Консула разбудил Метробий. Он умел это делать лучше всех. Тихо, ласково, но требовательно. С годами этот полуперс превратился в род домашнего животного: большого, породистого, вовремя кастрированного кота.

Сулле было приятно видеть именно его лицо, просыпаясь. По выражению этой бездумной физиономии много можно было сказать о наступающем дне, о погоде, о положении дел.

Метробий в этот раз лучезарно улыбался.

– Что случилось? – настороженно спросил Сулла. Никаких особо приятных известий он от мира не ждал. – Марий издох? – Впрочем, если бы этот интриган издох, вряд ли он обрадовался бы. – Так что же случилось?

– Твоя жена приехала, господин.

– Жена?!

Сулла вскочил на постели.

– Цецилия?

– Да, господин, с дочерью.

Не задавая больше вопросов, консул стал торопливо одеваться.

Супругу и дочь консула, спасая от лучей уже довольно высокого солнца, препроводили во внутренние покои дома.

Повсюду царило оживление. Слуги и рабы носились из угла в угол, готовя соответствующий прием: нужно было сменить воду в бассейне, нарвать цветов и устлать ими атриум, как, по слухам, любила госпожа. Нужно было узнать о ее пожеланиях относительно завтрака (именно пожеланиях, ибо распоряжения отдавал всегда Сулла).

Толпившиеся, как всегда, поутру в саду меж терракотовыми и мраморными статуями офицеры не скрывали своего удовлетворения фактом прибытия супруги консула. Теперь не оставалось никаких препятствий к тому, чтобы отплыть в Азию, где каждый рассчитывал наконец обогатиться, что трудно было сделать, воюя в Италии.

И до прибытия Цецилии в порту полным ходом шли работы по ремонту судов, на пристанях громоздились горы тюков и бочек – притом что жена и дочь консула находились в руках марианцев. Какой же размах примут работы теперь, по их счастливом возвращении!

Сулла появился на ступеньках дворца неожиданно и стремительно спустился по ним. Красный плащ развевался за его спиной как во время кавалерийской атаки. Одной рукой он придерживал меч, другой приветствовал собравшихся.

Не отвечая на вопросы, он пересек сад в направлении одноэтажного флигеля, где остановилась его супруга.

Когда командующий скрылся, все взоры обратились к Марку Карме, который семенил следом. У всех был один вопрос: почему так озабочен Сулла? Само собой разумеется, неожиданное возвращение жены – не всегда самое желанное из счастий, как это изображают комедиографы, но тут-то другой случай.

Несмотря на то что Карма вел себя эти годы крайне осторожно, ничем не выдавая своих необычных отношений со своим господином, многие начали догадываться – особенно в последнее время, – что не такой уж он простак, каким хочет казаться. Отчасти этому способствовал сам таинственный дружок Луция Корнелия. Виной тому была распространеннейшая человеческая слабость – тщеславие. Десятилетиями он охотно и даже страстно играл роль незаметной, но полезной тени, но когда ему перевалило за пятьдесят, стал позволять себе легкие опечатки в своем первоначальном почерке.

Одним словом, все бросились к нему.

Что?

Почему?

Карма искренне развел своими длинными безмускульными лапками.

Ему, как и всем, хотелось в Азию, ему, как и всем, она представлялась просто складом драгоценностей, охраняемым парой-тройкой полупьяных ленивых бородачей. Но ему вдруг стало казаться, что эта беззащитная сокровищница стала от него дальше, чем была вчера.

Офицерам и солдатам он ответил уклончиво:

– Помимо благородной Цецилии, из Рима прибыли еще кое-какие сведения. Неприятные. Подождем немного.

Благородная Цецилия плавала в бассейне. Сулла расхаживал по мраморному периметру и задавал вопросы.

Цецилия боялась своего мужа настолько, что даже самой себе не могла ответить, любит ли его.

Она знала, что он использует женщин, всегда только использовал, и ничего более. Клелия и Элия вынуждены были стать его женами, чтобы принести необходимый капитал, и, как только он овладел их деньгами, они были отстранены. Может быть, он любил Илию, с которой вступил в брак еще в незапамятные годы? Мало похоже, судя по тому, как обращается с дочерью, родившейся от этого брака. Цецилия могла поклясться, что он не найдет и минуты, чтобы приласкать ее, несколько дней тому назад потерявшую мужа в этом жутком Риме. Девушка сейчас плачет в дальней комнате на руках глупых мулаток.

Да и она сама – Цецилия горько внутренне усмехнулась – нужна была ему лишь затем, чтобы наладить отношения с Великим понтификом Рима. И при этом – Цецилия снова внутренне усмехнулась, но теперь уже удивленно – она сама не ощущает в себе права обижаться на него.

– Я рассказала тебе все, дорогой.

Сулла стоял на углу бассейна, широко расставив ноги по его сторонам, и смотрел на жену невидящим взглядом.

– Не удивляйся моей задумчивости. Мне просто трудно поверить, что он был способен на такое.

– Я и сама удивилась. Марий был так любезен. Он дал нам и охрану, и носильщиков, и какое-то письмо от сената. Но я вижу, ты не рад.

Сулла посмотрел на жену так, что она пожалела, что не является рыбой.

– Я очень рад, что ты приехала. Думаю, тебе здесь понравится. Пригляди за Метеллом.

И он ушел.

Марк Карма поймал его в персиковой аллее, ведущей вниз, к набережной. Мало кто знал о существовании этой тропинки, поэтому тут можно было поговорить с глазу на глаз.

– На тебе лица нет, хозяин.

– Что-то не так.

– Что?!

– Я не могу принимать подарки от Мария.

– Почему, из брезгливости?

– Любой его подарок отравлен.

Раб сбежал на несколько шагов пониже по тропинке и, развернувшись, поглядел в глаза своему господину снизу вверх.

– Может, он просто решил разделить с тобой имущество республики? Тебе – Азию, а ему – все остальное. Я не удивлюсь, если он прислал тебе письмо, в котором предложит сделаться греческим и понтийским царем вместо Митридата с условием, что ты никогда больше не ступишь на землю Италии.

– Марий никогда не умел делиться, да к тому же он и за мной знает подобную особенность. Он задумал сразиться со мной еще до моего отплытия, он не желает моего отплытия. Он никогда не откажется от того, на что претендовал. Кампанская армия была его мечтой, как же он может подарить мне ее?

Карма сорвал недозрелый персик и запустил им в заросли, спугнул дрозда, о чем-то рассуждавшего в шевелюре кипариса.

Внизу красивым голубым вырезом располагалась гавань. Многочисленными ступенями белокаменные строения спускались к ней, на рейде белели паруса четырех или пяти триеров. Доносился крик чаек.

– Извини, хозяин, но я перестал понимать ход твоих мыслей. Ты говоришь одно, но я вижу другое. По твоим словам, Марий хочет тебя задержать в Италии, но для этого выдает тебе жену с дочерью, разрубает единственную нить, которой он мог тебя привязать к италийскому берегу.

– Противоречие кажущееся. Во-первых, он понял, что нить эта не так крепка, как многим кажется со стороны.

– А во-вторых?

– А это нам еще предстоит узнать. Думаю, скоро. Может быть, даже сегодня к вечеру.

Уперев руки в бока своей застиранной туники, Карма пожевал обезьяньими губами.

– Я, разумеется, преклоняюсь перед твоим даром предчувствия, но силы моего ума не хватает… Слушай, но ведь, правда, у него больше нет в руках ничего такого… Квинт Помпей Руф бежал из Рима и находится в Минтурнах, сын его погиб, претор Долабелла в Аримине, даже Постумий сумел вовремя перебраться в Геолу. В руках этого мясника нет ни одного твоего сколько-нибудь заметного политического друга. Теперь и семья здесь.

– Старея, ты глупеешь.

– Да-а? – Раб невольно оглядел себя, словно на одежде это поглупение могло как-то отразиться.

– Иначе бы ты знал, что даже перечисленных тобою весьма полезных людей я друзьями не считаю. Возможно, они меня считают своим другом. Что ж, это я могу им позволить.

– Правильно, правильно, – захлопал в ладоши раб, – конечно, конечно, ни к кому нельзя привязываться, иначе оказываешься связанным. Просто я смотрел на дело с точки зрения Мария.

Они продолжали, обгоняя друг друга по очереди, спускаться к бухте.

– Марий, конечно, уже начал резать тех, кто считается в Риме моими сторонниками, моими клиентами, просто людьми, про которых можно сказать: их видели с Суллой. Ему нужны деньги для снаряжения армии.

– Какой еще армии?

– Той, с помощью которой он рассчитывает сломать хребет мне.

Карма замотал головой.

– Опять ничего не понимаю.

– А с чего ты решил, что должен все понимать?

На такое замечание раб не должен обижаться – и Карма нисколько не обиделся.

Теперь они были в настоящих зарослях. Ежевика оплетала основание горы, за ее сухой колючей стеной слышался плеск прибрежных волн.

– Жарко, – сказал Карма, отдуваясь.

Сулла приложил палец к губам, а потом к уху. Карма прислушался, и глаза его понимающе округлились.

За кустами что-то происходило, переговаривались какие-то люди.

Что они там делают?

Сулла взглядом показал спутнику на большой обомшелый валун, некогда катившийся к бухте, но так и не достигший цели. Собеседники, стараясь двигаться бесшумно, подошли к нему и осторожно приподнялись, опираясь на шершавую поверхность.

Внизу под ними была небольшая, скрытая между скалами бухточка, вода там вела себя смирно. На этой мирной волне покачивался небольшой, связанный обычными флотскими канатами плот, и на этот плот голые по пояс, загоревшие до бронзового отлива мужчины, явно крестьянского облика, укладывали тело, завернутое в ослепительно белое покрывало.

Тело было крохотным.

– Ребенок, – невольно прошептал Карма. Сулла больно сжал его локоть. Впрочем, это была лишняя предосторожность, за шумом волн и ветра шепот раба был совершенно неразличим.

Ребенок был жив, было видно, как вздымается его грудка и время от времени открываются веки.

Один из мужчин вытащил спрятанный между камней шест и, упершись в край плота, стал выталкивать его из бухты. Второй спрыгнул в воду и, перебирая руками, помогал странному суденышку покинуть маленькую гавань.

– Уйдем отсюда, – прошептал на ухо рабу хозяин.

По тропинке они поднимались молча.