Первым по трапу сошел грузный, с бледновато-серым лицом полковник, левая височная часть которого была рассечена глубоким, почти смертельным шрамом.

— Вы начальник заставы? — еще издали обратился он к старшему по званию.

— Так точно. Старший лейтенант Загревский.

— Полковник Удальцов. Направлен штабом пограничного округа.

«Нет, шрам у него старый, — определил про себя Ордаш, присмотревшись к щеке полковника, оказавшегося как бы вполоборота к нему. — То ли в Гражданскую под саблю беляка подставился, то ли в Испании зацепило». И даже ощутил какое-то разочарование, поскольку ожидал увидеть первый шрам войны уже нынешней.

— Я понял так, — кивнул Загревский в сторону «Вайгача», — что вас атаковали немецкие самолеты?

— В чем нетрудно убедиться. Выяснить бы только, откуда они взялись? — с надеждой взглянул он на начальника заставы. — Вам ничего об этом не известно?

— Откуда берутся — не знаю. Однако видеть германский самолет над островом Фактория приходилось. Мыслю, что на одном из островов германцы умудрились создать тайную базу.

— Так, может, на этой вашей Фактории и создали?

— Под носом у погранзаставы? Это уж было бы слишком нагло.

— А нападать на нас за тысячи километров от фронта — не нагло? Однако же решились. Мы шли караваном. Два наших судна ушли на дно, один эсминец получил серьезные повреждения и отстал. Второй тоже, как видите…

— Уже заметили.

— Четверых убитых мы вчера предали морю. Однако на борту находятся трое раненых. Один из них, помощник капитана, тяжелый, боюсь, не довезем. Судовой фельдшер говорит, что нужна операция.

— Мой фельдшер скажет то же самое, — пожал плечами начальник заставы.

— Знаю. Мы связались с Салехардом, попросили перебросить по воздуху сюда, на заставу, хирурга.

— Из Салехарда?! — оживился Ордаш, подавшись в сторону полковника и начальника заставы, — Там есть хороший военный хирург доктор Атаева. Я слышал о ней. Нужно попросить, чтобы прислали именно её.

Полковник исподлобья взглянул на него и проворчал:

— Не по уставу мыслишь, старшина. Не то время, чтобы лекарей выбирать. Тут уж кого пришлют. Лишь бы скальпель в руке держать умел.

Не обратив никакого внимания на стоявших чуть позади начальника заставы младшего лейтенанта и старшины Ящука, он велел Загревскому сразу же провести его на заставу и немедленно построить личный состав.

— О том, что идет война, вы, конечно, и до нашего прибытия знали, — обронил он, поднимаясь вместе с начальником заставы на вершину возвышенности.

— Связи с Большой Землей у нас нет. Вышла из строя рация. Еще раньше — радиоприемник, питания нет.

— Знаю, вышла. Что и есть разгильдяйство безо всякого покая-ния, — резко произнес он, преподнося Загревскому слово «разгиль-дяйство» по слогам и с каким-то циничным отвращением.

— Официально никаких сведений не поступало, товарищ полковник. Однако от командира ледокола «Смелый», который проводил караван, шедший…

— Так вот, ситуация на фронтах крайне тяжелая, — не стал выслушивать его воспоминания и объяснения Удальцов. — Неожиданно тяжелая, и это тоже является разгильдяйством безо всякого покаяния. Но подробнее — перед строем. Транспорт у вас какой-нибудь есть?

— Старенькая полуторка, вышедшая из строя еще в начале зимы. Дорога вон, по серпантину, камнем выложена. Солдатам, правда толкать приходится, чтобы с последнего подъема не сорвалась, но все же. Водитель утверждает, что починить ей можно, да только детали нужны.

— На судне есть военный автомеханик и несколько ящиков запасных деталей. Не про вашу честь везли, понятное дело, тем не менее прикажу, чтобы помог. В вашем распоряжении сутки, чтобы перегрузить дрова, уголь, продовольствие и все прочее, что вам полагается. Через двое суток судно должно взять курс на восток.

— Но обычно оно стояло трое суток.

— Обычно оно приходило в мирное время, — сурово улыбнулся полковник, помня, очевидно, что шрам войны превращает его улыбку, а следовательно, и все лицо, в некое подобие суровой, воинственной маски. — Отсрочить выход может разве что прилет хирурга.

— Вряд ли мы за сутки успеем, особенно если не починим полуторку.

— В этот раз успеете, поскольку запасы урезаны до самых минимальных.

— Это невозможно, товарищ полковник. В этом году старых запасов у нас уже не осталось. — Об охотничьих припасах начальник заставы решил не распространяться, это была его командирская «заначка». — Позвольте напомнить, что в прошлые годы судно приходило в середине июля, поэтому у нас всегда оставались кое-какие припасы на черный день. Но теперь, после месячной задержки…

— Мне известно, когда обычно приходило к вам судно, и когда должен был пришвартоваться у вас «Вайгач». — Голос у полковника был скрипучим, как «голос» полуоторвавшегося от крыши листа старой жести. А еще он был хриплым и хронически простуженным.

К тому же говорил Удальцов слегка шепелявя. Старшине даже показалось, что челюсть у него вставная.

— Прошу прощения, конечно, — смутился Загревский, — но сами понимаете…

— Вам не за что извиняться. Вы еще не знаете главного. А главное заключается в том, — полковник на ходу резко повернулся к шедшему чуть позади него старшему лейтенанту и остановился, — что почти весь личный состав заставы уходит на корабле.

Загревский, Ласевич и Ордаш ошарашенно переглянулись, однако никто не произнес ни слова. Так, молча, они и поднялись на равнину прибрежного плато. Дышал полковник тяжело, натужно, как человек, давно отвыкший от подобных нагрузок или же основательно больной.

— Весь личный состав? — только здесь решился уточнить Загревский. — А как же застава? Нам что, вообще приказано бросить заставу?

— Вы невнимательны, старший лейтенант. Я сказал: «почти весь личный состав».

— Понимаю, но как же всё это? — обвел он рукой восставший перед полковником пограничный форт, словно бы и в самом деле не понимал, о чем идет речь. — Как застава? Что с ней будет?

— Опять не по уставу мыслишь, старший лейтенант.

В отличие от полковника, Ордаш прекрасно понимал его. Удальцов представления не имел, сколько сил бойцы заставы вложили в то, чтобы по-настоящему привести её в боевое состояние, превратить в настоящий полярный форт. Причем делалось все это без приказа сверху, исключительно по инициативе начальника заставы. И теперь все это — коту под хвост.

Однако полковнику, уже познавшему, что такое война, огорчения их были непонятны да и неведомы. Даже если бы Ордашу удалось рассказать ему обо всех этих напряженных приготовлениях, он в лучшем случае пожал бы плечами: «Не по уставу мыслишь, старшина». Именно это он и сделал, когда, уже возле ворот форта, обращенных в сторону тундры, произнес:

— Всякие ненужные разговоры с этой минуты отставить. Я привез письменный приказ командования. На заставе остается только один человек.

— Только один?! — не в нарушение требования полковника, а как-то само по себе, непроизвольно вырвалось у всех командиров-пограничников, которые расслышали эти слова.

— Что вы переспрашиваете? Какого черта?! Я что, неясно выразился? На заставе остается только один служащий. Старшина заставы. Именно старшина заставы. Как материально ответственное лицо. Ответственное за все, что ему будет вверено и доверено. Все остальные бойцы и командиры поступают в распоряжение командования фронта. Возвращаясь в Архангельск, мы будем снимать значительную часть личного состава каждой заставы. Там — да, значительную часть, а вот вашу, как саму дальнюю и безопасную, приказано на корню. На Большой Земле бойцы всех этих застав, в том числе и ваши, будут сведены в особый, ударный полк НКВД. Подчеркиваю: особый, ударный. Приказ ясен, товарищ старший лейтенант? Я вас спрашиваю!

— Так точно, — упавшим голосом пробормотал командир заставы.

— Что вы там бормочете, Загревский? Разучились реагировать на приказы старших по званию? Давно никому не подчинялись?

— Так точно, товарищ полковник! — словно новобранец на плацу прокричал начальник заставы. — На заставе приказано оставить только старшину. Приказ ясен, разрешите выполнять.

Все свидетели этой сцены — кто вопросительно и сочувственно, а кто и с откровенным любопытством, взглянули на Ордаша. И только теперь Вадим по-настоящему осознал, что речь-то идет о нем. Что это ему предстоит целый год пробыть здесь, на безбожно отдаленной от цивилизованного мира заставе, в полном одиночестве! Дикость, конечно. Оставили хотя бы двоих! О чем они там думают, в своих штабах?!

— Вот теперь вижу, что передо мной стоит боевой офицер, — изощрялся тем временем Удальцов, — а не какой-то частично годный к службе обозник. Или, может, испугались возможности оказаться на фронте?

— Да не в этом дело, товарищ полковник. Я о заставе думаю, ведь столько лет…

— Опять не по уставу мыслишь, старший лейтенант. Да кому она теперь нужна, эта твоя застава?! — поморщился полковник. — Кому она вообще здесь нужна была? Так, для профанации… Ты, конечно, не обижайся, но… А что не трусишь перед отправкой на фронт — верю, — попытался хоть как-то компенсировать свою резкость полковник, уже оказавшись на плацу заставы. — Во всяком случае, хочется верить. Хотя о фронте мечтают или те, кто плохо представляет себе, что это такое, или полные идиоты.

— В суете мирской вы как-то забыли о патриотах, товарищ полковник, — не удержался Ордаш, хотя и понимал, что замечание слишком дерзкое и явно не по чину.

Как раз это: «не по чину», а главное, «не по возрасту», и резануло полковника. Он решительно оглянулся на Вадима, и лицо его вновь озарилось сарказмом какой-то сатанинской улыбки.

— Патриоты, сынок, о фронте не мечтают, иначе они не были бы патриотами. Они мечтают о мире, поэтому очень серьезно готовятся к фронту, чтобы проявить себя там, как подобает настоящему солдату. Об этом вы, командиры всех рангов, и должны говорить своим подчиненным. Это я внятно произнес, старший лейтенант?

— И поучительно, товарищ полковник.

— Согласен, и поучительно. Хотя, чтобы слыть таким поучительным, не обязательно проходить через Гражданскую и финскую, не говоря уже об Испании, как некоторые известные мне неуставные идиоты-мечтатели, тоже в свое время размечтавшиеся, — прокряхтел полковник, явно имея в виду самого себя, теперь уже не очень-то любимого.

— Три войны?! — уважительно удивился Загревский. — Представляю себе.

— Ни черта ты пока что не представляешь, старший лейтенант, поскольку представлять тебе пока еще по уставу не положено.

«Странно, — удивился Вадим, — через три войны прошел, боевой офицер, а с “уставом” своим носится как отъявленный штабист. Впрочем, стоит ли удивляться? Сейчас-то он как раз и прислан сюда кем-то из высоких штабистов, одним из которых и сам является».

— Э, постой! Так ты, очевидно, и есть тот самый старшина заставы? — словно бы уловил Удальцов его размышления, лишь мельком взглянув при этом на стоявшего плечом к плечу с начальником заставы старшину Ящука.

— Так точно, старшина Ордаш.

— Вот тебе, старшина, как ты уже уловил, по-настоящему не повезло. Потому что именно тебе приказано остаться на зимовку. Одному — между тундрой и океаном, на самой границе льдов, миров или границе ледяного безмолвия, как сказал бы по этому поводу то ли Джек Лондон, то ли еще кто-то там из'литераторов, которых мне и читать-то было некогда.

— Может быть, удастся оставить хотя бы двоих? — попытался вступиться за Вадима старший лейтенант. — Все-таки полярная зима, ближайшее селение почти за триста километров отсюда.

— За двести, — механически уточнил полковник.

— Стойбища ближайшие тоже довольно далеко располагаются, поскольку грунт в окрестностях горный да каменистый…

Ордаш ожидал, что полковник вновь резко одернет начальника заставы с его «лишними разговорами», но тот лишь сочувственно развел руками.

— Не по уставу мыслишь, старший лейтенант. А потому не понимаешь, что не в моей это власти. Приказано оставить только одного. Он будет обеспечен питанием, боеприпасами и всем прочим, но тоже из расчета — на одного. Ты-то что скажешь на это, старшина? — обратился к Вадиму.

— Раз есть приказ, обязан продержаться, — встал тот по стойке «смирно».

— Вот теперь ты мыслишь по уставу, а значит, правильно. Молодой, крепкий. Зиму обязан продержаться. Один. На фронте сейчас каждый штык — на вес победы. Тем более, штык пограничника, бойца особого полка НКВД. Кстати, чтобы тебе не очень грустилось, старшина Ордаш, сообщу, что, хотя и оставляют тебя здесь как бывшего старшину заставы, но остаешься ты уже как её начальник.

— Это понятно, — неохотно отозвался Вадим.

— Не совсем, потому что не по уставу мыслишь, старших по званию перебивая. Начальником ты остаешься уже в звании лейтенанта, которое тебе присвоено еще два месяца тому назад. Буквально накануне войны. Когда всем уже стало ясно, что в скором времени армии понадобится много молодых, толковых, грамотных офицеров. А главное, офицеров, познавших настоящую службу.

— Служу…

— От-ставить! — резко упредил его полковник. — Выкрикивать все то, что по уставу положено, будешь в строю, когда объявлю об этом, как уставом предписано. Кстати, там и другие повышения в звании оглашены будут. Ординарец сейчас принесет приказы. Он у рации остался, вдруг радист еще какую-то директиву получит? Как раз идет очередной сеанс.

Тем не менее приказа перед строем Загревский ждать не стал. Воспользовавшись тем, что полковник отвернулся, он едва заметно пожал Ордашу руку.

— Вот видишь, — вполголоса проговорил он, — даже мое представление не понадобилось. Жаль, конечно, по-дружески хотел, от души, искренне. Веришь?

— Уверен, что вас тоже повысят. Или уже повысили.

— Считаешь, что капитаном умирать на фронте легче?

— Не легче, но приятнее, если, как говорит полковник, «мыслить по уставу».