Глава 13

Часы тикают; загадочная старушка переплывает реку

Соломон молчал, пока извозчик не отъехал подальше, и только тогда промолвил:

– Вот – юная леди весьма передовых взглядов, скажу я тебе; видать, справедлива пословица: «Свой свояка видит издалека», и, ммм, ты, Финт, был Финтом, а это, скажу я, само по себе искусство. Но будь осторожен; ты, сам того не ведая, оказался в самом центре событий. И хотя в стране кишмя кишат иностранные агенты, они, сдается мне, таки дважды подумают, прежде чем причинить вред мистеру Дизраэли или мистеру Диккенсу, а вот тошеренка небось прихлопнут как муху, не моргнув и глазом.

Финт понимал: Соломон прав. В конце концов, тут замешалась политика, а где политика, там власть и деньги; и, надо думать, власть и деньги поважнее будут, чем какой-то там тошеренок с девчонкой.

– Не забудь, завтра в театр ты таки снова пойдешь прилично одетый, при всем, так сказать, параде, – поучал Соломон. – Кстати, что ты там за бумажонку мнешь в руке? Я прежде не замечал за тобой любви к чтению?..

Финт предпочел сдаться в неравной борьбе:

– Сол, скажи мне, что тут написано, потому что, думается мне, это важно. Боюсь, это те самые люди, которые желают зла Симплисити.

Финт всегда надивиться не мог, как быстро Соломон вбирает информацию со страницы.

– Это адрес посольства, – сообщил старик.

– Что такое посольство? – не понял Финт.

Соломону потребовалась минута-другая, чтобы объяснить Финту само понятие посольства, но к концу объяснения глаза у юноши запылали огнем.

– Слушай, ты знаешь меня и читать умеешь. Можешь просто рассказать мне в двух словах, где это?

– Ох, сомневаюсь, стоит ли, – отозвался Соломон, – но я знаю, ты ж не успокоишься, пока сам не выяснишь. Пожалуйста, пообещай мне хотя бы, что никого не убьешь. Ну, то есть если они первыми не попытаются. – И добавил: – Замечательная женщина эта Анджела, верно? – Он глянул в окно. – Собственно говоря, думаю, можно попросить возчика проехать мимо этого адреса.

Пять минут спустя Финт уже пожирал здание глазами, как уличный воришка – брючные карманы лорда.

– Я сейчас доеду с тобой до дома: хочу убедиться, что ты добрался благополучно, – промолвил он. – А ты не жди меня, ложись и спи.

По пути до Севен-Дайалз, пока экипаж, погромыхивая, катил по темным улицам, Финт весь извертелся от нетерпения. Добравшись до дома, он словно бы не заметил затаившуюся в тени одинокую фигуру, да и незнакомец на них никакого внимания вроде бы не обратил. Они поднялись по лестнице: Соломон по пути все ворчал, что час больно поздний. Финт покормил Онана, вывел его на привычную ночную прогулку. Покончив с делом, пес поднялся вслед за ним по лестнице, и вскорости после того уличный наблюдатель отметил, как одинокая свеча погасла.

С другой стороны здания Финт – уже переодевшись в рабочую одежду – спустился вниз по веревке, которой пользовался всякий раз, когда хотел оказаться на земле незамеченным. Он прокрался туда, где наблюдатель по-прежнему следил за окном, неслышно связал в темноте шнурки его ботинок и опрокинул его наземь со словами:

– Привет, я Финт, а тебя как звать?

Незнакомец сперва оторопел, затем рассердился не на шутку.

– Я вообще-то полицейский!

– Формы чегой-то на вас не вижу, мистер полицейский, – усмехнулся Финт. – Слышь, что скажу: мне твое лицо нравится, поэтому я тебя пальцем не трону, ок? Передай мистеру Роберту Пилю, что Финт сам знает, что делает, ладно?

Итак, если он и не вступил напрямую в конфликт со Скотленд-Ярдом, тем не менее явно вляпался в котел с неприятностями, и ох как же он кипит! Если уж пилеры из Скотленд-Ярда в тебя вцепились, так теперь не скоро отцепятся, а если пойдет слух, что он якшается с пилерами – тем паче с самим великим Пилем! – тогда люди улиц решат, что он угодил в дурную компанию и, чего доброго, начнет стучать на всех и каждого.

Хуже того, за ним шпионят! Передетые полицейские! Давно пора запретить такое особым законом, все так говорят; это ж, ну, несправедливо! В конце концов, если рядом прогуливается пилер, ты, пожалуй, подумаешь дважды, а то и трижды, прежде чем лезть в чужой карман или, скажем, в туннели, которые на самом-то деле никому не принадлежат, если на то пошло, или, скажем, стибрить что-нибудь с тачки, пока хозяин отвернулся. В конце концов, присутствие полицейского укрепляет в тебе честность, так? А если они притворяются самыми обычными людьми, они прямо-таки подталкивают тебя совершить преступление-другое, скажете нет? На взгляд Финта, так ужас до чего нечестно.

Ночь выдалась и без того долгая, но есть вещи, которые нужно делать быстро и сразу, а не то взорвешься изнутри. Так что Финт помчался что есть духу по темным улицам к жилищу Джинни-Опоздалки.

Она открыла дверь после третьего удара, будучи весьма не в духе, но тут разглядела ночного гостя:

– А, это ты, Финт, как славно. Эхм, внутрь пока не зову, сам понимаешь, как оно.

Финт, который, безусловно, понимал, как оно, потому что уж что есть, то есть, отозвался:

– Рад тебя видеть, Джинни. Помнишь, я тебе на хранение сверточек с инструментами отдал, когда пообещал Соломону больше не воровать? Он еще у тебя?

Джинни коротко улыбнулась ему, нырнула в дом и вернулась со сверточком, обернутым в промасленную ткань. Чмокнула Финта в щеку и промолвила:

– Я про тебя за последние дни чего только не наслушалась, Финт. Надеюсь, она того стоит!

Но Финт уже выскользнул из дверного проема и помчался во весь дух; бегать он всегда любил, оно и к лучшему, ведь воришка, который на ногу не скор, живет недолго; но сейчас он бежал так, как не бегал никогда в жизни. Он несся по улицам, разогнавшись до головокружительной скорости; время от времени бдительный пилер, заметив бегущего, начинал кричать или свистеть в свисток, после чего чувствовал себя полным идиотом, ведь Финт был стремительно тающей частичкой тьмы в городе, где такого добра полным-полно. Он не просто бежал, он летел; и ноги его выбивали дробь по мостовой чаще, чем сердце в груди. Разлетались потревоженные голуби. Какой-то хмырь попытался перехватить его в укромном переулке; Финт вдарил ему кулаком, наступил на тело и поспешил дальше, не оглядываясь, потому что – в общем, к тому времени все осталось позади, он направил ярость в ноги и просто следовал за ними… и внезапно вот оно снова. То самое здание.

Финт притормозил, нырнул в тень и постоял там немного, пытаясь отдышаться; в конце концов, он ведь уже на месте, теперь можно не торопиться. В свете потайного фонаря он развернул сверток зеленого сукна, поверх обернутый промасленной тканью, и в глаза ему блеснули все его маленькие друзья – и торсионный ключ, и отмычка-полуромб, и шариковая отмычка, и много чего еще; всегда найдется замок-другой, самую малость отличный от всех прочих; некогда Финт провел немало счастливых часов, возясь с «расческами» и отмычками, изгибая их, и подтачивая, и придавая им нужную форму. Они словно отсалютовали ему, готовые к битве.

Очень скоро во тьме всколыхнулась тьма – и эта ожившая тьма отыскала в более неприглядной части здания металлическую дверцу от подвала. Чуток подмаслив и чуток пошуровав, Финт, можно сказать, взял врага за горло. Он ухмыльнулся – но веселья в усмешке не было; она скорее сошла бы за нож.

Здание тонуло во тьме; но тьму Финт просто обожал. Он с удовольствием отметил, что кругом ковры: не самый разумный выбор, если ты заведуешь посольством и тебе неплохо бы знать, а не ходят ли по коридорам незваные гости; вот мраморные полы куда практичнее, кому и знать, как не Финту; иногда ступишь на них ночью – и они отзываются гудящим звоном, прямо как колокол. Всякий раз, обнаружив мраморный пол, он ложился и осторожно полз, чтоб не раздалось ни звука.

Он прислушивался у дверей, он прятался за шторами, он старался не приближаться к кухням, а то ведь никогда не знаешь, не бодрствует ли кто-нибудь из слуг. И все это время он тырил, и тырил, и тырил. Тырил так же неспешно и методично, как Соломон трудился над изящными мелкими безделушками; при этой мысли он заулыбался, ведь в данный момент благодаря Финту изящные мелкие безделушки исчезали бесследно. Он тырил драгоценности, если попадались под руку, он вскрыл все до единого замки и порылся в содержимом всех выдвижных ящиков в каждом будуаре. Обчистил пару комнат, в которых, как сам он видел, кто-то спал. Ему и дела не было; казалось, его ничто не остановит, или, может статься, Госпожа сделала его невидимым. Он работал быстро и методично и все аккуратно заворачивал по бархатным мешочкам, прежде чем убрать в общий сверток, чтобы ничего, не дай Бог, в неподходящий момент не звякнуло – а то, как шутят среди воришек, у кого хабар – бряк, тот в петле – брык.

В какой-то момент в самой глубине здания в огромном письменном столе – Финт убил чертову прорву времени, прежде чем стол выдал свои тайны ловким Финтовым пальцам и их маленьким друзьям, – обнаружились регистры и стопка мелких книжиц. Выглядели они мудрено; и тут же лежали рукописи и свитки с печатями красного воска, видать, дорогущими. На некоторых документах Финт даже герб опознал, еще бы нет.

Финт стоял посреди этого впечатляющего делового кабинета и думал про себя: что бы такое сделать, чтобы они навек запомнили. И тут его осенило. «Пусть знают, кто это был, – сказал себе он, – потому что, если что, я мог бы сжечь это место дотла. В конце концов, тут на каждом шагу масляные лампы! И повсюду портьеры! И сплошь лестницы, и повсюду люди спят». Финт себя не помнил от ярости, но здесь, в теплой темноте кабинета, он мог быть кем угодно – но не убийцей. «Я расквитаюсь с ними на свой собственный лад», – решил он, – и в этот самый миг все эти люди спаслись от смерти в пламени – если бы они только знали! – и остались в живых только потому, что Финт, безгласный в этом сонном мире, их, так и быть, пощадил.

При таком раскладе Финт почувствовал себя чуть лучше. Неслышно пробираясь к выходу, он думал про себя: «Я всегда говорил, что никакой не герой, и так оно и есть, но если я когда и был героем, так, значит, сейчас, в этот самый миг, точняк, потому что благодаря мне посольство, битком набитое людьми, не сгорело заживо».

И вот наконец, перед самым рассветом, Финт спустился вниз, и выскользнул за дверь, и прокрался в конюшни рядом с посольством. Он знал, что в любой момент может столкнуться с конюхом либо грумом, и тем не менее, двигаясь еще тише, он отыскал каретный сарай, и да, там-то и стояла карета с нарисованным сбоку иностранным гербом. Финт осторожно опустился на колени рядом с нею и ощупал колеса. В одном колесе торчал какой-то металлический штырь; видать, его выбросили, а он застрял и теперь царапал обод. Финт попытался его вытащить, но безуспешно; пришлось пустить в ход очень полезный ломик; штырь наконец выскочил, Финт поймал его на лету, встал, подошел к гербу и процарапал как можно глубже: «МИСТЕР ПАНЧ».

Затем, с потемневшим лицом, преисполнясь железной решимости, он прошелся от денника к деннику, выгоняя их обитателей во двор, – и тщательно запер за ними ворота, потому что, как всем известно, лошади такие бестолочи, что при пожаре кидаются обратно в стойла, думая, что там безопасно: эта привычка наглядно поясняет, почему лошади не правят миром. Они бесцельно слонялись туда-сюда, а Финт чиркнул спичкой, кинул ее на вязанку сена и теперь уже ушел окончательно – вниз по ближайшему переулку, наслаждаясь приятным сознанием того, что поступил правильно, а именно воздержался от дурного поступка. Он неспешно затрусил к реке, а за его спиной, вдалеке, слышалось потрескиванье дерева и людские крики.

Разумеется, Соломон растолкал юношу, не дав ему разоспаться сильно дольше обычного – с поправкой на то, что и сам Соломон встал отнюдь не рано после такого славного ужина. Соломон поначалу решил было оставить спящего Финта в покое, а сам между тем изучил содержимое удобной Финтовой котомки, потому что Соломон не был бы Соломоном, не будь он назойливо любопытен. Так что когда Финт наконец был разбужен и вышел из-за занавески, там, за столом, восседал сияющий Соломон, перед ним на бархатной тряпице аккуратной горкой искрились драгоценности, и тут же рядом лежали книжицы и регистры.

– Ммм, Финт, не знаю доподлинно, что ты там поделывал прошлой ночью, но думается мне, я догадываюсь – а ты ведь знаешь, что Соломон и сам не вовсе обделен мудростью, – что ты надумал свести с кем-то счеты. И хотя ты знаешь, что я не терплю, ммм, воровства в любых его проявлениях, я тут потолковал с Богом, и он со мною согласился, что в подобных обстоятельствах ты мог бы и особняк поджечь.

Финт смущенно потупился – и признался:

– Вообще-то, Сол, я и впрямь подпалил конюшни, там ведь стояла эта треклятая карета.

Соломон горестно поморщился.

– Ммм, надеюсь, ты всех лошадей вывел.

– А как же, – подтвердил Финт.

– И, ммм, в конце-то концов, что такое драгоценности? – оживился старик. – Просто блестящие камушки. У тебя, кстати, глаз – алмаз. Превосходный выбор, просто превосходный. Но смею заметить, некоторые из этих шифров и кодовых книг весьма заинтересовали бы правительство; тут на нескольких языках изложено такое, что в одних кругах причинило бы немалый ущерб, а в других – вызвало бы великую радость.

Все, что смог в этот момент выговорить Финт, это:

– Ты… не возражаешь? – и: – Ты это все умеешь прочесть?

Старик высокомерно воззрился на него.

– Ммм, я читаю на большинстве европейских языков, за исключением, пожалуй, валлийского, который для меня чуток трудноват. Один из этих документов – копия донесения касательно царя Всея Руси, который, ммм, по-видимому, пошалил немного с супругой французского посла… вот так так! – хорошенькие дела! – интересно, что произойдет, если об этом узнают и другие? Финт, если не возражаешь, думаю, оно неплохо было бы, кабы кто-нибудь вроде сэра Роберта получил доступ к этим потрясающим сведениям, а это всего лишь одна из многих подробностей, представляющих немалый интерес для правительства Ее Величества. Я таки позабочусь о том, чтобы он получил эти документы, ммм, сколь можно более негласным образом.

Соломон помолчал.

– Безусловно, я не вижу повода сообщать ему о драгоценностях. Кстати, их тут – воистину златые горы, одних только рубинов на огромную сумму. Королевский выкуп, я бы сказал. Или, может статься, подарок от принца и его отца, ммм? Как ты знаешь, я скупкой краденого не занимаюсь, но, сдается мне, среди моих знакомых найдется один-два, кто бы помог нам сбыть эти камешки с рук, и я уверен, что таки смогу выговорить очень приемлемую цену. Всенепременно; они ведь ходят в синагогу, как и я, а рано или поздно любой человек вынужден заключить сделку с дьяволом, в каковых обстоятельствах Бог склонен помочь человеку хорошую цену выторговать. Полной стоимости ты, понятное дело, не получишь, но, думаю, после того, как я проведу переговоры, ты составишь себе второе состояние. Скажем, как приданое для твоей юной дамы?

Соломон вытащил из стопки один из документов.

– И, ммм, я бы попросил у тебя, друг мой, позволения забрать вот эту бумагу касательно царя: очень может быть, что в один прекрасный день я ею воспользуюсь, когда представится случай, тем более если еще жив мой молодой друг Карл… Ммм, и, между прочим, в другой пачке содержится порочащая информация об одном из членов нашего собственного королевского семейства… Пожалуй, лучше бросить этот документ в огонь… – Соломон призадумался. – Нет, пожалуй, я лучше сохраню его в надежном месте, ммм, чтоб он никогда не попался на глаза врагам отечества, – он снова усмехнулся. – Безусловно, джентльмены вроде нас такими вещами не занимаются, как можно, но порою иметь в запасе рычаг влияния таки очень даже полезно.

С этими словами старик бережно убрал и украшения, и бесценные документы куда-то в недра своего вместительного пиджака и обернулся к верстаку. Финт сидел и глядел в пространство. Интересно, а если поместить Соломона в комнату, битком набитую законниками, многие ли из нее выберутся и в каком состоянии выползут за порог?

Финт решил не упускать возможности.

– Соломон, – попросил он, – а ты не мог бы для меня кое-что сделать? Расплавить немножко золотишка из моего улова и смастерить золотое кольцо? С приличным рубином там? И может, еще брильянтиками оттенить – этак россыпью?

Соломон поднял взгляд.

– Ммм, я ж со всем моим удовольствием, Финт, и возьму недорого. – Глядя на выражение Финтова лица, старик расхохотался от души. – Право же, друг мой, хорошего ты обо мне мнения! Я ж просто пошутил; уж и пошутить нельзя? – И добавил: – Ммм, а может статься, ты еще гравировку сделать захочешь? – Старик хитро сощурился. – Что-нибудь, имеющее отношение к юной даме? А слова мы потом придумаем.

Финт покраснел.

– Ты мысли читаешь, да?

– Ммм, разумеется! Равно как и ты сам; единственная разница в том, что у меня в этом деле больше опыта: я столько мыслей на своем веку перечитал, а уж какие заковыристые да запутанные среди них попадались!

Финт отступил на шаг.

– Я прежде никогда тебя не спрашивал, но ты столько всего знаешь, ты столько всего умеешь. Так почему ты тратишь время на возню с поломанными украшалками да часами и все такое здесь, в трущобах, когда ты мог бы много чем другим заняться?

И Соломон ответствовал:

– Вопрос сам по себе заковыристый, но сдается мне, ответ ты, по сути дела, знаешь и сам, ммм? Я наслаждаюсь любимым делом и получаю неплохую компенсацию. То есть поясняю специально для тебя, деньги – за то, что доставляет мне немалое удовольствие. – Он вздохнул и продолжил: – Но, наверное, главная причина все-таки в том, что быстро бегать я разучился, а смерть, она такая окончательная.

Последняя фраза заставила Финта резко выпрямиться. Но это был призыв к оружию и начало отсчета: часы затикали, теперь Финт был человек занятой, не то что прежде; теперь все решало время, так что одевался он в спешке.

Действовать приходилось с оглядкой; Финт доверял многим, но, сами понимаете, есть разные степени доверия: кому-то он доверил бы шестипенсовик, а кому-то и жизнь. Последних было немного, и злоупотреблять их благожелательностью, пожалуй, не стоило, потому что:

а) благожелательность, если часто ею злоупотреблять, со временем изотрется; и б) никому не следует знать лишнего о Финтовых делах.

И вот он снова направился к ларьку Мари-Джо: наверняка она в этот час не слишком занята, потому что большинство ее покупателей сейчас на улицах, пытаются заработать на обед попрошайничеством, воровством или – если другого выхода нет – так честным трудом. Но Мари-Джо была на месте, надежная, как колокольный звон в Боу, – так что и Финт, в свою очередь, показал себя человеком надежным и выплатил ей обещанные несколько шестипенсовиков за суп для малышни; и поскольку вокруг народу было немного и подслушивать вроде некому, он, понизив голос, рассказал Мари-Джо о своей надобности.

Отсмеявшись, она произнесла что-то по-французски, чего он не понял, а Финт признался:

– Мари-Джо, я не могу тебе сказать, зачем мне это надо.

Мари-Джо вгляделась в его лицо, снова рассмеялась: смотрела она так, как смотрят женщины определенного типа, имея дело с нахальным молодым джентльменом вроде Финта: Финт уже научился распознавать это выражение, поскольку посвятил его изучению немало времени в финтовском университете: осуждающее и снисходительное одновременно, в сложной пропорции. Глаза ее заискрились; Финт видел, что она для него что угодно сделает. Но, памятуя об этом, не следует просить слишком многого.

Смерив его взглядом, Мари-Джо осведомилась: «Cherchez la femme?» Эту фразу Финт знал и старательно изобразил смущение. Она рассмеялась тем смехом, что пришел из самого ее детства, и велела ему приглядеть за ларьком и пошинковать лук с морковкой, пока она занимается этим его поручением. Конфуз-то какой! Средь бела дня, на виду у всех прохожих Финт – да, сам Финт! – вкалывает в ларьке; хорошо, что людей вокруг не так много.

По счастью, Мари-Джо очень скоро вернулась с маленьким сверточком; Финт его надежно припрятал и еще с полчаса добросовестно чистил и крошил овощи, причем с удовольствием: внимание к деталям позволяло внутреннему Финту обдумать следующий шаг, а именно – он собирался прогуляться к старьевщикам и по ломбардам. Он знал, что ему нужно, но побоялся закупать все в одном месте, хотя ему здорово повезло в какой-то занюханной лавчонке, где пахло грязным бельем, там нашлось именно то, что надо, а хозяин благоухал джином и Финта, похоже, впервые видел.

Но часы тикали; время поджимало.

Полдень давно миновал. Прогулявшись в «Дочку канонира» и пропустив пару пинт портера с приятелями, с одним в частности, – славный старина Финт не забывает друзей теперь, когда у него в карманах деньга завелась после победы над Демоном-Цирюльником, – Финт наконец-то был готов. Хотя Соломон, конечно, обхохотался, на него глядя, – Финт даже слегка обиделся.

Финту доводилось слыхать, что Господь все видит: хотя, наверное, в районе трущоб Он все-таки предпочитает закрывать глаза. Если сегодня Господь был не у дел и поскольку люди особо не приглядывались – а вдруг чего заметят, – вероятно, один только человек-с-луны видел, как почтенная старушка – не то слово какая несчастная и жалкая, даже по меркам трущоб, – соскользнула вниз по веревке, преловко приземлилась на мостовую и очень медленно заковыляла прочь.

Насчет этой подробности Финт особо не тревожился: веревку мало откуда было видно; но если ты почтенная старушка, то бегаешь ты небыстро. К прискорбию, у почтенных старушек – у тех, что погрязнее, – денег на извозчика обычно не водится, но черт его подери, если он потащится, хромая, до самой реки, так что старушка, неистово размахивая клюкой, поймала-таки кеб. Старушенция выглядела так жалко – бородавкам прямо раздолье благодаря театральным хитростям Мари-Джо, – что возчик, вспомнив о своей старой мамочке, прелюбезно подсадил старушенцию – и, на удивление, даже не обсчитал.

Воистину жалкое зрелище представляла собою почтенная старушка; и судя по запаху, дней шесть как не мылась. А бородавки? Кто и когда видал такие жуткие бородавки? А еще на ней был парик, но это как раз дело обычное, ведь старушки так чувствительны, и Боже правый, думал Финт, что за чудовищный парик, гаже ни у одного старьевщика не нашлось.

Старушка захромала прочь. Возчик проводил ее сочувственным взглядом: небось с ногами у бабули беда; чистая правда, потому что Финт подложил в ботинок деревяшку – больно было адски. К тому времени, как он доковылял до ближайшего причала, ноги просто отваливались. Когда-то Мари-Джо, в прошлом актриса, говорила ему, мол, с его талантами ему самое место на сцене; но поскольку Финт знал, что платят актерам неважно, он прикинул про себя, что делать ему на сцене нечего – вот разве что театр обчистить.

Лодочник – по случайному совпадению, тот самый, с которым Финт болтал несколькими часами раньше, – Двойной Генри, завсегдатай «Дочки канонира», перевез славную старушку с бородавками и ужасными, просто ужасными зубами через реку и заботливо помог ей сойти у морга в Фор-Фартингзе, самом маленьком из лондонских округов. Если какой-нибудь житель луны приглядывал за старушкой и дальше, то он, конечно же, проследил ее путь до конторы коронера. Жалкое было зрелище, просто невыразимо жалкое. Настолько жалкое, что даже вечно всем недовольный служитель морга, что живых обычно не жаловал, и тот угостил ее чаем, прежде чем направить в контору коронера, что находилась чуть в отдалении.

Коронер был человеком добрым, что среди коронеров, как ни странно, не редкость, учитывая, как часто они видят и знают то, что обычным людям ни видеть, ни знать не следует. Он внимательно выслушал старушку, которая, заливаясь слезами, рассказывала о пропавшей племяннице. Знакомая была история, в точности сродни той, что Финт слышал от Джули-Грязнули: милая, неиспорченная девушка приехала откуда-то из Кента в надежде подучиться и подыскать себе в Лондоне работу получше. О, эта чудовищная машина – если бы бедняжка только знала! – заглатывает невинных, окрыленных надеждой, а главное – живых девушек и перерабатывает их на… нечто совсем иное.

Коронер, хоть и давно к такому привыкший, был потрясен до глубины души рыданиями и сетованиями в духе: «Я ж ей говорила, говорила, что мы справимся, мы уж перебьемся как-нибудь». И: «Я ж ей не велела разговаривать с джентльменами на улицах, сэр, строго-настрого запрещала, но вы же знаете, как оно бывает с девушками, сэр, ох, легкая они добыча для первого же блестящего джентльмена с деньгами в кармане. Ох, боже мой, боже мой, если б она только послушалась; я ж себя по гроб жизни винить буду». И: «Ну, то есть деревня – это вам не город, скажу как на духу. Ведь обычно-то оно как бывает? Если парень и девушка натворили дел, а на ней потом поясок не сходится, так ее матушка с ней потолкует по душам, верно? А потом матушка потолкует с ее отцом, а ее отец потолкует с отцом паренька за кружкой пивка в трактире, и все повздыхают и скажут: “Ох, ну, всяко бывает, по крайней мере, бездетными-то они не помрут!”» Если верить старушке, так после того молодая пара отправлялась прямиком к священнику, и ничего страшного, все в конце концов заканчивалось хорошо.

Коронер, умудренный опытом не только житейским, но в некотором смысле и посмертным, не поручился бы, что все так просто, но, конечно же, вслух ничего подобного не сказал. Наконец почтенная старушка дошла до сути: девушка убежала из дома, а она вот теперь, пока старые ноги носят, ходит от моста к мосту в поисках беглянки. Коронер мрачно покивал: все та же трагическая история, один в один.

Он знал, что в сумерках лондонские мосты патрулируют христианские филантропы, высматривая этих злополучных «замаранных голубок». Обычно «голубкам» выдают брошюру и уговаривают их так не делать; но что их ждет? – работный дом и, скорее всего, разрешившись от бремени, бедная девушка ребенка своего больше никогда не увидит.

Сталкиваясь с такими вещами ежедневно, поневоле обрастаешь носорожьей кожей, и, увы, коронер чувствовал, что справляется неважно; но старушка принялась описывать свою племянницу, и он угрюмо слушал. Рыдания перемежались словами: «Синее платьице, сэр, не новое, зато белье такое хорошее, сэр, с иголкой так ловко управлялась, умница моя… Колечко еще было железное, из подковного гвоздя, кузнецы такие делают; какое-никакое, а колечко. Нет, никаких драгоценностей, но колечко есть колечко, верно, сэр? И вот еще, может, чего важно; волосы у нее светлые, роскошные золотые волосы. Никогда их не подстригала, не то что другие девицы, которые, что ни год, ножницами – чик, и продают на парик. Здесь она как кремень, нет – и все тут; такая хорошая была девушка…»

Выслушав это все, коронер слегка оживился – равно как и Финт, глядя на выражение его лица. Не зря он потратил столько времени, выискивая Двойного Генри, и две пинты портера окупились с лихвой – он все выспросил, до последней подробности.

– С моей стороны некорректно было бы употребить слово «повезло» в таком контексте, мадам, но, по счастливой случайности, возможно, что ваша племянница как раз сейчас находится в нашей мертвецкой, где пробыла вот уже несколько дней. На нее мне как раз указали во время вчерашнего утреннего обхода, и, правду скажу, и я, и дежурный офицер поразились изумительному оттенку ее волос. Увы, повсюду в нижнем течении Темзы столь драматическая ситуация, к сожалению, повторяется слишком часто. В случае этой очаровательной юной девушки я, должен признаться, уже начал отчаиваться, что объявятся ее близкие.

Почтенная старушка зарыдала с новой силой:

– Ох боже ж ты мой, что ж я теперь ее матери-то скажу! Я ж обещала приглядеть за ней, но в наши дни девушки, сами знаете…

– Да, я все понимаю, – торопливо заверил коронер. – Позвольте предложить вам еще чашечку чая, добрая женщина, а после я свожу вас посмотреть на искомый труп.

Это предложение было встречено душераздирающим стоном и новым потоком слез, причем слезы были настоящие: к тому времени Финт уже настолько прочувствовал драму, что едва не лишался чувств; однако ж он, или, строго говоря, на тот момент она осторожно допила предложенный чай, изо всех сил стараясь не смахнуть бородавку. Вскорости после того коронер, преисполненный безмерного сочувствия к ее горю, под руку повел почтенную старушку в морг. Старушке хватило одного только взгляда на лежащую на столе девушку: тело слегка привели в порядок, так что покойная казалась просто спящей. В лицедействе надобность отпала; или, может статься, актер настолько вошел в роль и настолько с нею сжился, что публика на галерке уже все ладони себе отбила бы, аплодируя.

Старушка, обратив залитое слезами и соплями, поросшее волосками лицо к доброму коронеру, прошамкала:

– Я, по правде сказать, небогата, сэр, совсем не богата. Как Артур-то мой упокоился на Лавендер-хилл, осталась я без гроша в кармане, так что мне еще надо подсобрать средства, сэр, чтоб все сделать по-людски. Иначе ее ж на Кроссбоунз закопают, сэр?

– Не могу сказать наверняка, мадам, но не думаю, что ваша милая племянница, тем более совсем недавно из деревни, была… – тут коронер откашлялся, засмущался и еле выговорил: – …была сродни «винчестерским гусыням». – Он вытащил платок, утер слезу – неслыханное дело! – и продолжил: – Мадам, я, безусловно, глубоко тронут вашим горем и вашей решимостью позаботиться должным образом о душе злополучной девушки. Я вам обещаю – в конце концов, льда у нас хватает! – что ваша юная племянница может остаться здесь, ну, не до бесконечности, понятное дело, но на неделю-другую – безусловно, а этого срока вам, полагаю, должно хватить, чтобы связаться с друзьями, которые могли бы помочь вам в вашей беде.

Коронер поспешно отпрянул назад: старушка попыталась заключить его в довольно-таки вонючие объятия, восклицая:

– Благослови вас Господь, сэр, вы настоящий джентльмен, сэр. Да я горы сверну, сэр, безотлагательно, я наизнанку вывернусь, спасибо вам огромное за такую вашу доброту! Я с друзьями поговорю; слава Богу, есть с кем. Может, кто из них поможет мне написать письмо ее матушке, по почте, сэр, а я всех на ноги подниму, лишь бы не доставлять вам лишних неудобств, сэр. Разве ж мы допустим, чтоб кровиночку нашу бросили в общую могилу, сэр. – К тому времени по лицу коронера ручьем бежали слезы. Этого-то Финт и добивался. Порядочный это человек; надо его запомнить.

Коронер отрядил дежурного проводить почтенную старушку на пристань и, уже прощаясь, вложил ей в руку деньги на перевозчика; неведомый наблюдатель с луны проследил, как бедная старушка, хромая, побрела по порочному городу, свернула в переулок и внезапно словно бы провалилась в недра канализации, где, по-видимому, почтенная престарелая дама скончалась, но тут же – не иначе как Госпожа помогла! – перевоплотилась в Финта, причем до глубины души потрясенного.

Финт привык играть разные роли; ведь быть Финтом – значит иметь множество обличий и мастей, на любой вкус, он всем друг, никому не враг, и все это замечательно до поры до времени, но порою все это пропадает, сходит на нет, и остается только Финт – один, в темноте. Его трясло; внизу, в туннелях под больницами, он слышал, как сквозь решетки люков вливаются звуки Лондона. Он аккуратно свернул в узелок всю старушкину бутафорию, постаравшись запомнить местоположение каждой бородавки. И двинулся дальше.

Финт все еще переживал из-за утопленницы ничуть не меньше почтенной старушки. Жалко ее ужасно; когда все закончится, он непременно позаботится, чтобы бедную безымянную девушку похоронили должным образом; не в общей могиле или чего похуже. По пути Финт рассеянно шарил там и тут, машинально обогатившись на шестипенсовик и еще фартинг.

Итак, с коронером разобрались; но трупы – дело тонкое, они требуют особого внимания, так что ничего не попишешь, придется повидаться с миссис Холланд. А значит, надо идти в Саутуорк, а там даже такой парень-жох, как Финт, должен вести себя с оглядкой. Ну да Финту в этом деле равных нет.

Миссис Холланд. Другого имени у нее не было; ну да она сама себе банда, а если этого недостаточно, так есть еще ее муж, Абердин-Молоток, известный друзьям под кличкой Бряк, который, по всей вероятности, в городе Абердине никогда и не бывал, это где-то на севере, может, в Уэльсе. Кличка пристала к нему, как это обычно случается на лондонских улицах, так же как имя Финт досталось Финту; но Бряк был чернокожим – черным, что твой цилиндр, причем очень черный цилиндр; и вот уже шестнадцать лет как он числился мужем миссис Холланд, по крайней мере теоретически. Их сын, известный всем и каждому под именем Полубряк, бог весть почему, был редкая умница – голова что карцер, битком набитый законниками: и приносил немало пользы семейному бизнесу, главными объектами которого являлись недвижимость и люди.

Но миссис Холланд обладала немалыми организаторскими способностями и богатейшим воображением. Пожалуй, все моряки до единого, что только высаживались в лондонском порту, перебывали в «Стане миссис Холланд», как они называли это место, – обычно ища встречи с молодыми девушками, что украшали собою верхние этажи здания, в то время как миссис Холланд всем распоряжалась из своего кабинета на первом этаже. Разумеется, миссис Холланд – это миссис Холланд; ходили слухи, что моряков, упившихся вдрызг, порою увозили на судно, нуждающееся в пополнении команды, – и отправляли в восхитительный круиз, скажем, вокруг мыса Горн, а то и на дно морское. Когда же миссис Холланд не занималась организацией долгих увлекательных каникул для мореходов, она улаживала разные другие дела.

В порту миссис Холланд держалась королевой; и кто бы дерзнул оспорить ее власть, когда рядом с ней возвышался Бряк? Точно определить ее нынешний род занятий было довольно сложно, хотя Финт отлично знал, что некогда она исполняла обязанности и больничной сиделки, и повитухи, и, по-видимому, зарабатывала на жизнь тем, что благодаря ей что-то появлялось или чаще пропадало. А если вы из тех, кто попытается разузнать подробнее о ее деятельности, так вам, того гляди, вскорости придется изучать мосты через Темзу с нижней их стороны.

Финт, понятное дело, с семьей ладил неплохо, особенно с Бряком: тот некогда покорил воображение юного Финта, продемонстрировав ему шрамы от кандалов, жестоко натиравших кожу, и еще особую отметину – работорговцы заклеймили его, точно скотину. Невзирая на такую предысторию, он был человеком мягким и добродушным, хотя прямо сейчас, открыв Финту дверь в ответ на стук, он сдерживал рычащего, брызжущего пеной пса сатанинских размеров – на переднем крае обороны дома. А еще у них был мушкетон размером с валторну: по слухам, заряжали его черным порохом и каменной солью, а порой, для особых клиентов, равно как и для тех, кто не понимает очевидного, – еще и разномастными гвоздями.

Стояла тут и миссис Холланд собственной персоной, сплошь подбородки и улыбчивые ямочки, а на фоне мушкетона улыбок требуется в количестве. Ярко-синие глаза миссис Холланд, как частенько подмечал Финт, прямо-таки лучились искренностью при самом беззастенчивом вранье. Она отложила мушкетон и радостно воскликнула:

– Финт! Ну надо же, какими судьбами! Заходи, заходи, добро пожаловать!

Очень скоро миссис Холланд уже выслушивала Финтову исповедь – у себя в отдельной комнатке, а пес, именем Джаспер, мирно лежал у ее ног, тем не менее готовый по команде прыгнуть и зарычать. Она на минуту призадумалась, но тут же ответствовала:

– Ну что ж, просто диву даешься, каким живчиком может порою выглядеть покойничек. Сегодня – окоченелый, а завтра – игривее некуда. То, о чем ты рассказываешь, – затея не для непосвященного, но я-то знаю все, что надо, еще бы нет. Мне трупаки не в новинку, сам понимаешь. Так что просто послушай внимательно любимую тетушку, хорошо? Так вот, сперва тебе понадобится…

Финт схватывал на лету; спустя несколько минут он промолвил:

– Я у вас в долгу, миссис Холланд.

Она одарила его широкой улыбкой.

– Сам знаешь, Финт, я тебя всегда считала одним из своих смышленых мальчиков. Что до долгов, как знать? Глядишь, в один прекрасный день тебе представится шанс со мной расплатиться. Не тревожься, я знаю, что ты не убийца, так что на такие дела я тебя не пошлю; но, может, еще что подвернется. Как говорят, рука руку моет.

Финт покосился на ее короткие толстые ручки; похоже, ни та, ни другая не мыли друг друга вот уж с неделю; но Финт понял смысл – и согласился. Здесь расплачиваются услугами, в точности как на улице. А еще он знал, что в ее глазах для Финта всегда блеснет искорка, хотя полагаться на искорку довольно глупо.

Финт уже собирался уходить, как вдруг миссис Холланд заметно помрачнела и очень серьезно промолвила:

– Я так понимаю, ты наделал много шуму, мальчик мой. А есть на свете люди, которых я на дух не переношу, едва услышу, сразу дурно делается, и один из таких – некий тип по прозвищу Аноним; ты про него слыхал?

Финт покачал головой, и миссис Холланд сделалось явно не по себе. Она оглянулась на мужа, потом снова на Финта и заявила:

– Я даже не знаю, доводилось ли мне его встречать, не знаю, каков он с лица, но по всем отзывам, он – матерый, беспощадный убийца. Кажется, в Англии он впервые, но до меня доходят слухи, будто он расспрашивает «про одного типа по имени Финт» и еще про какую-то девчонку. Мне про него мало что ведомо. Кто говорит, он голландец, кто – швейцарец; но все сходятся на том, что он – убийца, выходит из тьмы и во тьму возвращается, получает деньги и исчезает. Никто не знает, как он выглядит, никто не числит его в друзьях; единственное, что про него известно, – он дамский угодник. Говорят, он всегда появляется под руку с девицей, каждый раз с новой. – Она наморщила лоб. – Понятия не имею, почему он ко мне сюда до сих пор не заглядывал, учитывая его пристрастия. Может, еще заглянет. Но никто тебе не расскажет, каков он на самом деле. Ну то есть кто-то уверяет, что встречал его, он-де высокий и худощавый; а в другой раз низенький и коренастый. Я так понимаю, он мастер перевоплощений; а если он хочет с тобой поговорить, так он одну из своих девиц с письмом присылает.

Миссис Холланд надолго уставилась на догорающие угли в камине. Вид у нее был непривычно встревоженный.

– Пожалуй, я его на одну доску с собой не поставлю, этого Анонима; он скорее ночной кошмар. Он обретается главным образом в Европе, понятное дело; тамошние ничего лучшего и не заслуживают. Мне не нравится, что он вдруг объявился здесь. Ты мне по душе, Финт, ты сам знаешь. Но если Аноним возьмет твой след, так лучше загодя закажи себе лишний кошель ума.

Финт состроил сколь можно более жизнерадостную гримасу.

– И что, его никто и никогда не видел?

– Нет, – покачала головой миссис Холланд. – Все как я говорю: видели-то его многие, но все они видели словно бы разных людей.

Она источала прямо-таки осязаемую тревогу; и это – женщина, которая не моргнув и глазом пошлет пьяного матроса на верную гибель – прямиком в могилу под водой, на темное дно. А теперь вот выясняется, что есть в мире такое, от чего даже ей не по себе.

– Ты, верно, удивляешься, мальчик мой, что у гадкой старухи вроде меня есть свои принципы, – промолвила миссис Холланд, – но на твоем месте я бы даже спала с открытыми глазами. А теперь поцелуй меня от души – а то как знать, вдруг больше не доведется!

Финт послушался – немало позабавив тем самым Бряка, и лицо обтер не раньше, чем удалился на почтительное расстояние. Домой он возвращался, выбирая путь по возможности через канализационные туннели.

Итак, кто-то, кого даже описать толком невозможно, охотится за ним и/или за Симплисити…

Ну что ж, пусть занимает очередь, если так.