Когда-то эти места – окрестности Петровского пруда – были объявлены заповедной зоной. Запрещалось ставить палатки и разводить костры, удить рыбу и тревожить птиц, здесь гнездившихся… В результате почти в центре многомиллионного города уцелел кусочек девственного леса – практически не изменившийся с тех времен, когда в дельту Невы прибыл царь-реформатор с идеей основать новую столицу.

Рубка леса здесь тоже была категорически воспрещена с любыми целями, кроме санитарных. Но даже для того, чтобы свалить умершее от старости дерево, грозящее рухнуть и кого-нибудь придавить, необходимо было получить множество согласований… А не отдыхала ли, часом, под этим дубом какая-то историческая личность, тот же Петр, например? Не тут ли он тыкнул перстом в землю со словами «Здесь будет город заложен»? Не лучше ли накачать дуб консервантами, предохраняющими от гниения, укрепить подпорками и снабдить мумию дерева табличкой, раскрывающей ее историческое значение?

В результате визг пилы и стук топора раздавались в этой части Петровского парка крайне редко. Ну а после Прорыва и вовсе не раздавались, заниматься лесоповалом стало некому и незачем, и поднявшийся кустарник и заросли молодых деревьев изменили пейзаж, не менявшийся веками.

И лишь совсем недавно все разительно изменилось. Кто-то прошелся тут с бензопилой, не щадя ни исторические дубы, ни охранявшиеся законом сосны. Срезы пней не успели потемнеть, чуть ли не сочились древесным соком: дровосеки-вандалы порезвились здесь месяц назад самое позднее.

Никаких попыток воспользоваться результатами лесоповала никто не предпринял: деревья лежали где упали, даже сучья со стволов не обрублены.

Вырубка тянулась протяженной полосой, ширина ее достигала сотни метров, а направление не оставляло сомнений: здесь прорубали дорогу, никакой иной цели у лесорубов не было. Не наземную дорогу, та лишь затруднилась: обходить поваленные деревья нам приходилось по замысловатой траектории. Просека предназначалась для воздушного судна, для взлета и посадки гидросамолета. Размер Петровского пруда невелик и, очевидно, позволял только-только оторваться от воды, но не набрать высоту, а высокие деревья росли почти вплотную к берегу. И кто-то исправил ошибку природы с запасом и размахом.

У нас даже появилось подозрение, кто именно здесь постарался… Мы двигались вдоль просеки, растянувшись в неширокую цепь, внимательно осматривая местность. И Шмайсер обнаружил нечто вроде бивака лесорубов: кострище, следы от двух установленных некогда палаток и некое подобие обеденного стола со стульями – огромный пень со стоящими рядом чурбаками.

Судя по толщине пня и количеству годовых колец, дерево вполне могло помнить основателя Петербурга… Но теперь толстенный дуб, некогда произраставший из пня-ствола, валялся рядом, выполняя сразу несколько функций. Он и прикрывал лагерь от взглядов, и служил защитой от вторжения со стороны – продраться сквозь густое сплетение ветвей не представлялось возможным. А еще кто-то повесил полотенце сушиться на дубовый сук, да там и позабыл.

Догадка о том, что рубка леса завершилась недавно, получила лишнее подтверждение: первый же весенний шквал унес бы тряпку неведомо куда. Счет шел не на месяцы, на дни… Еще неделю назад здесь стояли палатки и выли бензопилы.

Майор осмотрел полотенце внимательнейшим образом, чуть ли не обнюхал. Не знаю, что уж он там думал найти, обычная вафельная тряпка… Но потом он ее и вправду обнюхал и заявил уверенно:

– Здесь была женщина. Пользующаяся парфюмом и косметикой.

Он со значением посмотрел на меня, потом на второго меня. Мы синхронно кивнули: дескать, понимаем, о ком ты. Об Ильзе, не расстававшейся с косметичкой… Те немногие женщины, что ходят в Зону, подобный предмет с собой не берут, предпочитая взять вместо него лишнюю банку консервов или дополнительную обойму.

Невдалеке обнаружилась небольшая яма, наполовину заполненная тем мусором, что неизбежно образуется сам собой в местах, где хоть недолго живут люди.

Самый обычный мусор: пустые банки и упаковки от продуктов, пятилитровые пластиковые канистры без маркировки… Канистры заинтересовали Джей-Си, он выудил одну, лежавшую наверху, отвинтил пробку, понюхал – с осторожностью, не приближая нос к отверстию.

Я не сомневался, что в этих емкостях принесли сюда топливо для бензопилы, меня больше занимали упаковки от мятных леденцов, в изобилии разбросанные по яме… Было их столько, словно они служили лесорубам главным продуктом питания.

Был мне знаком человек, жизни не мысливший без мятных леденцов… Звали его Фогель. Когда-то его мучил хронический кашель, а кашлять в Зоне порой чревато, и Фогель подсел на леденцы. Потом кашель-то он вылечил, но привычка осталась.

Все складывалось один к одному. Фогель ходил с Ильзой в Зону, и просека – их рук дело… Возможно, кто-то еще помогал, объем работ не маленький. Но могли управиться и вдвоем, если посидели тут подольше.

А вот что произошло потом… О дальнейшем я знал со слов Ильзы, ничем не подтвержденных. И относиться к ним стоило с осторожностью.

По версии Ильзы, Фогель ее предал и погиб, якобы не от ее руки. Очевидно, все произошло на выходе из Зоны, в одиночку с Петровского острова она бы не сумела выбраться… Оставшись одна, она вышла за Периметр, недолго передохнула и отправилась ко мне, подряжать на новый поход… И притащила на хвосте СДУ. Значит ли это, что предательство Фогеля связано как раз с СДУ?

Я бросил быстрый взгляд на своего двойника. Он тоже над чем-то задумался. О том же самом, понятное дело. О чем ему еще думать, с моим набором знаний и воспоминаний?

Да и у майора достаточно информации, чтобы сообразить: сколько бы ни открещивалась Ильза от «господ альбатросов», именно для их водоплавающих «этажерок» обеспечивала она здесь возможность взлета и посадки. Но почему здесь, чуть ли не в центре острова, когда вокруг хватает просторных акваторий с ровной и спокойной поверхностью? Ответ у меня был лишь один: предстояло вывезти нечто увесистое, настолько тяжелое, что проще прорубить просеку, чем тащить на себе трофей лишний километр… Правда, та «этажерка», что мы видели над ТЭЦ, не казалась способной перевозить габаритные и тяжелые грузы. Но я мог недооценивать ее возможности. К тому же там мог летать легкий разведывательный аппарат, а другой, грузовой, ждал своего часа в ангаре.

Больше в лагере ничего интересного не нашлось, мы двинулись дальше, в сторону пруда – по словам Чеширского, Полигон был расположен за ним, за пределами заповедной зоны, но на самой ее границе.

Лес выглядел на удивление мирно. Никаких враждебных сущностей, никаких ловушек, привычных для остальной Зоны. Если здесь и в самом деле источник и эпицентр, то это нечто вроде ока тайфуна – мирный и спокойный пятачок среди бушующих волн и ревущих ветров. Пожалуй, не хватало только щебета птиц, чтобы счесть лес пригодным для пикника с шашлыками, благо все запрещения и все запретители канули в никуда…

Но мирная видимость была обманчива. Выяснилось это скоро.

Я шел левофланговым и первым заметил что-то непонятное. Сначала показалось, что это человек в мимикрирующем комбинезоне, плотно прижавшийся к стволу неохватного вяза, а может, и не вяза, ботаник из меня неважный.

Через шаг я понял, что ошибся, принял за человека причудливый древесный нарост. Еще шаг – и вновь усомнился: вдруг все-таки человек? Я поднял левую руку, затем медленно стал приближаться к странному дереву, держа под прицелом странный нарост. В Зоне лучше перебдеть и прослыть глупой пуганой вороной, боящейся кустов.

Это действительно выглядело как нарост, покрытый той же корой, что и дерево, – на расстоянии в несколько шагов мимикрирующий комбинезон никого не обманет. Но до чего же похож на человека, даже нечто вроде лица имелось, словно прижавшийся к стволу человек повернул голову в мою сторону.

Ближе я не подошел. И автомат не опустил. Что-то здесь не так…

Патронов оставалось немного, и тратить их, расстреливая безобидную древесину, не хотелось. Мой двойник был богаче боеприпасами, кроме «Хеклер-Коха», он тащил еще УОК, очевидно, унаследовав его от погибшего «каракала». И я решил попросить его выстрелить в непонятное природное явление, но не успел.

Глубокая щель, рассекавшая верхнюю часть нароста, пришла в движение, словно деревянный рот попытался заговорить. И даже звуки раздались, но то не была человеческая речь. Казалось, что воедино сплелись тягучий древесный скрип, и вой ветра в древесных ветвях, и тот негромкий треск, что издают стволы деревьев при сильном морозе… И каким-то неведомым образом этот набор древесных звуков стал модулированным и даже осмысленным.

«Пристрелите меня, – просило покрытое корой существо. – Пристрелите…»

– Ты кто? – раздался у меня из-за спины голос двойника.

«Фогель, – откликнулось дерево. – Пристрелите…»

Забыв об экономии боеприпасов, я надавил на спуск. Несколько пуль ударили в верхнюю часть нароста, и я был уверен, что из ран сейчас хлынет алая человеческая кровь. Как бы не так… В сторону полетели только кусочки коры и белые свежие щепки. Но деревянный нечеловеческий голос смолк, словно моя очередь и впрямь упокоила то, что когда-то было Фогелем…

– Лорд! Сзади! – истошно завопил Шмайсер.

Я не знал, к кому из нас двоих он обращается, но развернулся прыжком. В первый момент не увидел ничего, кроме нацеленных в мою сторону стволов остальной троицы.

Целились они куда-то вниз, мне под ноги, я опустил взгляд. Ах ты мерзость какая… Из земли тянулся гладкий отросток нежно-кремового цвета, толщиной с запястье взрослого мужчины, но постепенно утончавшийся. Он выползал из земли, как червь из норки, и словно бы обнюхивал мою ногу.

На обычный древесный корень отросток походил мало, но и дерево, превращающее людей в древесину, обычным и заурядным не назовешь.

Я сделал два шага назад. Майор тут же выстрелил. Крупнокалиберная пуля почти перерубила «корень», и начинка у него была не древесная, наружу хлынула жидкость темно-синего цвета.

Дерево закричало – иначе как криком этот громкий звук было не назвать.

Под землей что-то происходило, судя по содроганиям почвы, покрытой прошлогодней листвой.

Не дожидаясь, когда вылезут новые отростки, мы отступили подальше. Если это дерево не имеет обыкновения выкапываться из земли и гоняться за своими жертвами, то лучше его обойти, не связываться. В Зоне много непонятного и опасного, все не уничтожишь.

И тут одеревеневший Фогель громче прежнего завел свою старую скрипучую песню: «Прикончите меня…»

Но едва ли это теперь Фогель… Тот был грешен и часто нарушал самые разные заповеди, но все же никогда не подставлял своих, не водилось за ним такое.

– Извини, недосуг, – откликнулся на призыв Шмайсер. – Дятел какой-нибудь тебя прикончит. Или жуки-короеды.

Наверное, Ильза не лгала, и смерть Фогеля действительно не ее рук дело. А вот бросить его – в наказание за предательство – на растерзание дереву-монстру благоверная вполне могла.

Впрочем, винить ее теперь ни к чему… Ильза умерла и заплатила по всем своим счетам.