На рассвете следующего дня из Северных ворот Цирты (являющихся единственными) выехал кавалерийский отряд числом около семидесяти человек: две регулярные турмы плюс квестор Сулла вместе с сопровождающими. Среди сопровождающих были сын царя Бокха Волукс с двумя молчаливыми телохранителями, два квесторских раба – Метробий и сильно изменившийся Марк Карма, один авгур, один гаруспик со своим инвентарем гадателя, навьюченным на круп специального коня.

Командиры кавалерийских турм Цецилий Цион и Фульвий Вульгат держались несколько в стороне, демонстративно исполняя свои должностные обязанности.

Они были марианцами, восходящую звезду африканской армии и римской политики откровенно недолюбливали и положили себе за правило держаться как можно дальше от горнила предстоящих событий, дабы в случае позора или неудачи (по их мнению, весьма возможных) их имена не были связаны с именами предателей.

Дорога шла меж невысоких красноватых холмов, кое-где поросших высокими бесплодными пальмами. Всадники кутались в серые самнитские плащи – утро выдалось прохладным.

Проскакав миль сорок строго на юг, сделали привал. Сулла великолепно ориентировался в этих местах, так как неоднократно пересекал их и верхом, и в пешем строю. Чтобы выбраться точно к ставке Бокха, надлежало повернуть возле развалин крепости Тарпия, находящихся недалеко от места слияния двух высохших речек.

Так и было сделано.

Волукс во всем следовал строго намеченному плану. Он ехал молча, не пытаясь вступать в дружеские разговоры или веселить важных гостей отца какой-нибудь охотничьей историей, как это было принято у мавританцев и нумидийцев.

Когда показались четыре высохших дерева, похожих на группу скелетов с высоко поднятыми руками, бредущих навстречу путникам, царевич вдруг остановил коня.

– Что случилось? – спросил Метробий, испуганно вертя головой. Вслед за ним этот вопрос задали все, вплоть до рядовых римских кавалеристов.

Сулла молчал в ожидании объяснений.

Из-под сухих деревьев показались два краснолицых, голых по пояс мавританца, покрытых замысловатыми татуировками и шрамами.

– Кто они? – требовательно спросил Цион.

– Это мои люди, – спокойно пояснил Волукс.

Дикари повалились на землю, прямо у копыт коня царевича, и что-то бормотали.

– Что они говорят? – продолжал песню своего недоверия Цион.

Волукс, не глядя на него, сказал:

– Это мои лазутчики в здешних местах. Они говорят, что дальше дорога небезопасна. Взбунтовался вождь гетулов Гема.

– Откуда мы можем знать, что это правда, я не понимаю этого тарабарского языка, – заявил Цион.

Тут подал голос сам квестор:

– А я понимаю хорошо. Гетулы действительно взбунтовались. И произошло это недавно. Когда мы обговаривали маршрут, это было еще неизвестно.

– Да, тебе понятно, что они лопочут, но откуда ты можешь знать, говорят ли они правду. Может, эти дикари мирно ловят рыбу, а мы вынуждены будем повернуть на другую дорогу! – пришел на помощь своему товарищу Вульгат. – Ведь сейчас этот царевич предложит нам именно это. Не правда ли? – Теперь римский офицер обратился прямо к Волуксу.

Тот пожал плечами.

– Проехать другой дорогой – безопаснее.

– Вот видишь, Сулла! – Лицо Циона исказила яростная гримаса.

Квестор, не обращая особого внимания на крикуна, спросил у непроницаемого Волукса:

– Какой дорогой ты предлагаешь ехать, если мы не хотим столкнуться с гетулами?

– Через Тапр, через старые карфагенские виноградники. Это лучший путь.

– И он приведет нас прямо в руки Югурты, да? – ехидно кривя губы, спросил Цион.

– Я убежден, что даже если гетулы бунтуют, то не по своей воле, их кто-то взбунтовал, – бурчал Вульгат, – нас считают дураками, клянусь Беллоной!

Сулла внимательно посмотрел в глаза Волукса.

– Царевич, если ты посоветуешь ехать через Тапр, мы, безусловно, последуем твоему совету, ибо по договору с твоим отцом наша безопасность в твоих руках.

Какая-то неуловимая судорога пробежала под оливковой кожей лица мавританца. Он твердо ответил:

– Я уже посоветовал, если ты слышал.

Больше не говоря ни слова, квестор сделал знак рукой – и небольшой кавалерийский отряд начал медленно поворачивать.

Изрыгая проклятия, заявляя, что они не желают погибнуть, как безмозглые куры, офицеры последовали за ним.

– Может быть, для начала погадаем? – осторожно спросил авгур; гаруспик, видимо, уже осведомленный об обыкновениях Луция Корнелия на этот счет, только криво улыбнулся.

Сулла поймал взгляд Марка Кармы. Тот был серьезен. Впрочем, квестору было отлично известно происхождение этой серьезности: непривычный к верховой езде, раб превратил свой зад в сплошной синяк. Жаловаться ему не пристало, ибо с прежним секретарем квестора ничего подобного случиться не могло.

Злорадно усмехнувшись, Сулла поскакал в голову колонны, обгоняя тупо месившие красную пыль шеренги всадников.

Переночевали в небольшом безлюдном оазисе, под уныло шелестевшими пальмами и низко-низко нависшими звездами. На них смотрело множество горящих глаз, перемещавшихся с места на место.

– Кто это, духи пустыни? – брезгливо поинтересовался Цион, твердо держась за рукоять меча. Он был уверен, что при помощи старого доброго клинка он, в случае чего, и с духами справится.

– Это собаки, – пояснил Волукс, – здесь раньше была деревня. Людей убили, собаки остались.

– Ах, собачки, – успокоился римлянин, укладываясь на свернутое одеяло поближе к костру.

На следующий день почва сделалась твердой, белой, местами каменистой.

– Какие тут могут быть виноградники? – удивлялся Вульгат, вспоминая благодатные плантации своей Этрурии. Скоро он был посрамлен. Стоило отряду перевалить через холм-другой, как глазам открылась сплошная зеленая равнина. Все словно было залито густой растительной пеной.

– Кому же принадлежат сейчас эти богатства? – восхищенно поинтересовался этруск.

– Это владение нумидийского царя Миципсы, – ответил Волукс, – но когда началась война с римлянами… – Он осекся, почувствовал, что неправильно построил фразу.

Прочие предпочли сделать вид, что ничего особенного не произошло.

– Когда началась война, эти земли были у Миципсы отобраны. Земли не обрабатываются, все меньше остается людей, умеющих ухаживать за виноградниками.

– Достались бы эти земли мне, – захохотал Вульгат, – я бы нашел тысячу умельцев и привез их сюда. Никто, клянусь Бахусом, не отказался бы. А кто отнял эти земли у Миципсы?

Волукс чуть пришпорил коня. Отряд скакал по широкой, заросшей сухой колкой травой дороге, проложенной посреди плантации. Впереди виднелись какие-то белые постройки, похожие на жилые. Слева мелькнуло что-то полуразрушенное, кажется, здание для винного ворота.

– Так ты не ответил мне, кому сейчас принадлежат эти богатейшие земли? Кто показывает нам сейчас свое полное неумение хозяйствовать?

Вместо царевича офицеру ответил квестор:

– Это имение и все земли западнее, вплоть до реки Мулукки, присоединил к себе Югурта.

– Югурта?! – Произнесенное даже вполголоса имя произвело угнетающее действие на римлян.

Цион, обогнавший инстинктивно придержавшего повод Вульгата, прямо спросил у мавританского царевича:

– Так мы находимся на землях Югурты?

Юноша попридержал коня и повернул его с прямой аллеи на боковую, тоже, впрочем, широкую. Она резко уводила вниз, в небольшую замкнутую долину, виноградное одеяло обрывалось где-то на половине спуска, и дальше можно было видеть высаженные в несколько рядов финиковые пальмы, а под этими пальмами – огромный военный лагерь.

– Да, – сказал Волукс, – это земли Югурты, а вон там расположено его войско.

– Ах ты, предатель! – почему-то заорал жрец-авгур, его сильнее всех поразило циничное поведение царственного дикаря, заманившего римлян в ловушку.

Офицеры схватились за мечи. На их лицах выразилась суровая готовность начать бой. Сначала изрубить на куски этого юного негодяя, а потом бежать подальше от этих роскошных плантаций.

– Стойте! – приказал Сулла решительно и властно. – Убить его мы всегда успеем.

– Ты слишком самонадеян, квестор, надо убить его и бежать, пока у нас еще есть время.

Сулла даже не ответил на это истерическое восклицание офицера. Он, как это ни странно, смотрел на своего давешнего ночного собеседника. Взгляды, которыми они обменялись, были полны смысла. Ничего не понимающие спутники вились на месте, бессмысленно размахивая оружием.

– В лагере нас заметили! – крикнул Вульгат.

– Ничего удивительного, вы все сделали для этого, – спокойно, ничуть не укоризненно сказал Сулла.

– Все, скачем обратно! – заорал Цион. – До лагеря еще не менее двух миль, если нам повезет, мы сможем уйти.

– Нет! – резко и громко сказал Сулла. – Мы ни от кого бегать не станем. Мы поскачем прямо.

– Прямо?! – снова взвизгнул несдержанный авгур, покрываясь пятнами, по которым в самую пору было гадать, умрет ли он прямо на этой виноградной тропе от апоплексического удара или протянет до пальмовой рощи.

Волукс, как всякий человек, принявший твердое решение умереть в случае нужды и пребывавший в состоянии полнейшего спокойствия, пришел в некоторое замешательство. Это не укрылось от глаз Суллы и Марка Кармы.

Они снова переглянулись.

– За мной! – квестор громко отдал приказ, и все римляне, не желая умирать на кривых клинках варваров и еще больше не желая прослыть трусами, бросившими в беде своего командира, неохотно последовали за Суллой.

В полном боевом порядке, с развернутыми, по приказу квестора, и предъявленными небу и врагу знаками своей принадлежности к лучшей армии мира две кавалерийские турмы неторопливо приближались к гигантскому лагерю нумидийского царя Югурты.

Навстречу им, сильно пыля по белой выжженной дороге, скакали до полусотни всадников в цветастых, разномастных, варварски украшенных одеждах и доспехах.

Вульгат, Цион и их воины исподлобья смотрели на нумидийцев, на тех, от чьей руки им придётся сейчас умереть, и со всею силой ненависти сверлили взглядами прямую, свободную спину самонадеянного идиота Луция Корнелия Суллы, другими идиотами прозванного Счастливым. Сейчас всем станет очевидно, каково оно на самом деле, его хваленое счастье.

Варвары приближались, оглашая воздух криками.

Впереди…

Вульгат первым после Суллы узнал скачущего впереди всадника. Это был Оксинта. Какое-то недоумение появилось в мыслях римского офицера, он поглядел направо, налево и увидел лицо Волукса. На нем не было лица. Непроницаемый мавританец, не боящийся ни смерти, ни мучений дикарь был в ужасе!..

– Привет тебе, Оксинта, – весело сказал римлянин.

– Привет тебе, Сулла, – уважительно произнес нумидийский царевич.

– Насколько я могу судить, это лагерь твоего отца?

– Ты не ошибся, это его лагерь и его войско.

– Но меня ждет великолепный и великодушный царь Бокх, ты ведь знаешь об этом. Его достойнейший сын, царевич Волукс, сопровождает меня.

– Я уже заметил его и приветствую от всего сердца. – Оксинта прижал руку к груди и склонил голову в сторону Волукса. – Известно мне также и о цели твоего путешествия.

– Как же мы поступим в этой ситуации, благородный Оксинта?

– Я знаю, что ты весьма спешишь на встречу с благороднейшим царем Бокхом.

– Воистину так.

Оксинта развернул своего коня в сторону нумидийского лагеря.

– Кратчайший путь к шатру мавританского царя лежит через шатер царя нумидийского.

– Ты предлагаешь нам пересечь ваш лагерь? – спросил Сулла. Кажется, даже он этого не ожидал.

Оксинта уверенно кивнул.

– Это кратчайшая дорога. Моего отца нет в его шатре, поэтому задерживаться не придется.

Сулла на мгновение задумался. С того момента, как человек Оксинты посетил его вчера вечером, он был совершенно уверен в правильности своих планов на это рискованное путешествие. Оксинта брался провести отряд римского квестора мимо нумидийских засад в ставку Бокха. Сулла был убежден, что перехитрил самого хитрого Югурту, найдя единственное слабое его место. Оно заключалось в сердце любимого сына. Соблазнив римской идеей Оксинту, он, по существу, выиграл войну.

Но проехать через лагерь…

Пусть это даже и самый короткий путь…

Может статься, это самый короткий путь в ловушку! Все же нельзя до конца понять душу дикаря. Не обманул ли его Югурта, заставив сына сыграть роль соблазненного римской идеей?

Видя, что римлянин колеблется, Оксинта негромко, так, что было слышно только квестору, сказал:

– Мой отец умен, как все духи пустыни, вместе взятые. Я не смог разведать, на каких дорогах он будет тебя ждать. Он каждый день менял свои планы. Я не могу сказать тебе, где он сейчас. Только одно я знаю точно – где его нет.

– И это единственное место – его лагерь?

– Но и там он может появиться в любой момент. Надо спешить.

Сулла принял решение:

– Тогда едем.

Римский отряд в окружении живописных нумидийских всадников живой рысью поскакал вниз по склону.

Те, кто участвовал в этом погружении в Аид, потом любили об этом рассказывать и находили слова, которые сделали бы честь и словарю самого Орфея.

Дорога пролегала меж двумя волнами орущего, беснующегося, размахивающего оружием, бьющего в барабаны, гарцующего на вздыбленных лошадях человеческого моря.

Оксинта ехал впереди с поднятой рукой. В этот момент он был их царем, и они подчинялись ему.

Но никто не мог запретить детям безбрежной пустыни плевать на римлян и их лошадей (кавалеристы утверждали, что на месте плевков у них потом образовались незаживающие раны); никто не мог запретить им пугать заморских гостей, запуская стрелы прямо над их головами, мочиться им под ноги, забрасывать лошадиным навозом и человеческим калом. Оксинта ехал впереди с высоко поднятой рукой.

Стоило римлянам остановиться – и уже ничья власть не сдержала бы эту стихию.

Семь лет они воевали с этой надменной и одновременно продажной военной машиной. Это они, нумидийцы, засыпали своими костями поля сорока битв и высохли заживо от голода в пятнадцати так и не сдавшихся крепостях. Это они отмечали как самый большой праздник в жизни день, когда им удавалось вырвать сердце из только что рассеченной груди легионера и заживо его сожрать на глазах изумленных собак.

И вот они должны были сдерживаться, видя перед собой семь десятков молчаливых, до меловой белизны побледневших, до собственных кишок пронзенных страхом римлян.

Это было выше дикарских сил.

Но Оксинта ехал с высоко поднятой рукой.

Рука стала затекать, Оксинта с ужасом понял это. Стальной налокотник, кожаный наплечник со стальными нашлепками делали длань царевича невыносимо тяжелой. Но опустить, но переменить руку было нельзя. Стоило бы ей лишь на миг опуститься – и все!

Но ничто не бесконечно на свете, оживляющий смысл этой банальности римляне вскоре ощутили на себе.

Лагерь кончился.

Дикие крики остались позади.

Римляне все еще сидели в седлах неподвижно, даже не пытаясь очиститься от налипших на них плевков и нечистот.

Только один медленно съехал с седла и упал на сухую траву.

Авгур. Сердце его не выдержало.

– Он умер еще на середине лагеря, – сказал Марк Карма, – но продолжал держаться в седле.