эммой, к которому он не был причастен. Он чувствовал, что у него отобрали роль покровителя; и он чуть ли не ревновал, хотя кого и к кому именно, было неясно. Проще и непосредственнее был страх и отвращение при мысли, что Эмма находится в Грэйхеллоке без него, что она вообще там находится; при этой мысли ему хотелось крикнуть: „Это же моя семья!“

Важно было, чтобы не осталось сомнений, что Эмма далеко. Не менее важно — чтобы она не знала, что он сюда приходил. Тут уж ему пришлось положиться на Линдзи. Когда выяснилось, что Эмма уезжает на целый день, и притом без Линдзи, Рэндл не замедлил сделать из этого единственно возможный вывод, но тут же опять растерялся. А как же „программа“ Линдзи? Он был далеко не уверен, что этот шантаж устоит перед лучезарной перспективой провести день вдвоем, в свое удовольствие. Он знал, твердо и радостно, как сильно в ней желание. Но была и другая трудность. Не мог он овладеть Линдзи с разрешения Эммы. Овладеть ею без разрешения Эммы, было, конечно, очень рискованно, от одной этой мысли у него виновато екало сердце. Но иметь на это разрешение было бы уж вовсе отвратительно, и теперь его мучил страх, нараставший по мере того, как он недоумевал, почему Линдзи отказалась от своей „программы“, — страх, что они сообща решили его спровоцировать.

Эмму нужно было обмануть — это он внушил Линдзи. Пусть скажет Эмме, что его нет в Лондоне, он поехал навестить тяжело заболевшего друга — так неудачно, как раз в тот день, когда Эмма будет в Грэйхеллоке. Составляя этот план, Рэндл очень сомневался, что Эмма поверит, будто даже ради последнего прощания с близким другом он мог пожертвовать таким удовольствием, как день наедине с Линдзи, но Линдзи, видимо, обрисовала положение достаточно правдоподобно, и Эмма ничего не заподозрила. Позже ему пришло в голову, что, даже если она не поверила Линдзи, её изобретательный ум, профессионально натренированный в переплетении сложных интриг, мог подсказать ей, что он задумал провести день не с Линдзи, а в Грэйхеллоке, шпионя за ней самой. В конце концов он решил так: поверила она или нет — установить невозможно, хватит и того, что она не уверена, что он с Линдзи. Но за всем этим оставалось ужасное, унизительное подозрение, что Эмма и Линдзи в сговоре против него.

Звонить в Грэйхеллок по телефону ему претило. Сейчас он не хотел даже верить, что Грэйхеллок вообще существует. При мысли, что можно поднять трубку и вызвать к жизни весь этот мир на другом конце провода, его бросало в дрожь и в пот, как от малоприятного колдовства. Но едва Линдзи предложила позвонить, как он понял, что именно это и нужно. Это избавит его от бредовой картины, самой неотвязной в его галерее призраков, — как Эмма неслышно отворяет дверь и застает его в объятиях Линдзи. Он сказал:

— Как же это устроить?

— Очень просто. Ты соединяешься и передаешь мне трубку. Я прошу позвать Эмму. Она подходит, я передаю трубку тебе, и ты слышишь её голос. Потом я с ней немножко поболтаю. Все получится совершенно естественно.

— А может, лучше вам не болтать? Просто положить трубку?

— Нет. Тогда уж она наверняка догадается.

— Ну хорошо, — сказал Рэндл, подумав, и поднял трубку. — Недерден 28. Это в Кенте, возле Эшфорда. — Называя при Линдзи знакомый номер, он чувствовал себя предателем. Однако было в этом и что-то захватывающее. В наступившей тишине Рэндл широко раскрытыми глазами смотрел на Линдзи и слышал, как у него громко стучит сердце. Телефон зазвонил. Послышался голос Энн:

— Алло. Недерден 28.

Энн. У Рэндла потемнело в глазах, он застыл в присутствии этого голоса. Он мог бы, конечно, предположить, что именно она подойдет к телефону. Но Энн… Энн существует, стоит сейчас в столовой в Грэйхеллоке, держит трубку и ждет, чтобы он заговорил. Энн и все её мысли. И тут он подумал, что стоит ему сказать „Энн“, и весь его сказочный дворец рухнет, и кончатся, может быть навсегда, дни сладостного плена. Стоит ему произнести её имя — и все исчезнет: подушки и шербет, бубенчики и яркокрылые птицы, золотые ошейники и кривые ножи. Словно отводя от себя этот страшный соблазн, он медленно опустил руку, державшую трубку.

Линдзи, подхватив трубку, уже говорила деловитым секретарским голосом:

— Будьте добры, нельзя ли попросить на минутку мисс Эмму Сэндс, если она у вас?

Последовала пауза. В глазах у Рэндла прояснилось. Итак, Линдзи говорила с Энн. Произошло невозможное, одно из тех событий, после которых должен наступить конец света.

Линдзи настойчиво совала ему трубку. Вот уже он безошибочно узнал голос Эммы.

— Алло? Говорит Эмма Сэндс. — И ещё раз: — Алло, кто это? — Он вернул трубку Линдзи.

— Это я, Эмма, милая, это Линдзи.

Пауза.

— Да, все в порядке, все нормально.

Пауза.

— Оказалось, что да. Как вы доехали, хорошо?

Пауза.

— Вы сейчас одна?

Пауза.

— А вы можете сказать, в котором часу вернетесь? Я, собственно, за этим и звоню.

Пауза.

— Да, и сандвичи и молоко приготовлю. Ну, будьте здоровы и благословите меня.

Пауза.

— До свиданья, дорогая.

Линдзи положила трубку и с торжеством оглянулась на Рэндла.

— Вот и все.

Рэндл не сводил с неё глаз, все лицо его сжалось от тревоги и ужаса. Этот образец черной магии окончательно сбил его с толку.

Он уже готов был поверить, что голос Эммы, который он только что слышал, — слуховая галлюцинация, вызванная колдуньей Линдзи. И о чем был их разговор? Чем заполнены паузы? У него было смутное чувство, что Грэйхеллоку, а значит, и ему самому нанесли оскорбление.

— О чем вы говорили?

— Ты же слышал.

— Слышал твою половину.

— Она спросила, как я тут без нее, сказала, что хорошо доехала, вернется часов в восемь и чтобы я приготовила ей сандвичи, только и всего.

— Да? И сказала, что она одна?

— Сказала, что не уверена.

— О черт! — Рэндл решил, что теперь уж Энн наверняка знает про него и Линдзи, кто-нибудь наверняка ей сказал. И нужно же ей было вклиниться именно сегодня. До сих пор он просто не давал себе думать о том, знает она или нет. И конечно, она догадалась, что звонила Линдзи, даже если Эмма ей не сказала.

— Мне нехорошо, — сказал Рэндл.

— Милый, но ты сообрази, ты возьми себя в руки! Теперь ты хотя бы знаешь, что Эмма к нам не ворвется. Разве после звонка все не стало лучше?

— Нет, все стало хуже, — сказал Рэндл и отошел к окну. Солнце светило на пыльные, скрюченные кусты, а те жались друг к другу, как пленники.

Помолчав, Линдзи сказала жестко:

— Не воображай, будто я не понимаю, что ты можешь в любую минуту меня бросить и возвратиться к уютной жизни в Грэйхеллоке. Твоя драгоценная супруга тебя ждет. Что ж ты не уходишь?

— Ради бога, не терзай ты меня. Я тебя люблю до безумия, и ты это знаешь. — Он отвернулся от окна и подошел к ней. Она сидела в кресле Эммы, пропуская сквозь пальцы длинную прядь волос. Подол коричневого платья не доходил до колен.

Рэндл опустился на пол у её ног. Не прикасаясь к ней, проговорил:

— Линдзи, послушай, я тебя просто умоляю, не изводи меня сейчас. Я дошел до предела.

— Хорошо. — Она холодно посмотрела на него и стала накручивать прядь волос на запястье. — Но ты столько времени кричал, что хочешь меня. А теперь, когда я откровенно себя предлагаю, выходит, что ты раздумал. Я не могу ручаться, долго ли предложение останется в силе. Так что смотри. Все.

— Да не раздумал я! — вспылил Рэндл. — Я… — Как ей объяснить? А вдруг он совершит страшную, непоправимую ошибку? — Я не то чтобы думаю… что Эмма нарочно все это устроила…

— То есть как это Эмма нарочно устроила? Ты с ума сошел?

— Я же сказал, я этого не думаю…

— Так зачем это говорить? Ты уже, кажется, бредишь, Рэндл. — Она оттолкнула его руки, слабо цеплявшиеся за её колени, и встала.

— Помоги мне, Линдзи.

— Ты этого не заслужил. Жалкий человек, тебя надо прогнать, надо выпороть. Ладно, ещё одно я для тебя сделаю, но это уж будет последнее. Пусти с дороги.

Рэндл отполз в сторону, потом встал.

Линдзи между тем продолжала:

— Ты как-то сказал, что хотел бы знать, какие мы бываем, когда тебя здесь нет. Вот я сейчас тебе покажу.

Рэндл смотрел на неё раскрыв рот, свесив руки. Он был готов к чему угодно, хотя бы к тому, что внезапно стемнеет и в воздухе возникнет волшебная светящаяся статуя — Эмма и Линдзи.

Линдзи вытащила магнитофон, дремавший, как всегда, под креслом Эммы. Присев на корточки, осмотрела и поправила ленту. И включила. Обе кассеты завертелись, усыпляюще медленно. Линдзи устремила на Рэндла суровый, хмурый взгляд. И вот тишину затаившейся комнаты нарушил голос Эммы.

— Если хочешь действовать, действуй немедленно. Ни для теорий, ни для сомнений времени уже нет. Ты в потемках и в потемках должен идти вперед.

— Но послушай… — начал Рэндл.

— Глупый, это ещё из романа. А разговор сейчас начнется.

— Черт! — Рэндл вытер лицо платком. — Она не знала, что ты и разговор записываешь?

— Конечно, нет, иначе какой был бы смысл? Я повозилась с магнитофоном, как будто выключаю его, а сама не выключила.

Голос Эммы продолжал:

— Пока он раздумывал, рука его уже сжимала в кармане револьвер. Колебание было равносильно смерти, а Маркус Вуд не намерен был умирать. Рассудок и надежда на помощь остались позади. Впереди, где-то в этом жутком лабиринте, был убийца Себастиана Лича. Он пожал плечами и неслышно двинулся дальше, туда, где обрывались вниз ступени.

Последовала пауза, заполненная шуршанием ленты. Потом Эмма снова заговорила, уже другим тоном:

— О господи, какая чушь.

Голос Линдзи сказал:

— Вы устали, дорогая. Не забудьте, что завтра вам ехать в Кент. Пора кончать, да? Подлить вам в молоко немножко виски? Хотите?

— Нет, девочка, не нужно. А впрочем, пожалуй, самую малость. Надеюсь, ты тут не соскучишься одна.

— А я надеюсь, что вы не соскучитесь. Давненько старый крот не вылезал из норы. У меня-то все будет в порядке. Право же, дорогая, не можете вы меня все время опекать.

— М-м. Так-таки не могу? Ну что ж. Не повезло бедному Рэндлу, что пришлось уехать подальше от греха. А то мог бы пригласить тебя позавтракать, побаловал бы тебя. Или так лучше, а, лисичка?

— Вы уж скажете. Да, бедный Рэндл чуть не плакал от огорчения.

— Ничего, мы его утешим, когда я вернусь. Он не пропадет, нет, Рэндл не пропадет.

Линдзи выключила магнитофон и встала. Словно её движение перевесило доску качелей, Рэндл опустился в кресло. Она смотрела на него сверху вниз подбоченясь, сердито и торжествующе.

— Видишь, как я о тебе забочусь.

— Ты могла это подделать.

— Да перестань ты наконец! — прикрикнула Линдзи и с силой ударила его ногой по лодыжке.

— Не знаю. Я схожу с ума, — сказал Рэндл, одной рукой подперев голову, другой потирая лодыжку. Стоило допустить возможность, что Линдзи, пусть из соображений какой-то извращенной приязни, его обманывает, а значит, нужно искать доказательств её невиновности, как эта невиновность стала до того недоказуемой, что он уже чувствовал себя жертвой неведомо зачем понадобившегося розыгрыша. Линдзи могла подделать магнитофонную ленту, смонтировать фразы из каких-то других разговоров. Говорят, это совсем несложно. Или этот разговор с Эммой действительно состоялся, а потом она сказала Эмме, что Рэндл никуда не собирается уезжать. Или они вместе разыграли эту сцену, а потом пили виски и смеялись. Возможностей сколько угодно. Ведь Линдзи как-никак почти целый год с легкой душой помогала Эмме превращать его в болонку. Да, но ведь и он сам как-никак помогал ей в этом!

— Не надо. Когда-нибудь тебе же придется начать мне верить, — сказала Линдзи уже мягче.

— Я знаю. Горе в том, что если я не поверю тебе с самого начала, то уже никогда не поверю.

— Ну так и поверь с самого начала.

Рэндл медленно поднялся. Волосы Линдзи, выбившись из выреза платья, покрывали её плечи золотыми витками и блестками. Его умилило, как молодо она выглядит — бедная сиротка в поисках принца. Дик Уиттингтон в мире страстей.

— Хорошо, — сказал он смиренно. Это была капитуляция.

Линдзи взяла его за руку. Теперь она была сама доброта.

— Я всегда думала, что в этой сцене ты будешь меня обольщать, а вышло, что обольщать пришлось мне. Да ещё какого труда это стоило. Ну куда ты после этого годишься!

— Значит, ты представляла себе эту сцену? — спросил он польщенно.

— Тысячу раз.

Это было и радостно, и страшно, и, когда они входили в её комнату, его кольнуло некое предчувствие.

Линдзи задернула шторы и зажгла лампу. Разостлала постель. В красном свете настольной лампы комната сразу стала маленькой и ко всему готовой. Сквозь щель в занавесках виднелся далекий дневной свет. Рэндл закрыл дверь и прислонился к ней, совсем обессиленный.

Линдзи повернулась к нему, скручивая волосы и отбрасывая их назад через плечо. Половина её лица была в тени, как у дамы на игральной карте. Она сказала тихо, но четко:

— И вот ещё что, Рэндл. Пусть я изменила порядок номеров, но вся программа остается в силе. Не забудь подумать практически. Либо деньги, либо прощай. — И стала снимать платье.

Черт, ну и женщина, думал Рэндл. Он боготворил её. И в то же время был скован страхом. Теперь он сомневался, не были ли его безумные фантазии насчет коварства Эммы уловкой, которую он сам изобрел, чтобы отсрочить эту минуту до бесконечности. Он смотрел на Линдзи.

Она стянула коричневое платье через голову и высвободила волосы. Под платьем оказалась очень короткая нижняя юбка. Отложив платье в сторону, она опять стала скручивать волосы, и рука её слегка дрожала.

— Боже мой, Линдзи, — сказал Рэндл. Сейчас она такая трогательная и жалкая, но почему же ему страшно? Она похожа на несчастную осужденную девку, которую в одной рубашке ведут на казнь. А у него подгибаются колени.

— Ну же, — сказала она еле слышно, — ну же, Рэндл. — И, нагнувшись, стала снимать чулки.

Рэндл взялся за галстук. Узел, вместо того чтобы развязываться, затягивался туже.

Линдзи сняла с себя все, кроме юбки, подошла к нему и стала помогать ему с галстуком, приговаривая:

— Сейчас, сейчас.

Он чувствовал тепло её рук. Он сдернул галстук, снял пиджак и жилет и повесил на стул. Сбросил ботинки. Потом, задыхаясь, опять прислонился к двери. Он уже почти не узнавал Линдзи.

Она смотрела на него насмешливо и нежно.

— А сейчас не хочешь домой?

— Боже мой, Линдзи, — повторил он и, упав на колени, обхватил её ноги. Ноги были неимоверно теплые и мягкие. Она начала снимать юбку, и он прильнул головой к её бедру. Он чувствовал, как она дрожит. Он глубоко вздохнул раз за разом.

— Сейчас, сейчас, — сказала Линдзи. Опустившись рядом с ним на колени, она расстегивала его рубашку. Он коснулся её груди. Он узнал её грудь. Потом рука его дернулась кверху — это Линдзи через голову стягивала с него рубашку. А потом она потянулась к его поясу.

— Не надо, я сам. — Он сел на пол и разделся до конца.

Линдзи лежала на кровати поверх одеяла. Рэндл, стоя на коленях, смотрел на нее. Потом взглянул на её лицо. Глаза их словно стали огромными и светились, так что они как будто были вдвоем в большой пещере. Медленно подтянувшись, он сел на край кровати. Потом отвернулся от Линдзи и закрыл лицо руками.

— Ну что ты, милый, что ты? — шепнула Линдзи, гладя его по спине.

— Ничего не выйдет, — сказал Рэндл. — Черт, я этого и боялся.

— Неважно. Обними меня.

Он лег рядом, зарылся в неё лицом. Крепко обхватил её обеими руками.

Через минуту она сказала:

— Отдохни. Это неважно.

— Нет, важно. Зря я столько говорил про Эмму. Я отравился.

— Эмма теперь ни при чем. Она больше не имеет значения.

— А-а, да, больше не имеет. Знаешь, Линдзи, Эмма мне, в сущности, пожалуй, не нравится.

— И мне тоже. Пожалуй, она мне даже неприятна.

— И мне.

— Пожалуй, она мне даже противна.

— И мне. Ох, Линдзи…

Еще через несколько минут он сказал:

— Ты знаешь, кажется, все будет хорошо.