На заставе ошибались, считая, что Олень-Оркан не знает об уходе гарнизона форта. Интересуясь песцовыми шкурками для капитана, боцман Максимыч, который вел с ним переговоры, предупредил.

— Только времени у тебя мало. Судно, конечно, задержится до появления здесь врача, но учти: всю заставу мы снимаем. На зимовке остается только её старшина.

— А что будет со мной? — растерянно поинтересовался Оркан.

— То же, что и со всеми — на фронт пойдешь, парень. Может, под Мурманск, а может, сразу под Москву.

— А кто будет добывать мясо для старшины? Оркан всегда был добытчиком.

— Вот на фронте и будешь добывать его. Поэтому, если на заставе есть шкурки, постарайся передать их в каком-нибудь тюке, под видом амуниции, а сам решай. Ты ведь из местных, — воровато оглянулся он, стоя на причале у трапа. — А стойбищ много, и собратья твои все кочуют…

Оркан прекрасно понял, что тот имел в виду. Он уже хотел отойти к крытому причалу, в котором стояли шлюпки, однако боцман окликнул его.

— Послушай, тунгус, о шкурке песцовой — это я так заговорил, для затравки. И капитана на эту авантюру подбил тоже я. Но есть дела посерьезнее. Тобой в Архангельске человек один заинтересовался. Тобой и твоим отцом.

— Какой человек?

— Издалека Который помнит, что отец твой происходит из древнего рода хана Кучума. Энкаведисты об этом не знают, иначе не служить бы тебе в пограничниках, а он, и те люди, что стоят за ним, — знают. Бывает же так? Ты этих людей не знаешь, зато их знает твой отец.

— Мой отец знает многих людей.

Боцман кисловато ухмыльнулся в седеющие усы и исподлобья осмотрелся.

— Кто бы сомневался в этом? Если хочешь встретить отца, сейчас же уходи с заставы к предгорьям, а затем вдоль скал направляйся в сторону реки Эвены.

— Стойбище отца — у Эвены? — осветилось улыбкой обветренное, вечно шелушившееся лицо молодого тунгуса.

— Значительно ближе. Его люди встретят тебя, главное, держись поближе к скалам. Тебя ведь этой осенью должны были демобилизовать?

— Этой осенью, — кивнул ефрейтор.

— Но теперь никого не демобилизовывают. Всех отправляют на фронт. Так что сам решай…

Никакого особого плаца в голове Тунгусы не вызревало. Олень-Оркан даже не знал, вернется ли он на заставу, чтобы вместе со всеми отправиться на фронт, или же уйдет с родом отца в глубины тундры, к новым стойбищам и пастбищам. Единственное, о чем он в то время думал, — что где-то там, в предгорье, его ждет отец, ждут охотники из рода Оркана, которых он так долго не видел.

Двое вооруженных людей, которые встретили ефрейтора в ущелье, тоже оказались тунгусами. Он определил это сразу же — по их одежде, по типу лиц, по особой, «охотничьей» походке…

— Ты и есть тот самый Олень-Оркан сын Барса-Оркана? — спросил один из них по-тунгусски, но с каким-то странноватым акцентом.

— Я. Мне сказали, что здесь меня ждет отец.

— Он ждет тебя не здесь, — объяснил рослый худощавый охотник, назвавшийся Нергеном.

— А где?

— На стойбище. Километрах в сорока отсюда. Зато здесь тебя ждут люди, которым давно хотелось поговорить с тобой. С отцом увидишься позже. Иди с нами.

Поняв, что его заманивают в какую-то ловушку, Оркан хотел объяснить, что у него мало времени, нужно возвращаться на заста-ву, но тунгусы посмотрели на него с таким удивлением, словно не понимали, о чем идет речь. Один из них что-то гортанно прокричал на непонятном ефрейтору языке (как оказалось со временем, он владел норвежским) и на плоской вершине небольшой скалы возникли еще трое людей. Причем один из них был в красноармейской форме, а двое в какой-то иностранной, как он вскоре понял, немецкой. Через полчаса, уже обезоруженный, он сидел в самолете, который уносил его куда-то в глубину тундровых предгорий.

Кротов сомневался в том, следует ли доставлять Оркана на базу «Норд-рейх», после чего ефрейтор сразу же становился посвященным в тайну её существования. Однако фон Готтенберг настоял на том, что будущий резидент разведывательно-диверсионной сети в Зауралье и «вождь восставших сибирских племен» должен лично убедиться: германские вооруженные силы не только ведут бои где-то там, в далекой России, но уже находятся в его краю. А значит, пора создавать отряды воинов-охотников, очищать свой край от коммунистов и при поддержке германский войск и Белого движения заниматься возрождением союзного Германии Сибирского ханства, подобно тому, как в Маньчжурии, где проживает немалое число тунгусов, была возрождена Маньчжурская империя.

— Будет ли в конечном итоге провозглашено создание Сибирского ханства, царства, чего-то там еще или нет — дело будущего, — объяснил свою позицию фон Готтенберг. — Сейчас главное — создать в Сибири хоть какой-то очаг антикоммунистического сопротивления.

От Оркана не скрывали ничего. Ему показали ангары с самолетами, радиостанцию, подземные казармы, склады с горючим, оружием и продовольствием, трофейное суденышко, взлетную полосу… Расчет барона оказался верным: Оркан был потрясен. Он понимал, что ни начальник заставы, ни полковник Удальцов, ни кто бы то ни было другой даже представить себе не могли, что в каких-нибудь сорока километрах от них германцы умудрились создать такую мощную базу.

В этом состоянии потрясения фон Готтенберг и Кротов изложили плененному ефрейтору замысел аналитической службы абвера, согласно которому Олень-Оркан должен был стать вождем объединения племен северных народов.

— А как же мой отец? Разве не он должен стать вождем? — усомнился Оркан.

— Мы беседовали с твоим отцом, — объяснил ему Кротов. — Он уже чувствует себя правителем. Но ведь ему понадобится смена, и Барс-Оркан прекрасно понимает это.

— Мне нужно встретиться с ним.

— Зачем?

— Хочу знать, согласен ли он и весь наш род служить Германии.

Кротов и барон обменялись многозначительными взглядами.

Такой исход первой беседы они предвидели.

— После всего того, что ты видел здесь, на базе, мы не можем отпустить тебя, ефрейтор, — сказал фон Готтенберг. — Ни на стойбище, ни на твою заставу. — База слишком секретная, чтобы можно было позволить себе рисковать ею.

— Поэтому при твоем отказе сотрудничать с абвером или при попытке бежать мы вынуждены будем расстрелять тебя, — вежливо добавил гауптман Кротов. — Тебе это понятно? Лично пристрелю без права на помилование.

— Понятно, — угрюмо кивнул Оркан.

— Но с отцом ты все же увидишься, — не дал ему возможности опомниться барон. — Мы доставим его на базу. Через два дня. В Германии есть элитарная школа, в которой таких вождей, будущих руководителей повстанческих движений и глав государств готовят лучшие преподаватели Европы.

— Так что ты взбодрись, тунгус-ефрейтор, взбодрись, — похлопал его по плечу Кротов. — Что ты видел на своем стойбище? Что ты познал на своей дикой заставе? А теперь тебя ждет Европа. Ты увидишь Берлин, Париж, Рим, Вену. Ты получишь специальную подготовку, после которой станешь самым образованным и самым воинственным из тунгусов. И, конечно же, ты получишь офицерский чин. Эвенки, эвены, ханты, манси, якуты, ненцы, ульчи, орочи… — все будут гордиться тобой.

— Ты карту читать умеешь? — поинтересовался барон и, не ожидая ответа, пригласил его взглянуть на свою расстеленную на столе фронтовую карту. — Уже сейчас наши войска находятся вот здесь, здесь и здесь… — указал он задернутым в перчатку пальцем, называя при этом крупные и наверняка известные Оркану города. Но одну из передовых частей ты видишь уже здесь, на земле Великого Тунгусстана. Правителем которой можешь стать ты, причем стать под именем Великий Оркан.

И фон Готтенберг не мог не обратить внимание на то, как вздернулся подбородок тунгуса и сверкнули азиатской гордыней его раскосые глаза. Он вопросительно взглянул на штабс-капитана и уйидел, как, едва скрывая хитроватую ухмылку, тот решительно кивнул, мысленно подтверждая его догадку: «В эти минуты в сознании стоявшего перед ними тунгус-ефрейтора зарождалась мания чингисханского величия».

— Как видите, в Олене-Оркане мы не ошиблись, господин барон, — молвил Кротов, хотя вслух своего согласия служить Германии ефрейтор так и не высказал. — Уверен, что командующий

Стратегическими северными силами поддержит ваше представление о том, чтобы ефрейтор Оркан был зачислен в его подчиненные и ему был присвоен чин унтер-офицера. Понятно, что через какое-то время вам будет присвоен чин лейтенанта.

— Сегодня же запрошу по рации его согласия, — твердо ответил фон Готтенберг.

— А мы сегодня же приступим к его усиленной подготовке. Как пограничник вы, ефрейтор, уже многому обучены. Но я закреплю за вами двух лучших наших диверсантов: русского Дятлова и тунгуса Бивня, который, кстати, недавно виделся с вашим отцом. Они начнут знакомить вас со всеми видами германского оружия, обучат обращению с полевой армейской рацией и взрывчаткой, будут отрабатывать с вами приемы рукопашного боя.

— То есть готовить к поступлению в лучшую германскую разведывательно-диверсионную школу, — заключил барон. Только теперь он пригласил Оркана присесть за стол, за которым сидели они с Кротовым, и налил ему стопочку коньяку.

Оркан попробовал отказаться, но штабс-капитан решительно покачал головой.

— В высшем обществе, в которое мы намерены ввести вас, господин ефрейтор, отказываться от чести выпить за Великую Германию и ее фюрера не принято. Замечу также, что у нас уже служат трое тунгусов. Вы знаете их: Нерген, Бивень и Кетине. Как только вы получите чин унтер-офицера, они окажутся в вашем подчинении и даже в вашей свите. Отныне для них вы станете Великим Орканом, правителем Тунгусстана, в свиту которого они будут введены.

— Но мой отец…

— Великий Оркан не должен говорить: «Мой отец», — поморщившись, прервал его Кротов. Понимая, что не так уж и просто будет превратить вчерашнего пастуха-оленевода и «каптера» заставы в некое подобие полноценного азиатского правителя. — Он должен говорить: «Мой народ». О благословении же вашего отца мы как-нибудь на досуге позаботимся, — не без сарказма заметил бывший белый офицер.

Еще через несколько минут все трое тунгусов были построены у хижины и официально представлены сыну Барса-Оркана. Когда барон приказал им, «будущим офицерам освободительной армии Сибири», отныне именовать ефрейтора «Великим Орканом», диверсанты молча склонили головы.

— Будем считать, что отныне у тунгусов тоже появился свой «великий ефрейтор», — благословил их всех штабс-капитан.