Глава 7

Что может быть неприятнее, когда кто-то считает вас пустым местом? Только когда пустым местом вас считают сразу несколько человек. Целый коллектив. Особенно неприятно это в том случае, если коллектив – сплошь милые, интеллигентные люди, а вы шестидесятичетырехлетняя старуха, у вас была бурная молодость, и вашего жизненного опыта хватило бы на десяток таких как они.

Какое-то время вы пытаетесь переломить ситуацию. Вы вмешиваетесь в их разговоры, высказываетесь громко, разными способами пытаетесь привлечь к себе внимание. Сначала они глядят на вас изумленно, как-будто неожиданно заговорила мебель, а потом отмахиваются, перебивают, даже не дослушав вас до конца. И постепенно вы начинаете терять присутствие духа, понимая, что ваш жизненный опыт и ваши высказывания здесь никому не нужны.

Вы смитряетесь, и все, что вам остается – тщательно выполнять свои обязанности и наблюдать за ними со стороны, понимая, что вам нет доступа в их мир, как бы вы не старались. Что бы вы не сказали, что бы не сделали – они смотрят на вас, сквозь вас, равнодушными глазами, в которых нет даже намека на интерес.

Для них вы – пустое место, назойливое и глупое барахло.

Женщину, которая зашла в кабинет, мучили сомнения.

Она не боялась говорить со следователем. Она боялась, что разговор вообще не состоится. Кому нужно выслушивать мнение пустого места? Скорее всего, следователь не воспримет ее всерьез, как не воспринимают все в этой чертовой клинике.

Они всегда были с ней вежливы. За три года никто не сказал ей грубого слова. И не грубого тоже. По утрам они бросали ей «здрасьте», по вечерам – «до свидания», даже не обращаясь к ней по имени.

Красивые, уверенные в себе, эти люди никогда не знали голода, не понимали, что такое дифицит, и жили так, как-будто у них «весь мир в кармане», как в названии ее любимого романа Чейза. Она смотрела на них, слушала, как они сыпали мудреными словами, говорили на каком-то птичьем языке: гаджеты, смартфоны… Когда она узнавала цены этих игрушек, седые кудряшки на ее голове, пережатые тонким ободком, вставали дыбом, и она с трудом сдерживалась, чтобы не крикнуть: «Бога ради! Это же просто телефон! Просто телефон…» В ее потрепанной хозяйственной сумке всегда лежал бэушный простенький мобильник, который ей подарила сестра, чтобы они могли созвониться в крайнем случае. Мир, должно быть, сошел с ума, если взрослые люди готовы платить десятки тысяч рублей за забаву.

Они одевались не так, как одевались в ее время, по окончании рабочего дня спускались вниз и разъезжались на своих шикарных машинах, стоимость которых она боялась даже вообразить. А она устало плелась на остановку.

Она смотрела разные аналитические программы, пыталась понять, что происходит со страной, с людьми.

Из всего бреда, что сыпался на ее седую голову с экрана, она воспринимала только слова одного политика, который ей очень нравился – настоящий мужик, сильный, скромный, простой. Старая гвардия.

На выборах она всегда голосовала за его партию. Он говорил, что нужно поставить общественные интересы выше личных, нужно отбросить эгоизм, отбросить этот ненужный хлам – барахло, машины, роскошь и прочую чушь, навязанную нашим людям извне (хорошему, порядочному человеку много не нужно), объединиться и коллективно трудиться на благо страны. Она слушала его и спрашивала себя с тоской: почему никто не делает то, что он говорит? Ведь его слова так разумны, в них столько порядочности, мудрости, да просто здравого смысла… Глядя, как его насмешливо перебивают, она с гордостью отмечала с каким достоинством он держит удар, и чувствовала, что между ними есть что-то общее. Ее тоже никто не хотел слушать. Ее сестра говорила, что времена здесь ни при чем. Просто они постарели, а старикам всегда все не нравится.

Может быть.

Она пошла к начальнику. Вроде бы разумный человек. Хотела ему помочь: положила на стол докладную записку, где изложила свои соображения по поводу дисциплины. В докладной, составленной по всей форме – мало ли пришлось их написать за долгую жизнь! – она указала, какие сотрудники регулярно опаздывают, на сколько. Чтобы не быть голословной, привела факты. Кто не соблюдает субординацию, кто неподобающе одет. Описала все подробным образом и поставила внизу короткую четкую подпись.

Начальник посмотрел на нее с нескрываемым изумлением.

– Полина… э… Ивановна…

– Ильинична.

– Да. – он кивнул. – Лучше, если каждый будет заниматься своим делом. Вас устраивает ваша зарплата?

– Вполне. – она оробела тогда и сразу поняла, что зря затеяла все это.

– Вот и хорошо. Делайте то, за что вам платят. А со своими сотрудниками я как-нибудь сам разберусь.

Идите на свое рабочее место.

И она пошла, как оплеванная, слыша треск разрываемой бумаги за спиной. Он порвал ее докладную, над которой она корпела целый вечер, не читая. Это было последней каплей.

Она смирилась и стала ждать.

Иногда они устраивали после работы гулянку, называя это дурацким словом «корпоратив». У них все было не так, как у нормальных людей. Раньше праздники были общими, и на праздничном столе у всех одно и то же, никто никому не завидовал, не швырялся деньгами, чтобы переплюнуть другого. Теперь так никто не хотел.

Она слышала, как на втором этаже раздавались поздравления, звучали тосты за женщин или за Новый год, в зависимости от повода, слышала радостные восклицания, хлопки открываемого шампанского. И ни у кого даже отдаленно не возникала мысль позвать ее наверх, посадить за стол, просто поздравить, хотя бы на словах. Для них она была бедная, отставшая от жизни старуха. Все, что было у нее – сестра-погодка, похожая на нее как две капли, такая же старая и бедная, как она сама, и богатый жизненный опыт. Ни то, ни другое, с их точки зрения не имело ни какой ценности, не представляло ни малейшего интереса. Она сидела в своем закутке, на первом этаже, с книжкой в руках и терпеливо ждала, когда закончится эта вакханалия, она вымоет полы и сможет, наконец, уйти домой.

Хозяева жизни. Она их ненавидела.

Вот такие и развалили страну. Ради собственного благополучия, ради шмоток, дорогих машин, идиотских игрушек готовы продать родину по кускам. Сытые, довольные, равнодушные…

Но она знала, прекрасно знала – слишком давно она живет на этом свете! – рано или поздно произойдет что-нибудь особенное. Что-нибудь, что заставит их с удивлением оглянуться по сторонам, напугает их, встряхнет.

Правда всегда себя покажет.

И с этими красивыми, наглыми, самоуверенными людьми произойдет что-нибудь плохое, и тогда она скажет свое слово. И они посмотрят на нее с изумлением и еще пожалеют, что отмахивались от нее как от назойливой мухи.

И вот это случилось. Сегодня в клинику явился следователь. А следователь – это серьезно. Это вам не уборщица. От него не отмахнешься. Он будет задавать вопросы, и им придется объяснить, почему человек, работая в таком прекрасном коллективе, среди таких замечтальных людей, вдруг решил покончить с собой? В чем тут дело? А может, коллектив вовсе не прекрасный, а люди не такие уж замечательные? Следователь разберется. А она ему поможет. И ей было что сказать.

Проблема заключалась в том, что если долго быть в чьих-то глазах пустым местом, то постепенно вы и сами ничанаете в это верить.

Она решила поговорить с этим следователем и его молоденьким напарником, не дожидаясь, когда ее пригласят для беседы. Потому что, если вы – пустое место, не стоит рассчитывать, что за вами станут бегать, чтобы узнать ваше мнение, даже если то, что вы собираетесь сказать очень важно.

Она поднялась на второй этаж, прошла мимо изумленных сотрудников, и долго переминалась с ноги на ногу перед массивной дверью. Ее дешевые босоножки на плоской прорезиненной подошве, соприкасаясь с гладкой, сверкающей поверхностью пола, издавали противный скрип.

Она откашлялась, постучалась и, приоткрыв дверь, заглянула в просторный кабинет.

Она решила сказать эту фразу, которую придумала заранее и произнесла ее несколько раз про себя, чтобы голос прозвучал внушительно и официально, чтобы этот высоченный следователь и его напарник уже не смогли от нее отмахнуться.

– Я хочу сделать заявление. Я знаю, кто убил его.

И с вызовом посмотрела на двух мужчин.

Мешков – а она сразу поняла, что он здесь старший, – посмотрел на нее заинтересовано и пригласил к столу:

– Зачем же так официально?

– Я хочу сделать заявление, – упрямо повторила она, сбитая с толку его спокойным мягким голосом. – Моя фамилия Иванютина. Полина Ильинична. Я здесь гардеробщица и уборщица по совместительству.

– Очень хорошо.

– Так вот… – уже не так уверенно произнесла вахтерша. – Во всем виноваты они.

– Кто они?

– Люди, что работают здесь. Они довели Егора Ивановича до такого отчаянного шага.

– Да вы присядьте. – тот, что был постраше, показал ей рукой на стул. Она неуверенно шагнула к нему и присела, сложив руки на коленях, и стала оглядываться по сторонам, как-будто никогда здесь не бывала, хотя каждый день приходила сюда убираться и мыть полы.

Шикарная обстановка, дорогая кожаная мебель только подчеркивали ее бедность. Заношенная белая блузка и черная юбка с обвисшим подолом не сочетались с изящным, с причудливо выгнутой спинкой модным стулом, на край которого она аккуратно присела.

– Вы хотели поговорить со мной о Тучкове? – голос у следователя был мягкий, располагающий.

Она кивнула.

– Слушаю вас.

Она вдруг поняла, что совершенно не знает с чего начать, поэтому в третий раз повторила эту дурацкую фразу. Она сказала, что хочет сделать заявление, и что ей наплевать, если она потеряет работу. Наверняка так и будет, и ее попрут отсюда, но она не станет молчать, выведет всех на чистую воду и не позволит очернить в глазах правосудия такого хорошего человека, как Егор Иванович.

Но следователь посмотрел на нее очень внимательно и неожиданно сказал, что сам собирался с ней поговорить. Именно с ней, а не с кем-нибудь еще. Ее мнение для него очень важно. Он сразу понял, что она человек серьезный, внимательный, с большим жизненным опытом. Но сначала нужно было поставить в известность ее начальника. Таковы правила. Она же понимает.

Она понимала и, чувствуя себя приободренной, устроилась на стуле посвободнее.

– Вы работали здесь в пятницу?

Она кивнула снова.

– Расскажите, как прошел день, не было ли чего-то необычного?

Егор Иванович пришел в половине второго. Она это хорошо запомнила. В молодости она работала на проходной военного завода, и у нее навсегда сохранилась привычка отмечать опоздавших. Конечно, здесь от нее никто ничего такого не требовал, она посмотрела на часы машинально.

Почему он опоздал, она не знала. Они не разговаривали, даже не поздоровались. Но ей показалось, что он был какой-то взвинченный. Дерганный, в общем… И весь мокрый от пота, рубашка, лицо. Хотя в то утро было совсем не жарко. И вообще, у нее сложилось впечатление, что на работу он прибежал, а не пришел спокойно, как всегда.

Вадик и Мешков переглянулись.

Чем он занимался у себя в кабинете, она, конечно, не видела, потому что не покидала свой пост, но точно знает, что Егор Иванович никуда не выходил, в отличии от «проститутки» Кристины. Та просто шлялась целый день туда-сюда и ушла раньше положенного, в половине четвертого. На вопрос почему она называет администратора проституткой, старуха изумленно уставилась на Мешкова бледно-голубыми глазами:

– А кто же еще? Проститутка и есть. Шалава высшей пробы. – и добавила, смутившись, – Простите, конечно. Вы видели как она одета? У пожилых посетителей, и у тех, глаза на лоб лезут, а уж молодые мужчины, те просто забывают зачем сюда пришли. Каждый вечер за ней приезжает новый хахаль. Что это, по вашему, как не проституция? Если бы я была ее матерью…

Вадик заскучал. Подошел к окну, раздвинул двумя пальцами жалюзи, рассматривая стоящие под окном иномарки.

– Что было, когда она ушла?

Егор Иванович остался один. Она тоже стала собираться домой. Но тут услышала, что он с кем-то разговаривает. При чем на повышенных тонах. Это ее очень удивило, потому что она не видела, чтобы кто нибудь входил, а попасть на второй этаж, минуя ее пост, невозможно.

– Может быть, он говорил по телефону? – высказал предположение Вадик. Он терпеть не мог старух.

И ему всегда казалось, что все они туговаты на ухо. Поэтому он подошел к ней поближе и высказал свое предположение, чуть повысив голос, растягивая слова, просто, чтобы ей легче было понять.

Она немедленно оскорбилась, посмотрела на него злобно и сказала:

– Не кричите, молодой человек. Я не глухая. И не говорите со мной как с дурой.

Вадик смутился. А вахтерша устремила свои глаза на Мешкова и пояснила.

– Мне показалось, что ему кто-то отвечает.

– То есть вы слышали, что ему кто-то отвечает?

– Да, только очень тихо. И еще я слышала, как он крикнул: «Вон отсюда!.. или «Убирайся!», что-то в этом роде. – она задумалась, припоминая тот злополучный день. – А потом он сбежал со второго этажа и вылетел на улицу. Прямо в халате. Он был ужасно напуган.

– Почему вы так решили?

– Когда он сбежал по лестнице, на нем лица не было… Он даже что-то кричал. Но я не разобрала что именно. Я никогда не видела его таким.

– Что дальше?

– Я поднялась наверх и никого там не нашла. Потом спустилась вниз, закрыла входную дверь и ушла.

– Вообще-то, – она снова чуть понизила голос, – я должна в конце рабочего дня вымыть пол. Но так как в тот день не было ни одного посетителя, я не стала этого делать.

– Вы заглянули во все кабинеты?

– Только в кабинет Егора Ивановича. Но там никого не было. Двери остальных кабинетов были открыты и, когда я проходила мимо, то видела, что они пустые.

– У кого еще есть ключи?

– У Кристины, у Дмитрия Николаевича, конечно, у меня и у охраны.

– У остальных сотрудников нет?

– Нет.

– Как же так, он с кем-то ссорился, а наверху никого не оказалось? Как такое возможно?

– Я не знаю. – она виновато пожала плечами.

– Значит, здесь кто-то был. Просто вы не увидели.

– Наверное. Я не осматривала каждый кабинет. Кроме того, здесь много помещений, в которых можно спрятаться: кабинет Дмитрия Николаевича, комната отдыха, душевая. Туда я, конечно, не заглядывала. Я не придала этому значения. Подумала об этом, когда мне сказали, что Егор Иванович погиб. Тогда я решила, что мне просто показалось.

– Точно. Показалось. – пробормотал Вадик, не глядя на нее. Она услышала, плотнее сжала губы.

Она обратила глаза на Мешкова, стараясь не смотреть в сторону Юрченко. Этот сопляк, очевидно, тоже считает ее пустым местом.

– Попытайтесь все-таки вспомнить, о чем он говорил? Может быть, обрывки фраз, какое-нибудь слово?

– Нет. – она снова улыбнулась. – Если бы я могла, то непременно сказала бы. Мне его очень жаль.

Он был хорошим. Только очень несчастным. Об этом я и хотела заявить. Они все его терпеть не могли и унижали при каждой возможности. Я слышала, как они шушукались в среду вечером про поездку на дачу, не хотели, чтобы он знал. И всегда поступали с ним так. А ведь он не делал ничего плохого. Он только указывал им на их недостатки, и был прав. А они пользовались любым его промахом, бегали жаловаться на него Дмитрию Николаевичу, добивались его увольнения. Даже когда этот хлыщ Федотов ударил его, Дмитрий Николаевич не вступился, не уволил Федотова, а просто развел их по разным углам.

Друг детства называется! Я была в не себя, просто негодовала. Но что я могла сделать? – она бессильно развела руками. – Я здесь никто, обычная уборщица, мне даже не разрешают подниматься на второй этаж, только когда в клинике никого нет, и надо вымыть полы. Но я и со своего места многое видела. – она сурово поджала губы и бросила на Вадика осуждающий взгляд.

– Кто это – Федотов?

– Есть тут такой… Дамский угодник и альфонс. Жиголо. – вахтерша строго посмотрела на Вадика. – Продаст себя не раздумывая за хорошие часы. Порядочные женщины обходят таких за километр. Удивляюсь, как ему доверяют лечить людей. – Если я вас правильно понял, Федотов и Тучков подрались?

– Совершенно верно.

– Когда это было?

– Три недели назад.

– Расскажите подробнее.

– Мы уже закрывались. Егор Иванович спускался вниз, Федотов догнал его на лестнице и схватил вот так, – ватерша зажала в кулаках отвороты своей блузки. – И замахнулся.

– Но не ударил? – уточнил Мешков.

– Не помню. Кажется, нет. – в ее голосе звучало сожаление. Некоторое время она колебалась между желанием эффектно закончить рассказ и быть правдивой. – Но все-равно, мне было ужасно жалко Егора Ивановича, он весь так съежился, бедняжка! Я закричала, прибежал Дмитрий Николаевич и растащил их.

– Что было потом?

– Ничего. Дмитрий Николаевич и Федотов поднялись наверх, а Егор Иванович ушел домой. Я очень удивилась, потому что мне показалось, что Дмитрий Николаевич на стороне этого красавчика. А ведь все знают, что они с Тучковым дружили в молодости.

– Как вы думаете, почему возникла эта драка?

– Они что-то говорили о деньгах. Кажется, Федотов был должен ему, потому что Егор Иванович, спускаясь приговаривал: «Отдашь все до копеечки! Попробуй не отдай!» После этого Федотов догнал его и схватил за рубашку.

– Скажите, Тучков часто приходил на работу пьяный?

– Бывало, – неохотно подтвердила она. Эта подробность портила общее благоприятное впечатление, а ведь именно за этим она пришла сюда сегодня. Чтобы восстановить справедливость и обелить имя несчастного Тучкова, когда все вокруг будут говорить о нем гадости. Поэтому, подумав самую малость, она тут же нашла ему оправдание. – Как же он мог не пить, если его здесь все ненавидели? Думаю, он шел на работу как на каторгу. Он был такой ранимый, такой чувствительный. Не то, что эти… – вахтерша с презрением кивнула в сторону двери, имея в виду сотрудников. – Люди без сердца, без жалости. На уме только деньги. Вы видели здешние цены? Это же грабеж средь бела дня! Чтобы полечить один зуб, мне надо отдать половину своей пенсии. Разве такое могло быть в Союзе?

– Вы не знаете, почему Бурцев не вышел сегодня на работу?

– Говорят, он заболел. Но это ерунда, конечно. К такому никакая болячка не пристанет. Здоров, как конь.

– Что можете сказать о нем?

– Замкнутый, скрытный, раздражительный. Он тоже не любил Егора Ивановича. Мне кажется, даже больше чем другие.

Уже в дверях, она обернулась и произнесла, почему-то с вызовом посмотрев на Юрченко.

– Знаете, кое-что не дает мне покоя…

– Да?

– По-моему, кто-то пел колыбельную.

– Когда?

– В пятницу, когда Егор Иванович с кем-то разговаривал наверху.

– Колыбельную? Как поют маленьким детям?

– Да, колыбельную. Мне так кажется. Не знаю… Кто-то напевал колыбельную песню.

– Тучкову?

– Не знаю, не думаю.

– Голос был женский?

– Вроде. – она поджала губы, видя что теперь и Мешков смотрит на нее с явным недоверием. – Я вообще не уверена. Мне так показалось… Колыбельную, да.

Мешков поблагодарил ее, горячо пожал ей руку и заверил: если выснится, что Тучкова здесь третировали – виновные понесут суровое наказание. Пусть она не сомневается.

Мешков сунул ей свою визитку. Если она что-нибудь вспомнит, пусть обязательно ему позвонит. Даже если это «что-то» покажется ей малозначительным. Зачастую именно такие, на первый взгляд незначительные подробности и помогают пролить свет на произошедшее.

Но когда она ушла, он повернулся к Вадику и спросил насмешливо:

– Что скажешь?

– Вот интересно, – задумчиво произнес Вадик, – она заранее все это выдумала или сочинила, так сказать, по ходу дела?

– Думаешь, сочинила? – с сожалением спросил Мешков.

– Я где-то слышал, что склероз сосудов головного мозга, приводящий в последствии к старческому слабоумию, то есть к маразму, начинается где-то в районе шестидесяти.

– Вряд ли ты будешь говорить об этом с такой легкостью, когда тебе стукнет, скажем, пятьдесят девять.

– Сколько ей? Шестьдясят пять, шестьдесят семь?

– Что-то около того.

– Думаю, процесс идет полным ходом. – уверенно сказал Вадим и оживился. – И ведь как заявила? Какая подача! Кто-то был, а как бы никого и не было. Прямо мистика. «Я знаю, кто его убил.» Сказочница.

– А про драку тоже выдумала?

– Добавила для правдоподобности. Ты не представляешь, какая у этих бабок фантазия!

Мешков с сомнением покачал головой.

– Думаю, что в пятницу здесь действительно были посторонние. Ведь в момент смерти на нем была рабочая одежда, в ней он пер до дома, представляешь как он выглядел? Но ему было все равно. Значит, его волновало что-то другое. Что? Насчет колыбельной… Не знаю…

– А я знаю. Я думаю, она ужасно скучает, сидя у себя под лестницей. Надо полагать, что сегодня ей было особенно скучно, и она подумала, почему бы не развлечься немного? И нагородила всю эту чушь двум дурачкам из полиции. Видал, как она на меня посмотрела? Как на врага народа. А почему? Потому что сразу поняла, что я ей не верю. А они не любят, когда кто-то не верит в их небылицы. Старая маразматичка.

За время беседы с гардеробщицей, Вадик успел начеркать что-то в блокноте. И теперь любовался рисунком с расстояния вытянутой руки.

– Оцени… – довольно сказал он, показывая Мешкову свои художества: длинные, стройные ноги, сложенные одна на другую, короткая юбка, в вырезе рубашки выпирает огромная грудь с острыми сосками, длинные до пояса волосы. Лицо Вадик закрыл челкой. Он не умел рисовать лица.

– Извращенец. – Мешков усмехнулся.

– Я весь в нетерпении. – Вадик откровенно приложил руку к груди.

– Зови свою секс-бомбу. – Мешков великодушно махнул рукой. – Полюбуемся.

У администратора Кристины были такие длинные ресницы, что казалось будто ей на глаза сели две огромные бабочки и теперь одновременно трепещут крыльями. Хлопая ресницами-бабочками, она откидывала назад светлые волосы тонкой загорелой рукой. А еще она была обладательницей самых длинных ног, которые Вадик когда-либо видел у девушки. Он смотрел на нее как завороженный и глупо улыбался.

В этом учреждении Кристина выполняла декоративную функцию.

Такие «декоративные» девушки мелькают в рекламных роликах, смотрят на вас с обложек мужских журналов. Их часто фотографируют на берегу океана. На них всегда минимум одежды. Они глядят из подлобья большими голубыми глазами, соблазнительно прикусив пухлую нижнюю губу, выпятив грудь и чуть раздвинув загорелые колени, смотрят прямо вам в глаза, и их взгляд обещает райское блаженство, и хотя вы прекрасно знаете, что над этой девушкой поработала куча профессионалов, и, возможно, маститый фотограф долго выбирал место для натуры, вы попадаетесь на это снова и снова, и вам кажется, что единственное чего не хватает этой девушке-мечте – вы сами. И все-равно, прикупив ради интереса мужской журнал, вы отлично знаете, что эта девушка, всего лишь мечта.

Но однажды, зайдя в стоматологическую клинику, сама мысль о которой вызывает у вас содрогание, чтобы опросить свидетелей по поводу самоубийства одного пьющего гражданина, вы видите ее, словно сошедшую с обложки, и она сидит так близко, что вам видны даже поры на ее коже и чувствуется аромат каких-то одурманивающих духов, исходящий от нее. Вы забываете обо всем и глупо улыбаетесь.

Вадик подумал, что тот, кто имеет доступ к этим бесконечно длинным ногам, должен быть очень состоятельным человеком. А Мешков назвал ее про себя «искусственная девушка», и решил, что если отодрать все эти ресницы, длиннющие ногти, смыть с нее неестественный шоколадный загар, то останется обычная девчонка, довольно симпатичная, длинноногая, которой наверняка нет и двадцати. И вовсе она не блондинка. Скорее всего, русая шатенка – самый распространенный цвет волос в этой местности.

Она прошла в кабинет, бросив на Мешкова и Вадика выразительный взгляд, который означал, что она считает этот разговор пустой тратой времени, но подчиняется.

В кабинете она плюхнулась в шикарное кожаное кресло босса, закинула ногу на ногу, и приложив руку к выпирающей груди, твердо заявила:

– Я ничего не знаю.

Ей удивительно шла эта роскошная обстановка, дорогая мебель, мягкий пушистый ковер. Вернее, она сама удачно вписывалась в этот интерьер, ведь она была декоративной девушкой.

Мозгов у нее оказалось не больше, чем у бабочек, на которые так походили ее мохнатые ресницы.

На вопросы она отвечала неохотно, все время закатывала глаза к потолку, не выпуская из рук телефон, который звонил через каждую минуту. Она с сожалением сбрасывала звонки и раздраженно цокала губами.

Во сколько Тучков пришел на работу, она не помнила. Она говорила по телефону и не посмотрела на часы. Он заявился после обеда. На вопрос, какое у него было настроение, изумленно уставилась на Мешкова.

– Откуда я знаю? Обычное настроение, как всегда.

– В клинике вы были целый день?

Ну, не целый день, конечно! Она уходила пообедать с подругой. Немного задержалась. А что? Шеф иногда разрешает задерживаться. Тем более, что посетителей не было. Потом вернулась, досидела до закрытия, как просил шеф. Потом за ней заехал ее парень. В клинику он не поднимался, а ждал ее внизу. Ну, да! Да!

Она ушла немного раньше четырех. А что такого?

– Вы о чем-нибудь говорили?

– С кем? – бабочки затрепетали и замерли. Голубые глаза уставились на Вадика.

– С Тучковым?

– Еще чего!

– За все время не сказали друг другу ни слова? Не может быть.

– Очень даже может.

– Чем он занимался у себя в кабинете?

– Без понятия. Спал, наверное. Что он еще мог делать?

Известие о смерти человека, который работал с ней бок о бок, ее не огорчило. Она его терпеть не могла.

– Почему?

– Он был противный.

Сбросив очередной звонок, Кристина взмахнула бабочками и пояснила причину своей неприязни. Во первых, здесь его все терпеть не могли. Он всегда подслушивал чужие разговоры, сплетничал, говорил всем гадости. А во-вторых, он часто делал ей замечания по поводу ее внешего вида, говорил, что так одеваются только проститутки. А сам, между прочим, попытался однажды залесть ей под юбку.

– И что вы сделали?

– Хлопнула по роже. Сказала, что если еще раз позволит себе позволит себе что-нибудь подобное —

приедет мой парень и сломает ему хребет.

– В помещении были посторонние в тот день?

– Какие посторонние? Пациенты что ли?

– Ну, хотя бы.

– Здесь никого не было. Только я, Тучков и Полина.

– Вы уверены?

– Я пока еще в своем уме. – она вздохнула.

Про драку с Федотовым она знала. И все здесь знали. Тучков занял у него деньги, а отдавать не хотел. Потому что отдавать было нечего. Наверняка, пропивал все до копейки. Он же был конченный алкаш. От него каждое утро ужасно воняло.

– Вы что-то путаете, Кристина… э

– Михайловна. – подсказала декоративная девушка и сделала «взрослое» лицо. Наверное, к ней никто никогда не обращался по имени-отчеству.

– Вот именно. Разве не Федотов задолжал Тучкову?

– Чтобы Тучков занял кому-то деньги? – она вытаращила глаза. – Ну вы даете!

Снова раздалась мелодия популярного рингтона. Кристина выставила указательный палец.

– Минуточку! Важный звонок. – строго сказала она и ответила. – Алло!

Голос ее изменился со строгого, на расслабленно-кокетливый. Она лучезарно улыбнулась собеседнику и при этом посмотрела на Вадика. И от этой улыбки Вадик расцвел, глупая улыбка стала шире.

– Да, это я… Помню, конечно. Ну и что, что обещала? Я много чего обещаю…

Потом она начала ломаться, говорить противным голосом, «напускать туман» и «набивать себе цену».

Мешков терпеливо ждал, когда окончится это маленькое шоу с декоративной девушкой в главной роли.

Она обещала перезвонить и с сожалением попрощалась.

– Что можете сказать о Федотове?

– Федотов – лапочка. Классный мужик!

– Бурцев?

– Тоже ничего. Но замороченный, вечно в плохом настроении.

– Вы заходили в другие кабинеты?

– Зачем это?

– Просто ответьте.

– Я сидела на своем рабочем месте. Кабинет шефа всегда закрыт, когда его нет на месте. В другие кабинеты я не заглядывала. Чего я там не видела?

Она снова вздохнула и завела глаза к потолку.

– А вот Полина Ильинична утверждает, что в пятницу здесь кто-то был.

– Нашли кого слушать! Она же чокнутая. – «декоративная» девушка выразительно покрутила пальцем у виска.

Что-то еще? Нет? Слава Богу! Она встала и вышла из кабинета, отлично сознавая, что двое мужчин разглядывают ее ноги. Пользуясь тем, что она не видит их лиц, Вадик показал Мешкову большой палец и произнес одними губами:

– Класс!

Из всего многообразия женщин можно выделить два типа, которые существуют как бы в противовес друг другу. Первый – это «женщина-праздник».

Знакомство с такой женщиной чрезвычайно приятное событие для мужчины. Рядом с такой дамой забываются заботы, проблемы, неприятности. Такие женщины предпочитают одежду ярких цветов, волосы и ногти у них всегда в безупречном состоянии, а необходимость следить за собой воспринимается ими не как скучная обязанность, а как удовольствие. Они вообще все и всегда делают с удовольствием. Удовольствие и легкость – их конек.

Познакомившись с «праздничной» женщиной, вы будете приятно удивлены тем, как чудесно и легко пройдет вечер. Она начнет улыбаться еще до того как вы закончите рассказывать дурацкий анекдот, а потом совершенно искренне расхохочется в положенном месте. Вы придете к ней в гости с букетом цветов и конфетами, и обнаружите милую квартирку, уютную и очень женскую, мило поужинаете и потом, скорее всего, праздничная женщина с удовольствием позанимается с вами любовью, без всякого стеснения и скованности, потому что любовь – это одно из удовольствий, а удовольствие – это ее сфера.

Вы никогда не увидите у нее озабоченного, хмурого лица, напряженного взгляда, и вам будет казаться, что все проблемы и неприятности удивительным образом обходят ее стороной.

Другой тип – «женщина-будни». Такая и сидела напротив следователя в голубой униформе: блузе с широкими рукавами и свободных брюках. Фамилия ее была Серова.

Не то, чтобы она была непривлекательна или не умела смеяться. Нет. Просто рядом с такой женщиной сразу вспоминаешь, что жизнь – штука серьезная, что у тебя самого полно всяких проблем, также как и у этой женщины. Последнее, что ее волнует – как получить от жизни удовольствие. У нее было трое детей и муж, о которых она заботилась как умела. Поэтому в ее светлых глазах, в узком бледноватом лице, с забранными под голубую шапочку волосами, сквозила усталость. Не сиюминутная, вызванная напряженным рабочим днем, а усталость вообще. У нее было много всяких мыслей, и все они не имели к удовольствию никакого отношения. Она думала о том, что у ее сына-первоклассника плохо с учебой, а младшая девочка подозрительно подкашливала утром, значит, обязательно сляжет на днях и, стало быть, ей снова придется искать подмену или уходить на больничный, уже третий раз за последние два месяца. И еще она думала, не слишком ли часто в последнее время она отказывает мужу в постельных радостях. Она стала замечать с каким удовольствием он украдкой поглядывает на молоденьких девушек на улице. Жизнь – не развлечение, а серьезная штука, и поэтому она не могла так просто отмахнуться от того факта, что кто-то решил с ней покончить, вот так просто, шагнув в раскрытое окно.

Она осторожно села на краешек мягкого стула и посмотрела на Мешкова с испугом.

– К чему все эти вопросы? – она шмыгнула красным опухшим носиком и прижала к нему белую, скомканную салфетку. Ей было жалко самоубийцу, и она всплакнула.

– Ну, а как же? Человек умер, записки не оставил. Надо выяснить что к чему. И вы и ваши коллеги могли бы нам помочь. Мне трудно о нем судить, я-то ведь его совсем не знал, в отличии от вас.

– Я понимаю… Я расскажу все, что знаю.

– Ну вот и отлично. Вы давно здесь работаете?

– Почти три года.

– Вы начали работать вместе с Тучковым?

– Я, Тучков и Мякишев. Мы все работаем здесь с самого начала. – и тут же поправилась, – работали…

– Вы его хорошо знали?

– Достаточно хорошо.

– И он, конечно, не вызывал у вас симпатии?

– Он был пьющий, обозленный на весь белый свет человек. И как могло быть по-другому, если он сам всех терпеть не мог. Я даже боялась с ним разговаривать, особенно, если он был не в духе.

– Почему?

– Он мог наговорить всяких гадостей. Это у него хорошо получалось.

– Например.

– Ну, например, однажды, он долго смотрел на меня, я улыбнулась ему как дура, спросила, что он увидел такого интересного, а он ответил так задумчиво, что, мол, читал где-то недавно, что многодетные матери выглядят всегда ужасно затюканными и очень быстро стареют, и что сейчас, глядя на меня, он в этом убедился. Вздор, конечно. Но я проплакала целый день. Накрутила себя. Дома мне стало казаться, что муж смотрит на меня не так как раньше. А на следующее утро он поздоровался как ни в чем не бывало и сказал, что я отлично выгляжу, и улыбнулся мерзкой улыбкой. Ну как-будто после вчерашнего разговора мы оба прекрасно понимаем, что это просто слова вежливости, что я в принципе не могу выглядеть отлично. Я проплакала еще день. Ему нравилось изводить людей таким образом… – Она была очень чувствительной, эта женщина и, кажется, была готова расплакаться даже сейчас, вспоминая это завуалированное оскорбление, сказанное много дней назад человеком, которого уже не было на свете. И этот человек, мир его праху, действительно умел ковырнуть по больному. Мешков представил себе, как сползает улыбка с ее немного бледного лица, как дрожат губы. Коллеги утешают, хлопают по руке…«не обращай внимания, нашла кого слушать, что с него взять, алкаш несчастный… ну, не плачь, не стоит…» Но яд уже проник в душу, а он всего лишь сказал, что она будничная женщина.

– Кристине он говорил, что она выглядит как… шлюха в неапольском порту, что ей надо быть скромнее и брать пример с меня, что главное предназначение женщины – это дети. Мне – что настоящая женщина – это ходячий секс, как Кристина. Федотова упрекал в том, что он подлизывается к шефу. А Мякишева, который тяжело переживает развод, изводил разговорами о ценностях семейной жизни. Он все про всех знал, только ужасно все искажал и переворачивал.

– Действительно неприятно. – согласился Мешков. – А Черных? Что он говорил Черных?

– В глаза – ничего. А за глаза распускал нелепые слухи о том, что Дмитрий Николаевич до сих пор любит его жену.

– У них был конфликт?

– Чисто профессиональный. – Серова немного подумала. – Тучков вел себя отвратительно в последнее время. Спивался прямо на глазах. Я сама жаловалась на него Дмитрию Николаевичу.

– Как вы думаете, чем бы все закончилось, если бы Тучков не покончил с собой?

– Думаю, что Дмитрий Николаевич уволил бы его.

– Еще вопрос. Вы тоже были на даче у Черных в пятницу?

– Да, разумеется.

– С самого утра?

– Мы все приехали туда к двенадцати.

– А уехали?

– Кто когда.

– Лично вы?

– Я уехала около трех. Меня подвез Игорь Федотов.

– Что можете сказать о Бурцеве?

– Отличный врач, и человек неплохой.

– Федотов?

– Отличный парень. Очень легкий и приятный в общении. Дамский любимчик, – она вдруг задорно улыбнулась. – Умеет находить с женщинами общий язык.

– Вы знали, что этот дамский любимчик устроил три недели назад драку с Тучковым?

– Разумеется, я знала. Это была не драка. Скорее потасовка. Я все видела, и как бы дико это не звучало, была полностью на стороне Федотова.

– Что за причина заставила такого легкого в общении Федотова наброситься на своего коллегу?

– Год назад Федотов одолжил Тучкову деньги. И потом периодически напоминал ему о долге. В тот день Федотов более настойчиво предложил ему вернуть долг. Он собирается жениться и, конечно, ему не помешали бы деньги.

– Вы ничего не путаете, Тучков был должен Федотову? Не наоборот?

– Ну, что вы! Тучков никогда никому не занимал денег. Видите ли, мы иногда скидываемся на подарки друг другу, на чаепитие. У нас очень хороший коллектив. Так вот Тучков ни разу не дал ни копейки. Я видела, как Федотов перед самым уходом завел Тучкова в комнату отдыха и стал с ним разговаривать, но вышел оттуда совершенно обескураженный. Тучков улыбался своей отвратительной, гаденькой улыбкой. Потом, уже на лестнице, Федотов догнал его и немного потряс за грудки. Я думаю, он чуть не подрался с Тучковым не из-за денег. Его просто возмутила наглость, с которой вел себя Тучков. Конечно, мне жаль, что он умер, но, не могу не сказать, что это был очень неприятный, скользкий человек…

– Как вы думаете все же, почему он покончил с собой?

– Пьянство, – устало сказала она и поднялась со стула. – Нечего и думать. Наверняка, когда он сделал это, был невменяем. Простите, меня ждет пациент. Я должна идти…

У Федотова был пациент, и его пришлось долго ждать. Он вошел в комнату для отдыха легкой походкой, роста чуть выше среднего, с очень обаятельной белозубой улыбкой, стянул с головы белую шапочку, обнажив темно-русые волосы, стерильная повязка осталась болтаться на шее. Умные глаза располагали, но смотрели настороженно. Он с размаху сел в глубокое кресло, закинул ногу на ногу и попросил обращаться к нему просто по имени:

– Не такой уж я старый, чтобы ко мне обращались по отчеству, – и улыбнулся широко. Приятный человек. И главное, он не стал разводить волынку, а прямо заявил, что покойному не сочувствует, поскольку всегда его терпеть не мог. Да и все его здесь терпеть не могли. – Я вообще не понимаю, почему шеф миндальничал с ним и не увольнял его. Отвратительный был человек.

– Ну, вот вы, конкретно, почему его не любили?

Федотов рассмеялся.

– Да бросьте! Вам наверняка уже рассказали и про деньги и про драку.

– Насколько крупную сумму задолжал вам Тучков?

– Что? – он напряженно посмотрел на Вадика и потом расслабился и засмеялся, шутливо погрозив пальцем.

– Ну, нет! Этот номер у вас не пройдет! Пятнадцать тысяч – не такая сумма, чтобы из-за них можно было убить.

– Кто говорит об убийстве?

– Тот, кто задает вопросы о деньгах. Я тоже почитываю детективы.

– К сожалению, – вздохнул Мешков. – убивают и за меньшие деньги.

– Может быть, но это явно не мой случай. Хотя злился я на него ужасно. – Федотов приложил руку к груди.

Мешков посмотрел на его ухоженные, холеные руки, покрытые легким загаром. Наверняка, он пользуется солярием, несмотря на то, что он принес с собой особенный стамотологический запах, который все так не любят, к этому запаху примешивался тонкий аромат дорогого одеколона. Он сидел, небрежно откинувшись на спинку кресла, в широкой синей блузе с короткими рукавами и таких же синих штанах, но, наверняка, в конце рабочего дня примет душ, наденет что-то очень элегантное, но достаточно демократичное, придающее ему особый шарм и безупречно сидящее на его широкоплечей, подтянутой фигуре.

– Если он был такой неприятный человек, зачем вы заняли ему деньги?

– Я только пришел сюда работать. Никого еще не знал.

– Вот так запросто заняли деньги постороннему человеку?

– Повторяю, я только пришел. Хотелось произвести благоприятное впечатление и все такое. У меня были свободные деньги. А мои коллеги, – он иронично усмехнулся, – не соизволили предупредить меня, что я совершаю оплошность и денег больше не увижу.

– Насчет драки…

– Да не было никакой драки! Он был просто отвратительный, жалкий гаденыш, ужасно трусливый. Я замахнулся пару раз, даже не ударил. Было противно мараться…

– Но денег он вам так и не отдал?

– Нет. И честно сказать, я решил забыть про это.

– Почему?

– Ну что я мог сделать? Бить его каждый день? К тому же он прямо сказал мне, что денег не отдаст. И еще понес какую-то чушь про то, что, мол, скоро, я запою по-другому, скоро все перемениться…

– Интересно. – Вадик и Мешков переглянулись.

Но Федотов посмотрел на них с усмешкой.

– Вам правда кажется это интересным? А мне вот – нет. Он часто нес подобную чушь. Но знаете, ничего не менялось, абсолютно ничего.

– Как вы думаете, что он имел в виду?

– Да, господи боже, ничего! Ничего конкретного. Пустые угрозы. – все время он доставал из кармана дорогой телефон, с сожалением поглядывал на темный экран. Очевидно, он ждал звонка и, убеждаясь, что ему никто не звонит, каждый раз вздыхал с грустью. – И потом, не затевать скандала меня попросил Дмитрий Николаевич.

– Уважаете своего шефа?

– Уважаю, – твердо ответил Федотов. – Человек умеет жить. Разве это плохо?

– Наверное, мечтаете пойти по его стопам? Открыть свою клинику?

– С чего вы взяли? – Федотов широко улыбнулся.

– Ну, как же? Плох тот солдат…

– Ну, что вы! Это не про меня. Я для этого не создан, поверьте. Я смотрю на Черных, вижу как он устает и чего стоят эти маленькие радости бизнеса. Я предпочитаю, окончив рабочий день, забыть о работе и отдыхать, а не бегать высунув язык в поисках денег на помещение для второго отеделения. Кредиты, согласования… от одних этих слов я впадаю в тоску.

– Насчет Тучкова…

– Да?

– Вахтерша говорит, что у него была странная посетительница. Какая-то женщина с ребенком, которая его сильно напугала…

– А вы видели что она читает? Я имею в виду вахтершу.

– Нет. И, честно говоря, не понимаю, к чему вы клоните.

– Она коротает рабочее время с Чейзом или со Стивеном Кингом.

– Ну и что?

– Да то, что в таком возрасте увлекаться подобного рода литературой, это, знаете ли, чревато. По-моему, она просто спятила. Ей везде мерещатся убийцы и разные загадочные личности. На вашем месте, я бы не воспринимал всерьез ее слова. Я думаю, что в ту пятницу, он сидел здесь один и все это время пил, не закусывая. Потом пришел домой и под воздействием алкоголя решил сделать это. А записки не оставил, чтобы досадить нам напоследок. Чтобы нас помучили допросами, чтобы мы чувствовали себя виноватыми и постоянно оправдывались… На вопросы я, конечно, отвечу, но оправдываться точно не буду…

Вошел Черных. Он извинился. Сказал, что у него деловая встреча. Не могли бы они перейти в комнату отдыха? Там им будет удобнее.

– Минуточку. – Мешков удержал его за локоть. – Кто открывал клинику в тот день?

– Я открывал. А потом уехал. Я всегда открываю сам.

– Здесь не было посторонних?

– То есть? – Черных с удивлением посмотрел на Мешкова. – Я что-то не совсем понимаю… Я приехал, дождался вахтершу, потом пришла Кристина, и я уехал по своим делам. В клинике никого не было. Да и не могло быть. Здесь не проходной двор.

На лестнице между первым и вторым этажом Мешков остановился, задумчиво постучал бумажкой, которую вручил ему Черных, по гладкой поверхности перил.

– Вот что. Не нравится мне этот… Бурцев Борис Иванович. Черных сказал, что в последнее время сам не свой. Возможно, у них с Тучковым произошел конфликт, который сулил ему большие неприятности. В пятницу Бурцев отдыхал вместе со всеми на даче. Но пробыл недолго. У него было достаточно времени, чтобы вернуться в клинику и разобраться с Тучковым. Или дождаться его возле дома. А сегодня он вообще не вышел на работу. Нужно к нему съездить. Только сначала где-нибудь перекусим. Он живет у черта на рогах, тащиться к нему придется на окраину…

Уже на первом этаже, Вадик из чистого любопытства, бросил взгляд на вахтершу. Провожая их, она поспешно приподнялась со стула и бросила на него маленькую, потрепанную книжицу в мягком переплете.

Джеймс Хедли Чейз. «Положите ее среди лилий».

Она посмотрела на Вадика странным, изучающим взглядом, и этот взгляд окончательно убедил его, что старуха спятила и морочит им голову всякими глупостями.