18
ЖИТЬ И БОРОТЬСЯ
[Виола]
После того как мэр и его солдаты уводят Тодда, меня начинает бить такая истерика, что Коринн в итоге приходится вколоть мне успокоительное — правда, я почти не чувствую ни укола, ни ее рук на своей спине. Коринн не пытается приласкать меня или утешить, она просто крепко прижимает меня к земле.
Жаль, благодарности я не чувствую.
Когда я наконец прихожу в себя, за окном начинает брезжить рассвет — солнце еще не вышло из-за горизонта, и все тонет в утренних сумерках.
Рядом с кроватью сидит Коринн.
— Тебе сейчас лучше выспаться, — говорит она, — но я понимаю, что это невозможно.
Я сгибаюсь почти вдвое: в груди застрял такой тяжелый ком, что меня как будто тянет к земле.
— Да, — шепчу я, — да.
Я даже не знаю, почему Тодд упал. Он был не в себе, почти без сознания, изо рта шла пена… А потом солдаты подняли его и куда-то унесли.
— Они придут и за мной, — говорю я, пытаясь проглотить ком. — Когда закончат с Тоддом.
— Скорей всего, — просто отвечает Коринн, глядя на свои руки — пальцы в белесых мозолях и серую кожу, шелушащуюся от постоянных стирок и мытья посуды.
Утро выдалось удивительно морозное. Хотя окно закрыто, я все равно чувствую снаружи холод. Обхватываю себя руками.
Его нет.
Его нет.
И я понятия не имею, что будет дальше.
— Я выросла в деревушке под названием Кентишгейт, — вдруг заговаривает Коринн, не глядя на меня, — на краю огромного леса.
Я поднимаю голову:
— Что?
— Мой отец погиб на войне со спэклами, — продолжает она, — а мама выжила. Я стала работать с ней на огородах, как только научилась ходить: собирала яблоки, хохлатые ананасы и ройзин…
Я удивленно глазею на Коринн: к чему эта история?
— В награду за труд мама после сбора урожая брала меня с собой в поход: мы забирались далеко-далеко в лес, насколько отваживались, и разбивали там лагерь. — Она смотрит в окно на занимающуюся зарю. — На свете столько жизни, Виола. Она в каждом уголке каждого леса, в каждом ручье, в каждой реке, на каждой горе. Эта планета буквально гудит жизнью. — Она пробегает кончиком пальца по мозолям. — Последний раз, когда мы ходили в лес, мне было восемь. Мы шли на юг целых три дня — подарок в честь моего взросления. Бог знает, сколько миль мы прошагали, но главное, что мы были вдвоем, все остальное для меня не имело значения.
Коринн делает долгую паузу. Я не нарушаю тишины.
— Когда мама ополаскивала ноги в ручье, ее укусила красная полосатая змея. — Она снова растирает свои руки. — Укус красной полосатой смертелен, но смерть наступает очень медленно.
— Ах, Коринн! — еле слышно выдавливаю я.
Она вдруг встает, как будто мое сочувствие ее обижает. Подходит к окну.
— Мама умирала семнадцать часов, — продолжает она, не глядя на меня. — Это было ужасно, она мучилась от страшной боли и ослепла, а потом вцепилась в меня и стала умолять спасти ей жизнь.
Я молчу.
— А потом стало известно — ученые выяснили, — что я могла запросто спасти маме жизнь: надо было просто напоить ее отваром ксантуса. — Она скрещивает руки. — Его в лесу хоть отбавляй.
Вместе с солнцем начинает подниматься и РЁВ Нью-Прентисстауна. Из-за горизонта пробиваются первые лучи, но мы храним молчание.
— Какой ужас, Коринн, — говорю я. — Это так…
— Каждая пациентка нашего дома — чья-то дочь. Каждый солдат — чей-то сын. Единственное преступление — единственное, слышишь? — это отнять у человека жизнь. Все остальное — ерунда.
— Поэтому ты не борешься, — говорю я.
Коринн резко оборачивается:
— Жить — значит бороться. Спасать жизни — значит бороться со всем, что делает человек. — Она яростно фыркает. — А теперь еще эта, с бомбами! Я борюсь с ними всякий раз, когда перевязываю женщине подбитый глаз или вынимаю шрапнель из раны солдата. — Эти слова она произносит громко и с жаром, но потом опять переходит на шепот: — Вот моя война. Вот с чем я борюсь…
Коринн подходит к стулу и берет с пола лежащий рядом сверток.
— И потому, — говорит она, — ты должна надеть вот это.
Она не дает мне шанса поспорить или хотя бы спросить, что у нее на уме. Просто забирает у меня застиранную одежду и форму ученицы, а вместо них протягивает какие-то лохмотья — кофту с длинными рукавами, длинную юбку и платок на голову, полностью закрывающий волосы.
— Коринн, — говорю я, повязывая платок.
— Молчи и пошевеливайся.
Я переодеваюсь, и Коринн ведет меня по длинному коридору к дверям, выходящим к реке. На полу стоит тяжелый мешок с лекарствами и перевязочными материалами. Она дает его мне со словами напутствия:
— Прислушивайся к крикам. Ты сразу поймешь, когда услышишь.
— Коринн…
— Знай: шансы твои невелики. — Она смотрит мне прямо в глаза. — Но если ты все-таки доберешься до их логова, используй эти запасы для лечения, хорошо? Слушай сердце, оно подскажет тебе, что и как делать.
От страха я еле дышу, но все-таки поднимаю глаза и выдавливаю:
— Да, госпожа.
— Так-то лучше. — Сквозь дверное стекло Коринн выглядывает на улицу. На углу лечебного дома стоит единственный солдат, от скуки ковыряющий в носу. — А теперь ударь меня.
Я моргаю:
— Чего?
— Ударь меня! — повторяет она. — Постарайся разбить нос или хотя бы губу.
— Коринн…
— Быстрей, а то улицы скоро будут кишеть солдатами.
— Я не хочу тебя бить!
Она хватает меня за руку — так крепко, что я отшатываюсь.
— Ты в самом деле думаешь, что выживешь после допроса президента? Он уже пытался выудить из тебя правду — сначала ласковыми расспросами, потом разлукой с другом. Неужели ты станешь испытывать терпение такого человека?
— Коринн…
— Рано или поздно он с тобой расправится, — продолжает она. — Если ты откажешься ему помогать, он тебя убьет.
— Но я же ничего не знаю…
— Да ему плевать, что ты не знаешь! — шипит она. — Если в моих силах спасти чью-то жизнь, я это сделаю. Даже если это жизнь такой бестолковой девчонки, как ты.
— Больно, — тихо говорю я. Пальцы Коринн все сильнее впиваются в мои руки.
— Вот и хорошо. Проще будет меня ударить.
— Но зачем…
— Бей! — кричит она.
Я набираю побольше воздуха в легкие и со всех сил бью ее по лицу.
А потом долго жду под дверью, не сводя глаз с солдата на углу. Шаги Коринн стихают в коридоре: она убегает в регистратуру. Жду и жду. Солдат — из тех, у кого отобрали лекарство (их становится больше с каждым днем), поэтому в относительной тишине раннего утра я слышу его мысли. Ему скучно, он вспоминает вторжение армии Прентисстауна в его родную деревню и как потом пришлось записываться в добровольцы.
Вспоминает свою погибшую девушку.
И тут у главного входа в лечебный дом раздается вопль Коринн. Она расскажет охране, что ночью «Ответ» пробрался в дом, избил ее до полусмерти и похитил меня. Она даже покажет, в каком направлении скрылись целительницы, а я побегу в обратном.
История, конечно, бредовая. Кто поверит, что «Ответу» удалось проникнуть в охраняемый солдатами дом?
Но я знаю, на что она рассчитывает. На слухи. У «Ответа» уже есть репутация.
Удается же им незаметно подкладывать бомбы.
Как? Почему их никто не видит?
Если они способны на это, то могут и мимо вооруженной охраны пробраться, верно?
Они что, невидимые?
Эти мысли проносятся в голове солдата, когда он вскидывает голову на крик Коринн, и звучат все громче, когда он бросается на помощь и скрывается за углом.
Пора.
Я закидываю мешок с лекарствами за спину.
Открываю дверь.
И бегу.
Я бегу к деревьям на берегу реки. Вдоль него идет тропинка, но я стараюсь не выходить из леса. Мешок бьет по плечам и спине острыми уголками коробок, и я невольно вспоминаю, как мы с Тоддом бежали вдоль этой самой реки, по этому же берегу — бежали от армии.
Мне надо добраться до океана.
Мой единственный шанс спасти Тодда — сначала найти «Ответ».
И тогда я вернусь за ним.
Обязательно.
(«Я больше никогда тя не брошу, Тодд Хьюитт»)
Сердце обливается кровью.
Я нарушила свое обещание.
(держись, Тодд)
(только живи)
Я бегу.
Я двигаюсь вдоль реки, прячась от патрулей, срезая путь через огороды, пробегая за заборами и держась как можно дальше от домов и бараков.
Долина вновь начинает сужаться. Холмы подбираются ближе к дороге, а дома редеют. В какой-то миг, заслышав поблизости марш, я падаю в подлесок и лежу затаив дыхание, пока в воздухе не остается одно птичье пение (Где мой дом? Где безопасно?) и теперь уж совсем далекий РЁВ города. Наконец я поднимаю голову и смотрю на дорогу.
Река уходит вниз, а дорога теряется за холмами и лесами. Здесь, вдали от города, на пологих склонах расположились фермерские дома и земли. Прямо напротив меня начинается короткая дорожка, ведущая к дому — фасад прячется за аккуратными деревьями. Справа расстилаются поля, но сзади к дому уже подступает густой лес. Если я смогу подняться по дорожке, там будет безопаснее всего — можно и наступления ночи дождаться, чтобы дальше бежать в темноте.
Я снова осматриваю дорогу: не слышно ли где марша, отдельного Шума, скрипа телеги?
Делаю глубокий вдох.
И бросаюсь через дорогу.
Я не свожу глаз с фермерского дома, мешок бьет по спине, руки качают воздух, легкие сжимаются, а я бегу все быстрей и быстрей…
По дорожке…
Деревья уже близко…
Я почти на месте…
И тут на дорожку выходит фермер.
Я резко торможу, скользя по грязи и чуть не падая. Он отскакивает в сторону, явно напуганный не меньше меня.
Мы молча глазеем друг на друга.
Шум у него тихий, дисциплинированный, почти любезный, потому я его и не услышала. В одной руке у него корзинка, а в другой — спелая красная груша.
Он оглядывает меня с головы до ног, замечает мешок с лекарствами, видит, что я одна на дороге — и уже только этим нарушаю закон — и что дышу я тяжело, как будто долгое бежала.
В его Шуме раздается одно слово, ясное и чистое, как сегодняшнее утро.
«Ответ», — думает он.
— Нет, — выпаливаю я, — я не…
Но он подносит палец к губам.
И склоняет голову, прислушиваясь к звукам с дороги.
Мы оба слышим марширующих вдалеке солдат.
— Сюда, — шепчет фермер и показывает на узкую тропинку, убегающую в лес, — если не знать, ее и не заметишь. — Быстро!
Я всматриваюсь в него, пытаясь разглядеть подвох, но времени нет. Времени нет.
— Спасибо, — говорю я и бросаюсь бегом по тропинке.
Она почти сразу заводит меня в чащу леса, растущего на склоне холма. Тропка настолько узкая, что мне приходится раздвигать руками ветви кустов. Деревья проглатывают меня с головой, назад пути нет, и мне остается только надеяться, что это не ловушка. Я добираюсь до вершины холма, а там — небольшой спуск и новый подъем. Его я тоже одолеваю бегом. Двигаюсь я по-прежнему на восток, но вокруг себя толком ничего не вижу — где дорога? где река?
А в следующий миг я вылетаю на полянку.
Меньше чем в десяти метрах от меня стоит солдат.
Он стоит спиной (слава богу, слава богу), и от страха я не сразу понимаю, что он охраняет, — только отдышавшись и придя в себя.
Прямо передо мной — она.
Посреди поляны на вершине холма, на трех железных ногах, высотой около пятидесяти метров. Деревья вокруг вырубили, поэтому за ней я вижу небольшую будку и дорогу, уходящую по другому склону холма к реке.
Я нашла радиобашню.
Она прямо у меня под носом.
И охраны вокруг совсем немного. Я насчитала пять, нет, шесть солдат.
Всего шестеро. Стоят очень далеко друг от друга.
Сердце начинает биться быстрее.
Я ее нашла!
А потом где-то далеко-далеко раздается БУМ!
Я вздрагиваю, солдаты тоже. Еще одна бомба. Еще одна весточка от «Ответа». Еще…
Солдаты убегают.
Они бросаются в ту сторону, откуда грянул взрыв, спускаются по другому склону холма… внизу я уже вижу белый столб дыма.
Башня прямо передо мной.
И ее совершенно никто не охраняет.
Я не успеваю даже задуматься о своем безрассудном поступке…
Просто бегу…
Бегу к башне…
Если это шанс спасти всех нас, то…
Не знаю…
Просто бегу…
По поляне…
К башне…
К будке под ней…
Я могу нас спасти…
Да-да, каким-то чудом я могу…
И тут краем глаза я замечаю слева от себя какое-то движение…
Кто-то вырывается из леса и бежит ко мне…
Кто-то…
Вторящий мое имя…
— Виола! — слышу я. — Назад!!! Виола, НЕТ!!! — кричит госпожа Койл.
Я не останавливаюсь…
Она тоже…
— НАЗАД!!! — вопит она…
И бросается мне наперерез…
Бежит, бежит и бежит…
А потом до меня доходит…
Точно удар под дых…
Я понимаю, отчего она так кричит…
Нет…
Даже останавливаясь…
Нет, думаю я…
Нет, так нельзя…
Тут госпожа Койл подбегает ко мне…
Так НЕЛЬЗЯ…
И валит меня на землю…
НЕТ!!!
Три яркие вспышки — и опоры башни взрываются.
