Барон отпустил офицеров и, приказав адъютанту извлечь из ранца и откупорить бутылку вина, остался наедине с комендантом базы.

Поскольку оберштурмбаннфюрер увлекся смакованием вина, Кротов решил сам возобновить разговор. Прежде всего он поинтересовался, остается ли актуальной идея создания Великого Тунгусстана.

— Остается. Мы к ней еще вернемся. Причем прорабатывать будем основательно.

— Для нас это важно, — задумчиво посмотрел в окно штабс-капитан.

— Хотите сказать, что удалось напасть на след Великого Ор-кана?

— Вы точно выразились: на след. Наши тунгусы утверждают, что около трех километров севернее базы обнаружили оставленные своими соплеменниками яранги с родовыми тотемами Орканов. Очевидно, где-то неподалеку кочует и сам Великий Оркан, или, как его здесь называют, Барс-Оркан.

— И яранги — это пока что все? — с легким разочарованием спросил оберштурмбаннфюрер.

— Отыскать в этой огромной, размером в три Франции, безлюдной тундре ярангу с родовым тотемом — то же самое, что в Берлине поговорить по телефону со знакомым, который живет в двух кварталах от вашего отеля, — иронично заметил Кротов.

Барон скептически покачал головой, однако возражать не стал.

— Конечно, в тундре встретиться все-таки сложнее. Но я попытаюсь наладить с Орканом связь, чтобы выяснить его намерения, а главное, настроение.

— К этому следует прибегнуть при любом развертывании событий, — неохотно как-то согласился фон Готтенберг.

Штабс-капитан почувствовал, что в эти минуты барон был занят какими-то иными мыслями, но по инерции продолжал:

— Возможно, нам даже удастся завербовать весь его род, расселить неподалеку, у слияния рек, а мужчин хорошо вооружить и обучить. Уверен: найдутся тунгусы, из которых могут получиться неплохие разведчики и агенты влияния. Придет время и коммунисты вдруг обнаружат у себя в тылу некий племенной бантустан, смахивающий на те, что образовываются в Африке или в Полинезии, и под контролем которого находятся тысячи километров территории. Пусть даже малозаселенной.

Кротов явно увлекся этой идеей, однако на самом взлете её изложения вдруг уловил, что барон выслушивает его исключительно из вежливости, как затянувшийся рассказ хозяина дома, никогда не слывшего хорошим рассказчиком.

— Судя по выражению вашего лица, господин барон, я слишком форсирую эту операцию?

— Не скажу, чтобы она вызвала какой-то особый интерес у командования, — вынужден был признать фон Готтенберг. — Правильнее будет сказать, что даже в штабе Гиммлера, офицеры которого больше подвержены влиянию авантюрных веяний, чем в любом ином штабе, к ней заметно остыли. Но стоит ли удивляться, если весь генералитет вермахта, люфтваффе и СС поглощен заботами Восточного фронта? Впрочем, отчаиваться не стоит. Как один из возможных вариантов он все еще остается в стратегическом резерве штаба Гиммлера.

— Только Гиммлера? — не скрыл своего разочарования комендант.

— Когда речь заходит о Гиммлере, никогда не употребляйте слово «только». Как можно чаще пользуйтесь определением «О, наш план поддерживается даже Гиммлером!». И речь идет не о том, что сам я принадлежу к рыцарскому ордену СС, а о том, что после успешной Польской кампании авторитет войск СС, как, впрочем, и личное влияние Гиммлера в рейхе, заметно возрос.

— Учту, господин оберштурмбаннфюрер, — заверил его Кротов, ничуть не смутившись. Однако на сей раз угадывать смысл того задания, ради которого фон Готтенберг оставил насиженное гнездо под названием «Северный призрак», не решился.

Они выпили за победу германского оружия и за арийский дух каждого, кто считает себя истинным арийцем. В родословной самого фон Готтенберга просматривалось немало всяческих, как он однажды выразился, «прибалтийских смесей», поэтому он твердо придерживался той версии, что вскоре, по мере завоевания огромных славянских и прочих территорий, в теории «чистоты арийской наследственности» не столь важен будет этнический элемент арийства, из-за которого можно ставить под сомнение чистоту происхождения почти всего высшего руководства Третьего рейха, включая Гитлера, сколько нравственно-этический.

В этих вопросах, считал он, все решается так же, как и в вопросах веры: как только ты склонился к протестантизму, значит, ты уже протестант, а не благоверный и благопристойный католик.

— Если не ошибаюсь, штабс-капитан, ваша юность каким-то образом была связана не только с Западной Сибирью, но и с Дальним Востоком? — спросил барон, зажевывая вино ломтиками французского «колониального» шоколада — черного, зернистого и с каким-то горьковато-кофейным привкусом.

— Это длинная, а главное, давняя история.

— Здесь у меня найдется достаточно времени, чтобы выслушать ее, — напористо произнес барон, давая понять, что разговор об этом завел не из праздного любопытства.

— Почему вас заинтересовало мое дальневосточное прошлое? Какие-то сомнения у германской контрразведки?

— Никаких сомнений, штабс-капитан. Только уверенность и надежда, — осклабился барон.

Теперь уже Кротов сам подлил себе вина, залпом выпил и задумчиво уставился в тускловатое окошко хижины. Это для барона его рассказ будет всего лишь подробностью биографии подчиненного, а для него самого — это возвращение в юность.

…Он еще был совсем мальчишкой, когда в устье Оби вошел караван судов Карской экспедиции, прибывшей из Архангельска.

Отец его, подполковник артиллерии Кротов, служил тогда в Салехарде. Узнав, что красные войска уже подходят к Тобольску и вот-вот отрежут небольшую северную группу войск от основный войск Временного Сибирского правительства, отец сделал то единственное, что способен был сделать для своего сына, которого тоже видел в будущем офицером, — уговорил начальника речного каравана судов полковника Котельникова взять его сына с собой.

Гидрографы изучили фарватер Обской губы, но очень скоро стало понятно, что сведения их правительству адмирала Колчака уже не понадобятся. Приближение к Оби красных сводило все их усилия на нет. К тому же приближалась суровая арктическая зима, во время которой весь караван судов, в их числе и несколько английских, на многие месяцы должен был остаться в заполярных льдах. Тогда и решено было морские суда срочно отправить назад в Архангельск, который все еще оставался под контролем белых войск, а караван речных судов получил приказ пробиться с грузом валенок, теплого обмундирования, продовольствия и оружия к Томску, чтобы передать его и суда войскам Колчака.

Поскольку на этих же судах к сибирскому правителю уходили три генерала и около сотни белых офицеров, то присоединить к ним и сына своего друга — в подогнанной под его юную, но уже довольно крепкую фигуру шинели и в офицерском мундире — особого труда не составляло. Тем более что генерал-лейтенант, которого называли «комендантом устья Оби» своей властью (он обладал правом присваивать чины вплоть до штабс-капитана) возвел Дмитрия Кротова в чин прапорщика, определив его при этом в адъютанты к одному из шедших к Томску генералов. Еще и снабдил юного офицера рекомендательным письмом для вступления в любой кадетский корпус или военное училище, вступить в которые представится возможность.

Там же, на судах, часть из которых со временем была захвачена красными, Кротов получил первое боевое крещение. А за участие в десанте, которому было приказано выбить коммунистов из прибрежного поселка, даже представлен был к Георгиевскому кресту. Самого креста он не получил, однако приказ о награждении, за подписью начальника конвоя, в Иркутское военное училище в начале ноября представил. И хотя в январе 1920 года это училище существование свое прекратило, тем не менее Кротов как юнкер, уже имевший офицерский чин, а также проявивший особое прилежание в учебе и отличившийся в боях, был выпущен из него в чине поручика.

Кротову шел всего лишь семнадцатый год, однако на возраст его никто внимания уже не обращал. Взрослели парни, как и гибли в боях, тогда очень рано. К тому же присвоению этого чина способствовало покровительство генерала Рыкова, у которого Кротов когда-то числился в адъютантах и которому, раненному в ходе одного из береговых боев, помог добраться до уже отходившего судна. А значит, спас жизнь.

Кстати, ему приходилось встречаться со своими ровесниками из Екатеринбургских военно-инструкторских пехотных курсов, которые во время отступления колчаковских войск составили личный конвой генерала Каппеля и вместе с ним пережили всю трагедию Ледового похода. Так вот, по приходу в Читу все они были произведены в подпоручики, хотя учиться им почти не пришлось, да и в боях участвовать — тоже.

Генерал Рыков предлагал Кротову вновь стать его адъютантом и вместе с ним отбыть в Приморье, однако на Дмитрия обратил внимание начальник контрразведки войск атамана Семенова барон фон Тирбах, который со временем стал командиром карательной дивизии Приамурского стрелкового корпуса атамана Семенова. Рыков не скрывал, что не верш ни в восстановление в России монархии, ни в то, что Белому движению удастся закрепиться хотя бы на Дальнем Востоке. «Это уже не наша с тобой война, поручик, — говорил он, принимая Дмитрия у себя в гостинице сразу после выпуска из училища. — Это уже война не солдат, а идеологий, в которых ни один настоящий солдат ничего не смыслит и смыслить не должен. Ибо тогда он уже не солдат».

Цель, которую генерал поставил перед собой и к которой предлагал следовать новоиспеченному поручику — уйти за пределы России, причем желательно в Европу или в Америку, но только, боже упаси, не в Китай. И уже оттуда «понаблюдать за греховодным превращением священной России в помойку человеческой цивилизации».

Совершенно по-иному был настроен начальник контрразведки атамана Семенова и его обер-каратель барон Артем фон Тирбах. Этот тевтонец воспринимал войну как свою родную стихию, которая дарит ему безграничную свободу и безграничную власть над людьми. Он с одинаковым садизмом истреблял и красных, поскольку они были красными, и по малейшему подозрению своих же, белых. Те и те были русскими, а к русским он всегда относился со «снисходительным германским презрением».

В Кротове же — храбром и хладнокровном, да к тому же достаточно юном — барон видел будущего разведчика-пластуна. И не ошибся. После трехмесячного обучения в казачьей школе разведки (в которой Дмитрия обучали, как нужно снимать часовых, захватывать, связывать и переправлять через линию фронта «языков»; метать ножи и стрелять с двух рук, на звук и по движущимся целям, выявлять слежку и маскироваться), его четырежды отправляли на разведку в тыл красных — в район Читы, Иркутска и Нерчинска.

Задания были самые разные: убирать представителей новой власти, проверять явки, пустить под откос эшелон, казнить нескольких перешедших на сторону большевиков белых офицеров. А поскольку уходил он на две-три недели и больше, ему всякий раз позволяли заниматься еще и «вольной охотой», которой фон Тирбах придавал особое значение: оно воспитывала в его диверсантах звериную хватку и волчий характер.

Теперь, по происшествии многих лет, Кротов признавал правоту этого его метода. Именно «вольная охота», действие в тылу врага на удачу, на свой страх и риск, а главное, по своему усмотрению, как раз и нравились Кротову больше всего. А когда однажды другой агент донес на Дмитрия, что тот проявляет особую жестокость не только к тем белым и дворянам, которые перешли на сторону красных, но и к тем, кто не желает активно бороться против них, фон Тирбах вызвал его к себе и долго, не скрывая восхищения, расспрашивал его обо всех совершенных им акциях. Причем Кротов явственно ощущал: завидует, что по известным причинам сам не может отправиться точно в такой же рейд. А коль скоро со всех походов в тыл красных Дмитрий возвращался, полностью выполнив задание, то, по представлению генерала фон Тирбаха, главком Семенов присвоил ему чин штабс-капитана.

Кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба разведчика и диверсанта Кротова, но однажды, теперь уже по личному заданию атамана Семенова, он отправился во Владивосток в качестве негласного соглядатая действий тамошнего белого Правительства Приморской области и командования вооруженными силами этой же области, с которыми атаман вступил в жесткую конфронтацию. Вот только выполнять это задание уже не имело смысла. Семенов ушел в Китай, а оттуда, по слухам, отправился то ли во Францию, то ли сразу в Канаду. Но поскольку действовать Кротову приходилось в тылу своих же, белых, то ему не оставалось ничего иного как поступить на службу в армию этой самой Приморской области.

И тут вновь на его пути встретился генерал Рыков, который как прекрасный знаток английского направлялся от имени Пример-ского правительства в составе делегации в США, на переговоры. Возвращаться генерал не намерен был, за рубеж отправлялся с немалым запасом золота, а потому нуждался в надежном, крепком и отчаянном попутчике. Именно такого он и увидел в лице Семенов-ского контрразведчика и диверсанта Кротова. И не ошибся.

Когда перед посадкой на уходившее из Владивостока американское судно русский таможенник попытался осмотреть саквояж генерала Рыкова, его адъютант Кротов оттеснил служаку и, ткнув из-под полы расстегнутой шинели дулом пистолета в бок, жестко произнес: «Контрразведка. Жизнь вам дороже чужого золота, разве не так? Тем более что золото это принадлежит правительству».

Он так и держал его под стволом до тех пор, пока генерал не оказался в своей каюте. Затем, когда трап уже вот-вот должны были поднимать, предъявил таможеннику свое удостоверение офицера контрразведки и, приказав молчать, спокойно пошел на посадку. По опыту Кротов уже знал: не существовало такого чиновника или обычного армейского офицера, которого бы само слово «контрразведка» не приводило в трепет.

Что же касается генерала Рыкова, то он оказался человеком по-рядочным: той части золота, которой он поделился затем со своим адъютантом и телохранителем, вполне хватило и на то, чтобы добраться до Парижа, и на то, чтобы через какое-то время прибыть в Болгарию. Там он поступил на службу в одну из отступивших частей генерала Врангеля, откуда его сразу же перевели в контрразведку.

— Уж не собирается ли ведомство Канариса или СД заслать меня на Дальний Восток? — спросил Кротов, изложив историю своих диверсионно-разведывательных похождений.

— Возможно, — задумчиво ответил тот. — Но со временем. Сейчас вы интересуете нас уже как специалист по созданию секретных баз.

— Одну из которых планируют создать где-то в районе Хабаровска или Владивостока? — несмело улыбнулся Кротов, подумав при этом: «А с чем черт не шутит?!»

— Пока что знаю только, что возникла идея наладить воздушный мост с Японией, используя при этом секретные авиабазы на территории Советского Союза, в южной его части, и на территории Монголии. Подробности этого плана еще только подлежат обсуждению.

— В южной части? — недоверчиво покачал головой Кротов. — Где нет ни тайги, ни безлюдной тундры? Это уже авантюра.

— А создание секретной базы «Северный призрак» в каких-нибудь двухстах километрах от Архангельска — по-вашему, не авантюра?