Глава 17
Бронкс, Нью-Йорк
Январь 2014 года

Ирвинг рассказал, что в доме Наджент имеется парадный вход, которым она практически не пользуется, и боковой – за ним крохотное фойе, откуда можно попасть в кухню и гостиную (им-то Наджент и пользуется, и довольно часто). Еще имелся вход в подвал, куда вела узкая каменная лестница за домом. Эбби решила зайти спереди, Дженни отправилась к подвалу, а Ирвинг – к боковой двери. Расклад выбрали такой, потому что боковая дверь, скорее всего, не заперта, а с замками сёстры Миллс справятся запросто.

Эбби даже не удивилась, когда в ответ на ее рассуждения Ирвинг произнес:

– Притворюсь, что не слышал этого.

Крейн остался в машине, припаркованной чуть дальше, вниз по Делафилд-авеню.

Передняя дверь была сделана из дерева; в верхней ее части располагалось полукруглое окошко из травленого стекла. Привстав на цыпочки, Эбби заглянула через него в дом и увидела, как Наджент раскладывает на полу металлические предметы. (Наверняка кресты.)

Опасения оправдались: у Наджент имелся собственный Крест Независимости, и ей пришлось выкрасть всего пять. Либо так, либо она украла последний крест незаметно. Хотя, если учесть, сколько она после себя оставила трупов, это вряд ли. Без бойни она обошлась лишь в одном случае – когда грабила Метрополитен-музей, с которым сама же и работает, а больше в музеях и библиотеках, связанных с ее фирмой, кресты не выставлялись. Это Эбби выяснила еще в самом начале расследования. Она просто по привычке решила пробить данные по Наджент и ее компании и вот теперь мысленно поблагодарила инструкторов за то, как ее вышколили.

Есть еще за что благодарить Корбина. Можно и простить ему бесконечные секреты. Хотя иногда Эбби казалось, что приоткрой шериф перед ней завесу тайны, и сейчас ей приходилось бы куда легче…

Как ни странно, дверь оказалась не заперта. Ривердейл, конечно, райончик спокойный, однако оставлять дверь незапертой – верх неблагоразумия.

С другой стороны, Наджент способна разорвать человека на части. Какой смысл опасаться грабителей?

Эбби достала из кобуры «глок» и открыла дверь.

Стоило войти в гостиную, как Наджент обернулась и указала на Эбби.

Эбби вздрогнула и затаила дыхание, однако ничего не произошло.

Наджент широко улыбнулась. На фото в газете и в материалах по ее фирме она выглядела очень профессионально и строго, зато сейчас, улыбаясь, выглядела отнюдь не профессионально и… страшно.

– Должна признать, лейтенант, вы меня впечатлили.

Она вихрем обернулась в сторону фойе – там стоял Ирвинг, с оружием наготове. И на сей раз ничего не произошло.

– Неплохо, напарник. Вот уж не думала, что ты на это согласишься. Фрэнк Ирвинг, который после случая с Мейси отвернулся от Бога, внезапно прибег к магической защите, к талисману Агриппы.

Эбби зло зашипела. Если уж Наджент сумела распознать тип их защиты, то ведьма она серьезная. Не то чтобы Эбби о том не догадывалась – если учесть, как Наджент расправляется с неугодными, – но…

– О, да, чуть не забыла. Талисман действует на вас, но не на ваше оружие.

Рукоятка пистолета внезапно сделалась очень горячей, и Эбби выронила его. Секундой позже бросил пистолет и капитан Ирвинг.

– На вашем месте я бы поостереглась, – захохотала Наджент.

– Незачем, – ответила Эбби. – Мы уже видели серию «Разрушителей мифов» в Тикондероге. Так что не стали досылать патроны в патронник.

В дальней части дома щелкнуло, и Наджент резко обернулась. Выпростала руку, и воздух задрожал, как марево над горячим песком; грянул выстрел.

Впрочем, как и в Тикондероге, пуля, которую Дженни выпустила в Наджент, расплавилась.

В дверном проеме показалась сама Дженни. Пистолет ей тоже пришлось бросить.

– А вы, однако, молодцы, – признала Наджент. – Я впечатлена. Но знаете, чего не учел старик Агриппа? Он был крупный спец в защите от черной магии. Его талисман не даст мне порвать вас в клочья, однако есть ведь и другая форма колдовства. Твой выход, Фрида!

Только Эбби успела подумать: что еще за Фрида такая? – как очертания комнаты оплыли.

– Что…

– Проблемы, Брайан?

Специальный агент Эбби Миллс встала в дверном проеме тесного кабинета и посмотрела на помощника старшего специального агента, Брайана Уилхойта. Кабинет располагался в здании Эдгара Гувера, в Вашингтоне.

– Никаких проблем, Эбби, вот только отдадим дело Смиту.

Эбби схватилась за голову.

– Это мое дело. Я выяснила, что все эти убийства связаны, и мне положено быть… Уилхойт покачал головой.

– Эбби, погоди. Ты у нас без году неделю, а это дело о серийных убийствах. А еще оно – благодаря тому, что последняя жертва муж будущей конгрессменши, – теперь достояние прессы. Политически щепетильное достояние прессы.

– Фигня, Брайан. По-твоему, я не расследовала щепетильных дел в Вестчестере?

– Честно? – ухмыльнулся Уилхойт. – Не расследовала. Таких – точно не расследовала. Эбби, ты же сама сказала: работала в Вестчестере. Какое же самое политически щепетильное дело ты там расследовала? Снимала с дерева котенка члена окружного правления?

Эбби тяжело вздохнула. Фигово, когда твой старший – коренной житель Чикаго.

– Нет. У нас там нет окружного правления.

– Как смешно. Слушай, в бюро такая политика: ты не возглавишь дело, пока не отработаешь положенного срока. Поняла?

– Ну и ладно. – Эбби сердито развернулась и потопала через лабиринт кабинетов-отсеков к себе.

На столе у нее лежало два розовых листочка для заметок: два от Смита (просил позвонить) и один – от Огаста Корбина.

Разговаривать с человеком, которому отдали ее дело, Эбби не имела ни малейшего желания. Поэтому она решила ответить Корбину. С бывшим напарником она уже несколько месяцев не общалась.

– Привет, молодежь, – произнес он, ответив после первого же гудка.

– В чем дело, Огаст?

– Что так сразу? Нельзя просто позвонить бывшему напарнику, поздороваться? Ты ведь еще помнишь своего бывшего напарника, а? Не забываешь маленьких людей из Гудзонской долины после того, как с высшим баллом окончила академию ФБР?

Эбби покачала головой.

– Ты побил свой же рекорд.

– Ты о чем? – смутился Корбин.

– На этот раз и десяти секунд не прошло, как ты упомянул мой высший бал.

Корбин рассмеялся.

– Не смог удержаться. Я ведь горжусь своей протеже!

– Имеешь право.

– Ну, как там дела на фронтах ФБР? Или сельским шерифам об этом рассказывать нельзя?

– Да ну, брось. Тут большинство под твоим руководством и пяти минут не выдержат. – Она вздохнула. – В общем, есть одно дело: потенциальный маньяк. Я нашла закономерность, рассказала обо всем старшему, а он возьми да и передай дело другому агенту. Вроде надо помогать, но…

– …ты слишком молода. Тебе просто не дадут вести собственное расследование серии убийств.

– Да. – Эбби грустно хохотнула. – Как у тебя получается?

– Что именно?

– В твоих устах все звучит так разумно и логично. Ты вроде повторил слова Уилхойта, но я сразу со всем согласна.

– Это все мои природные чары и привлекательность.

Эбби закатила глаза.

– Мы же по телефону общаемся. Какая уж тут привлекательность?

– Послушай, – хохотнул Корбин, – не мне давать тебе советы…

– Это с каких пор? – усмехнулась Эбби.

– …но правила, – продолжал Корбин, будто не слыша ее, – вроде того, что не позволяет тебе возглавить дело, придуманы для простых людей. Чтобы те не растерялись, не перегрелись. В девяноста девяти случаях из ста правила совершенно логичны и срабатывают, но ты-то не простая. Ты всегда была особенной, помни об этом. Коп из тебя вышел невероятный, невероятный получится и агент. Особый специальный агент.

Эбби представила, как Корбин там у себя улыбается.

– Спасибо, – тихонько поблагодарила она его. – Серьезно.

– Сам знаю, что серьезно. А теперь беги, поймай маньяка, пока другой агент не захапал всю славу. И помни: в Сонной Лощине живет еще старичок, который знает, что ты лучшая.

Эбби хотела уже ответить, как вдруг…

…и снова переносится в тесный кабинет.

– Ты же мертв, – прошептала она в трубку телефона.

– Что-что? – переспросил Корбин.

– Так быть не должно. – Эбби встала, прижав трубку к уху. – Ты мертв. Тебя убили в Сонной Лощине, а я так и не поехала учиться в Куантико. – Эбби, да что ты…

Хватив телефоном по столу, Эбби закричала: – Ты меня не проведешь, Наджент!

В тот же миг ее охватила агония…

Фрэнк Ирвинг пришел домой после смены в двадцать четвертом участке. Он дослужился до начальника и дослужился – как сам считал – честно. Двадцать четвертый в эти дни уже не был самым горячим участком Манхэттена: облагороженный и заселяемый состоятельными гражданами, район Морнингсайд-Хейтс стал менее криминальным, однако работенки все равно хватало, поскольку еще не все неблагополучные элементы общества съехали.

Стоило открыть дверь, как к нему со всех ног кинулась Мейси. Она чуть не сбила Ирвинга с ног.

– С возвращением, папочка!

– Уфф, – широко улыбнулся он. – Может, ты в следующий раз убавишь газу, Фасолинка?

– Хорошо, пап.

Синтия как раз снимала серьги. Разувшись, она не спешила снимать костюм.

– Сама только что домой пришла. – Со стойки на кухне она взяла стопочку меню из ресторанов, предлагающих еду на вынос. Развернув их веером, спросила: – Что будешь на ужин: пиццу, китайскую кухню, индийскую или тайскую?

Ирвинг снова широко улыбнулся.

– Ну, пиццей мы ужинали вчера, китайская кухня у меня была сегодня на обед, так что я за тайскую или индийскую.

– А я обедала тайской, так что выбираем индийскую.

– Фу, мам, – скорчила рожицу Мейси, – в прошлый раз, когда мы заказывали индийские блюда, я всю ночь просидела на унитазе.

– Правда? – удивился Ирвинг. – Почему я об этом узнаю только сейчас?

Синтия, закатив глаза, ответила:

– Тебя, Фрэнк, даже землетрясение не разбудит. Ладно, я не прочь второй раз за день поесть тайской кухни.

– Ура-а-а! – Мейси убежала к себе в комнату.

Ирвинг, умиляясь, смотрел ей вслед. Почему-то вид бегущей дочери показался ему самым чудесным на свете.

А еще каким-то неправильным.

Он глянул на левую руку. Обручальное кольцо странно оттягивало палец. Странно и непривычно.

Конечно, ведь он, Ирвинг, давно его снял. Они с Синтией развелись, а Мейси…

Не в силах больше этого выносить, Ирвинг возвращается в приемный покой, где на диване сидит Синтия. Сквозь слезы она спрашивает: – Фрэнк? С ней все хорошо? Фрэнк… – …с тобой все хорошо?

– Нет, – честно ответил Ирвинг жене, которая больше не была ему женой. – Что-то не так. Все не так. Меня здесь быть не должно.

– О чем ты, Фрэнк? – рассмеялась Синтия. – Мы у себя дома. Как обычно.

– Я – нет. Больше нет. – Сорвав с пальца обручальное кольцо, он швырнул его на пол и схватил Синтию за голову. Он слышал запах ее духов, ощущал тепло, зная: это – не она. – Я бы хотел, чтобы это было по правде, Синтия, но это – ложь. Мейси больше не может ходить, а мы с тобой не муж и жена.

Это все – обман.

В тот же миг его охватила агония…

– Ну все, на сегодня закончим. Не забудьте: вы должны прислать мне курсовые на электронный ящик не позднее пяти вечера пятницы. Промедление будет стоить вам баллов. И помните: я нетерпим к отговоркам. Справка от врача тоже не катит: в большинстве больниц сегодня раздают вай-фай.

Студенты рассмеялись последнему замечанию профессора Байео. Покидая места, они скрипели ножками стульев о кафель. Сидевшая в сторонке ассистент профессора Байео Дженни Миллс только покачала головой.

Когда аудитория опустела, профессор обернулся к ней и спросил:

– Знаешь, что самое грустное? Примерно четверть потока все равно опоздает со сдачей курсовых. Такова природа человека. Я влеплю им четверки или тройки, и они пойдут жаловаться, совершенно забыв о моем предупреждении. Или, что хуже, подумают, будто оно их не касается.

Дженни улыбнулась.

– Вы просто циничная сволочь.

Байео только плечами пожал.

– Прими это как должное. Впрочем, не будем больше об этих разгильдяях. В пятницу ты прочитаешь все их работы и скажешь, есть ли среди них достойные. Если честно, я не рассчитываю получить и шести.

Покачав головой, Дженни сказала:

– Больше доверия. Я ставлю на десять.

Тут Байео усмехнулся.

– А деньги ты поставить готова?

– Еще бы, – хихикнула Дженни. – Десять баксов говорят, что я ближе к истине, чем вы.

– Ну и отлично. Семь и меньше приличных работ – я победил. Восемь и более – победила ты. Только, знаешь, давай сделаем игру более напряженной. Деньги – это так тривиально.

Дженни снова покачала головой.

– Во-первых, тот, кто спешит поставить нечто другое, кроме денег, не уверен в своей победе. Во-вторых, вам просто нужен был повод ввернуть слово «тривиально», лишь бы меня впечатлить.

– Виновен, признаю, – поклонился Байео. – Я думал предложить такое условие: проигравший угощает победителя ужином в ресторане. Выбор места – за последним.

– Это совершенно нечестно, потому что вы предпочитаете изысканные рестораны, а я – простой кандидат в доктора философии. То есть на мели. Вывод: остановимся на десяти баксах.

– Будь по-твоему, – усмехнулся Байео. – Ну ладно, у меня сейчас семинар. Ты бы не могла встретиться в два с мистером Альваресом? По-моему, у него есть вопросы.

– Думаю, да, – подмигнула Дженни. – Но у меня в половине третьего занятия с Мирой, так что пусть Хорхе не опаздывает как обычно.

Байео покачал головой.

– Я и забыл, что ты репетируешь нашу мисс Джонсон. Напомни, что у нее на сей раз?

Настала очередь Дженни закатывать глаза. Байео – классный преподаватель, блестящий археолог и понимающий наставник, но детали повседневной жизни постоянно ускользают от него. Вот почему ему совершенно необходим ассистент.

– Мира у нас на стипендии, и еще она сирота.

– И?

Да уж, детали от него ускользают.

– Мы с сестрой тоже росли у приемных родителей. Такая жизнь выматывает, отнимает силы, но Мира не дала сломить себя.

– Ты вроде тоже не дала себя сломить, – пожал плечами Байео. – И разве сестра у тебя не в полиции служит? Глядя на вас троих, таких успешных, я сомневаюсь, что быть сиротой – это так уж ущербно для жизни. Как бы там ни было, я не сомневаюсь, что мистер Альварес опоздает, но и жалобы его, как мне кажется, значения тоже особого не имеют. – Закрыв портфель, он направился к двери. – Увидимся вечером, на приеме у доктора Гастингса.

– Да, конечно, – пробормотала Дженни. Вот ведь… про Миру он совершенно не помнит, зато про дурацкий прием у коллеги напомнить не забыл. А она-то надеялась, что хоть в этом его забывчивость сыграет ей на руку.

Дженни ведь совершенно нечего надеть. Единственное приличное платье лежит в куче прочего белья на полу в ванной – дожидаясь, пока хозяйка скопит денег и отнесет все это дело в химчистку.

Собирая книги и пакуя ноутбук, Дженни поняла, что придется звонить Эбби – а после постараться влезть в тесное платьице старшей сестры.

Пока же Дженни приготовилась к занятиям с Мирой – она такая умница, в отличие от Хорхе. Байео потому и сбагрил его Дженни, что он – ходячий генератор отмазок, а этого качества Байео в людях терпеть не может. Хорхе придет и вывалит на Дженни поток жалоб: профессор Байео такой-сякой, несправедливый!..

Дженни нравилось работать ассистентом Байео. Он высокий, красноречивый, умный и привлекательный. Ни дать ни взять африканский принц. Слушать его – одно удовольствие, как и Крейна…

Дженни удивленно моргнула. Какой еще Крейн?

Дженни вдруг вспомнила дылду в старинном пальто…

Дженни ошарашена. Этого не может быть. Незнакомец приходит к ней и говорит, что верит ее рассказу – абсурдному рассказу, которому не верит больше никто, даже Эбби, приходившая сюда и… …этого не было!

– Это все обман!

Люди во дворе обернулись на нее.

Мотнув головой, Дженни ускорила шаг. Она направлялась к кафедре археологии.

– Я не сумасшедшая, – пробормотала она себе под нос. Этот мир, в котором сестра ее предала, в котором приходил британец из времен Американской революции, в котором реальны демоны, в котором ей помогал Корбин, где она тренировалась с Ткачами – это же бред, тот мир нереален. Нереален, потому что Дженни счастлива здесь, пишет диссертацию. Она – не та безумица, проведшая лучшие годы своей жизни в психушке. Настоящая она – здесь. В этом мире.

В ненастоящем мире.

Дженни закричала…

Меньше всего Крейна радовала перспектива пустить себе кровь.

Он стоял у полицейского транспорта, держа в одной руке заслуженную награду, Крест Конгресса, а в другой – небольшой нож. В настоящий момент он смиренно ожидал сигнала, неуверенный даже, дома ли у себя мисс Наджент. Не хотелось бы зря творить контрзаклинание, если темный ритуал ведьма решила провести в другом месте.

Однако, получив сигнал, Крейн должен будет напрячь свои скудные способности к магии и рассечь собственную плоть, окропить кровью крест. Крейн, как никто другой, понимал силу магии крови: когда смешалась его кровь и кровь Смерти, его судьба и судьба Всадника переплелись. Откровение же о том, что Всадник Смерти – это его старый друг Абрахам ван Брант, сделало связь еще тяжелее, ужасней, ведь Крейн с ван Брантом и так были за малым не кровными братьями. Пока между ними не встала любовь Катрины и Крейна.

Потом был голем, защитник, подаренный их сыну Катриной. Игрушка превратилась в свирепое чудовище, убить которое можно было лишь при помощи крови самого мальчика. Впрочем, сгодилась и кровь Крейна, родителя.

И вот теперь это: если верить предсмертным словам Уайткомба-Сирса, кровь Крейна многократно усилит действие креста. Мисс Наджент собиралась употребить для ритуала кровь покойного библиотекаря, однако ее свойства слабее. Еще бы, минуло столько поколений. В кои-то веки пригодилось то, что Крейн – человек из прошлого.

Краем глаза он заметил, как озарились изнутри окна дома мисс Наджент. Наружу пробились зловещие сполохи, каких не даст ни свеча, ни лампы из этой эпохи.

Творилось заклинание.

Морщась от боли, кинжалом Крейн полоснул себя по левой ладони и подставил крест под стекающие из раны капли.

Он начал было цитировать заученное и отрепетированное еще в арсенале заклинание, но тут его отвлекли…

…маленькие дети, что носились у пристани в Нью-Йоркской бухте. Вот один постреленок врезался Крейну в ногу, и тот пошатнулся.

Благо, рядом был Джереми.

– Ты как, отец? – спросил он, помогая Крейну восстановить равновесие.

Убрав со лба седую прядку, Крейн взглянул на возмужавшего сына.

– Спасибо, Джереми, все хорошо.

Мальчик, что врезался в Крейна, уже исчез в толпе, дожидавшейся, пока пришвартуют прибывший утром из Англии корабль и пассажиры сойдут на пирс.

– Какой же здесь… беспорядок, отец, – неодобрительно заметил Джереми.

– Возможно, – улыбнулся Крейн, – но таковы все порты мира.

– Как хорошо, что мы живем не здесь, и еще больше я рад, что отправляюсь в Оксфорд!

Улыбка на лице Крейна чуть угасла, однако отказать сыну в такой возможности он не мог.

Последние семнадцать лет судьба была добра к нему и к его семье. В 1783 году колонисты победили, их независимость, о которой они объявили семью годами ранее, наконец признали. В 1788-м генерала Вашингтона избрали президентом новообразованных Соединенных Штатов, а в 1792 году он пошел на второй срок.

В преддверии выборов 1796-го произошло нечто, что показало истинный облик грядущего: президент Вашингтон решил не баллотироваться на пост главы государства, и президентом избрали Джона Адамса, прежнего вице-президента. Четвертого марта 1797 года Вашингтон одним своим поступком пошатнул устои мира: добровольно отказался от власти в пользу другого человека. Обыкновенно бразды правления передавались преемнику, если государь болен, мертв или же когда свершается переворот. Однако Адамс получил пост Вашингтона совершенно бескровно.

И вот на пороге нового столетия пришло письмо от отца.

По правде же, получил письмо даже не Крейн, от которого отец отрекся еще четверть века назад, когда он переметнулся на сторону поднявших мятеж против короля Георга колонистов. Хотя в послании – пришедшем три месяца назад – и подтверждался факт отречения, однако само оно адресовалось Джереми. Заверялось в нем и то, что Джереми, буде у него возникнет на то желание, ждет место в Оксфорде. В доле наследства ему также не было отказано.

Судя по всему, гнев отца не распространялся на следующее поколение Крейнов, хотя ему хотелось бы, чтобы отец все же понял мотивы сына, примкнувшего к противной стороне. Зато хотя бы Крейн-старший не питал ненависти к внуку и двум внучкам, ни капли не повинным в раздоре между их отцом и дедом.

Наконец корабль пришвартовался, и пассажиры гуськом покинули судно. Отец, что неудивительно, спускался одним из последних. Шел он медленно, опираясь на трость.

Сойдя по трапу, сразу же направился к внуку, не удостоив сына даже мимолетного взгляда.

– Ты, должно быть, Джереми.

– Так и есть, сэр. Большая честь наконец увидеть вас, дедушка. Мне не терпится приступить к занятиям.

Они с дедом пожали друг другу руки.

– Рад слышать, – произнес Крейн-старший. – Надеюсь, Англия, как страна цивилизованная, тебе понравится.

На ум Крейну пришло сразу несколько едких замечаний, однако он поспешил их выбросить из головы. Не хватало еще превратить первую за двадцать пять лет беседу с отцом в ссору.

– Неплохо выглядишь, отец, – предпочел начать с банальщины Крейн.

– Ничего подобного, – отрезал отец. – Путь сюда выдался ужасный и подточил мое и без того слабое здоровье. Тем не менее я решил предпринять сей рискованный для меня вояж, ибо наследие фамилии Крейн должно жить.

– Икабод!

Появление жены спасло Крейна от необходимости придумывать вежливый ответ на кислую реплику отца. Катрина пробиралась через толпу, ведя за руки девочек.

– Вы, должно быть, мой свекор. Я Катрина Крейн, – поклонилась она. Ее седые, как и у Икабода, волосы скрывал капор. – Это ваши внучки.

Обе девочки выступили вперед и надлежащим образом сделали реверанс.

– Здравствуйте, дедушка, – сказала старшая, а младшая пробормотала:

– Здрасьте.

Впервые за время, что отец провел на американской земле, его лицо просияло.

– Какие благородные барышни. Полагаю, ваши хорошие манеры – целиком заслуга матушки?

Крейн поморщился.

– На самом деле, – хитро улыбнулась Катрина, – своим благородством и воспитанностью они полностью обязаны Икабоду. Вам еще предстоит узнать, сэр, что я – женщина совершенно несдержанная.

– Очень в этом сомневаюсь. – Заботливый тон отца не обманул: Крейн услышал в его словах оскорбление.

– Отец, я бы и впрямь хотел…

– Чего бы ты хотел, Икабод? – резко перебил его отец, наконец взглянув на сына. – Ты совершил измену, предал нашу страну, предал меня. По заслугам тебе и награда. Сторона, которую ты выбрал, победила, и теперь у тебя красавица-жена, трое милейших отпрысков, имение в Сонной Лощине. Так скажи на милость, чего ради тебе мое благословение?

Потрясенный, Крейн не нашелся что ответить.

– Итак, – обратился отец к Катрине и ее дочерям, – я полагаю, вы приготовили экипаж, дабы доставить нас в вышеупомянутое имение? Хотелось бы отоспаться, наконец, и чтобы не качало, не трясло.

– Ну разумеется, – ответила Катрина. – Абигейл, Дженнифер, идем.

Крейн оступился, но Джереми был тут как тут, как обычно.

С какой стати они назвали девочек Абигейл и Дженнифер?

Внезапно Крейна озарило: он выбрал эти имена, потому что знал их, и настоящие Абигейл и Дженнифер очень дороги ему. Он встречал их в другом столетии, после гибели на поле боя.

Но ведь он не умер. Он прошел всю войну, до самой победы, а после они с Катриной осели в Сонной Лощине. Крейн помнил это… как и то, что на поле боя…

Ударом топора наемник рассекает Крейну грудь. Боль нестерпимая, в груди вспыхивает пламя. Крейн знает: остался миг, последний миг, – и в отчаянном рывке он отсекает гессенцу голову. Кровь из его раны смешивается с кровью наемника, а Крейн… …вновь споткнулся.

– Это не по правде, – бормочет он.

– Что не по правде, Икабод? – спросила Катрина.

– Все это. Я не пережил войну… но воскрес гораздо позднее. Меня убили, однако я не умер. Проспал и рубеж нового столетия, и следующего, и третьего. Проснулся в двадцать первом веке и сражаюсь бок о бок с двумя женщинами, которых зовут Абигейл и Дженнифер!

Он закричал…