17
ТЯЖКИЙ ТРУД
[Тодд]
Это звук и в то же время не звук, невозможно громкий — кажется, что барабанные перепонки лопнут, если слушать его ушами, а не просто чувствовать в голове. Все вокруг белеет — при этом ты не просто слепнешь, а заодно глохнешь, немеешь и превращаешься в льдинку. Боль идет откудато изнутри, такшто от нее не защититься — это как жгучая оплеуха прямо по самой твоей душе.
Так вот что чувствовал Дейви, получая затрещины от мэра…
Причем это слова.
Слова.
Как бутто все слова разом запихивают тебе в голову, и весь мир орет на тебя: ты ничтожество, ничтожество, ничтожество, и этот вопль вырывает из тебя твои собственные слова, точно волосы, а заодно и кожу сдирает…
Вспышка слов, и я — ничтожество.
Ничтожество.
Ты ничтожество.
Я падаю на землю, и мэр может делать со мной что угодно.
Не хочу даже говорить о том, что происходит дальше.
Половине солдат мэр велит охранять лечебный дом, а остальные тащат меня в собор. По дороге он молчит, а я умоляю его не трогать Виолу и кричу и бьюсь в истерике, обещая выполнить любые его требования, только пусть он не тронет Виолу.
(заткнись, заткнись)
В соборе он снова привязывает меня к стулу.
И велит мистеру Коллинзу прогуляться.
А потом…
Не хочу об этом говорить.
Потомушто я плачу, умоляю, твержу ее имя, блюю и снова плачу, и все это так ужасно и так стыдно, что лучше не вспоминать.
А мэр просто молчит. Нарезает круги по залу и молча слушает мои вопли, мои мольбы.
Но прежде всего — слушает мой Шум.
А я убеждаю себя, что кричу, воплю и молю с одной целью — скрыть в Шуме ее слова, уберечь ее, не открыть мэру самого главного. Я уговариваю себя кричать и молить как можно громче, чтобы он не услышал.
(заткнись)
Вот что я себе говорю.
И больше об этом — ни слова.
(черт, да заткнись же!)
Когда я возвращаюсь в башню, мэр Леджер не спит и ждет меня. Хотя я почти не соображаю, мне всетаки приходит в голову мысль, что без Леджера тут не обошлось. Но он так искренне взволнован и приходит в такой искренний ужас от моего вида, что я просто медленно оседаю на кровать и не знаю, что думать.
— Они даже входить не стали, — говорит он у меня за спиной. — Коллинз молча открыл дверь, быстро оглядел комнату и тут же запер меня снова. Как бутто знал.
— Да, — говорю я в подушку. — Конечно, знал.
— Я тут ни при чем, Тодд, — тут же добавляет он, читая мои мысли. — Клянусь! Я бы никогда не стал помогать этому человеку.
— Да оставьте меня в покое! — бормочу я.
И он оставляет.
Уснуть не получается.
Я горю.
Горю от понимания, как легко меня поймали в ловушку, как легко оказалось использовать Виолу против меня. Горю от стыда за то, что плакал под пытками (заткнись). Горю от боли новой разлуки, ведь мы поклялись друг другу не расставаться, и от ужаса перед неизвестностью — что с ней теперь будет?
Мне плевать, что будет со мной.
Наконец встает сонце, и я узнаю, какое мне назначили наказание.
— Вперед, ушлепок!
— Заткнись, Дейви.
Наша новая работа — сгонять спэклов в группы и отправлять на строительство новых зданий на территории бывшего монастыря. В этих зданиях они будут жить зимой.
Наказание заключается в том, что я работаю вместе с ними.
А Дейви всем заправляет.
И у него новенькая плетка.
— Давай! — кричит он, охаживая меня ею по плечам. — За работу!
Я резко оборачиваюсь — все тело болит и горит огнем.
— Еще раз ударишь меня этой штукой, глотку порву!
Он улыбается во все зубы, его Шум ликует.
— А ты попробуй, мистер Хьюитт!
И смеется, гад.
Я опять берусь за лопату. Спэклы в моей группе не сводят с меня глаз. Я не спал всю ночь, пальцы сводит от утренней стужи, и я, не выдержав, ору на них:
— За работу!
Они перецокиваются друг с другом и снова начинают копать землю голыми руками.
Все, кроме одного, который смотрит на меня чуть дольше остальных.
В ответ я смотрю на него, мой Шум клокочет и шипит от ярости. Он не обращает на это внимания, изо рта поднимается пар, в глазах вызов. Он показывает мне запястье, как бы представляясь — можно подумать, я не знаю, кто он, — и продолжает неспешно работать.
1017-й — единственный, кто нас не боится.
Я беру лопату и со всех сил вонзаю в землю.
— Ну что, нравится? — окликает меня Дейви.
Я вставляю в свой Шум пару ласковых.
— О, моя мать давнымдавно умерла, — отвечает он. — Как и твоя. — Грубый смех. — Интересно, в жизни она была такой же болтуньей, как и в своем дурацком дневничке?
Я выпрямляюсь, мой Шум полыхает красным.
— Дейви…
— А то в дневничке прям несет!
— Когда-нибудь, Дейви, — выплевываю я, чувствуя, как от моего раскаленного Шума почти дрожит воздух, — я с тобой такое сделаю…
— Что же, мальчик мой? — спрашивает мэр, въезжая в ворота на Морпете. — Вашу ругань с дороги слышно. — Он поворачивается к Дейви: — А ругаться — не работать.
— Они у меня работают, па! Еще как работают! — Дейви кивает на участки.
Это правда. Всех спэклов поделили на несколько команд по десять и двадцать человек и равномерно распределили по монастырским владениям — кто-то разбирает внутренние каменные перегородки, кто-то копает землю. Остальные разносят выкопанное по другим участкам. Моя группа уже почти закончила рыть траншею под фундамент первого здания. Я работаю лопатой. Спэклам приходится копать голыми руками.
— Неплохо, — говорит мэр. — Очень хорошо.
Шум Дейви так раздувается от гордости, что мне за него стыдно. Никто на него не смотрит.
— А ты как, Тодд? Как идет твое утро?
— Умоляю, не трогайте ее, — говорю я.
— Умоляю, не трогайте ее! — передразнивает меня Дейви.
— Последний раз повторяю, Тодд, — говорит мэр, — я не собираюсь причинять ей вред. Я только хочу поговорить с ней. И планирую сделать это прямо сейчас.
Мое сердце чуть не выпрыгивает из груди, Шум вскидывается.
— О, ему не нравится, па! — говорит Дейви.
— Тихо, — осаживает его мэр. — Тодд, ты еще не захотел мне что-нибудь рассказать? Чтобы мой визит к Виоле прошел как можно быстрее и безболезненней для всех?
Я сглатываю.
А мэр просто смотрит на меня, смотрит в мой Шум, и у меня в голове складываются слова «Прошу, не трогайте ее», сказанные моим и его голосом одновременно. Они пролезают во все щели, суются туда, куда не просят, пытаются открыть запертые двери, перевернуть все камни и пролить свет на то, что должно оставаться в тени, прошу, не трогайте ее, — снова и снова, такшто в конце концов меня прямо подмывает сказать (океан), я уже сам хочу отпереть эти двери (океан), хочу выполнить все его требования, потомушто он прав, прав по всем статьям, и кто я такой, чтобы сопротивляться…
— Она ничего не знает, — дрожащим голосом повторяю я, почти задыхаясь.
Мэр выгибает бровь:
— Ты чем-то взволнован, Тодд? — Он подъезжает поближе. Сдавайся, говорит Морпет. Дейви видит, что все внимание мэра обращено на меня, и даже издалека я слышу ревность в его Шуме. — У меня есть одно верное средство от волнений, Тодд.
Он смотрит мне в глаза.
Я — круг, круг — это я.
Эти слова извиваются в моем мозгу, бутто червяки в яблоке.
Снова и снова, прямо внутри меня.
— Что это значит? — еле выговариваю я, потомушто от тяжести этих слов мне трудно даже пошевелить губами.
А потом раздается звук.
Какой-то вой в воздухе, высокий гул, непохожий на Шум, а похожий на жужжание огромной пурпурной пчелы, которая хочет тебя ужалить.
— Что за… — роняет Дейви.
И мы все оборачиваемся, глядя в дальний конец монастырских владений, поверх стены…
Бззззз…
Звук летит с неба как бутто по дуге, высокий и пронзительный, из леса за монастырем, а за ним вьется дым. Вой становится громче, а дым — гуще и черней.
Мэр вытаскивает из нагрудного кармана бинокль Виолы и смотрит вдаль.
Я пялюсь на бинокль, Шум клокочет вопросами, на которые мэр не обращает внимания.
Видать, Дейви нашел их на холме и принес отцу.
Я стискиваю кулаки.
— Не знаю, что это, — говорит Дейви, — но оно летит к нам.
Оглядываюсь. Штуковина достигла высшей точки дуги и устремилась вниз.
К монастырю.
Бззззз…
— Надо убираться отсюда, — говорит мэр. — Это бомба.
Бросив плетку, Дейви кидается к воротам. Солдаты на стене начинают спрыгивать на землю. Мэр готовит коня, но поводья пока не дергает — хочет посмотреть, куда именно упадет бомба.
— Трассирующая, — с интересом и удивлением говорит он. — Устаревший и почти бесполезный снаряд. Использовался на войне со спэклами.
Бзззз становится громче. Бомба падает, постепенно набирая скорость.
— Мэр Прентисс?
— Президент, — поправляет он меня, как завороженный глядя в бинокль. — Громкий и заметный снаряд. Слишком заметный для тайных диверсий.
— Мэр Прентисс!!! — Мой Шум от страха ревет все громче.
— Раньше в городе взрывали только фугасы, так почему…
— БЕГИТЕ! — ору я.
Морпет трогается, а мэр удивленно смотрит на меня.
Но я не к нему обращаюсь.
— БЕГИТЕ!!! — воплю я и машу рукой и лопатой на ближайших спэклов, спэклов с моего участка.
Участка, на который скоро упадет бомба.
Бззззз…
Ничего не понимая, они молча глядят на падающий снаряд.
— БЕГИТЕ! — продолжаю орать я, рисуя в Шуме взрывы, огонь, кровь и кишки — пытаясь показать, что случится, когда бомба упадет. — HET, ДА БЕГИТЕ ЖЕ!!!
Наконец до них доходит, и спэклы понемногу начинают разбегаться в стороны — может, их просто напугали мои крики и лопата, но главное — они уходят, а я бегаю за ними с лопатой. Солдаты тоже несутся по стенам, кто-то спрыгивает на землю. Мэр подъехал к воротам и готов умчаться в любую минуту.
Но пока он наблюдает за мной.
— БЕГИТЕ! — кричу я, разгоняя спэклов с центра поля.
Наконец последние перебираются через внутреннюю перегородку, я прыгаю следом и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на взрыв…
Но вижу 1017-го, он все еще стоит посреди участка и непонимающе глядит в небо.
Бомба летит ровнехонько в него.
Не успев даже подумать, я одним махом одолеваю перегородку и…
Ноги сами несут меня по траве…
Перепрыгивают через траншеи…
А бомба все воет…
Все громче и ниже…
1017-й заслоняет глаза от сонца…
Почему он не бежит?..
Бух-бух топают по земле мои ноги…
А сам я приговариваю: «Черт, черт, черт…»
БЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ
1017-й не смотрит на меня, не видит меня…
Я врезаюсь в него со всего разбега, сбиваю с ног и чувствую, как воздух вышибает у него из легких; мы летим над травой, катимся кубарем по земле и падаем в неглубокую канаву, когда невероятный, неописуемый, титанический…
БУМ
съедает в один звуковой присест всю планету
уничтожая любой намек на мысль или Шум
хватая твой мозг и разбивая его вдребезги
высасывая весь воздух и унося его прочь
швыряя в нас тяжелые твердые комья грязи
заполняя легкие дымом
А потом — тишина.
Оглушительная тишина.
— Ты ранен? — доносится до меня крик мэра — как бутто издалека и из-под толщи воды.
Я сажусь и вижу огромный дымящийся кратер посреди участка, дым уже рассеивается, потомушто гореть нечему, а из-за перегородок на все это глазеют спэклы.
Я дышу, но не слышу своего дыхания.
Поворачиваюсь к 1017-му — он все еще лежит подо мной и пытается выбраться. Я открываю рот и хочу спросить, цел ли он, хотя ответа все равно не получу…
И в этот миг он влепляет мне пощечину, раздирая когтями лицо.
— Эй! — воплю я и сам себя не слышу.
Он извивается подо мной, стараясь выбраться, и я протягиваю руку…
А он впивается в нее зубами…
Отдергиваю руку — из ранок тотчас выступает кровь…
Я замахиваюсь, мне хочется ударить его, врезать ему…
Но он выпрыгивает и несется через кратер к остальным спэклам…
— Эй! — Мой Шум краснеет.
1017-й бежит и оглядывается, остальные спэклы тоже смотрят на меня — на их глупых молчаливых лицах нет никакого выражения, овцы и то поумней глядят, по руке течет кровь, в ушах звенит, лицо жжет от царапин — я спас ему жизнь, и вот его «спасибо»?
Звери, думаю я. Тупые никчемные клятые животные.
— Тодд? — снова спрашивает мэр, подъезжая ближе. — Ты ранен?
Я поворачиваю голову, даже не зная, смогу ли ответить, но стоит мне открыть рот…
…как земля вздымается.
Слух еще не вернулся, поэтому я скорее чувствую это, чем слышу, — дрожь земли, три мощные волны в воздухе, одна за другой, — и мэр вдруг поворачивается в сторону города, Дейви и все спэклы — тоже.
Еще одна бомба.
Где-то далеко, рядом с городом, взорвалась самая большая бомба в истории этого мира.
