7

«Давайте начнём с того, что оставим в покое беднягу Эдипа».

Так начиналось моё заранее тщательно приготовленное приветствие.

Чтобы найти хорошего психиатра, нужно всего несколько несложных действий. Вначале вы обзваниваете ваших приятелей-врачей и говорите им, что одному вашему знакомому нужна помощь. Вам советуют врача для этого бедняги. В конце концов где-то с двухсотой попытки вы решаетесь, звоните и назначаете первый визит.

— Послушайте, — излагал я, — я проходил курсы и знаком с терминами, которыми мы будем перебрасываться. Этими, которыми вы будете называть моё поведение по отношению к отцу, когда я женился на Дженни. Я имею в виду, что все эти Фрейдовские штуки, — последнее, что мне бы хотелось сейчас слышать.

Доктор Эдвин Лондон, несмотря на определение «крайне деликатный», которое дал тот парень, что рекомендовал его, в настоящий момент не был расположен к длинным фразам.

— Почему вы здесь? — безо всякого выражения спросил он.

Я запаниковал. Мое приветствие прошло о'кэй, но сейчас мы уже переходили к перекрёстному допросу.

Почему я здесь? Что я хочу услышать? Я сглотнул и ответил так тихо, что сам едва услышал свои слова:

— Почему я ничего не чувствую?

Он молча ждал.

— С того дня, как Дженни умерла, я не могу чувствовать ничего. Ну да, голод и всё такое... Ужин за телевизором решает эту проблему. Но в остальном... За восемнадцать месяцев... Я не чувствовал абсолютно ничего.

Он слушал, как я пытаюсь вывалить перед ним свои мысли. Они сыпались сумбурным потоком боли.

Я чувствую себя ужасно. Поправка, я вообще ничего не чувствую. Что хуже. Без неё меня нет. Филипп помогает мне. Но по-настоящему помочь не может. Хотя старается. Не чувствую ничего. Почти два полных года. Я не способен общаться с нормальными людьми.

Тишина. Я взмок.

— Сексуальное желание? — спросил доктор.

— Нет, — и уточнил, — абсолютно никакого.

Ответа не было. Он шокирован? Я ничего не мог прочитать по его лицу. И я сказал то, что было очевидно для нас обоих:

— Не надо говорить мне, что это чувство вины.

Тогда доктор Эдвин Лондон произнёс самую длинную фразу этого дня:

— Вы чувствуете себя...ответственным за смерть Дженни?

Я чувствую себя... ответственным за смерть Дженни?

Я вспомнил, как не хотел больше жить в день, когда она умерла. Но это прошло. Я знал, что не наделял свою жену лейкемией. И всё же...

— Может быть. Вначале считал. Но в основном, злился на самого себя. За всё то, что должен был сделать, пока она была жива.

Опять пауза, потом доктор Лондон спросил:

— Например?

Я снова рассказал о своём разрыве с семьёй. Как позволил обстоятельствам своей женитьбы на девушке немного (немного?) другого социального уровня превратиться в декларацию собственной независимости. Смотри, Большой-Папа-С-Баксами, я смог всё сам.

Всё сам. Кроме того, как это было тяжело для Дженни. Не только в плане эмоциональном. Хотя и это тоже, если вспомнить, как ей хотелось выразить уважение моим родителям. Хуже было моё нежелание брать у них что бы то ни было. Для меня это было предметом гордости. Но, чёрт побери, для Дженни, которая и так выросла в бедности, что было для неё нового и прекрасного в отсутствии денег в банке?

— И просто ради моего высокомерия, она была вынуждена пожертвовать кучей вещей.

— Вы думаете, она считала, что жертвует ими? — спросил доктор Лондон, вероятно догадываясь, что Дженни не жаловалась ни разу .

— Доктор, то, что она могла думать, теперь уже не имеет значения.

Он посмотрел на меня.

На секунду я испугался, что... расплачусь.

— Дженни умерла, а я только теперь понимаю, как эгоистично вёл себя.

Пауза.

— Как? — спросил он.

— Мы заканчивали университет. Дженни получила стипендию во Франции. Когда мы решили пожениться, это даже не обсуждалось. Мы просто знали, что останемся в Кембридже и я пойду в Школу Права. Почему?

Опять молчание. Доктор Лондон не отвечал. И я продолжил:

— Какого чёрта это казалось мне единственной логической альтернативой? Моё чёртово самомнение! Решить, что важнее именно моя жизнь.

— Могли быть обстоятельства, которых вы не знаете, — сказал доктор Лондон. Неуклюжая попытка смягчить мою вину.

— И всё равно! Я же знал, чёрт побери , что она никогда не была в Европе! Можно ведь было поехать с ней и стать юристом на год позже?

Он мог решить, что это самообвинение постфактум — вычитано из всяких книжек по женскому равноправию. Это было не так.

Мне причиняло боль не столько то, что Дженни пришлось прервать своё высшее образование, сколько мысль, что я лишил её возможности побывать в Париже. Увидеть Лондон. Почувствовать Италию.

— Понимаете? — спросил я.

Ещё одна пауза.

— Вы готовы потратить на это некоторое время? — наконец ответил он.

— Потому я и пришёл.

— Завтра, в пять?

Я кивнул. Ответный кивок. Я вышел.

Я шёл по Парк Авеню, пытаясь собраться. И приготовиться к тому, что ждёт меня дальше.

Завтра мы займёмся хирургией. Резать по живому — это очень больно. Но я был готов к этой боли.

Меня интересовало другое: какого чёрта там обнаружится.