Глава 22
УСИКАВА
Глаза эти словно жалели его
Тэнго появился на пороге дома воскресным вечером, в четверть седьмого. Вышел во двор и огляделся, словно что-то ища. Повернулся налево, потом направо. Глянул на небо, затем себе под ноги. Но, похоже, не заметил ничего необычного — и быстрым шагом двинулся по улице. Пока его фигура не скрылась из виду, Усикава следил за нею через щель между шторами.
На сей раз Усикава решил не шпионить за Тэнго. Тот уходил, сунув руки в карманы неглаженых хлопковых брюк. Поверх свитера — потертый оливковый пиджак из вельвета. Волосы взъерошены. Из бокового кармана пиджака выглядывает пухлый покетбук. Видно, собрался где-нибудь перекусить. Ну и пускай идет себе куда хочет.
В понедельник Тэнго читает сразу несколько лекций. Об этом Усикава узнал, загодя позвонив в колледж. Да, лекции Каваны-сэнсэя с понедельника возобновятся согласно расписанию, деловито сообщила ему секретарша. Вот и отлично. Наконец-то парень вернется в свой обычный жизненный ритм. Судя по его характеру, вряд ли он сегодня поедет куда-нибудь далеко.
Ближе к восьми Усикава надел пальто, замотал шею шарфом, натянул вязаную шапочку до самых бровей — и, выйдя из дома, быстро зашагал по улице, бдительно поглядывая по сторонам. Тэнго еще не вернулся. Что-то слишком он долго, если собирался просто перекусить. Нужно быть осторожным — не столкнуться бы с ним нос к носу когда он вдруг пойдет домой. Риск, конечно, велик, но Усикаве позарез нужно было выйти на улицу прямо сейчас, чтобы закончить одно неотложное дело.
Свернув по памяти за несколько поворотов, миновав три-четыре знакомых ориентира и пару раз заплутав, он добрался-таки до парка с детской площадкой. Вчерашний шквальный ветер утих, и хотя вечер стоял не по-декабрьски теплый, в парке не было ни души. Еще раз оглядевшись — не смотрит ли кто, Усикава взобрался на горку, сел, оперся спиной о перильца и посмотрел на небо. Как и прошлым вечером, в небе почти на том же месте висела яркая, в третьей четверти луна. Вокруг нее ни облачка. А рядом с нею проступала вторая луна, поменьше. Чуть кривая и зеленоватая.
Значит, ошибки нет, понял Усикава. Он вздохнул и покачал головой. Это не сон, не мираж. Две луны — большая и маленькая — сияли в небе над голой дзельквой и никуда не исчезали. Словно со вчерашнего вечера так и ждали, когда же Усикава вернется на детскую горку и посмотрит на них. Они знали, что он придет сюда снова.
Будто сговорившись, обе затапливали мир молчанием, полным тайных намеков. Приглашали Усикаву разделить это молчание с ними. И прижимали покрытые пеплом указательные пальцы к губам.
Сидя на горке, Усикава скорчил гримасу, заставив мышцы разъехаться в разные стороны. Он хотел проверить, не появится ли в его ощущениях чего-нибудь странного. Но ничего особенного не почувствовал. Плохое ли, хорошее — лицо его вело себя так же, как и всегда.
Усикава считал себя реалистом — да, собственно, реалистом и был. Никакой метафизикой не увлекался.
Если что-либо существовало на самом деле — принимал это как реальность, даже если законами природы было не объяснить и логикой не проверить. Таков его главный принцип мышления. Не законы и логика порождают реальность, но реальность формирует законы и логику. А потому оставалось принять как реальность тот факт, что в небе теперь две луны.
О том, что случится потом, подумаем, когда это случится, решил Усикава. Стараясь не вдаваться в рассуждения, он бесстрастно взирал на две луны в небесах: большую желтую и маленькую, ущербно-зеленоватую. Пытаясь свыкнуться с тем, что видят его глаза. Я должен принять это как есть, повторял он про себя. Как такое могло случиться, он объяснить не мог. Но как раз в это пока можно не углубляться. Как на это правильно реагировать — вот вопрос номер один. Итак, принимаем, что видим, без всякой логики. А там и подумаем, что делать дальше.
На горке Усикава просидел минут пятнадцать. Подпирая задом перильца и почти не шевелясь, приучал свое сознание к увиденному. Точно водолаз, не сразу привыкающий к изменению давления, он погружался в лунный свет, только что не впитывая его кожей. «Это важно», — подсказывал ему внутренний голос.
Затем недокарлик с приплюснутым черепом встал, спустился с горки на землю — и, обуреваемый мыслями, не нашедшими формулировок, отправился восвояси. Окружающий пейзаж казался ему уже не совсем таким, как по дороге сюда. Видимо, из-за лун, решил он. Вечно этот лунный свет искажает облик предметов. Несколько раз он чуть не сбился с дороги. Перед тем как войти в подъезд, он посмотрел на окна третьего этажа. В квартире Тэнго свет не горел. Верзила-препод из колледжа для абитуриентов еще не вернулся. Но не может же он так долго торчать в ближайшей закусочной.
Значит, где-то с кем-то встречается. С Аомамэ? Или с Фукаэри? Неужели я упустил счастливый шанс за этим проследить? Впрочем, что теперь сокрушаться. Все равно ходить за ним по улицам слишком опасно. Заметит хоть раз — все, что наработано до сих пор, псу под хвост.
Вернувшись в квартиру, Усикава размотал шарф, снял пальто и шапку. Открыл на кухне банку тушенки и стоя съел ее с булочкой. Выпил банку кофе — не горячего, не холодного. Но ни в чем не почувствовал вкуса. Жуешь, а вкуса нет. В чем же тут дело — в продуктах? Или в его ощущениях? Непонятно. А может, все из-за этих двух лун, что поблескивают теперь на донышках его глаз? Откуда-то издалека едва разборчиво послышался перелив дверного звонка. Позвонили дважды, через паузу. Но Усикава не обратил внимания. Скорее всего, звонили кому-то этажом выше.
Дожевав сэндвич и допив кофе, он не спеша, возвращая мозги в реальность, выкурил сигарету. И повторил про себя, что ему теперь нужно сделать. Затем подошел к подоконнику и уселся на пол за камерой. Включил обогреватель, погрел руки в оранжевом свете спиралей. Воскресенье, почти девять вечера. На крыльце уже не появляется почти ни души. И все-таки он должен дождаться возвращения Тэнго.
Вскоре из дома вышла женщина в черном пуховике. Ее он видел впервые. Замотана в серый шарф до самого носа. Очки в черной оправе, бейсбольная кепка. Явно пытается спрятать от чужих взглядов лицо. В руках ничего нет, шагает широко и торопливо. Инстинктивно нажав на кнопку, Усикава трижды щелкнул затвором камеры. Надо бы проследить, куда она идет, подумал он. Но пока вставал, женщина уже вышла на улицу и скрылась в вечерней мгле. Усикава скривился от досады, но все же махнул рукой. Пока он обуется, ее будет уже не догнать.
Он прокрутил в мозгу все, что успел разглядеть. Рост — сантиметров 170. Узкие джинсы, белые кроссовки. Каждая вещь, как ни странно, абсолютно новая. Возраст — лет 25—30. Черные волосы неизвестной длины заправлены за ворот пуховика. Толстая куртка скрывает фигуру, но, судя по ногам, женщина — худощавая. Осанка с походкой говорят о молодости и хорошем здоровье. Наверно, каждый день занимается каким-нибудь спортом. С тем, что он знает об Аомамэ, все приметы совпадают идеально. Что, конечно, еще не означает, что увиденная им женщина — она. Просто слишком заметно, как она старается не попасться никому на глаза. Напряжена до предела, как звезда экрана перед камерами папарацци. Но звезду экрана, спасающуюся от СМИ, никогда не занесло бы в трехэтажную развалюху, затерянную в кварталах Коэндзи.
Значит, можно предположить, что это и есть Аомамэ?
Она приходила повидаться с Тэнго. Но его, как назло, дома нет. Окна не горят. В тот далекий дверной звонок, вероятно, она и звонила. А потом, никого не застав, ушла. Но тут Усикаву озадачила одна нелогичность. Аомамэ скрывается от преследователей — и, по идее, должна жить так, чтобы избегать опасности и не попадаться никому на глаза. Пожелай она повидаться с Тэнго, первым делом проверила бы по телефону, дома он или нет, как делают все нормальные люди. И тогда не пришлось бы зря рисковать, высовывая нос из убежища.
Сидя за камерой, Усикава перебирал в голове возможные версии, но ни одна не казалась ему убедительной. Подобное поведение — маскируется так, что выдает себя с головой, добирается от собственного убежища аж досюда — совершенно не вязалось с характером той Аомамэ, которую знал Усикава. Та — куда осторожней и осмотрительнее. Эта загадка ввергала его сознание в хаос. Мысль о том, что он сам мог привести ее сюда за собой, ему даже в голову не приходила.
Как бы там ни было, решил он, завтра пойду в мастерскую на станции, проявлю фотографии. И разгляжу повнимательней эту загадочную незнакомку.
Усикава нес свою вахту за камерой до одиннадцатого часу, но после той женщины никто из дома не вышел и никто в него не зашел. Спектакль окончен за отсутствием актеров, и на крыльце у безлюдного подъезда тихо, как на всем наскучившей, забытой людьми театральной сцене. Что же случилось с Тэнго? Усикава озадаченно покрутил головой. Насколько ему известно, Тэнго никогда не задерживается в городе допоздна. Тем более что завтра у него лекции в колледже. Или успел вернуться и заснуть, пока Усикавы не было дома?
Ближе к одиннадцати Усикава почувствовал, что страшно устал. Сонливость давила на нервы, веки опускались сами собой. Для него как профессиональной «совы» случай довольно редкий. Обычно он мог не спать вообще, если требует дело. И лишь сегодня вечером дремота припечатала его, как надгробная плита — средневековую могилу.
Может, я слишком долго разглядывал две луны? — подумал он. И мои глаза пресытились лунным светом? Эти луны — большая и маленькая — оставляют на сетчатке неизгладимые следы. Их мрачный дуэт парализует мозг в тех местах, где еще остается место для мысли. Так некоторые пчелы парализуют жалом гусеницу — и откладывают на ее кожу яйца. А уже личинки вылупляются из яиц — и растут себе, пожирая заживо гусеницу, больше не способную шевелиться… Скривившись от омерзения, Усикава прогнал дурное видение прочь.
Ладно, сказал он себе. Не стоит так уперто ждать Тэнго. Когда бы парень ни вернулся, завалится в постель и заснет. Возвращаться-то ему все равно больше некуда. Наверное.
Еле двигаясь, он стянул с себя брюки, свитер и, оставшись в рубашке с длинными руками и семейных трусах, забрался в спальник. Свернулся там калачиком — и тут же уснул. Чрезвычайно глубоким сном, больше похожим на кому. Падая в этот сон, как в пропасть, он вроде бы слышал, как постучали в дверь. Но сознание уже перенеслось в другой мир, и отличить реальность от сновидения было почти невозможно. От любой попытки проснуться через силу все тело скрипело, как несмазанная телега. Поэтому, не открывая глаз, он не стал искать объяснения этому стуку, а просто спрятался от него в сон, как рыба хоронится в иле на дне морском.
Через полчаса после того, как Усикава заснул, Тэнго вернулся со встречи с Комацу. Почистил зубы, повесил на плечики провонявший никотином пиджак, переоделся в пижаму, лег спать. И спал до двух ночи, пока не раздался звонок и ему не сообщили о смерти отца.
Проснулся Усикава в понедельник, в девятом часу, когда Тэнго уже досыпал в вагоне экспресса на Татэяму. Заступив на свою вахту за камерой, Усикава ждал, когда же Тэнго выйдет из дома, чтобы ехать в колледж. Но Тэнго так и не появился. К первому часу дня Усикава отчаялся, позвонил из ближайшего автомата в колледж и поинтересовался, состоятся ли сегодня по расписанию лекции господина Каваны.
— Лекций Каваны-сэнсэя сегодня не будет, — сообщил ему в трубке женский голос. — Вчера вечером у него в семье произошло несчастье.
Поблагодарив, Усикава повесил трубку.
Несчастье в семье? — задумался Усикава. Но из семьи у Тэнго — только отец, бывший сборщик взносов за «Эн-эйч-кей». Который лечится в каком-то пансионате у черта на куличках. И Тэнго навещал его совсем недавно — вернулся всего пару дней назад. Выходит, отец скончался. Значит, Тэнго снова уехал из Токио. Скорее всего, вышел из дома, пока я спал. И с чего это я, черт возьми, так долго и крепко спал?
Таким образом, Тэнго остался в этом мире совсем один. От роду был одиноким, а теперь и подавно — один как перст. Его мать задушили на горячих источниках в префектуре Нагано, когда мальчику не было и двух лет. Убийцу так и не поймали. Бросив мужа и забрав с собою маленького Тэнго, она сбежала с этим молодым человеком из дома. Классический адюльтер с исчезновением. Какое старое слово — «адюльтер». Сейчас его уже Никто не употребляет… Почему тот парень убил ее — неизвестно. И даже не ясно, он ли настоящий убийца. Ее обнаружили в номере гостиницы, задушенную поясом от ночного халата, а мужчина, который сопровождал ее, куда-то исчез. Понятно, что подозрение пало на него. На том все и закончилось. Получив сообщение о трагедии, отец приехал из Итикавы и увез всеми брошенного младенца домой.
Наверно, я должен был рассказать об этом Тэнго. Разумеется, он имеет право знать, что случилось на самом деле. Но он сказал, что не хочет слышать ни слова о своей матери из уст такого человека, как я. Поэтому я ничего и не рассказал. Что поделаешь. Это его проблема, не моя.
Мне, в любом случае, остается одно: следить дальше за подъездом этого дома. Вчера вечером здесь появилась незнакомка, по всем признакам похожая на Аомамэ. Доказательств того, что это она, пока нет, но вероятность необычайно велика. Это мне подсказывает моя плешивая приплюснутая голова. На вид, конечно, она не ахти, зато обладает чутьем новейшего суперрадара. И если эта женщина и вправду Аомамэ, значит, вскоре она опять навестит Тэнго. О смерти Каваны-старшего она, похоже, еще не знает. Как видно, что-то мешает им общаться по телефону Скорее всего, Тэнго получил печальное известие ночью и уехал на рассвете. В таком случае, она непременно придет сюда снова. У нее какое-то важное дело, ради которого она готова приходить сюда всем опасностям вопреки. Вот почему в следующий раз нужно проследить за ней до самого ее убежища. И к этому стоит хорошенько подготовиться заранее.
Может, таким образом я разгадаю и тайну появления в небе второй луны? Было бы любопытно… Хотя нет — конечно же, это вопрос второстепенный. Моя главная задача — вычислить, где прячется Аомамэ. И подать информацию «на тарелочке» двум верзилам, с которыми лучше не связываться. А до того, как это произойдет, будь на небе хоть десять лун, я должен оставаться реалистом. Все-таки я — это я, и в этом моя сила.
Зайдя в фотомастерскую возле станции, Усикава отдал в проявку пять пленок по тридцать шесть кадров. А получив фотографии, зашел в ближайший семейный ресторанчик и, ужиная цыпленком-карри, разложил все снимки по датам. Почти все лица на этих кадрах были знакомы до оскомины. И только три представляли для него интерес: Фукаэри, Тэнго и незнакомки, вышедшей из подъезда вчера вечером.
Наткнувшись на взгляд Фукаэри, Усикава напрягся. Казалось, девчонка смотрит с фотографии прямо ему в глаза. Никакого сомнения: эта пигалица знала, что Усикава — здесь. Наблюдает за ней. И, наверное, снимает ее скрытой камерой. Об этом ясно и недвусмысленно сообщали ее чистые глаза. Она видела все и отнюдь не одобряла того, что он делает. Ее взгляд, как игла, прошивал его сердце насквозь. Тому, чем он занимался, не было оправдания. Но в то же время она не осуждала и не презирала Усикаву. В каком-то смысле эти сногсшибательные глаза его даже прощали… Точнее — нет, не прощали. Глаза эти словно жалели его. Видели, как низко он пал, и выражали ему соболезнование.
Случилось все очень быстро. В то утро, выйдя во двор, Фукаэри посмотрела сперва на верхушку столба; затем, резко обернувшись, перевела взгляд на зашторенное окно, за которым прятался Усикава, — и, уставившись прямо в глазок замаскированного объектива, заглянула Усикаве в самое сердце. А потом ушла. Время застыло на месте — и потекло опять. Эта странная пауза длилась от силы минуты три, но девчонка успела исследовать все закоулки его души, разглядела там всю грязь и всю низость, а затем подарила ему свое безмолвное сострадание — и исчезла.
От этого взгляда Усикава ощутил под ребрами острую боль, словно его пронзают огромной иглой для починки татами. Он вдруг отчетливо ощутил, в какого мерзкого извращенца превратился. И обижаться тут не на что. Потому что он — действительно мерзкий извращенец. Но чистый, полный искреннего сожаления взгляд Фукаэри низверг его в бездну невыносимого отчаяния. Уж лучше бы она упрекала, презирала, обвиняла, проклинала его. А то и сразу огрела по голове бейсбольной битой. Он вынес бы что угодно — но только не это.
Куда проще иметь дело с тем же Тэнго. На фотографиях он стоял у подъезда, повернувшись в сторону Усикавы. И, как и Фукаэри, внимательно оглядывался по сторонам. Но во взгляде Тэнго не было ничего примечательного. Этот наивный, бесхитростный взгляд не способен заметить ни спрятанной за шторами камеры, ни Усикавы с пультом в руке.
Затем Усикава сосредоточился на снимках загадочной незнакомки. Фотографий с нею получилось три. Бейсбольная кепка, очки в черной оправе, серый шарф до самого носа. Черты лица неразборчивы. На всех кадpax освещение ни к черту, плюс козырек кепки отбрасывает тень на лицо. Тем не менее эта женщина по всем параметрам совпадала с тем образом Аомамэ, который Усикава уже для себя составил. Зажав в руке все три фото веером наподобие игральных карт, он долго разглядывал каждую по очереди. И чем дольше смотрел, тем больше убеждался: эта женщина — не кто иная, как Аомамэ.
Он подозвал официантку и спросил, что у них сегодня на десерт. Персиковый пирог, ответила та. Усикава заказал пирог и чашку кофе.
«Если это не Аомамэ, — размышлял он в ожидании пирога, — шанса найти женщину с такой фамилией мне не видать, как своих ушей».
Пирог испекли куда лучше, чем он ожидал. Сочная фруктовая мякоть под румяной хрустящей корочкой. Сам персик, конечно, из банки, но для десерта в семейном ресторанчике недурно. Усикава съел пирог до последней крошки, допил кофе и, весьма удовлетворенный, вышел на улицу. Накупив в супермаркете продуктов на три дня вперед, он вернулся в квартиру и снова уселся за камеру.
Наблюдая за крыльцом через щель между шторами, он опирался спиной о стену и, согретый лучами солнца, несколько раз проваливался в зыбкую дрему. Но это его не тревожило. Ничего важного он все равно не пропустит. Тэнго уехал из Токио на похороны отца, а Фукаэри уже вряд ли сюда вернется. Знает ведь, что Усикава следит за происходящим. Да и Загадочная Незнакомка едва ли появится здесь при свете дня. Слишком уж осторожна. И на охоту выходит, лишь когда стемнеет.
Но солнце зашло, а незнакомка не появлялась. Те же люди, что и всегда, выходили из дома — к обеду за покупками, к вечеру на прогулку, а ушедшие с утра на работу неизменно возвращались куда более усталыми, чем уходили. Все их передвижения Усикава отслеживал только взглядом и затвор не нажимал. Фотографировать их больше не было смысла. Сейчас его интерес сводился лишь к трем действующим лицам. Все остальные — просто безымянные прохожие. От нечего делать он наделял их первыми приходящими в голову именами:
— Председатель Мао! — (Прическа точь-в-точь как у Мао Цзэдуна.) — Хорошо ли сегодня работалось?
— Господин Длинноухий! Отличный день для прогулки, не правда ли?
— Госпожа Проетая Челюсть? Что у нас нынче на ужин?
Он следил за подъездом до одиннадцати вечера. А потом широко зевнул — и решил на сегодня с работой покончить. Выпил бутылку зеленого чая, сжевал несколько крекеров, выкурил сигарету. Когда чистил зубы в ванной, распахнул перед зеркалом рот, вывалил язык и долго его разглядывал — чего не делал уже очень давно. К его удивлению, язык покрылся чем-то зеленоватым, похожим на мох. Усикава исследовал язык на свету. Вот же гадость. Облепила весь язык и отпадать, похоже, не собирается. Если так пойдет дальше, подумал он, я скоро весь покроюсь мхом. Начиная с языка и по всему телу. Как черепаха, прозябающая в своем болоте. От одной мысли об этом у него засосало под ложечкой.
Испустив то ли вздох, то ли стон, Усикава прекратил думать о языке, выключил свет и вышел из ванной. В темноте неторопливо разделся, забрался в спальник. Застегнул «молнию» до самого горла — и свернулся внутри калачиком, как личинка неведомого насекомого.
Проснулся он в темноте. Повернул голову, чтобы проверить время, но будильника на месте не оказалось. На мгновение Усикава растерялся. Перед сном он всегда проверял, где стоит будильник, чтобы в темноте сразу понять, который час. Многолетняя привычка. Куда же этот будильник теперь подевался? Слабый лунный свет, пробивавшийся в щель между шторами, освещал лишь один угол комнаты; остальное пространство утопало в кромешной мгле.
И тут он заметил, что его сердце колотится, как бешеное. Разгоняет по телу адреналин в отчаянном стремлении выжить. Его ноздри раздуты, дыхание бурное. Словно он проснулся посреди кошмарного, липкого сна и не может отдышаться от ужаса.
Только это не сон. Нечто странное происходило на самом деле. Усикава почувствовал: кто-то стоит над его головой — темнее, чем ночь. И смотрит ему в лицо. На миг Усикава окаменел. Но уже в следующую секунду пришел в себя — и бросился расстегивать «молнию» спальника изнутри.
Не дав ему опомниться, непонятно кто схватил Усикаву за шею. Так быстро и неожиданно, что он и вскрикнуть не успел. Хваткой сильного и тренированного противника. Чьи-то железные ручищи сжимали Усикаву безжалостно, как тиски. Человек не говорил ни слова. Даже дыхания не слышно. Замурованный в спальник Усикава извивался и сопротивлялся как мог. Раздирал руками нейлоновую изнанку, отбивался ногами. Пытался кричать. Бесполезно. Противник будто прирос к татами, замер в несворотимой позе и с каждой секундой стискивал Усикаву все сильней. Очень эффективно — ни одного движения зря. Раздавленный в смертельных объятиях, Усикава едва дышал.
Как же он забрался в квартиру? — мелькало в угасающем сознании. — Ведь дверь была заперта на щеколду. И цепочка наброшена. И окно снаружи не откроешь, как ни старайся. Если бы взламывали замок, я бы проснулся, это уж точно.
Это профи, сообразил Усикава. Если потребуется, отнимет у человека жизнь, не задумываясь. Таков его хлеб. Кто же прислал его? «Авангард»? Неужели они решили от меня избавиться? Рассудили, что я им больше не нужен, только мешаю? Если так, они ошибаются. Ведь еще немного — и Аомамэ была бы у них в руках… Усикава попытался докричаться до своего палача — подожди, послушай меня. Но для голоса не было воздуха, а язык будто окаменел в гортани.
В сдавленном горле не осталось ни щелочки для дыхания. В легкие больше не поступал кислород. Усикаве начало чудиться, будто его сознание отделилось от тела. Несчастное туловище корчилось в спальнике, а душа плавала в вязком, тяжелом воздухе, наблюдая за происходящим откуда-то сверху. Внезапно все его конечности онемели. Почему? — возопило меркнущее сознание. Почему я должен умирать в таком жалком месте такой жалкой смертью? Но ответа он, разумеется, не дождался. Откуда-то с потолка опустилась бескрайняя мгла и окутала все вокруг.
Когда Усикава приходит в себя, спальника на нем уже нет. Руки-ноги полностью онемели. Он лишь чувствует, что глаза его завязаны, а щека упирается в соломенное татами. Горло больше не сдавлено. Легкие с шумом кузнечных мехов всасывают свежий воздух — холодный, зимний. Сердце, получив драгоценный кислород, восстанавливает кровь и методично рассылает ее до самых крайних закоулков нервной системы. Спазмами накатывает кашель, но Усикава отгоняет его, стараясь не прерывать спасительного дыхания. Постепенно его конечности оживают. Жесткий стук сердца отдается где-то между ушами.
Он лежит ничком на татами. Его руки за спиной связаны чем-то мягким, как и лодыжки. Не сильно, хотя очень умело и надежно. Сам он способен разве что перекатываться по полу. Неужели я жив и еще дышу? — удивляется Усикава в темноте. Значит, то была не смерть. Что-то очень близкое к смерти, но еще не смерть как таковая. По обеим сторонам горла скопилась острая боль. Моча, вытекшая в трусы, обжигает холодом кожу. Но Усикава не чувствует себя несчастным. Наоборот. Эти боль и холод сообщают ему, что он еще не умер.
— Так просто ты не умрешь, — произносит кто-то, будто прочитав его мысли.