Глава 10

Она все молотила и молотила кулаками по его двери, так что Савва решил, что лучше ему открыть, пока соседи не разозлились и не вышвырнули ее из подъезда. В том, что это она, Савва не сомневался.

Девушка с синими глазами сидела на корточках, прислонившись к стене, и смотрела на него снизу вверх.

Она сказала очень отчетливо, что иногда бывает удивительно настырной, она бы сидела здесь до тех пор, пока он не открыл бы дверь, ночь, неделю, месяц… И вдруг, помолчав, добавила:

– Можешь ударить меня, если хочешь…

Савва ответил насмешливо:

– Принципиально не бью женщин и детей.

– И мужчин тоже. – она поднялась. – Ты пустишь меня в квартиру, или мы будем говорить на лестнице?

И они вошли в квартиру. И стали говорить. Вернее, говорить стал Савва.

Он сказал, что она просто обязана выслушать его. Она может считать его кем угодно, презирать его, считать его ничтожеством, но сегодня она выслушает его, тем более, что она так стучала в дверь, что поставила на уши весь подъезд.

Она посмотрела на него испуганно и согласно кивнула.

И Савва говорил. Он сказал, что она всегда относилась к нему с пренебрежением. С самого начала. И он ничего не имеет против. Он не Бог весть какая находка. И наверное не слишком хороший друг. И вообще, никогда не обольщался на свой счет. И что бы она не сказала о нем, это его не слишком обидит, потому что он все знает о себе и сам. Но Грин!

Грин – всегда был особенным. Даже если то, что она сказала сегодня – правда. Даже если она не выдумала ни одного слова, Грин не заслуживает презрения. Может быть, ему было страшно жить, может быть, он просыпался, потея от страха и засыпал, трясясь под одеялом. Может быть. Но рядом с ним было не страшно жить другим. Ему, например. А разве может дать это ощущение трусливый человек? Нет, не может. И мужество ведь не в том, что ты как глупое бревно ничего не боишься. Жизнь полна опасностей, и любой нормальный человек это понимает. Ничего не бояться только дебилы. Мужество в том, чтобы каждый день садиться на мотоцикл и мчаться по автостраде с бешеной скоростью, смутно догадываясь, что рано или поздно этот мотоцикл тебя и угробит. Вот он, Савва, действительно трус, у него нет никаких психических заболеваний, а он боится каждого куста в сумерках и, что хуже всего, таким и останется. И ничего, ничего не может с этим поделать! Но Грин…

Савва говорил, бросая на нее быстрые взгляды, боясь, что она перебьет его или станет усмехаться. И еще он подумал, что она, наверное, сейчас развернется и уйдет. Это было вполне в ее стиле. Но его уже понесло. Не остановить! Он сказал, что никогда, ни за что не позволит ей говорить гадости про Грина, и что если она еще раз скажет что-нибудь подобное, то она просто конченная сука и пусть катится ко всем чертям. Вот.

Она не посмеялась над его словами. И не ушла, громко хлопнув дверью.

Она подошла к нему совсем близко и посмотрела на него внимательно.

– Странно. Ты выше меня на целую голову. А помнишь, в детстве мы часто мерялись ростом, и я всегда оказывалась выше тебя на пару сантиметров, помнишь?

– Помню, – ответил Савва, сбитый с толку ее словами, немного волнуясь от ее внимательного взгляда и оттого, что она стояла так близко.

– Похоже, слово «помнишь» стало главным в моей жизни. Да и в твоей тоже… – она усмехнулась, но тут же спохватилась и заговорила серьезно.

Она сказала, что если бы была на его месте, то излупила бы себя до смерти, такой мерзкой и гадкой она показалась себе сегодня. И напрасно он думает, что она относилась к нему как к какому-то ничтожеству.

Просто ей очень тяжело с ним общаться с тех пор… с той поры… ну, в общем, как Грина не стало. Но уж он то, Савва, точно в этом не виноват.

И еще она сказала одну вещь, очень важную. Она сказала, что все равно не смогла бы с ним расстаться, чтобы она ни говорила. Она ужасно скучает по нему иногда. И несмотря на то, что ее сегодня послали к черту, она хочет, чтобы этот вечер они провели вместе и напились вдрызг, как прыщавые подростки.

Она сбегала в магазин, принесла две бутылки какого-то ужасного крепленого вина и пачку сигарет, от которых было больно вздохнуть и саднило горло. Они действительно напились, и сидя прямо на полу, совсем как в старые добрые времена, вдруг начали смеяться и вспоминать свою юность. И им обоим показалось, что они сидят втроем, как раньше, что Грин просто вышел на минутку и сейчас вернется со стаканом в руке и расскажет какой-нибудь прикол или анекдот, ужасно глупый, и они будут хохотать как безумные, потому что когда ты молод и тебе хорошо, достаточно какого-нибудь пустяка, чтобы смеяться до упаду.

А потом они оба замолчали, потому что поняли почти одновременно, что этого никогда не случится. И не только потому, что Грина больше нет. Но и потому, что юность ушла безвозвратно. И что теперь они взрослые люди, многое пережили, и заставить их смеяться теперь не так-то легко.

И еще потому, что дома ее ждал серьезный, аккуратный человек с умными глазами и приятным голосом.

И наверное, ужасно волновался…

А потом она плакала.

Плакала и говорила, что у нее было ощущение, что она тоже умерла, а ее никто, ну просто никто не понимал, и все хотели, чтобы она жила как раньше, веселилась, смеялась, но она не могла, потому что внутри все умерло. Ей даже плакать никогда не хотелось, а наверное это нужно было сделать, иначе никогда не осовободишься от этой тоски, от этой пустоты в сердце. Но сегодня, когда она сказала те слова про Грина, ей стало ужасно тяжело, и хотя все было правдой от первого до последнего слова, она поняла, что зашла слишком далеко, что пора уже остановиться. Она плакала, и с каждой секундой ее лицо светлело, как небо после летнего дождя, который смывает все ненужное, и после которого так хочется дышать полной грудью.

– Почему мы никогда не сидели так раньше? – задумчиво спросила она, смахивая кончиками дрожащих пальцев остатки слез. – Мне давно не было так хорошо. Я чувствую, что все осталось в прошлом, отпустило. А что чувствуешь ты?

– Я чувствую, что люблю тебя…

Так сказал Савва.

И все испортил.

Она не разозлилась и не рассмеялась. Она просто сделала вид, что не расслышала этих слов. Как-будто их не было. И это было хуже всего.

Он сам не знал, зачем брякнул это. Наверное, дело было в вине, он всегда очень быстро пьянел, и это было предметом для шуток, когда они собирались втроем.

А может быть его опьянило ее просветленное, улыбающееся лицо, но он сказал так, и она сразу заторопилась, сказала, что ей надо идти. Уже второй час ночи.

Действительно, было уже поздно. И эти слова прозвучали так естественно. Но Савва понял, что дело не во времени, просто ей стало неловко, и она боялась, что он ляпнет что-нибудь еще. И наверное поэтому не разрешила себя проводить. Сказала, что вызовет такси. Так будет удобнее.

Стоя у двери, она посмотрела на Савву и предложила, как-будто ничего не произошло:

– Сходим в субботу в киношку?

– Давай. На какое?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Мне все равно.

– Заметано. Классно посидели!

– Ага.

Она чмокнула его в щеку при прощании. И немного смутившись, Савва ничего не спросил ее о том человеке, который ждал ее дома и может быть, ужасно волновался.

Савва хотел быть деликатным.

И напрасно, между прочим, не спросил, потому что этот человек собирался уничтожить просветленное, как будто умытое летним дождем, лицо…