11
СПАС ТЕ ЖИЗНЬ
[Тодд]
— Надо их пронумеровать, — говорит Дейви, вытаскивая с монастырского склада тяжелый мешок и швыряя его на землю. — Это наша новая работа.
Вчера вечером я разговаривал с мэром: он запоздало поздравил меня с днем рождения, а ночью я поклялся во что бы то ни стало отыскать Виолу.
Но ничего не изменилось.
— Пронумеровать? Зачем? — спрашиваю я, глядя на спэклов, все еще бессмысленно глазеющих на нас. Почему же лекарство до сих пор действует?
— Ты вапще когда-нибудь слушаешь, что тебе говорят? — Дейви достает из мешка какие-то инструменты. — Каждый должен знать свое место. Ну и потом, надо же как-то следить за поголовьем.
— Это не скот, Дейви, — говорю я почти спокойно — мы уже не раз вздорили по этому поводу. — Это местные жители.
— Да мне плевать, ушлепок! — Он вытаскивает огромный болторез, кладет его на траву и снова запускает руку в мешок. — На, держи. — Он протягивает мне несколько связанных между собой железных лент.
Я беру. И только тут понимаю, что у меня в руках.
— Нет!.. — выдавливаю я.
— О да! — Он поднимает в воздух еще одно приспасабление — его-то я ни с чем не перепутаю.
Так мы помечали овец на прентисстаунской ферме. Берешь щипцы, которые сейчас держит в руках Дейви, и оборачиваешь железную ленту вокруг овечьей ноги. Щипцами затягиваешь концы — очень туго, так туго, что металл до крови врезается в кожу, а рана потом начинает гнить. Но железо обработано спецальным лекарством от воспаления, поэтому со временем железная лента просто врастает, полностью заменяя собой полоску кожи.
Я снова поднимаю глаза на спэклов, которые смотрят на нас.
Вся штука в том, что снять такую ленту нельзя: рана никогда не затянется, овца истечет кровью и умрет. От такого клейма невозможно избавиться.
— Тебе всего лишь надо представить, что это овцы, — говорит Дейви, вставая и оглядывая спэклов. — Стройся!
— Клеймить вас будем по участкам, — говорит он спэклам, помахивая пистолетом в одной руке и щипцами в другой. Со стен на спэклов смотрят десятки винтовок. — Как только вы получите свой номер, с участка выходить запрещено, ясно?
Им ясно.
В этом-то вся загвоздка.
Они понимают куда больше, чем овцы.
Я смотрю на железные ленты в своей руке.
— Дейви, это…
— Пошевеливайся, ушлепок! — нетерпеливо говорит он. — Нам севодня двести спэклов надо заклеймить.
Я сглатываю. Первый спэкл в очереди тоже неотрывно смотрит на железки. Похоже, это самка, иногда пол можно определить по цвету лишайника, который растет на них вместо одежды. И к тому же она ниже ростом, чем обычные спэклы. Примерно с меня.
И вот что я думаю: если этого не сделаю я, они наймут кого-нибудь другого, кому вапще плевать на спэклов. А я хотя бы сделаю все правильно — уж получше, чем Дейви сделал бы сам.
Так ведь?
(так?)
— А ну, доставай ленту! — рявкает Дейви. — Еще не хватало тут весь день проторчать!
Я жестом велю самке спэкла протянуть руку. Она протягивает и не мигая смотрит мне в глаза. Я снова сглатываю. Разбираю связку лент и достаю одну с номером 0001. Она продолжает смотреть не мигая.
Беру ее за руку.
Она неожиданно теплая — с виду-то спэклы бледные и холодные.
Оборачиваю ленту вокруг запястья.
Под моими пальцами бьется пульс.
Она все смотрит, смотрит мне в глаза.
— Прости, — шепчу я.
Тут подходит Дейви, он зажимает свободные концы ленты в щипцы, резко выкручивает — такшто спэкл от боли шипит — и одним движением превращает ее в 0001-ю на всю оставшуюся жизнь.
Из-под ленты течет кровь. Кровь у 0001-й красная.
(это я уже знал)
Придерживая запястье второй рукой, она отходит — все еще глядя на меня, не мигая, все еще не издавая ни звука, — безмолвная, точно проклятье.
Никто из спэклов не сопротивляется. Они молча ждут своей очереди и смотрят, смотрят, смотрят. Время от времени перецокиваются друг с другом, но никакого Шума, никаких волнений, никакого сопротивления.
Дейви от этого ярится все сильней и сильней.
— Клятые твари, — говорит он, долго-долго не отпуская щипцы — как бутто хочет узнать, долго ли спэкл может шипеть от боли. А когда шипение замолкает, держит еще пару секунд.
— Ну что, нравится, а? — орет он в спину уходящему спэклу. Тот держится за запястье и безмолвно смотрит на нас.
Следующий в очереди — 0038-й. Он высокий, наверняка мужского пола, худой и отощавший от голода, потомушто даже дураку ясно, что такого количества корма недостаточно для полутора тысяч спэклов.
— Нацепи ленту ему на шею, — говорит Дейви.
— Что? — Я выпучиваю глаза. — Нет!
— Сказал, на шею!
— Не бу…
Дейви внезапно бросается вперед, бьет меня по голове щипцами и отбирает у меня связку с лентами. Я падаю на колено, хватаясь за голову… и от боли несколько секунд не могу даже поднять глаза.
А когда всетаки поднимаю, уже слишком поздно.
Дейви заставил спэкла встать на колени, обернул ленту вокруг его шеи и теперь туго закручивает щипцами. Солдаты на стене гогочут, а спэкл хватает губами воздух и держится за ленту, из-под которой уже выступила кровь.
— Хватит! — ору я, пытаясь встать на ноги.
Но Дейви щелкает щипцами, и спэкл валится в траву, громко задыхаясь. Его лицо начинает зловеще наливаться краской. Дейви стоит над ним и просто смотрит.
Тут я замечаю в траве болторез: кидаюсь к нему, хватаю и лечу обратно к 0038-му. Дейви пытается помешать, но я замахиваюсь болторезом, и он отпрыгивает, а я встаю на колени рядом с 0038-м и пытаюсь поддеть ленту болторезом. Дейви затянул ее слишком туго, а спэкл так мечется по земле, что я в конце концов вырубаю его кулаком.
Я разрезаю ленту. Она отлетает, во все стороны брыжжет кровь и летят ошметки кожи. Спэкл вдыхает с таким громким хрипом, что ушам больно, и я отшатываюсь, все еще держа в руках болторез.
Глядя, как 0038-й пытается дышать — возможно, понапрасну — и как Дейви грозно нависает надо мной с щипцами в руках, я внезапно замечаю громкое цоканье вокруг нас, в толпе спэклов. Именно в этот миг, именно теперь, неизвестно почему…
Они бросаются в атаку.
Я чувствую легкий удар по макушке — спэклы ведь тонкие, легкие и слабые.
Но здесь их полторы тысячи.
И они налетают волной — такой плотной, что меня бутто захлестывает настоящий вал.
Снова кулаки, удары и царапины по лицу и шее. Меня окончательно валят на землю хватают за руки-ноги за одежду и за волосы а я кричу и воплю и тут один спэкл выдергивает болторез и бьет меня с размаху по локтю адская боль и я вжимаюсь в траву со всех сил…
А в голове только одна мысль, одна идиотская мысль…
Почему они напали на меня? Я ведь хотел спасти 0038-го!
(но они знают, знают…)
(они знают, что я убийца…)
Раздается вопль Дейви, а следом — выстрелы со стен. Опять удары, царапины и выстрелы. Спэклы начинают разбегаться в стороны, но я это скорее слышу, чем вижу — от боли, пульсирующей в локте, у меня потемнело в глазах.
А на мне остался один спэкл, он царапает меня что есть сил, пока я лежу лицом в траве. Наконец мне удается развернуться, и хотя вокруг все еще гремят выстрелы и пахнет порохом и спэклы бегут и бегут, этот спэкл остается сидеть на мне, все царапается и молотит меня кулаками.
В ту самую секунду, когда я понимаю, что это 0001-я, самая первая в очереди, первая, к которой я прикоснулся, раздается выстрел, и она падает в траву рядом со мной. Замертво.
Дейви стоит над нами с пистолетом в руке, из дула все еще идет дымок. Нос и губа у него разбиты в кровь, царапин ему досталось не меньше, чем мне, и он тяжело припадает на одну ногу.
Но улыбается:
— Спас те жизнь, а?
Выстрелы не смолкают. Спэклы все бегут, но спрятаться им негде. Они падают, падают и падают как подкошенные.
Я смотрю на свой локоть:
— Кажется, мне руку сломали.
— А мне ногу, — говорит Дейви. — Езжай к па. Скажи ему, что случилось. Скажи, что я спас те жизнь.
Дейви не смотрит на меня, он продолжает стрелять, чудом удерживаясь на ногах.
— Дейви…
— Пошел! — кричит он. От него исходит какая-то зловещая черная радость. — У меня тут работка осталась. — Дейви снова выстреливает. Еще один спэкл валится в траву. Всюду уже лежат трупы.
Я делаю шаг к воротам. И еще один.
А потом — бегу.
С каждым шагом в руке отдается боль, но Ангаррад встречает меня знакомым жеребенок и ласково обнюхивает влажным носом. Она сгибает передние ноги в коленях, чтобы я мог залезть в седло, ждет, пока я усядусь как следует, и пускается стремительным галопом — не помню, чтобы она когда-нибудь так неслась. Здоровой рукой я держусь за ее гриву, а больную прячу у живота и изо всех сил пытаюсь сдержать рвоту.
Поднимаю глаза: женщины в окнах домов провожают меня долгими взглядами. Мужчины тоже смотрят на мою лошадь, на мое окровавленное лицо.
Интересно, кого они во мне видят?
Одного из чужих, врага?
Кто я для них?
Я зажмуриваюсь, но тут же теряю равновесие и едва не вываливаюсь из седла. Открываю глаза.
Ангаррад мчит меня по дороге вдоль боковой стены собора: копыта выбивают искры из булыжников мостовой, когда она резко сворачивает на главную площадь. На площади маршируют солдаты. Шума у них нет, но грохот сапог сотрясает воздух.
От всего этого я морщусь и перевожу взгляд на место своего назначения — ворота собора…
И тут мой Шум так резко вскидывается, что Ангаррад встает как вкопанная. Бока у нее все в мыле от быстрой скачки.
Я этого не замечаю…
Мое сердце остановилось…
Дыхание тоже…
Потомушто вот она…
Прямо у меня перед глазами — поднимается по ступеням собора…
Вот она.
Сердце снова начинает биться, в Шуме только ее имя, боль исчезает как по волшебству…
Потомушто она жива…
Жива…
Но тут я вижу, как…
она поднимается по ступеням собора…
к мэру Прентиссу…
В его раскрытые объятия…
И он обнимает ее…
А она ему позволяет…
И все, что я способен подумать…
И выговорить…
Это…
— Виола?
