21
МИНА
[Виола]
Я открываю глаза под звуки хлопающих крыльев из-за двери. За эти несколько дней я уже успела привыкнуть к ним: это значит, что летучие мыши вернулись в пещеру после ночной охоты и скоро взойдет солнце. То есть пора вставать.
Некоторые женщины тоже начинают ворочаться на своих койках. Остальные еще безразличны к миру: храпят, пускают газы, парят в пустоте снов.
В первую секунду мне тоже хочется туда.
Общая спальня представляет собой барак с выметенным земляным полом, дощатыми стенами, дощатой дверью и практически без окон. В центре стоит единственная печка, тепла которой на всех не хватает. Все пространство занимают койки со спящими на них женщинами.
Как новенькая, я лежу в самом конце.
И наблюдаю за хозяйкой другой койки — в противоположном конце спальни. Она садится, как штык, полностью владея своим телом, словно и не спала вовсе, а просто поставила себя на паузу, чтобы потом вновь приняться за работу.
Госпожа Койл опускает ноги на пол и смотрит поверх спящих прямо на меня.
Первым делом проверяет.
Мало ли, вдруг я среди ночи убежала к Тодду?
Я не верю, что он умер. И что сказал мэру про океан, тоже не верю.
Тут что-то другое.
Я вновь смотрю на неподвижную госпожу Койл.
До не сбежала я. Пока.
Но лишь потому, что еще не знаю, где нахожусь.
Мы не на берегу океана. Даже не близко. Больше мне сказать нечего, потому что в этом лагере все помешались на секретности. Никто тебе ничего не скажет, если в этом нет острой необходимости. А необходимость наступит только в том случае, если кого-то схватят во время очередной диверсии или вылазки за продуктами — запасы еды и лекарств у «Ответа» начали подходить к концу.
Госпожа Койл бережет информацию как зеницу ока.
Я только знаю, что лагерь разбит возле старой шахты, которую первые переселенцы вырыли в надежде на новую жизнь — как и многое в этом мире, — но через несколько лет забросили. Вокруг ям, ведущих в глубокие пещеры, стоит несколько бараков — одни новые, другие сохранились еще с той поры, когда здесь что-то добывали. В бараках спят, проводят собрания, едят и все прочее.
Пещеры — те, где нет летучих мышей, — служат складами для хранения продуктов и прочих припасов. Все это на исходе и яростно охраняется госпожой Лоусон: она по-прежнему тревожится за брошенных детей и свою боль вымещает на любом, кто попросит второе одеяло.
Еще глубже под землей начинаются шахты, изначально вырытые для добычи угля и соли; когда этого не нашли, стали искать золото и алмазы, но и их в породе не оказалось. Можно подумать, в этом мире от них был бы какой-то прок! В шахтах теперь хранятся боеприпасы и взрывчатка. Я не знаю, как они сюда попали и откуда взялись, но если лагерь обнаружат враги — все это взорвется и сотрет нас с лица Нового света.
Но пока это лагерь, разбитый посреди леса и неподалеку от родника. Попасть сюда можно только по той дорожке, которой привез нас Уилф. Она такая крутая и скалистая, что нежданных гостей можно услышать задолго до их появления в лагере.
— А они непременно явятся, — говорит мне госпожа Койл в первый же день. — Главное — быть готовыми к их приходу.
— Странно, что до сих пор не явились. Про эти шахты должны знать многие.
Госпожа Койл только подмигивает и подносит к губам указательный палец.
— И как это понимать? — вопрошаю я.
Но ответа, разумеется, не получаю, ведь информацию надо беречь как зеницу ока, не так ли?
За завтраком Тея и остальные ученицы устраивают мне уже привычный бойкот: все по-прежнему винят меня в смерти Мэдди и дружбе с мэром, а может, даже в начале этой войны, будь она неладна.
А мне все равно.
Просто плевать.
Я выхожу из столовой и несу свою тарелку с серой овсянкой на большие камни возле входа в пещеру. Пока я ем, лагерь вокруг начинает потихоньку просыпаться и приступать к повседневным делам террористов.
Больше всего меня удивляет, как мало здесь народу. Человек сто от силы. Вот вам и могучий «Ответ», с которым не может справиться армия Нью-Прентисстауна. Сто человек. Целительницы и их ученицы, бывшие пациенты и еще несколько человек, которые уходят ночью, а возвращаются утром, — кто-то поддерживает жизнь лагеря, пока никого нет, кто-то ухаживает за считаными лошадьми и быками — словом, дел тут миллион.
Но человек-то всего сто. И если армия мэра все-таки пойдет на лагерь, никто не услышит нашей молитвы.
— Как жиссь, Хильди?
— Привет, Уилф! — отвечаю я.
Старик идет к камням — тоже с тарелкой овсяной каши. Я немного двигаюсь, и он садится рядышком. Ничего не говорит, молча ест кашу и дает спокойно поесть мне.
— Уилф? — доносится до нас женский голос. Это Джейн, жена Уилфа, идет к нам с двумя дымящимися чашками.
Она с трудом пробирается между скал и один раз чуть не падает, расплескивая кофе. Уилф бросается было на помощь, но Джейн успевает сама восстанавить равновесие.
— Нукась, держите! — вопит она, вручая нам чашки.
— Спасибо! — благодарю я, принимая кофе.
Она прячет руки под мышками и улыбается, окидывая нас искательным взглядом широко распахнутых глаз — кажется, будто она ими ест.
— Холодина жуткая, а вы на улице завтракаете! — говорит она, явно требуя объяснений.
— Да уж, — кивает Уилф и продолжает жевать.
— Да ладно, нормально! — говорю я и тоже принимаюсь за завтрак.
— Слыхали, ночью зерновой амбар ограбили? — спрашивает Джейн шепотом, но все равно получается очень громко. — Хлебушком полакомимся!
— Да уж, — повторяет Уилф.
— Любишь хлеб? — спрашивает меня Джейн.
— Люблю.
— Скоро получишь! — говорит она земле, небу и камням. — Скоро получишь!
А потом, не сказав больше ни слова, возвращается в столовую. Уилфу как будто все равно, он даже не замечает. Но я-то знаю, наверняка знаю, что ясный и размеренный шум Уилфа, его молчаливость и кажущаяся пустота — все это напускное, а на самом деле он другой.
Уилф и Джейн стали беженцами: они удрали в Хейвен прямо из-под носа у армии Прентисстауна и подобрали нас неподалеку от Карбонел-даунс, когда Тодда била лихорадка. По дороге Джейн разболелась, и Уилф, наведя справки, отвез ее прямиком в лечебный дом госпожи Форт, где та и лежала во время вторжения армии в город. Уилфа приняли за идиота и даже позволили ему навещать жену, хотя всем остальным это было строго запрещено.
Когда женщины решили сбежать, он им помогал. Я спросила его почему, а он только пожал плечами и ответил: «Иначе бы у меня забрали Джейн». Больных он прятал в своей телеге, а для других приспособил тайник под днищем, чтобы возить их на задания и обратно. Солдаты полагали, что балбес с таким прозрачным Шумом не может ничего скрыть, поэтому Уилф вот уже несколько недель, рискуя собственной жизнью, перевозил туда-сюда целительниц.
Все это ужасно поразило «Ответ».
Но не меня.
Однажды Уилф уже спас нас с Тоддом, хотя и не обязан был, а потом снова спас Тодда, когда им грозила еще большая опасность. В первую же ночь, когда я только прибыла в лагерь «Ответа», Уилф даже предложил мне вернуться в город за Тоддом, но теперь, когда его увидел и приказал арестовать сам сержант Хаммар, это было бы самоубийством.
Я собираю в ложку остатки каши и со вздохом запихиваю в рот. У меня много причин, чтобы вздыхать: холод, невкусная каша, безделье.
Но каким-то чудом Уилф все понимает. Уилф всегда все понимает.
— Да цел он, Хильди, — говорит он, доедая свою кашу. — Наш Тодд спасется как пить дать!
Я гляжу на холодное утреннее солнце и сглатываю, хотя каша уже давно проглочена.
— Крепись, — вставая, говорит Уилф. — Крепись и готовься.
Я удивленно моргаю.
— К чему? — бросаю я ему вслед, но он уходит, молча попивая кофе.
Я тоже пью кофе, растирая руки и обещая себе, что уж сегодня-то я подойду к госпоже Койл и потребую взять меня с собой на новое задание. Мне нужно узнать…
— Ты что же, совсем одна тут сидишь?
Я поднимаю голову. Это Ли, белобрысый солдатик, стоит и улыбается мне широченной улыбкой.
У меня тут же начинают гореть щеки.
— Нет-нет!
Я вскакиваю, отворачиваюсь от него и поднимаю тарелку.
— Не уходи…
— Да я уже закончила.
— Виола…
— Освобождаю место.
— Да я не к тому…
Но я уже топаю прочь, проклиная себя за пунцовые щеки.
Ли здесь — не единственный мужчина. Ну, то есть его вообще сложно назвать мужчиной, но вы меня поняли. Как и Уилфу, им с Магнусом больше нельзя возвращаться в город: их уже видели.
Но есть другие, которым можно. И это — самая большая тайна «Ответа».
Примерно треть обитателей лагеря — мужчины. Они добровольно вступили в армию, чтобы помогать женщинам выбираться из города, а госпоже Койл — планировать диверсии. Это мужчины, знающие толк во взрывчатке, мужчины, истово верящие в свое дело, мужчины, которые хотят бороться с мэром и всем, за что он ратует, до победного конца.
Это мужчины, потерявшие своих жен, дочерей и матерей, которые борются за их спасение или отмщение.
В основном — за отмщение.
Наверное, это хорошо, что в сплетнях об «Ответе» речь идет только о женщинах — это дает больше свободы мужчинам, даже если мэр догадывается что к чему (иначе бы он не отбирал лекарство у стольких своих солдат). Однако пополнять запасы лекарства становится для «Ответа» все трудней и трудней.
Я быстро оглядываюсь на Ли.
Интересно — почему он здесь?
У меня еще не было случая…
Я еще не успела его расспросить.
Я иду в столовую, не глядя на дверь: она открывается еще до того, как я хватаюсь за ручку.
Прямо передо мной стоит госпожа Койл.
Я даже не здороваюсь.
— Возьмите меня с собой в следующий рейд.
Она ничуть не меняется в лице.
— Ты прекрасно знаешь, почему это невозможно.
— Тодд перейдет на нашу сторону, — говорю я. — Сразу же!
— Остальные думают иначе, дитя. — Я открываю рот, чтобы возразить, но она меня перебивает: — Если он вообще жив. Но даже это не имеет значения, потому что главное для нас — ты. Мы не позволим мэру тебя схватить. Ты — наш самый главный козырь. Девочка, которая должна помочь президенту встретить корабли.
— Я…
Она поднимает руку:
— Ссориться с тобой я не намерена. У нас слишком много важной работы.
Лагерь погрузился в тишину. Люди в столовой замерли на местах и глазеют на меня, не решаясь попросить госпожу Койл отойти в сторонку и выпустить их на улицу. Даже госпожа Форт и госпожа Надари терпеливо дожидаются, пока она уйдет. Как и Тея, они почти не разговаривают со мной — все эти собачонки госпожи Койл, которые никогда бы не посмели заговорить с ней тоном, который позволяю себе я.
Мне кажется, они меня побаиваются.
И, как ни странно, это приятно.
Я смотрю ей в глаза — непоколебимые, суровые.
— Я вам никогда этого не прощу, — тихо говорю я, словно бы только ей. — Никогда. Ни сегодня, ни потом, слышите?
— Пусть не простишь, — так же тихо отвечает госпожа Койл, — но однажды поймешь. — И потом, сверкнув глазами, она растягивает губы в улыбке: — А знаешь, пора придумать тебе какое-нибудь занятие.
