В субботу во втором часу дня Аомамэ добралась до «Плакучей виллы». Престарелые ивы, свесившись через каменную ограду, беззвучно качали кронами на ветру, напоминая стайку заблудившихся привидений. Благодаря этим деревьям старинный европейский особняк и получил свое прозвище. Раскинулся он на вершине крутого холма в районе Адзабу. В кронах ив гнездились птицы. Большая кошка залезла на крышу и лениво грелась на солнышке. На узкой извилистой улочке, что вела к воротам, машин почти не было. Деревья выстроились вдоль обочин так плотно, что даже в полдень здесь царили бледные сумерки. Казалось, само Время замедляет свое течение для всех, кому довелось сюда забрести. Хотя в окрестностях располагалось сразу несколько иностранных посольств, людей на улицах было почти не видно. Круглый год здесь царила тишина, и только с приходом лета воздух распирало от стрекота цикад, пронзительного до боли в ушах.

Подойдя к воротам, Аомамэ нажала кнопку звонка. Повернулась к домофону, назвала свое имя. И чуть заметно улыбнулась видеокамере над головой. Загудел какой-то механизм, металлические ворота медленно раскрылись, впустили Аомамэ и затворились у нее за спиной.

По хорошо знакомой дорожке она пересекла небольшой сад и направилась к дверям усадьбы. Зная, что камеры следят отовсюду, она вышагивала, точно модель на подиуме, — от бедра, как по струнке, гордо подняв голову и расправив плечи. Оделась сегодня неброско: темно-синяя ветровка на серую футболку, джинсы, белые кеды. Сумка через плечо, на этот раз — без «пестика» внутри. Когда в инструменте нет надобности, он отдыхает дома, в шкафу для одежды.

У входа в особняк было расставлено несколько плетеных садовых кресел, и в одном сидел огромных размеров мужчина. Не очень высокого роста, но с поразительно развитыми плечами и грудной клеткой. Лет под сорок, с обритым наголо затылком и аккуратными усиками под носом. Одет в широченный серый костюм и белую рубашку с темно-синим шелковым галстуком. На ногах — черные, без единого пятнышка туфли из кордовской кожи. В ушах серебряные сережки. Человек не походил ни на клерка из налогового управления, ни на агента по страхованию автомобилей. Пожалуй, сильнее всего он смахивал на профессионального телохранителя — да, собственно, им и являлся. Черный пояс по каратэ. Когда нужно, безупречно владеет оружием. Крепкий орешек; если нужно, превратится в настоящего монстра. Но в повседневной жизни — мужчина мягкий, невозмутимый, вполне интеллигентный. Вглядишься в глаза (если, разумеется, он позволит) — можно даже уловить теплоту.

В личной жизни этот человек любил собирать-разбирать всевозможные механизмы, коллекционировал пластинки прогрессивного рока 60—70-х годов и проживал со своим бойфрендом, красавчиком парикмахером, здесь же, в районе Адзабу. Звали его Тамару. Имя это или фамилия, никто не знал. Каким иероглифом пишется, тоже никому не известно. Но только так его все и называли.

При виде Аомамэ он кивнул, не вставая с кресла.

— Добрый день, — сказала она. И села в кресло напротив.

— Говорят, в отеле на Сибуе кто-то помер, — произнес Тамару, изучая взглядом свои туфли.

— Не слыхала, — отозвалась Аомамэ.

— Для сенсации слишком скучно. Похоже на обычный инсульт. Жаль мужика, прожил всего лет сорок…

— Сердце нужно беречь.

Тамару кивнул.

— Вся проблема в образе жизни. Беспорядочный режим, стресс, недосыпание. Все это убивает.

— Рано или поздно всех нас что-нибудь убивает.

— В философском смысле — да.

— Вскрытие будет? — спросила Аомамэ.

Наклонившись, Тамару стряхнул с туфли невидимые пылинки.

— У полиции лишнего времени нет. И бюджет ограниченный. Вскрытием трупа без единой царапины заниматься никто не станет. Да и родственники вряд ли согласятся на то, чтобы тело мирно усопшего кромсали без особой причины.

— Да уж. Особенно безутешная вдова.

Тамару выдержал паузу, а затем протянул ей правую ладонь — огромную, как бейсбольная перчатка. Аомамэ пожала ее. Крепко и с чувством.

— Устала небось? — спросил Тамару. — Тебе сейчас бы отдохнуть.

Уголки губ Аомамэ чуть-чуть приподнялись — почти как в улыбке. И все-таки то была не улыбка, но лишь намек на нее.

— Как Бун поживает? — спросила Аомамэ.

— Веселый, спасибо! — ответил Тамару.

Буном звали немецкую овчарку, что охраняла усадьбу. Умный, покладистый пес. Хотя и с целым букетом странных привычек.

— По-прежнему жрет шпинат?

— Со страшной силой. На этот чертов шпинат сейчас цены высокие, закупать постоянно — чистое разорение. А он все жрет и жрет.

— В жизни не слыхала, чтобы собаки питались шпинатом.

— Проблема в том, что он не считает себя собакой.

— Кем же он себя считает?

— Существом, не принадлежащим ни к какому конкретному виду.

— Суперпес?

— Вроде того.

— И поэтому любит шпинат?

— Вряд ли поэтому. Просто любит шпинат, и все. Со щенячьих времен.

— Так, может, оттого и вырос вольнодумцем?

— Возможно, — кивнул Тамару. И бросил взгляд на часы. — У тебя, кажется, на полвторого назначено?

Аомамэ кивнула.

— Несколько минут еще есть.

Тамару неспешно поднялся.

— Жди меня здесь. Может, сегодня пораньше примет, — сказал он. И растворился в дверном проеме.

Наблюдая за роскошными ивами, Аомамэ ждала его возвращения. Ветра не было, и деревья склонили кроны до самой земли. Точно люди, погруженные в задумчивость, когда им ничто не мешает.

Через пару минут Тамару вернулся.

— Пойдем вокруг дома, — сказал он. — Сегодня встреча в оранжерее.

Они обогнули сад и под сенью ив прошли к оранжерее, что располагалась сразу за главным зданием усадьбы. Здесь, на заднем дворе, уже не было деревьев, и все вокруг было залито солнцем. Осторожно, стараясь не выпустить бабочек, Тамару приоткрыл стеклянную дверь сантиметров на тридцать, пропустил вперед Аомамэ. Затем проскользнул внутрь сам — и тут же закрыл дверь за собой. Не самая простая задачка для великана, но Тамару справился с ней безупречно. Хотя и чувствовалось, что в таких пируэтах он, конечно, не специалист.

Под огромной стеклянной крышей оранжереи царила вечная весна. Всюду цвели цветы. По большей части — самые заурядные. Из горшков на полках выглядывали гладиолусы, анемоны, маргаритки и прочие лесные и садовые обитатели, знакомые всем и каждому. Некоторые даже показались Аомамэ банальными сорняками. Ни дорогущих орхидей, ни редких сортов роз, ни тропических диковинок Полинезии — ничего, что оправдывало бы содержание такой огромной оранжереи, на глаза не попадалось. И хотя Аомамэ не больно-то разбиралась в растительности, эта оранжерея нравилась ей прежде всего за скромность и простоту.

Незатейливость флоры, впрочем, обильно компенсировалась самыми разными бабочками. Судя по всему, хозяйка усадьбы и разбила-то эту оранжерею не столько ради цветов, сколько для разведения экзотических бабочек. И цветы подбирала не по внешнему виду, а по богатству нектара, который те или иные бабочки собирали. Разведение редких бабочек наверняка требовало каких-то особых знаний, усилий и необычного оборудования. Вот только где именно хозяйка могла этим заниматься, для Аомамэ всегда оставалось загадкой.

За исключением самых жарких дней лета, хозяйка часто принимала Аомамэ именно в этой оранжерее. Здесь они могли беседовать с глазу на глаз, не опасаясь, что их слова донесутся через толстые стекла до чьих-то ушей. А уж их беседы — совсем не из тех, что ведут в полный голос и где попало. К тому же в окружении бабочек и цветов хозяйка успокаивалась куда лучше. Это было заметно даже по ее лицу. Самой Аомамэ в оранжерее казалось жарковато, но терпимо.

Хозяйка была миниатюрной старушкой лет семидесяти пяти. С коротко стриженными седыми волосами. В холщовой рубашке с длинными рукавами, кремовых хлопчатых брюках и перепачканных землею кедах. Руками в белых перчатках она сжимала большую железную лейку и, бродя от горшка к горшку, поливала один цветок за другим. Каждый предмет ее одежды казался на размер больше, чем требовалось, но ей самой так было явно удобнее. Всякий раз, застав хозяйку «Плакучей виллы» за таким земным и естественным занятием, Аомамэ заново начинала ее искренне уважать.

Еще до войны эта дочь финансового магната получила аристократическое воспитание, однако вовсе не производила впечатления изнеженной или экзальтированной дамы. А потеряв мужа сразу после войны, занялась делами маленькой инвестиционной конторы, которой владела ее семья, и обнаружила недюжинное чутье в управлении акциями. Настоящий дар от бога, это признавали все. Благодаря ее усилиям контора быстро превратилась в процветающую компанию, а оставленное наследство выросло на целый порядок. Задействовав эти ресурсы, она скупила в центре Токио земельные участки, принадлежавшие до войны императорской семье и прочим аристократам. Затем выждала десяток лет — и, продав свои акции по бешеным ценам, разбогатела еще больше. Все это время старалась не появляться на людях, так что имя ее широкой публике почти не известно; однако нельзя представить ни одного серьезного экономиста, который бы о ней не слыхал. Поговаривали также о ее крепких связях в политике. Но в частной жизни — открытая, умная женщина. И притом — абсолютно бесстрашная. Верит только собственному чутью и, если что решила, всегда добивается своего.

При виде Аомамэ она поставила лейку на землю и, указав на пару металлических кресел у входа, предложила сесть. Аомамэ заняла одно, хозяйка расположилась напротив. Любые действия старушка совершала бесшумно, точно мудрая лисица, крадущаяся по дремучему лесу.

— Чего-нибудь выпьете? — осведомился Тамару.

— Горячий цветочный чай, — сказала хозяйка. И повернулась к гостье: — А ты?

— То же самое, — ответила Аомамэ.

Чуть заметно кивнув, Тамару шагнул к выходу из оранжереи. Осторожно осмотревшись, убедился, что рядом нет бабочек. Затем отворил дверь совсем чуть-чуть — и скользнул в узкий проем грациозно, как танцор в менуэте.

Хозяйка стянула рабочие перчатки — так, словно те были из тончайшего шелка, — аккуратно сложила их на краю стола и пытливо глянула на Аомамэ.

— Говорят, мир потерял ценного специалиста, — сказала она. — Знаменитый нефтяной эксперт, совсем еще молодой и очень перспективный…

Говорила старушка очень тихо. Казалось, налети любой ветерок — ее речи будет не разобрать. Аомамэ так и хотелось протянуть к хозяйке руку, отыскать, где у нее громкость, и прибавить звук. Но никакой ручки громкости у старушки, понятно, быть не могло. А потому приходилось напряженно вслушиваться в каждое слово.

— Да, все так неожиданно, — кивнула Аомамэ. — Но эта смерть не доставила кому-либо особенных неудобств. Мир продолжает вертеться, как прежде.

Хозяйка улыбнулась.

— Абсолютно незаменимых людей на земле не бывает. Какими бы мозгами или способностями человек ни обладал, ему всегда найдется более-менее подходящая замена. Если б мир наполнился незаменимыми, у всех бы начались большие проблемы. Хотя, конечно… — Она чуть замешкалась, а затем подняла указательный палец: — Таким, как ты, замену подобрать нелегко.

— Если нельзя заменить меня, — сказала Аомамэ, — можно добиться того, что я делаю, другими способами, разве не так?

Хозяйка посмотрела на девушку. По старческим губам пробежала улыбка.

— Допустим, — ответила она. — Но даже если и так — куда ты денешь то, что нас с тобой связывает? Ты — это ты, а не кто-то другой, Я очень тебе благодарна. Так, что словами не передать.

Подавшись вперед, она положила пальцы на запястье Аомамэ. И замерла в такой позе секунд на десять. Потом отняла руку и выпрямилась с очень довольным видом. На плечо ее голубой рубашки вдруг села бабочка. Маленькая, белая, с красными прожилками на крыльях. И, ничего не боясь, уснула.

— Такой бабочки ты, наверное, в жизни еще не встречала, — сказала старушка, бросив взгляд на плечо. В ее голосе послышались нотки гордости. — Даже на Окинаве отыскать ее очень непросто. Она питается нектаром с одного-единственного вида цветов. Которые растут только в горах Окинавы и больше нигде на свете. Чтобы вырастить такую красавицу, первым делом пришлось доставить сюда и высадить эти цветы. Столько времени и сил на нее ушло — страшно вспомнить. О расходах я даже не говорю.

— Похоже, она очень к вам привязалась.

Старушка улыбнулась:

— Эта девочка считает меня своим другом.

— Значит, с бабочками можно дружить?

— Чтобы подружиться с бабочкой, нужно сначала самой превратиться в кусочек природы. Выключить из себя человека, затаиться внутри — и представить себя деревом, травой или цветком. Это требует времени. Но если собеседник тебе открылся, дальше все случится само собой.

— А бабочкам дают имена? — с любопытством спросила Аомамэ. — Ну, как собакам или кошкам?

Хозяйка покачала головой.

— Нет, бабочкам имен не дают. Они и так отличаются друг от дружки — по виду, расцветке, орнаменту. Да и зачем имя тому, кто уходит из жизни так скоро? Эти странницы посещают наш мир совсем ненадолго. Я каждый день прихожу сюда. О чем только с ними не разговариваю! Но каждая бабочка, когда приходит ее время, пропадает куда-то бесследно. Сначала я думала, они умирают. Но сколько ни искала, мертвых бабочек не находила ни разу. Словно в воздухе растворяются, не оставляя после себя ничего. Бабочки — самые эфемерные и самые прекрасные существа на Земле. Откуда-то появляются, тихонько проживают свои крохотные жизни, не требуя почти ничего, а потом исчезают. Наверное, в какой-то другой мир… Совсем не такой, как наш.

Воздух в оранжерее, жаркий и влажный, сочился ароматом цветов. Мириады бабочек то пропадали, то вновь мельтешили перед глазами, эфемерные, точно знаки препинания в потоке чьей-то мысли без начала и без конца. Каждый раз, заходя сюда, Аомамэ утрачивала чувство времени.

Появился Тамару — с чайником и парой чашек голубого фарфора на золотом подносе. А также с двумя блюдечками — печенья и домотканых салфеток. Запах травяного чая тут же смешался с цветочным ароматом вокруг.

— Спасибо, Тамару. Дальше мы сами управимся, — сказала хозяйка.

Тамару поставил поднос на садовый столик, поклонился и без единого звука вышел. Выписав, как и в прошлый раз, виртуозное па вокруг двери. Хозяйка приоткрыла крышку чайника, убедилась по запаху, что чай заварился, и разлила напиток по чашкам. Тщательно отследив, чтобы налито было поровну.

— Может, я спрашиваю лишнее, но почему вы не завесите выход решеткой? — поинтересовалась Аомамэ.

Хозяйка подняла голову и посмотрела на Аомамэ.

— Решеткой?

— Ну да. Если на выходе приделать еще одну дверь — простую раму с мелкой решеткой, — не придется всякий раз бояться, что бабочки улетят.

Левой рукой хозяйка приподняла блюдечко, правой взяла чашку и сделала беззвучный глоток. Оценила вкус, легонько кивнула. Вернула чашку на блюдце, а блюдце на поднос. Промокнула уголки губ салфеткой, положила ее на колени. Все это заняло у нее раза в три больше времени, чем у обычного человека. Точно лесная фея, что питается росинками с листьев и трав, подумала Аомамэ.

Хозяйка чуть слышно кашлянула. И сказала:

— Решеток я не люблю.

Аомамэ ждала продолжения. Но его не последовало. То ли хозяйка не любила решетки как символ ограничения свободы, то ли она считала их неэстетичными для интерьера, то ли просто не переносила физически, — это так и осталось загадкой. Впрочем, Аомамэ не видела в том проблемы. Просто спросила, что в голову пришло.

Вслед за хозяйкой она тоже взяла свою чашку, бесшумно отпила глоток. Аомамэ не очень любила травяные чаи. Куда больше ей нравился горячий, дьявольски крепкий кофе как-нибудь после полуночи. Но в цветочной оранжерее средь бела дня такой напиток вряд ли уместен. Поэтому всякий раз, приходя сюда, она пила то же, что и хозяйка. Та предложила гостье печенье. Аомамэ попробовала. Только что приготовленное, с имбирем. До войны хозяйка воспитывалась в Англии, вспомнила Аомамэ. Старушка ела печенье осторожно, крохотными кусочками. И как можно тише, чтобы не проснулась бабочка у нее на плече.

— Пойдешь назад — Тамару передаст тебе ключ, — сказала хозяйка. — Когда закончишь дела, пришлешь обратно по почте. Все как всегда.

— Хорошо, — кивнула Аомамэ.

С полминуты они молчали. Через плотно закрытые окна оранжереи из внешнего мира не доносилось ни звука. Потревожить мирный сон бабочки ничто не могло.

— Мы не делаем ничего неправильного, — сказала хозяйка, глядя Аомамэ прямо в глаза.

Аомамэ легонько закусила нижнюю губу. И затем кивнула.

— Я знаю.

— Загляни в этот конверт, — добавила старушка.

Аомамэ взяла со стола конверт, извлекла оттуда семь поляроидных фотографий и разложила одну за другой, как зловещие карты Таро, перед антикварным чайником из голубого фарфора. На карточках изображались фрагменты обнаженного тела молодой женщины. Снято крупным планом. Спина, грудь, гениталии, бедра. И даже пятки. Не было только лица. На каждом снимке — синяки и кровоподтеки от жестоких побоев. Избивали, похоже, ремнем. Лобковые волосы сбриты, кожа в язвах, напоминающих ожоги от сигарет. Лицо Аомамэ перекосило гримасой. Подобные снимки ей доводилось видеть и раньше, но настолько ужасные — еще никогда.

— Такого ты, кажется, ни разу еще не видала? — спросила хозяйка, будто прочитав ее мысли.

Аомамэ кивнула:

— Вы, конечно, рассказывали, но вижу впервые.

— Его рук дело, — сказала хозяйка. — В трех местах переломаны ребра. На одно ухо оглохла — боюсь, что уже навсегда…

Губы хозяйки неожиданно отвердели, голос заледенел. Будто поразившись этой перемене, бабочка на ее плече проснулась, взмахнула крылышками и упорхнула неизвестно куда.

— Человек, вытворяющий такие зверства, не должен ходить по этой земле, — продолжала хозяйка. — Ни в коем случае.

Аомамэ собрала фотографии и сложила обратно в конверт.

— Или ты не согласна?

— Согласна, — ответила Аомамэ.

— Значит, мы действуем правильно, — резюмировала хозяйка.

Она поднялась с кресла и, будто пытаясь успокоиться, снова взялась за лейку. С таким видом, словно в руки ей попало оружие массового поражения. Лицо ее побледнело. Взгляд устремился куда-то в дальний угол оранжереи. Аомамэ попыталась отследить, на что именно он нацелен, но обнаружила только горшки с татарником.

— Спасибо, что пришла, — сказала хозяйка, сжимая ручку лейки. — Ты делаешь бесценную работу.

На этом, похоже, аудиенция заканчивалась.

Аомамэ встала, перекинула сумку через плечо.

— Спасибо за чай, — поблагодарила она.

— Тебе спасибо, — повторила хозяйка.

Аомамэ чуть заметно улыбнулась.

— Ни о чем не тревожься, — сказала хозяйка.

Ее губам наконец вернулась обычная мягкость, а глазам — теплота. Легонько пожимая руку Аомамэ, она повторила:

— Мы поступили правильно.

Аомамэ кивнула. Разговор завершался так же, как и всегда. Который уж раз она повторяет все это самой себе, подумала Аомамэ. Как мантру или молитву. «Ни о чем не тревожься. Мы поступаем правильно…»

Убедившись, что вокруг нет бабочек, Аомамэ приоткрыла дверь оранжереи, вышла, затворила за собой. Позади осталась хозяйка с лейкой в руках. Воздух снаружи был свеж, обжигающе чист, пахло травой и деревьями. То был запах реального мира. Мира, где время течет как положено. И чей воздух наконец-то можно вдохнуть полной грудью.

Тамару дожидался ее у выхода, сидя в плетеном кресле. С ключом от абонентского ящика в руке.

— Закончили? — уточнил он.

— Кажется, да, — кивнула Аомамэ.

Опустившись в кресло рядом, она взяла ключ и спрятала в сумочку.

С минуту они молчали, наблюдая за птицами на деревьях в саду. Ветра по-прежнему не было, и старушки ивы задумчиво свесили свои кроны, некоторые — до самой земли.

— А что с этой женщиной? — спросила Аомамэ. — Оклемалась?

— Кто? — не понял Тамару.

— Жена того парня, что помер в отеле от инсульта.

— Пока состояние неважное, — поморщился Тамару. — Никак из шока не выйдет. Почти не разговаривает. Нужно время.

— А что она за человек?

— Немного за тридцать. Детей нет. Красавица, общительная. Стильная во всех отношениях. Но этим летом купальника ей надевать, увы, не доведется. Да, наверно, и следующим. Поляроиды видела?

— Видела.

— Жуткое зрелище?

— Да уж.

— Обычная история, — вздохнул Тамару. — На взгляд окружающих — талантливый человек. Уникальная специальность, безупречное воспитание, элитный университет. Солидная общественная фигура…

— А домой приходит — как черти подменили, так? — подхватила Аомамэ. — Особенно если напился. Агрессия так и хлещет через край. Вот только руку поднимает лишь на женщин. Больше почему-то не трогает никого. А внешне — заботливый муж, приличный семьянин. Попробуй его жена рассказать, что он с ней вытворяет, ей просто никто не поверит. И он это знает. А потому для побоев выбирает места, которые под одеждой не заметны. Или бьет так, чтоб следов не осталось… Ну как, все сходится?

— Почти, — кивнул Тамару. — С одной только разницей: он не пьет ни капли. Жену избивает в трезвом рассудке и средь бела дня. То есть полный отморозок, дальше некуда. Она просила его о разводе. А он ни в какую. Может, любил ее как-то по-своему. Или такую доступную жертву из рук выпускать не хотел. А может, просто нравилось ее насиловать — вот так, с особым садизмом. Кто его знает…

Тамару снова чуть наклонился вперед — проверить, как сияют его туфли. И продолжил:

— Конечно, докажи она факт бытового насилия, могла бы развестись и без его согласия. Но это требует времени и денег. Если муж наймет адвоката половчей, можно огрести целую кучу неприятностей. В судах по семейным проблемам — вечный бардак, судей не хватает. Бывших мужей, которых все-таки вынудили платить алименты, можно по пальцам пересчитать. Большинство так или иначе отмазываются. Во всей Японии практически не найдешь тех, кого бы вызвали в суд за неуплату алиментов. Этот суд фиксирует только одно: «Намерение платить алименты подтверждается» — и отпускает нерадивого папашу на все четыре стороны. Иными словами, заплати один раз у них на глазах, а дальше делай что хочешь. Как ни круги, а в Японии мужчины до сих пор считаются высшей кастой.

— Тем не менее, — вставила Аомамэ, — пару дней назад этот любитель домашнего насилия успешно скончался от инсульта в отеле на Сибуе.

— «Успешно скончался»? — переспросил Тамару и цокнул языком. — Слишком прямолинейно. Лично мне больше нравится: «Получил от Небес воздаянье». Как бы там ни было, в причине его смерти сомнений нет, а сумма страховки не такая высокая, чтобы страховая компания в чем-то засомневалась. Наверняка жене выплатят все сполна. Уже это для нее — неплохие деньги, чтобы начать все сначала. Ни тебе трат на адвокатов, ни проволочек с разводным процессом. Ни самих бюрократов, ни проблем от их же решений. Все условия для нормальной психической реабилитации.

— Не говоря уже о том, что это отродье больше не сможет ходить по земле и выбирать себе очередную жертву, — добавила Аомамэ.

— Кара Небес, — кивнул Тамару. — Случайный инсульт. Раз — и все встает на свои места. Каков финал — таковы и результаты.

— Если, конечно, где-нибудь существует финал, — сказала Аомамэ.

Тамару поджал губы в гримасе, отдаленно напоминавшей улыбку.

— Финал обязательно есть, — сказал он. — Хоть и без вывески «Конечная станция». Ты когда-нибудь видела лестницы с надписями «Эта ступенька — последняя»?

Аомамэ покачала головой.

— Вот и здесь так же, — сказал Тамару.

— И все-таки, — возразила она, — если жить по совести, с открытыми глазами, разве не ясно, когда и где наступит твой финал?

— Ну, даже если не ясно… — Тамару повертел в воздухе пальцами, но тут же осекся. — В любом случае, этот парень до своего финала дополз.

Какое-то время оба молча слушали пение птиц. Стоял тихий апрельский вечер. Без малейших признаков бытового насилия.

— Сколько женщин у вас сейчас живет? — спросила Аомамэ.

— Четверо.

— И все — в похожей ситуации?

— Так или иначе, — кивнул Тамару. И поджал губы: Хотя трое, по крайней мере, не в такой глубокой заднице. Мужья их, конечно, те еще сволочи, но с нынешним случаем не сравнить. Так, мелочь пузатая, возомнившая о себе черт-те что. Тебе напрягаться не стоит. Я сам разберусь.

— По закону?

— В основном по закону. Хотя и придется немного припугнуть сверх меры. А что незаконного в инсульте?

— Абсолютно ничего, — подтвердила Аомамэ.

Не говоря ни слова, Тамару сложил руки на колени и воззрился на склоненные ивы.

Немного подумав, Аомамэ вдруг оживилась:

— Послушайте, Тамару, а можно вопрос?

— Какой?

— Когда именно японская полиция сменила мундир и оружие?

Тамару задумчиво сдвинул брови. Похоже, этот вопрос задел его профессиональные интересы.

— А ты почему спрашиваешь?

— Да так… Просто пришло в голову.

Тамару поглядел ей в глаза. Взгляд его был абсолютно бесстрастным. Как ни лови, соскользнешь в пустоту.

— Было дело, а как же. В октябре восемьдесят первого постреляли полицейских на озере Мотосу. Это привело к полной реорганизации Полицейского департамента. Года два назад, как сейчас помню.

Аомамэ кивнула, стараясь не меняться в лице. Ни о чем подобном она в жизни не слышала. Но ей оставалось только поддерживать разговор.

— Кровавая вышла бойня, — продолжал Тамару. — Против пяти автоматов Калашникова — шестизарядные револьверы старого образца. Поражение неизбежно. Бедняг полицейских — только трое. Всех прострочили, как швейной машинкой. Пришлось вызывать Силы самообороны на вертолетах, раз уж у полиции кишка тонка. Вот после этого премьер Накасонэ и выпустил указ — усилить полицейскую боеготовность. Много шишек в департаменте поснимали, создали отряды спецназа и вооружили всех автоматическими пистолетами. «Беретта-девяносто два». Никогда не стреляла из такого?

Аомамэ покачала головой. Она и простой пневматики-то в руках не держала ни разу.

— А мне приходилось, — сказал Тамару. — Пятнадцатизарядный автоматище. Пули «парабеллум» на девять миллиметров. С отменной репутацией, активно используется в армии США. Не самый дешевый, но продается лучше, чем дорогущие «зауэры» или «глоки». Одна проблема — навскидку с ним не справиться, нужна тренировка. Раньше личное оружие весило всего четыреста девяносто граммов, теперь — восемьсот пятьдесят. Оснащать таким агрегатом нашу полицию бесполезно: ей просто не на чем тренироваться. А попади он в грязные руки, мирного населения пострадает больше на целый порядок.

— Где же вы из такого стреляли?

— Хороший вопрос, мне часто его задают. Сижу я как-то на берегу реки, играю себе на арфе. Вдруг откуда ни возьмись появляется фея, протягивает мне «Беретту-девяносто два» и говорит: «Видишь вон того белого зайца? Попробуй-ка его подстрелить!»

— А если серьезно?

Морщинки вокруг губ Тамару стали чуть резче.

— Я всегда говорю серьезно. Как бы там ни было, форму и оружие полиция сменила два года назад, по весне.

— Два года назад… — повторила Аомамэ.

Тамару снова пристально посмотрел на нее.

— Послушай, сестренка. Если на душе что не так, ты лучше мне расскажи. У тебя проблемы с полицией?

— Да нет, дело не в этом, — покачала она головой. — Просто я формой интересуюсь. Вот и стало любопытно, когда это они ее поменяли.

Повисла пауза, разговор закончился сам собой. Тамару еще раз протянул ей правую ладонь.

— Очень рад, что все закончилось хорошо, — сказал он.

Аомамэ снова пожала руку. Кто-кто, а этот человек знал: после дикой работы с человеческой смертью крайне важен физический контакт с кем-то тихим, теплым и живым.

— Возьми на работе отпуск, — посоветовал Тамару. — Устрой себе передышку, разгрузи голову. Махни со своим бойфрендом куда-нибудь на Гуам.

Встав с кресла, Аомамэ перекинула сумку через плечо, поправила капюшон у ветровки. Поднялся и Тамару. Хотя и не самого высокого роста, этот человек, вставая, напоминал вырастающую перед носом кирпичную стену. Что всегда и напрягало, и удивляло одновременно.

До последнего мига Тамару провожал ее взглядом. Все это время, пока не скрылась за воротами, Аомамэ ощущала его взгляд меж лопаток. А потому вышагивала по дорожке с гордо поднятой головой, распрямив плечи, как по натянутой струне. Никакой наблюдатель в жизни бы не догадался, что за хаос царил у нее в душе. Не слишком ли много на свете стало твориться того, о чем она и слыхом не слыхивала? Еще совсем недавно, казалось, она могла контролировать окружающий мир — со всеми его крахами, катастрофами, парадоксами. Теперь же этот единый мир словно разваливался на куски и рассыпался, точно песок.

Стрельба на озере Мотосу? «Беретта-92»?

Что происходит, черт возьми? Такую важную новость Аомамэ не пропустила бы ни в коем случае. Это просто исключено. Может, система, приводящая мир в движение, понемногу сходит с ума? Не сбавляя шага, Аомамэ лихорадочно оценивала ситуацию. Что бы с миром ни произошло, нужно собрать его воедино. Увязать все причины и следствия в логическую цепочку. Как можно скорее. Иначе непременно случится что-то ужасное.

Хорошо, если Тамару не заметил ее душевных метаний. Слишком осторожный и проницательный тип. И конечно, опасный. В своей преданности хозяйке выкладывается на все сто. Ради ее спокойствия способен на что угодно. Да, к Аомамэ он привязался. Ну или что-то вроде. Но как только решит, что хозяйке все это больше не нужно, — вычеркнет Аомамэ из своего мира, не задумываясь. Очень бесстрастно и официально. А убегать от него бесполезно. Слишком уж классный профессионал.

Она дошла до ворот, те открылись. Повернувшись к глазку видеокамеры, Аомамэ улыбнулась как можно приветливей — и легонько, как ни в чем не бывало, помахала рукой. Выйдя за ворота, дождалась, когда створки неторопливо закроются за спиной. И зашагала вниз по Адзабу, составляя в уме длинный список дел на самое ближайшее время. Очень вдумчиво и осторожно.