Мавританский царь представлял собой жуткое зрелище. От него осталась одна голова, да и та была перепачкана темно-коричневой грязью. Глаза закрыты, на голове колпак из перьев птицы кагу.

Царь принимал грязевую ванну в имении, которое в незапамятные времена принадлежало карфагенскому военачальнику Гискону. Этот доживший до столетнего возраста чревоугодник и пьяница открыл, что если в момент подагрического приступа погрузиться в каменную ванну, наполненную естественной коричневой грязью, то боль отступает и можно вновь не отказывать себе в употреблении сладких вин, жареных моллюсков и понтийских специй.

Просидев половину своей восхитительной жизни в лечебной яме, Гискон закончил ее в яме выгребной, куда его бросили с перебитыми суставами мятежные карфагенские наемники.

После неудачного сражения у двугорбого холма здоровье мавританского царя Бокха пошатнулось. Нет, он не был ранен, просто заметил, что не может принять за ночь более трех наложниц и останавливается на двенадцатой куропатке за ужином, тогда как в прежние, лучшие времена управлялся с двадцатью. Кроме того, начали ныть суставы. Придворные лекари предложили ему испытанное средство – пустить кровь, но оно показалось царю слишком подозрительным – кто знает, сколько крови может выпустить лекарь, если он неумел или, пуще того, злонамерен. Ему предложили обкладывать колени горячими желудками свежезарезанных барашков. Это Бокху понравилось больше, к тому же барашков после процедуры можно было съедать. У этого средства был один недостаток – оно нисколько не помогало.

Выписанный из Коринфа лекарь приехал с огромным рукописным трактатом, принадлежавшим, по его словам, перу самого бога Асклепия. Но лекаря в день приезда укусил тарантул, и он потерял дар речи. Он мог только пальцем показать то место в книге, которое следовало читать, чтобы найти средство от царских болей.

Придворный толмач перевел с греческого указанный совет бога-врачевателя так: против болей в суставах может лучше всего помочь молоко девственниц.

Совет был загадочным, если не сказать бессмысленным, поэтому царь сразу же в него поверил. Из всех окружавших Темею, столицу царства, сел были доставлены молодые девственницы; специально выделенные люди – их набирали из опытных виноделов, умеющих обращаться с нежной виноградной гроздью, – днем и ночью в отведенном для этого крыле дворца занимались добыванием молока девственниц.

Поскольку дело шло туго, кто-то из хитроумных придворных, дабы облегчить страдания царя (а отнюдь не девиц), решил пойти на хитрость, привел во дворец несколько кормящих матерей. Конечно, о хитрости донесли государю, конечно, добродетельный хитрец был жестоко казнен. Царь стал самолично проверять, до какой степени является девственницей каждая из прибывающих во дворец девушек.

Трудно сказать, чем бы завершилось греческое лечение, если бы не Югурта. Именно он посоветовал своему тестю обратиться к помощи старинных, испытанных грязей. Бокх согласился. Все, что было освещено карфагенским опытом, вызывало в африканских правителях бесспорное уважение. По сравнению со знатоками роскоши, пунами, даже нынешние хозяева мира, квириты, казались грязными варварами.

Югурта, надо сказать, не столько заботился о здоровье своего переменчивого родственника, сколько о расположении его духа в свою пользу. Несмотря на полный разгром мавританской армии, Бокх остался самым сильным и, что самое главное, самым желанным союзником нумидийца. Неисповедимы повороты исторических судеб. Стоило римлянам разнести в пух и прах видимое военное могущество мавританского царя, как они стали относиться к нему с величайшим вниманием и уважением.

Бокх, в первые недели после сокрушительного провала, разве что на брюхе не ползавший перед своим зятем, сумевшим практически без потерь уйти от двух злополучных вершин, снова воспарил духом. Причиной тому было изменение отношения к нему римлян.

Сколько раз посольства от римского консула и сената прибывали в Криспу, столицу Нумидии? Ни разу.

Сколько раз люди в белых тогах навещали различные, даже кочевые ставки великолепного мавританского владыки? И не сосчитать!

С Югуртой покончено, по крайней мере в представлении римлян, его гибель – дело времени. Римляне умеют добиваться своего, разве они не доказали этого? Они сделали ставку на Бокха. Почему?

Этого вопроса мавританец предпочитал себе не задавать. Просто они возлюбили нумидийца, и все. А если так, то зачем держаться за то, что уже мертво?

Бокх стал отдаляться от союзника. Нет, впрямую он этого не говорил, тем более при личных встречах (которые, кстати, происходили все реже и реже). Он заверял Югурту в своей вечной дружбе и родственном отношении, а сам примеривался, как бы поскорее и без осложнений от него отделаться.

Югурта же, как назло, был удачлив в мелкой партизанской войне с римлянами. То перехватит обоз с продовольствием, то окружит и перережет заблудившуюся в песчаной буре когорту. То обманет и без потерь, и даже с приобретением, вырвется из хитроумнейшим образом расставленной ловушки.

Югурта сделался легендарной личностью не только среди нумидийцев, но и среди большинства молодых мавританских воинов. Собственные сыновья царя Бокха просили отца о том, чтобы он отпустил их в гвардию Великой Африканской Лисы. Дисма и Волукс, молодые, горячие, безрассудные, они ничего не знали о хитрой политике отца, а если бы узнали, оскорбились бы. Как после этого Бокху было не ненавидеть Югурту?!

Самое обидное состояло в том, что при нем не было ни одного человека, которому он мог бы открыть свои истинные чувства. Уважаемый римским народом и сенатом повелитель Мавритании ощущал себя живущим в какой-то клетке.

Торчащая из грязи голова чихнула. Стоявшие по краям каменной чаши негры чуть сильнее заработали громадными опахалами. Из-за колонн, увитых диким виноградом, появился Лимба, высокий, костлявый старик, увешанный ожерельями из львиных клыков и связками ящеричных черепов. Верховный жрец богини Мба. Честно говоря, Бокх терпеть его не мог, особенно за то, что старик, по его мнению, вообразил себя значимой фигурой. Вообразил, что будто бы ему позволено оказывать влияние на волю царя и что он такое влияние оказывает.

Хорошо, что старик заносчив и глуп, в противном случае – терпеть его было бы намного труднее. Пусть трясет львиными клыками, выдергивает волосы у себя из ноздрей и шепчет заклинания. Без поддержки жрецов обойтись сейчас нельзя.

Лимба остановился у ванны не говоря ни слова.

«Будет ждать, пока я не открою глаза», – раздраженно подумал Бокх, глядя сквозь чуть приоткрытые веки.

– Это ты, Лимба? – спросил он замогильным голосом.

– Я, царь.

– Да нет, царь пока еще я, – шумно хмыкнул Бокх, подняв пузырь грязи на поверхность ванны. – Зачем ты пришел?

– Я был в святилище богини.

– И что же нам говорит богиня Мба?

– Я девять раз бросал кости и жег перья только черных попугаев – ответ всегда один.

Бокх вздохнул: пока не спросишь, каков он, этот ответ, ни за что не скажет.

– Что нам говорит Мба?

– Все ответы в пользу незаконнорожденного.

Жрец приложил сухие, землистого цвета ладони к глазам и замер. Так он будет стоять до тех пор, пока царь не выскажет своего мнения.

А царь не спешил с ответом. Он смотрел, как свет падает прямо на черную косматую макушку жреца. Свет ядовитого полуденного африканского солнца. Богиня Мба сообщила о важном, поэтому царь не может, если он не желает оскорбить богиню, высказываться, как следует не подумав.

Бокх закрыл глаза и снова погрузился в приятную дрему.

Жрец стоял как изваяние, прижав руки к лицу. Было видно, как волосы на его затылке дымятся.

Кончился песок в вертикальных часах, стоявших рядом с каменной ванной, отпущенное на процедуру время прошло. Бокх едва заметно мигнул, и ловкая нога опахальщика незаметно перевернула их.

Жрец стоял как изваяние, Богиня Мба требовала к себе великого уважения.

Царь вновь закрыл глаза. Его слегка подташнивало от долгого пребывания в активной среде, но он решил еще немного потерпеть.

Когда песок начал вновь иссякать, послышался глухой звук, жрец рухнул, как связка деревяшек.

– Отнесите его в тень, – тихо приказал царь. У него не было ни малейшего сомнения в том, что старик взял деньги у Югурты за то, чтобы великая богиня давала предсказания в его пользу. Югурта умеет подкупать не только римских сенаторов, но и мавританских жрецов.

Когда царь плескался в солоноватых водах бассейна с мозаичным полом, к нему вошел Геста, выражение его лица было неподдельно радостным.

– Что случилось? – устало спросил Бокх, предчувствуя неприятное.

– Прибыло посольство от Югурты.

– О, зубная боль, – тихо проныл царь.

– Что ты говоришь, отец?

– Я говорю, что страшная зубная боль мучит меня до такой степени, что мутится рассудок. Прими прибывших и сообщи о моем недомогании.

Геста выпучил черные глаза.

– Но это оскорбит их!

– Никогда не бойся оскорбить, мой Геста, бойся, как бы тебя не оскорбили.

– Отец, ты ведь уже слышал, что богиня Мба повелела нам хранить союз с нумидийским царем, неужели воля богов тебе не по нраву?

Глупость сына терзала царя не меньше, чем самая настоящая зубная боль.

– Да, я знаю о воле богини, но почему же она тогда совпала с моим жестоким недомоганием в момент прибытия нумидийского посольства?

Эта несложная казуистическая формула совершенно сбила с толку отважного, но примитивного Гесту.

– Но, отец… что я скажу Оксинте, он…

Бокх заинтересовался.

– Оксинта? Он прислал во главе посольства именно Оксинту? Так ли?

– Да, именно, я уже видел его.

Мавританский царь раскинулся на воде так, что его волосатый живот парил над бассейном, словно Везувий над Неаполитанским заливом.

– Это меняет дело, я выйду к нумидийцам. Сообщи им об этом.

– Хорошо, отец, – обрадовался Геста, хотя, почему царь так радостно отреагировал на имя Оксинты, ему было непонятно. Все знали о проримских настроениях нумидийского наследника и его трениях с великим отцом.

Владелец плавающего живота размышлял о нумидийском царевиче. Почему прислан именно он? Впрочем… Бокх сел в мелкой воде и громко захохотал. «Ох, хитрец Югурта, ох, умник! Великий Африканский Лис! Ну, конечно, он просто боялся, что после моего последнего разговора с римлянами никакого другого нумидийца я видеть не пожелаю. Уклонюсь, скажусь больным, уеду на охоту. Временно умру».

Бокх велел подавать наряды, одевался все еще веселясь. Он восхищался и хитростью Югурты, и собственной проницательностью.

Посольство прибыло как раз в день решающего предсказания богини Мба. Конечно, это совпадение готовилось не в расчете на хитроумного подагрического царя, а в надежде произвести впечатление на его детей, свиту, челядь и войско.

– Клянусь всеми попугаями, сожженными в честь богини Мба, нумидийцу это удалось!

Бокх вдруг перестал веселиться. Он понял: несмотря на то что ему удалось разгадать коварный план Югурты, действовать придется так, как Югуртой было задумано.

Разорвать союз с Нумидией в ближайшие дни было немыслимо!

Оксинту, вошедшего в тронную залу, устроенную в трапезной зале Гисконовой виллы, встретил мрачный, нахмуренный Бокх.

Поклонившись, нумидийский царевич преподнес обычные дары – меч (на этот раз в золотых ножнах) и сбрую для коня. По толпе придворных прокатился восхищенный ропот и благословения в адрес щедрого и почтительного союзника. Бокх принял подношение с соответствующими словами, с трудом, правда, их выговаривая.

Обходительный Оксинта, искренне симпатизировавший если не лично мавританскому царю, то его взглядам на отношения с Римской республикой, справился о здоровье властителя. И тут Бокх дал волю словам, ибо по всем другим поводам он не мог говорить то, что думал. Он расписал невежество лекарей, нерадивость лекарских слуг, выразил весьма ядовитое подозрение по поводу врачевательских достоинств самого бога Асклепия, даже объявил никчемным его трактат.

– Там предлагаются такие рецепты, которые невозможно осуществить.

– Позволь мне взглянуть, владыка, на этот трактат, может статься, он поддельный.

– Принесите.

Свиток тут же явился, придворный толмач указал то место, которое имело отношение к болезни царя. Оксинта тут же без малейших усилий перевел:

– «Если случится коленям болеть или локтю опухнуть, тогда ты девы невинной мочу примени, подогретую малость. Ею слегка пропитай тряпицу из шерсти ягненка».

– Так ты говоришь «мочу»?

– Да, владыка, «мочу», это ахейский диалект, только сирийские дикари и киликийские пираты употребляют это слово в другом значении.

– Не «молоком» ли они его называют?

– Именно «молоком», – юноша искренне удивился знаниям мавританского царя.

Толмач во время этой беседы по поводу лингвистических тонкостей перевода медленно втискивался в толпу придворных, чувствуя, что его не похвалят.

Напрасно старался.

Когда опозоренного и перепуганного знатока языков бросили на пол перед троном, Бокх на мгновение задумался.

– Я мог бы приказать отрубить твою глупую голову… – Голова несколько раз ударилась лбом о каменную плиту, как бы наказывая сама себя. – Но я не стану этого делать. Ты будешь наказан соразмерно твоему преступлению.

Царь повернулся к слугам:

– Уведите и добудьте из него молока тем способом, который он прописал для девственниц.

– Что делать с собранными девицами, о повелитель?

Бокх потрогал правую бровь, видимо, именно в этом месте хранилась его государственная мудрость.

– Выдайте их замуж.

– Вряд ли, о великий, в нынешнем состоянии они кого-либо заинтересуют.

– Выдайте их замуж, негоже нам выступать против природы. Раз задумано – сначала беременность, потом молоко, так тому и быть. А чтобы желающих было достаточно, пусть возвестят, что я их всех удочеряю. Меру приданого определю позже, после войны. Ясно?! Всем?!

Не будь при этой сцене высокого гостя, властитель Мавритании и не подумал бы входить в детали столь мелкого дела, как судьба изувеченных его свирепыми лекарями девушек. Но он не мог упустить случая показать себя правителем просвещенным. И справедливым. Если этот кретин толмач выживет после «дойки», пусть живет, никто его больше не тронет.

– Какое же дело привело тебя к моему двору, о достойнейший сын своего более чем достойного отца? – Бокх взял юношу под руку и повел в «крытую колоннаду», соединявшую по периметру все основные постройки виллы. Там было прохладнее.

– Ты угадал, властитель, у меня есть поручение от моего отца к тебе.

– Но почему ты нахмурился, говоря об этом поручении? Тебе оно не нравится?

Оксинта отрицательно покачал головой.

– Объяснись, – воскликнул Бокх, в сердце его мелькнула искорка радости, ему были выгодны любые разногласия между Югуртой и его детьми.

– Сейчас все станет ясно без слов. Ты видишь тех верблюдов?

– Вижу.

Действительно, в дальнем углу обширного двора виллы стояло шесть навьюченных животных, убранных словно для царского выезда: ковры, драгоценная сбруя, по бокам – старательно увязанные тюки.

– Подойдем к ним, – мрачно предложил Оксинта. – И попроси уксуса себе на рукава.

– Зачем? – искренне удивился царь, но совету последовал. Два юрких ливийца-прислужника принесли кувшин с яблочным уксусом.

– Что еще ты посоветуешь мне сделать, о достойнейший из сыновей? – немного насмешливо спросил царь.

– Отец просил, чтобы при церемонии присутствовали твои сыновья…

– Волукс! Геста! – крикнул Бокх.

– И Верховный жрец богини Мба.

– У него солнечный удар… – начал было объяснять Бокх, но увидел, что Лимба на ногах и рядом.

– И все достойные и знатные из числа тех, что окажутся при тебе.

– Зовите всех этих обжор и пьяниц! – велел Бокх. – И всем дайте уксуса.

После этого Оксинта подошел к шеренге своих верблюдов. Уже на расстоянии каких-нибудь пяти шагов стал ощущаться знакомый всем воевавшим запах тления.

Сын Югурты велел своим погонщикам снять с верблюдов тюки и распаковать их.

Запах усилился.

– Что там такое? – шепотом спрашивали собравшиеся.

Оказалось, что царь Нумидии прислал в подарок царю Мавритании девять драгоценных кипарисовых ларцов, отделанных лазуритом. От них исходил омерзительный запах.

Лицо Бокха было закрыто рукавом, он только кивнул в знак согласия.

Прислужники подняли крышку первого ларца. Придворные сгрудились вокруг него. Любопытство было сильнее отвращения.

– Принцесса Низинда, дочь киренского правителя.

Ссохшийся, обтянутый потемневшей кожей череп, богато украшенный жемчужными нитями. В каждом глазу шевелилось по крупному червяку, создавалось впечатление, что юная красавица проявляет интерес к происходящему вокруг.

Открыли крышку второго ларца.

– Верицина, дочь вождя южных лузитанов.

Лузитанка и после смерти не хотела походить на свою соперницу. Ее череп необыкновенно распух – так, что скулами упирался в стенки ящика, глаза были закрыты и выпучены, как у критских статуй.

Серебра, золота и вони тут тоже было достаточно.

– Азалиция, сестра Люмранта, главного морского разбойника в эгейских и кипрских водах.

Чернокожая красавица сохранилась лучше других. Кожа ее посерела, будто была присыпана пеплом, губы сделались бледно-лиловыми, такого цвета добивались жены чернокожих египетских фараонов в незапамятные времена. Не всегда это им удавалось, из-за чего они страдали. Кто же из них знал, что есть такой простой и достаточно короткий путь к совершенной красоте?

– Почему же здесь ни одного камешка?

– Азалиция не выносила побрякушек.

– Весьма редкое качество для женщины.

– Из украшений она признавала только птичьи перья; это их племенной обычай.

Внешне мавританский властитель выглядел спокойным. С самого начала он посчитал, что Югуртой прислано девять ларцов, именно девять, как раз столько жен было у этого непредсказуемого безумца.

– Миранда, дочь иранского купца.

– Что это с ней? – прошептал Геста.

– По обычаям ее народа труп выбрасывают на съедение хищным птицам и зверям. Потом уже был подобран этот череп и на него надели любимые украшения девушки.

– А ты неплохо выглядишь, милая, – прошептал Бокх, и все замерли, ибо трудно было определить – шутит царь или начинает впадать в ярость таким необычным образом.

– Ну, кто там еще у тебя?

Оксинта подал знак, откинулись сразу две крышки.

– Это две римлянки, близняшки, Валерия и Метелла. Насколько мне известно, отец не питал к ним особой страсти…

– Непонятно, – буркнул Бокх, – зачем же в таком случае вводить их в свой дом?

Оксинта пожал плечами.

– Я не до конца понял. Кажется, Валерией звали жену консула Страбона.

– А-а, – криво усмехнулся мавританец.

– А Метелла… Отцу нравилось все время иметь под рукой возможность возобладать над Квинтом Метеллом. Хотя бы таким образом. Кроме того, они были очень хороши при жизни, – с какой-то своей, особенной интонацией произнес Оксинта.

– Близнецы? – вдруг подал голос Лимба. – Не сказал бы.

– Да и то, что красавицы, сомнительно, – влез ехидный Волукс.

Оксинта злобно покосился на него, и этот взгляд был увиден многими.

Наконец добрались до последнего, девятого ящика.

Некоторое время стояла напряженная тишина.

Нарушил ее мавританский царь. Он отнял от лица рукав и громко приказал:

– Открывай!

Волукс махнул своим людям.

Дверца ларца медленно поднялась.

– Я так и знал, – негромко сказал Бокх. Лицо его выражало чувство, близкое к неудовольствию. Несмотря на то, что сыновья его были бурно и искренне рады, обнимались. Жрец и прочие сановники одобрительно гудели. Ларец был доверху набит золотыми монетами.

Не бросив даже повторного взгляда на щедрый дар, Бокх развернулся и пошел в сторону колоннады, опахальщики едва за ним поспевали.

Ускорил шаг и Оксинта, в обязанности коего входило сказать необходимые сопроводительные слова к только что продемонстрированному.

– Мой отец… мой отец желал показать…

– Да знаю, что он желал показать, – отмахнулся на ходу Бокх, – что он не только вернейший мой союзник, но и ближайший родственник.

Они остановились у фонтана. Бокх опустил в него руку и несколько раз плеснул водой на свое красное бровастое лицо. Несколько крупных капель задержались в густой растительности на лице, заиграли на солнце, как бриллианты, придавая царю облик не только грозный, но и возвышенный.

– Ему это было важно продемонстрировать не мне. Что я за человек, твой отец, кажется, уже давно сообразил. Он хотел поразить воображение моих сыновей, моих придворных, моих воинов. Должен признать, что ему это удалось.

Бокх вдруг осекся, подумав, не слишком ли он откровенен с этим мальчишкой. Да, он тоже мечтает стать римлянином, но до такой ли степени, чтобы выступить на этом пути против своего отца?

– В любом случае, – Бокх покашлял, – передай, что в любом случае я благодарен твоему отцу, что он оставил мою дочь Мардину своей единственной женой.

– Я передам, – поклонился и глухо ответил Оксинта.

– Передай еще мои заверения, скажи, что я клянусь всеми богами, коих отец твой считает богами, что выступлю рядом с ним против римлян, если выступление такое будет необходимо.

Бокх вздохнул.

Вздохнул и Оксинта.

– Видят те, что наверху, те, кому известно больше, чем нам, что я не хочу войны. Иногда можно добиться большего, изо всех сил удерживая меч в ножнах, чем размахивая им направо и налево, пусть даже и с искусством необыкновенным.

Мавританец положил руку на плечо нумидийцу.

– Но иногда порядок вещей таков, что приходится действовать против своих представлений. Когда ты станешь царем, ты поймешь, что это самая трудная часть нашего ремесла.

Оксинта улыбнулся.

– Отец никогда не отдаст мне свой трон.

Эти неожиданные слова обещали очень интересное продолжение разговора, но тут подошла ликующая толпа придворных с требованием немедленно устроить роскошное празднество в честь того, что царская дочь Мардина стала любимой женой великого нумидийского воина и повелителя Югурты. Все рады беспримерно, что их царю Бокху оказана царем союзников столь беспримерная честь.

Бокх искал глазами Оксинту, а чтобы ему не мешали, велел Гесте удалиться.

– Режьте баранов.