Глава 1
Фундамент в «народническом» стиле

С некоторыми оговорками движение фёлькише, что на русский может быть переведено как «национальное народничество», можно характеризовать как идеологического предшественника германского национал-социализма. В рамках данной книги нас в первую очередь будут интересовать не все мировоззренческие компоненты фёлькише идеологии, а то, что представители движения фёлькише активно интересовались «ведовской проблемой» и историческими вопросами, связанными с преследованием ведьм. Этот интерес к отдельно взятому, небольшому историческому сюжету постепенно развился в самостоятельное идеологическое направление. Однако обвинения в адрес католиков, преследовавших в свое время ведьм, не являлись изолированным сюжетом. Они были составной частью аргументов, при помощи которых представители фёлькише намеревались дать собственное «национальное истолкование германской истории». Большинство попыток дать положительный образ германской ведьмы предпринимались представителями радикального, но не самого многочисленного крыла движения фёлькише. Интерес к данной теме был вызван в первую очередь тем, что эти деятели намеревались заменить христианство древнегерманскими религиозными культами. Подобные попытки должны были ослабить позиции умеренного крыла фёлькише движения, в котором германскую самобытность воспринимали только в контексте христианской истории.

Само понятие «фёлькише» нередко употребляется как обозначение всего спектра антилиберальных немецких националистов первой трети XX века. При этом под фёлькише нередко подразумевались течения, которые нередко отличились от сугубо фёлькише движения в узком понимании этого слова. Однако с началом XX века слово «фёлькише» стало применяться едва ли не ко всем представителям националистических и ультраправых организаций. В силу того что слово «фёлькише» стало характеристикой для обширного и весьма разнородного спектра германской политики, установить четкие границы этого расплывчатого явления фактически не представляется возможным. Эта проблема осознавалась самими немецкими националистами, которые нередко задавались вопросом: а что, собственно, надо было подразумевать под фёлькише движением?

Сразу же надо оговориться, что во второй половине XIX века прилагательное «фёлькише» не имело столь однозначного политически ангажированного звучания. Оно проникло в националистические и антисемитские круги только после того, как в 1873 году германист и литературный пурист Герман фон Пфистер-Швайгхузен (1836–1916), считающийся одним из родоначальников фёлькише движения, предложил найти замену для латинского слова «национальный». Речь шла не просто о кальке с этого слова, голом переводе на немецкий, а введение в оборот (в том числе международный) слова, которое бы имело вполне определенное значение и ассоциировались исключительно с немецким народом. Поскольку любые пространные замены, которые на другие языки мира должны были переводиться с немецкого исключительно как «национальный», оказались неприемлемыми, то было решено остановиться на слове «фёлькише».

Специфика слова «фёлькише», являвшегося производным от «фольк» (народ), может быть понятна только в контексте истории немецкого национализма. Вместо того чтобы обосновывать существование нации на принципах общего волеизъявления, что было весьма характерно для французов, в Германии предпочли понятие «нация» увязать с понятием «народ». Уже на примере Якоба Гримма можно заметить, что «народ» в романтико-националистической мифологии XIX века представал как некое метафизическое явление, которое претендовало на статус самостоятельного исторического субъекта. Принадлежность к немецкому народу определялась не политическими и территориальными связями или некими субъективными «общими ощущениями», а вполне конкретными этническими критериями: языком, культурой, представлением о кровной общности. Только эти связи воспринимались в Германии как естественные, а потому неизменные факторы. Поскольку «народ» трактовался как выходящая за рамки государственности историческая категория, то отношение фёлькише национализма к существовавшим государствам и формам правления всегда было мягко говоря, специфическим. Фёлькише настаивали на объединении всех частей немецкого народа, который выходил за рамки одного государства. Как результат, германские националисты вначале отказывали в праве на существование габсбургской монархии (Австро-Венгерская империя), а затем и сменившим ее на карте Европы государствам. «Народный» компонент в немецком национализме был настолько силен, что в итоге немцам надо было, с одной стороны, ограничиться от всяческих «инородных влияний», а с другой стороны — в принадлежности к немецкому народу отказывалось различным людям, которые «не подходили» по сугубо этническим критериям.

С началом XX века немецкие правые активисты и фёлькише движение в целом продолжили традиции, заложенные столетием раньше. В первую очередь это касалось понятия «народа», которое постепенно стало комбинироваться с вариациями расизма. Это привело к тому, что постепенно стали стираться границы между понятиями «народ», «нация» и «раса». Если поначалу слово «фёлькише» использовалось в качестве синонима «национальный», то затем оно стало отличительным признаком расового национализма, так как в XX веке расизм стал одним из центральных компонентов мировоззрения фёлькише. При этом идеология расизма превращалась в главный организующий принцип, который базировался на естественных, природных началах. Это относилось не только к фёлькише националистам, но и к классическим правым и консерваторам. «Природа» в фёлькише идеологии главным образом являлась метафорой для обозначения неискаженного, естественного порядка вещей. Поскольку «раса» была составной частью «природы», то некое расовое смешение воспринималось фёлькише в первую очередь как грубое нарушение естественного порядка. Для того чтобы обосновать этот тезис, авторы из фёлькише движения могли прибегать к различным расовым построениям, которые имелись как в гуманитарной, так и естественно-научной литературе того времени. Ставку они предпочитали делать главным образом на так называемый «научный расизм», то есть расово-антропологическую литературу, а также исследования, посвященные так называемой «расовой гигиене». В итоге проповедники «расовой гигиены» оказались во многих случаях тесно связанными с фёлькише движением. В этом симбиозе родились две гипотезы, которые стали идеологическими аксиомами для фёлькише. Во-первых, это была вера в исключительность собственной «германской расы». Во-вторых, это было предположение о существовании угрозы «высшей расе», которая могла утратить свою «исключительную» ценность в случае расового смешения, то есть утраты собственных расовых отличительных черт. В этих концепциях нередко использовались элементы евгеники, то есть «научной» утопии о возможностях расовой селекции человека. Кроме этого наличие «здорового» народного или расового организма провозглашалось важнейшей предпосылкой для осуществления «биополитики в области народонаселения».

Однако в фёлькише идеологии «раса» ни в коем случае не являлась совокупностью зафиксированных антропологических и генетических признаков, то есть сугубо биологическим понятием. Она была возвышена до уровня идеальной духовной, почти мифической категории. Подобные представления были присущи периоду возникновения «учения о расах», когда теоретики расизма не ограничивались классификацией и интерпретацией внешних расовых признаков. В основу ими были положены гуманитарные спекуляции о сути, происхождения и развитии таких явлений, как язык, культура, народ. В соответствии с фёлькише расизмом они определялись внутренними качествами рас, которые передавались по наследству, только после этого находя свое внешнее выражение. Только при помощи подобной смеси естественно-научных и гуманитарных теорий расизм смог превратиться во всеобъемлющее мировоззрение, которое было в состоянии на собственный манер трактовать социальные явления и исторические события. Традиционно присущие немецкому национализму романтизм и идеалистическая философия со временем трансформировались в метафизическую или духовную «расовую концепцию», что стало отличительной чертой немецкого фёлькише движения. То есть фёлькише комбинировали «идеализм» с внешне фиксируемыми расовыми признаками. По этой причине в начале XX века смесь расизма и убеждений о превалировании в человеке «души» или «духа» привели к возникновению специфической эзотерики. Сразу же надо оговориться, что оккультнорасовые теории, которые говорили о скрытых, таинственных «расовых возможностях», всегда являлись центральным компонентом эзотерического мировоззрения и мировосприятия.

При этом внутренняя конструкция «метафизического» расизма была связана в первую очередь с антисемитизмом. В данном случае акцент делался именно на неявности внешних антропологических признаков, то есть учитывались мнимые духовные качества еврейского народа. Антисемитизм был не просто составной частью фёлькише идеологии, но выступал как формообразующий фактор для фёлькише движения. Это становится очевидным, если принимать в расчет, что некоторые из активистов фёлькише движения были выходцами из так называемого «партийного антисемитизма», который как организованная сила дал знать о себе в Германии в 80-е годы XIX века. Фёлькише в целом отвергали все, что было связано с еврейским народом, — это было общей отличительной чертой всего немецкого националистического движения. Однако причины, по которым в движении придерживались подобных установок, были различными. И здесь между отдельными направлениями фёлькише движения можно было обнаружить значительные различия. Кто-то предпочитал придавать антисемитизму религиозную окраску, некоторые фёлькише исходили из социальных установок, наиболее радикальные представители выбирали расовую «аргументацию». Хотя бы по этой причине уже во времена кайзеровской империи фёлькише движение по своему значению было фактически приравнено к антисемитизму. Однако многие из идеологов фёлькише движения либо осознавали, либо подспудно чувствовали, что подобные ассоциации в значительной мере урезали их мировоззрение. Хотя бы поэтому они полагали, что идентифицировать фёлькише исключительно как антисемитизм было недопустимым. В ответ на это они намеревались предложить целую программу преобразования немецкого общества. Главная идея состояла в том, чтобы негативно окрашенному слову «антисемитизм» было противопоставлено положительно звучащее слово «фёлькише».

В этом стремлении сформулировать положительные цели и «реформаторские» предложения фёлькише обнаруживали черты экспериментально-поискового движения. В нем возникало множество сообществ и организаций, которые действовали параллельно с традиционными политическими силами Германии. Уже в силу этого очень сложно обзначить четкие границы фёлькише движения. Так, например, фёлькише оказались тесно связанными с молодежными организациями и с движением «всеобщего преобразования жизни» («жизненных реформ»). Это сотрудничество осуществлялось прежде всего на страницах журналов и в издательской деятельности в целом. Если говорить о конкретных примерах, то контакты фёлькише с указанными выше организациями могли происходить, например, в рамках краеведческого движения или движения по охране природы. Охрана природы была наиболее показательным примером, так как под этим понятием подразумевались романтические устремления, которые во многом базировались на мифологических представлениях о связи племен и ландшафтов, народа и окружающей среды. Позже эта идеология нашла свое радикальное воплощение в тезисе о «крови и почве», который был заимствован национал-социалистами именно из среды фёлькише.

Фёлькише и движение «всеобщего преобразования жизни» также роднило то обстоятельство, что и там, и там придерживались теорий о вырождении общества, а также идей о том, что отчуждение человека было вызвано «проклятием цивилизации». В обоих случаях поиск выхода из «цивилизационного тупика» был связан с призывами к «возвращению к корням» и «исконной духовности». По этой причине многие работы фёлькише теоретиков вращались вокруг характерных для немцев черт, которые якобы когда-то были утрачены, но их надо было вернуть (либо пробудить), чтобы использовать в качестве силы, способной обновить немецкое общество. Конечно же, эти черты должны были быть присущи всему немецкому народу, германцам. В данном случае немцам предстояло обратиться в свое национальное прошлое, чтобы стать тем, кем они являлись по праву рождения, то есть «истинными германцами». В этом крылся один из принципиальных парадоксов фёлькише движения. Для преобразования общества в настоящем во имя будущего надо было самым радикальным образом обратиться в прошлое. Кроме этого надо было изжить уже имеющиеся признаки «современного народа», чтобы обрести черты, которые по большому счету являлись продуктом умозрительных построений.

Фёлькише движение не испытывало недостатка в моделях германской или немецкой сущности, которые должны были служить примерами для подражания, некими образцами того, как надо было вести себя в «современной» жизни. В данном случае принципиальным моментом являлся вопрос о германской религиозности как составной части «истинной» народной жизни. В итоге уже в начале XX века фёлькише оказались связанными с многочисленными религиозными проектами, которые были призваны «возродить» духовную жизнь Германии. Тем не менее это не привело к отказу от расовой парадигмы, так как фёлькише сосредоточили свое внимание на пропаганде специфических расовых культов. Опираясь на метафизическое единство души и тела, внутренних и внешних качеств немца, провозглашалось, что раса и религия должны были соответствовать друг другу. В данном случае отвечающая «природе» немцев религиядолжна была являться духовным выражением принципиально неизменяемых расовых качеств германцев, то есть соответствовать «естественному порядку вещей». Классическое христианство с его универсальностью для этого никак не подходило, так как его выход за «расовые рамки» якобы нарушил «естественный уклад», что неизменно приводило к внутренней двойственности немцев, и как отдельного взятого человека, и как народа. Хотя бы в силу этих причин многие из фёлькише настаивали на восстановлении «изначальной» религии, которая должна была стать предпосылкой для национального возрождения всех немцев (подразумевались в первую очередь расовые качества).

Имея фактически одинаковые идеологические установки различные направления в фёлькише движении, тем не менее, создали разные религиозные модели, которые в некоторых случаях существенно отличались друг от друга. Единство соблюдалось только в признании необходимости преодоления конфессионального разделения Германии (католики и лютеране), а также национализации (германизации) религии, которая должна была «возродить народ». Кроме этого почти все фёлькише отличались радикальным антиклерикализмом и антипапизмом, так как полагали, что влияние Рима и католической церкви было существенным препятствием на пути внутреннего единения немцев и страны. Антипапизм, вне всякого сомнения, во многом объяснялся протестантским происхождением многих активистов фёлькише движения. Однако даже те из фёлькише, кто, несмотря на всю критику в адрес существующих церквей продолжали принципиально придерживаться христианства, настаивали на том, чтобы оно было «германизировано», то есть по возможности должно было отказаться от своего ближневосточного происхождения и перестать восприниматься в Германии как иудео-христианство. Германское христианство, поборниками идей которого в первую очередь являлись немецкие священники и теологи, без проблем могло интегрировать в себя традиции религиозного антисемитизма. С одной стороны, иудаизм в его современной форме воспринимался как искаженная и устаревшая религия. С другой стороны — в Германии среди фёлькише курсировали идеи, в свое время заложенные мистиком раннего христианства Мар-кионом. Согласно им, «истинное» Евангелие не имело ничего общего с «еврейским» Ветхим Заветом, а христианский Бог не имел ничего общего с «божеством иудеев».

Если одни фёлькише группировки активно пропагандировали полный разрыв христианства с еврейской традицией, то другие пошли еще дальше. Исходя из антисемитских установок, некоторые из радикалов заявляли, что необходимо было отказаться от христианства в целом, так как оно являлось «инородной религией», навязанной германцам евреями. Выход из ситуации им виделся в возрождении язычества и традиций нордических предков. Однако эти радикалы ориентировались в первую очередь на те образы, которые были в свое время «нарисованы» немецкими романтиками, например братьями Гримм. В данном случае было бы большой ошибкой говорить о том, что фёлькише планировали восстановление действительного германского язычества, то есть дохристианского политеизма. В данном случае те, кто провозглашал себя «новыми язычниками», на самом деле ориентировались на имманентную Божественность, что было весьма характерно для немецких романтиков XIX века. Видя «одушевленность» всех вещей, они заимствовали из древних германских религий и культов только некоторые элементы пантеизма, но не более того. При планировании основополагающих преобразований фёлькише взывали к древности, которая на самом деле оказалась старой германской идеологией, помноженной на идеализированный образ Скандинавии. В данном случае фёлькише не были слишком оригинальными, так как опирались на пангерманскую традицию XIX века, когда ставился знак равенства между «германским» и «нордическим». В Скандинавии с ее северной мифологией фёлькише и пангерманистам виделись следы «собственного» язычества. При этом Скандинавские страны воспринимались ими как сохранивший себя в чистоте «германский мир», а потому их традиции должны были быть использованы фёлькише для проектирования расовых утопии.

Обращаясь к мнимым нордическим корням, идеологи фёлькише движения на самом деле всего лишь перефразировали на свой манер знаменитую теорию, которая находила свое выражение в знаменитой фразе «Свет идет с Востока» (Ex Oriente Lux). Только в данном случае Восток, где якобы зародилась вся человеческая культура, заменялся на Север. И опять же это не было оригинальным творением фёлькише. Лозунг «Свет идет с Севера» (Ex Septentrione Lux) получил распространение в Германии еще во времена Тридцати летней войны, хотя использовался он в то время исключительно в отношении Швеции и ее короля. Но уже в XX веке эта фраза получила другое звучание — она относилась к неким севёрным германцам, которые якобы являлись создателями «истинной культуры». Вопрос о происхождении арийцев в целом и индогерманцев в частности играл очень важную роль в идеологии фёлькише движения. Поначалу в европейской науке под арийцами подразумевалась крупная языковая группа. Однако позже под ними стали подразумевать некую этническую общность. И уже затем в идеологизированных работах стали говорить об «арийской религиозности», которая должна была быть противопоставлена восточным («семитским») культам. Многие из идеологов фёлькише испытывали немалое искушение приравнять арийцев исключительно к индогерманцам, а затем и просто к германцам. Однако подобные намерения создавали немало проблем, большая часть из которых было связана с определением места происхождения этого древнего «протонарода». Версия о возможном азиатском происхождении арийцев напрочь отметалась фёлькише. Среди националистов предпочитали говорить о Южной Швеции или вообще о территории Южной Германии, которая выступила в качестве «кузницы народов», то есть места, откуда началось так называемое «арийское завоевание мира». В некоторых случаях идеологи фёлькише использовали фантастические сюжеты, например учение о «мировом льде». Впрочем, в большинстве случаев предпочтение отдавалось мифологии. Среди немецких националистов наибольшей популярностью пользовались легенды о некогда погибшей далекой северной прародине. Впрочем, были и ком-пиляционные версии. Так, например, мифы об острове Туле или Атлантиде могли дополняться конструкциями «теории о полой земле». Подобные построения имели хождение среди фёлькише-эзотериков. Некоторые из них были взяты на вооружение даже национал-социалистами.

Изображение германского прошлого имело во многих случаях ярко выраженную «половую» окраску, что в свою очередь являлось результатом активного использования теорий Иоганна Бахофена. Швейцарский правовед и историк Бахофен (1815–1887) занимался главным образом исследованиями римского права и классической мифологии. В ходе этих исследований он обнаружил ссылки на случаи установления родства по материнской линии, несмотря на господство в античном мире патриархата.

Эти факты и примеры были соотнесены со сведениями, полученными после изучения некоторых современных первобытных народов. Это сопоставление заставило Бахофена заключить, что в социальном развитии человечества патриархату предшествовал матриархат. Господство женщин возникло, по его гипотезе, из еще более ранней стадии промискуитета («гетеризма»). Важными факторами этого развития были присущая женщинам религиозность и культ женского божества. Бахофен полагал, что первоначальная общественная структура была отражением религиозных взглядов. Схема эволюции общества излагалась им в 1861 году в труде «Материнское право» (Das Mutterrecht). Надо оговориться, что идеи Бахофена были восприняты не только фёлькише, но и марксистами. Если же говорить о фёлькише, то вне зависимости от того, как в их расовых утопиях изображались отношения полов, в любом случае воображаемое германское прошлое являлось временем «родового и полового порядка», противопоставлявшегося современности, в которой социальные функции полов ставились под сомнение. Во многих случаях теоретики фёлькише движения выступали с позиций решительного антифеминизма. Это приводило к тому, что между организованным движением противников предоставления гражданских прав женщинам и фёлькише движением имелись многочисленные связи и переплетения. В идеологической конструкции фёлькише движения мужчины и женщины были противопоставлены друг другу, а потому они должны были выполнять совершенно разные социальные функции. Однако нередко фёлькише отходили от традиционной консервативной модели распределения роли полов в немецком обществе. Различия между полами и возложенные на них задачи пытались трактовать исключительно на «комплексной основе». Если говорить о попытках формирования новой («старой») германской религиозности, то здесь ответы на «половой вопрос» находили самые различные формы.

В целом фёлькише идеология обнаруживала дуалистический характер и базировалась на системе не всегда очевидных противоречий, которые обычно выражались симметричными парами взаимоисключающих понятий: цивилизация против культуры, город против села, христиане против язычников, семиты против арийцев. С некоторыми оговорками к этим понятийным парам можно было отнести противопоставление мужчины и женщины. Большинство из этих понятийных пар были связаны между собою (по крайней мере на уровне ассоциаций), что приводило к созданию целой понятийной сети, из которой и возникала фёлькише идеология. Этот бинарный схематизм находил свое выражение даже в наименовании неких исторических сил, которые определяли историю. Для обозначения «собственного» коллектива фёлькише использовали самые различные слова: немцы, германцы, арийцы, индогерманцы, носители нордической культуры и т. д. Однако для фёлькише движения разработка детальной системы подобных самоназваний не имела большого значения, так как почти все эти понятия воспринимались как синонимы. Куда большее значение придавалось созданию понятийной схемы, в которую были заложены определения для «антиподов» — семиты, христиане, славяне. В итоге сращивания этих двух систем понятие «ариец» оказалось через бинарную пару сведено к понятию «не-семит» или «не-еврей».

Схема противопоставления «своего» и «чужого» находила свое отражение даже на уровне географических и топографических представлений, которые в качестве коллективных представлений («ментальный ландшафт») имели давнишние традиции как в немецкой, так и в европейской культуре.

В фёлькише идеологии «Азия», собственно, как и «Восток», воспринималась как «непригодные для жизни пустыни», полнейший антипод «Европы» и злейший враг «Севера». «Восточная пустыня» противопоставлялась «германским лесам». Такое идеологическое направление, как «фёлькише ориентализм», в котором арийское прошлое было «даровано» не только Европе, но также Персии и Индии, всегда противопоставляло эти страны «семитскому Востоку», то есть имело антисемитский подтекст. В данном случае нередко христианство относили к числу «ориенталистских», «семитских» религий, которые в свою очередь противопоставлялись «европейским религиям».

Вновь и вновь в фёлькише идеологии можно было найти отголоски гностических традиций. Подобное родство не было случайностью. В гностических традициях активно использовались не только многообразные метафоры света, но также имелись признаки самообожествления, а также мистического антисемитизма, что нередко проявлялось в форме антихристианских настроений. Подобно тому, насколько была в свое время разнообразной гностическая мистика, настолько же разнородным с идеологической точки зрения оказалось и фёлькише движение. В итоге само движение не было единым организационным строением, а всего лишь великим множеством самых различных организаций, союзов и групп, собранных под крышей одного понятия и определения. Даже современники отмечали, что фёлькише были очень разветвленной сетью, в хитросплетениях которой было дано разобраться отнюдь не каждому. Ситуация осложнялась тем, что при наличии многочисленных связей и пересечений некоторые из небольших группировок и союзов занимали враждебную по отношению друг к другу позицию. Сложность и противоречивость фёлькише движения можно было обнаружить, если обратить внимание на организационные формы относящихся к нему структур. Они были настолько разнообразными, что начинались с обыкновенных общественных объединений, проходили через эзотерические кружки и заканчивались организациями, которые по своей структуре и идеологии весьма напоминали тайные ложи или ордена. Объединение большей части фёлькише движения стало возможным лишь в 20-е годы XX века, когда все силы немецких националистов оказались устремлены на борьбу с «молодой» Веймарской республикой. Только наличие этого «общего врага» позволило многим фёлькише преодолеть до этого существовавшие в аморфном движении идеологические противоречия и личную неприязнь.

Как уже говорилось выше, между фёлькише и движением «всеобщего преобразования жизни» имелись многочисленные точки пересечения, что было предопределено критическим отношением к современности. Критика современного (тому времени) буржуазного общества строилась на принципах отношения индивидуума, природы и общества. И фёлькише, и «реформаторы жизни» подразумевали, что эти три элемента не должны были быть противопоставлены друг другу, а объединены в гармоничной взаимосвязи. Однако такого не было в действительности, так как человек, с одной стороны, оказался отчужденным от природы, а с другой стороны — не мог найти себя в механизированном обществе. По этой причине необходимо было изменить отношения личности, природы и народа (общества). Они должны были дополнять друг друга, а не быть противопоставленными. Подобные устремления имелись даже в таких на первый взгляд неполитизированных областях культуры, как театр и нудизм (в немецком варианте — «культура свободного тела»). Если говорить о театральных постановках, то они могли выступать в проектах по «преобразованию жизни» в качестве выразительного средства, которое бы пропагандировало идеи единства человеческого тела, природы и «народного сообщества».

На самом деле в начале XX века в Германии предпринимались разнообразные попытки реформирования немецкого театра. На свет появлялись «природные театры». Левое движение инициировало появление «народных театров». Суть предполагаемого реформирования предопределялась аспектами, которые подлежали обязательному преобразованию. В качестве таковых могли выступать: репертуар, сцена, актерское мастерство, публика т. д. В любом случае каждое из реформаторских направлений было нацелено на изменение классического буржуазного театра, который казался на рубеже веков излишне индивидуалистическим, напыщенным и искусственным, то есть неестественным. В этой связи нет ничего удивительного в том, что некоторые из реформаторов немецкого театра начала XX века исходили из того, что он должен был быть отражением гармоничного союза искусства, природы и общества (народа). В некоторых случаях подобные устремления к «универсализации» театра имели откровенно религиозный подтекст. Некоторые из постановщиков предпочитали ставить спектакли, посвященные дохристианской эпохе. Отдельные даже решались на постановку мистерий или спектаклей, которые являлись инсценировкой «германских» культовых действ. В то время Германия находилась под несомненным влиянием Рихарда Вагнера и Фридриха Ницше, которые заложили основы «новой трагедии». Воспринявшие их программу реформаторы театра нередко переносили действие пьес в архаичные культовые места, которые должны были символизировать близость к «естественному сообществу». Подобные постановки вызвали немалый интерес у теоретиков «германских культов», что стало отправной точкой для взаимодействия некоторых театралов с фёлькише движением.

В этой связи в первую очередь надо обратить внимание на фигуру Эрнста Вахлера (1871–1945), который являлся не просто одним из реформаторов немецкого театра, но и был центральной фигурой среди «национальных литераторов», а также принадлежал к числу сторонников возрождения «германской религиозности». Его взгляды были изложены в программном произведении, которое увидело свет в 1903 году под названием «Немецкий театр будущего». Эта работа по своей сути являлась трансформированными в духе фёлькише идеями реформирования театра. При этом Вахлер использовал как многообразие идей театральных реформаторов, так и многочисленные доктрины, которые были порождены в недрах фёлькише движения. Часть идей говорила о необходимости близости театра к природе. А потому, когда Вахлер рассуждал об открытых сценах и подмостках, то он фактически озвучивал идею фёлькише о мифической взаимосвязи между народом, народной культурой и природными ландшафтами. Он предполагал, что созданные «под открытым небом народные сцены» будут обладать чертами «национального и религиозного посвящения», «выступать в качестве праздничных мест нашего народа, являться сокровищницами нашего национального наследия». Однако в данном случае имелся и ярко выраженный политический акцент, так как Вахлер предполагал превратить новую сцену в «арену борьбы за наше искусство». В данном случае при помощи сценических средств борьба должна была вестись «народом против вырождения, простотой против роскоши, природой против неестественности».

Особое внимание Вахлер уделял тому, чтобы сцены под открытым небом создавались поблизости от тех мест, которые уже в рамках формировавшейся с XIX века романтической мифологии считались «священными», то есть были связаны с древними германскими культами. Вахлер как один из идеологов создаваемой «германской религиозности» придавал большое значение Вальпургиевой ночи.

Целям новой мифологии полностью соответствовала так называемая «танцевальная площадка ведьм» близ Тале, которая располагалась у подножия горы Броккен в Гарце. Именно здесь Вахлер намеревался осуществить свои планы по созданию «природного театра». В своем проекте Вахлер опирался на разработки художника и архитектора Германа Хендриха (1854–1931), который был одним из активистов фёлькише движения. В этом сотрудничестве был создан «Вальпургиев зал», строение в старогерманском стиле, для оформления которого Хендрих использовал мотив из «Фауста» Гёте. Сам же архитектор полагал, что «непроходимая дикая местность» Гарца с его горными ландшафтами являлась «убежищем последних германских язычников». Распространявшаяся в эзотерических кружках и фёлькише движении теория «весеннего праздника ведьм» также и у Хендриха находила трактовку исключительно через «солнечные культы древних арийцев». Он писал: «Здесь они [язычники. — А.В.], со всех сторон оберегаемые каменными стенами, могли праздновать наступление весны и приветствовать восходящее солнце, чем нагоняли ужас на поборников христианства». В конце концов, и сам Вахлер был убежден в том, что место для танцев ведьм было связано с «древними очагами и культовыми местами», а потому «теперь надо было вновь развести ритуальные костры на этой священной земле». В итоге летом 1903 года по его инициативе в этих краях был открыт «Горный театр Гарца» — образцовые для фёлькише театральные подмостки, которые десятилетия спустя послужили образцом для возведения национал-социалистических тинг-площадок. Целью «Горного театра» было «обретение немецкой народностью своей сути посреди мощной и естественной природы», что должно было найти свое выражение в «заботе о германском естестве и просветлении души немецкой нации при помощи постановок об идеальных германских личностях».

Вахлер был одним из первых, кто в стихотворной форме составил специальное обращение к зрителям, которое по своей форме весьма напоминало ритуал из германской мифологии. В этом действе принимали участие не только ночные и лесные женщины, которые «позже» были провозглашены ведьмами, но и легендарная фрау Холле (матушка Хольда).

Матушка Хольда (фрау Холле) является персонажем немецких сказок, собранных братьями Гримм. Она впервые появляется в сборнике 1812 года. Первоначально она была известна как фрау Холле из сказки под № 24. Сказка «Матушка Хольда» рассказывает историю о богатой вдове и ее родной дочери и падчерице. Суть этой сказки такова. Вдова потворствовала своей родной дочери, позволив ей стать ленивой, в то время как ее падчерица должна была делать всю работу. Каждый день падчерица должна была прясть у колодца. Однажды она уколола палец о кончик веретена. Наклонившись к колодцу, чтобы смыть кровь, она уронила веретено в воду. Опасаясь наказания за потерю веретена, падчерица прыгнула за ним в колодец. К своему удивлению, девушка оказалась в мире Хольды, которая держала ее как служанку в течение нескольких недель.

Однако Хольда была настолько впечатлена кротостью девушки и трудолюбием, что она отправила ее обратно в семью, с фартуком, полным золота. Мать, думая, что ее собственная дочь тоже могла бы получить золото, направила ленивицу в колодец работать для матушки Хольды. Но Хольда осталась недовольной ее плохим характером и отправила домой, облитую смолой.

Сама легенда, в том виде, в котором она в конечном итоге перешла к братьям Гримм, судя по всему, происходила из традиции устного творчества Центральной Германии, из местности, сейчас более известной как Гессен. Это предание было рассказано Генриеттой Доротеей Вильд, на которой Вильгельм Гримм женился в 1825 году. В первом варианте сказания имелось множество интересных деталей, которые появились в сказках братьев только во втором издании (1819). До сих пор в Гессене сохранилось высказывание о том, что «Хольда готовит себе постель», это означает — идет снег, то есть она перетряхивает перину и идет снег с небес. В данном случае большинстве фёлькише полагали, что в германском дохристианском фольклоре имена Холле, Хольда, Хульд, Холле использовались для обозначения одной и той же богини, которая отвечала за погоду.

Если же возвращаться к постановке Вахлера, которая назвалась «Вальпургии», то надо отметить несколько моментов. Во-первых, композитором в данном случае выступил друг Фридриха Ницше Петер Гаст. Во-вторых, сама постановка именовалась не иначе как «торжественное представление в честь праздника весны». В-третьих, в этом действе центральной темой были германские ведьмы. В сюжете и мотивах пьесы, которая была посвящена торжественной встрече «майской королевы», отчетливо читалось идеологическое влияние фёлькише. Это произведение, несколько наивное и по-своему откровенное, рассказывало об истории одной бедной и скромной немецкой девушки, живущей в деревне. В ходе майского праздника (Вальпургиевой ночи) ее избирают «майской невестой», которая должна сочетаться браком с прекрасным юношей. Элементы романтического национализма появляются здесь поначалу только лишь как представление о земной жизни народа Гарце, который «честно сохраняет верность обычаям отцов». Однако действие пьесы происходит во времена кризиса, которым была охвачена Германия. А потому главные герои с тревогой видят, как в их жизнь вмешивается «безродное торгашество», а старые традиции и обычаи постепенно забываются. Зрителю предлагается выход из сложившей ситуации — возвращение к древней германской культуре, старой немецкой вере, которая в своих основных чертах весьма напоминала «нордическую мифологию». Подобное решение накопившихся в обществе проблем сразу же было понято и принято главными героями пьесы. Для еще большей убедительности Вахлер вводит в действие фигуру таинственной старухи, в которой герои сразу же опознают германскую «женщину трав», которая является предсказательницей, то есть ведьмой. По ходу действия выясняется, что таинственная старуха является германской богиней Хольдой, которая пришла с множеством «приближенных», чтобы справить «истинную» германскую майскую свадьбу. В пьесе появляются и братья Гримм, которые выступают в качестве крестных главных героев. Связь с христианством не позволяет им увидеть истинное лицо Хольды и ее окружения, а потому они превращают их в своих сказках в отталкивающих ведьм, хотя на самом деле они являются «лесными женщинами» (германская разновидность эльфов). В данном случае Вахлер прибег к игре слов: если германская богиня зовется Хольдой, то ее окружение именуется «хольдами», что в переводе с немецкого означает «прелестная», «благосклонная». Хольды («лесные женщины») поют в одной из сцен: «Мы, ночные женщины, живем в тенистых рощах, мы ведаем судьбу, мы помогаем и лечим. Мы живем в самой чаще зеленого леса, о нашей тайне не знает никто».

Вводя в действие мифических существ, Вахлер как бы проводил параллель между земной свадьбой главных героев и «небесной свадьбой», чье почитание происходит в обрядах Вальпургиевой ночи. В конце пьесы на сцене появляется «пришелец», которым оказывается бог Вотан, именуемый «отцом всего сущего». Таким образом, как бы указывается на связь между людьми (девушки, устроители праздника) и божествами (Хольда и Вотан). То есть делается намек, что человеческая жизнь должна быть отражением жизни божественной, а микрокосм сельской жизни должен соответствовать макрокосму Вселенной, устроенной по «высшим законам». Наличие в действии одновременно «земной» и «небесной» свадьбы изображается Вахлером как необходимая составная часть священного германского торжества, которое являлось праздником плодородия. Не случайно в пьесе звучат слова: «Новая весна настала, цвети, благородный народ!» Уже после окончания Второй мировой войны пьеса Вахлера не раз подвергалась вульгарным трактовкам, в которых указывалось на ее связь с идеями демографической политики (праздник плодородия = увеличение германского народонаселения). Подобные версии кажутся надуманными. Несмотря на то что Вахлер выказывал определенные симпатии к биополитческим программам фёлькише движения, он никогда не делал их центральным компонентом, чего нельзя сказать про «культуру свободного тела».

Взаимопроникновение фёлькише движения и немецкого нудизма, «культуры свободного тела», было продиктовано преимущественно эстетизацией и метафизическим превознесением человеческого тела. Это было не только отличительной чертой фёлькише, но и представителей движения «всеобщего преобразования жизни». Точками соприкосновения между этими двумя явлениями в политической жизни кайзеровской Германии являлось отношение к вопросам пола, сексуальности и тела, которые в упомянутых движениях определялись расовыми представлениями и таким учением, как «расовая гигиена».

Случаи, когда проповедники нудизма одновременно являлись активистами фёлькише движения, были отнюдь не единичными. В этой связи необходимо упомянуть Генриха Пудора (1865–1943), который не только «изобрел» понятие «накт-культура» (обнаженная культура), но и породил соответствующее движение. Следующим после Пудора идеологом национального нудизма стал Рихард Унгевиттер (1868–1958). Именно он впервые увязал нудизм с расовыми утопиями, которые провозглашались в среде фёлькише. В1906 году Унгевиттер участвует в создании «Аристократического нудо-национального альянса». Эта организация по своей форме напоминала нечто среднее между теософским кружком и фёлькише ложей. Одним из соучредителей, а затем и центральной фигурой в альянсе являлся строительный магнат и издатель Макс Фердинанд Зебальдт (1859–1916). Он стал важным связующим звеном между движением «всеобщего преобразования жизни», теософскими кружками и фёлькише организациями. Именно Зебальдт начала планомерно соединять между собой пропаганду «свободного тела», расовую гигиену, кельтскую и германскую мифологию, а также эзотерические доктрины.

В отличие от Унгевиттера и большинства ранних приверженцев «национального нудизма», которым была в значительной мере присуща аскетическая модель сексуального поведения, Зебальдт активно пропагандировал расистско-сексуальную религию, в которой должны были практиковаться ритуальные половые сношения. Сама концепция Зебальдта во многих моментах обнаруживала откровенно порнографические черты. При этом создатель новой «религии» использовал идеи сексуально-магических практик, которые были распространены на так называемой «оккультной периферии». Запутанную идеологию Зебальдта можно было был назвать эзотерическим пансексуализмом, который был увязан с отдельными фрагментами фёлькише идеологии.

Основы нового культа были изложены Зебальдтом в пятитомном произведении, которое называлось «Генезис». Один из томов этого «исследования» сексуального культа был посвящен проблеме ведьм. Этот том имел название «Законы зачатия». Именно в нем Зебальдт утверждал, что сексуальная привлекательность ведьм объяснялась их языческо-германским наследием. Здесь автор культа получил возможность комбинировать спекуляции о сексуально-магических ритуалах с расизмом и представлениями фёлькише о немецкой идеологии. Весьма показательно, что в своих рассуждениях Зебальдт постоянно отсылал читателя книги к работам польского писателя Станислава Пшибышеского «Дети сатаны», «Познание зла». Некоторые моменты в книге Зебальдта являлись «калькой» с этих работ.

В основе всей конструкции «сексуального культа» Зебальдта лежит теория о матриархате. При этом Зебальдт использовал не только классические теории (Бахофен), но и социалистические версии (Ф. Энгельс). Все эти мысли были слиты воедино, а затем трансформированы в стиле фёлькише, то есть были «приведены в соответствие» с расовыми теориями. Зебольдт провозгласил ведьм реликтовыми «отголосками» первобытных женских мистерий, а точнее, «нордической мистерии, посвященной Матери-Земле». Якобы именно в этой мистерии древние кельты и древние германцы «во всем своем многообразии выразили тайну материнства». Несмотря на свою маргинальность, книга Зебальдта тем не менее является центральным документом, который позволяет лучше понять и постичь «материнскую идеологию», культивировавшуюся в фёлькише движении. Эта идеологйя всегда связывалась с биополитческими и расово-политическими концепциями, так как в ее рамках материнство трактовалось на как таковое, а исключительно как метафизическое продолжение рода. В данном случае «мать» выступала не в качестве матери неких детей, а как прародительница рода, создательница расы. А потому материнство в фёлькише идеологии ценилось только при условии производства на свет максимального количества здорового потомства. При этом «чистота материнства» должна была являться гарантом «чистоты расового организма». Зебальдт проецировал реконструируемый материнский культ древних германцев на идеи расовой гигиены, которые активно развивались в начале XX века. Это позволяло ему говорить о «германских половых мифах», в которые было заложено «глубокое почтение к продолжению рода», что в свою очередь являлось «священным языческим восприятием процесса зачатия и рождения».

Полную противоположность (по Зебальдту) «почвенническим» материнским культам являло «фаллическое» иудео-христианство, которое было полностью лишено «почитания природы» и «обожествления тайны рождения». Зебальдт предположил, что по мере того, как христианство набирало силу, «материнские мистерии» вытеснялись на сервер, где их даже во времена Средневековья продолжали придерживаться «нордические германцы» и кельты. Он писал: «Только на Севере кельто-германские народы сохранили остатки этой веры, которая предполагает неискаженный взгляд на материнство и материнские мистерии». Далее следовало дословное воспроизведение идей Станислава Пшибышеского, которые были изложены им в работе «Познание зла». На основании этого Зебальдт приходил к выводу, что «почвеннический народ» продолжал чтить своих «богов Земли», в честь которых справлял «священные праздники». Шабаши ведьм трактовались им исключительно в рамках этих праздников, однако несколько иначе, чем это делал польский литератор. Зебальдт предпочитал видеть в них «германское священнодействие», которое являлось отзвуком некогда существовавшего германского матриархального культа размножения или сексуального культа. Он писал: «Средневековые празднества, проводимые на горках и холмах, являлись не чем иным, как отголосками истинно германской материнской мистерии и мистерии соития, что было протестом против метафизического, выходящего за рамки людского понимания патриархального христианства». Зебальдт предполагал, что превалирование женщин на шабашах было вызвано их (шабашей) «изначальной женской сутью». Позже находящаяся под мужским контролем христианская церковь «персонифицировала подавляемую женскую сексуальность» в фигуре дьявола. В итоге делался вывод о том, что церковь (в первую очередь католическая) решила унизить «языческую женщину», провозгласив ее «проклятой слугой нечистого», то есть приравнивание «гордых германских дев-прорицательниц» к злым ведьмам было символическим оскорблением. В данном случае шабаши ведьм стилизовались под акты протеста, которые позволяли себе языческие женщины. Это протест был направлен против «мужской» христианской мистики, а также был «актом мести ориентализму, который растоптал германскую суть народа».

Зебальдт полагал, что развивал своими построениями давнюю традицию «сексуально-магического антиклерикального сопротивления», которое началось с гностических сект поздней Античности, продолжено в Средневековье ересью катаров и шабашами ведьм. При этом он подчеркивал, что «наивные природные культы» сексуально-магического язычества со временем скатились до уровня ритуальных собраний, которые всего лишь маскировались под «мистику», а затем выродились в «восторженные оргии», которые были банальным развратом. В описаниях одержимых сексом женщин Зебальдт предпочитал опираться на описания, которые приводились у Станислава Пшибышеского. В рамках данной книги нас в первую очередь должна интересовать комбинация пресловутой сексуальной магии и расистских идей. Зебальдт провозглашал католических священников «вырожденцами» именно по причине того, что они были полной противоположностью ведьмам, которые проводили «половые мистерии соития». В этом тезисе приоритет должны были иметь не половые отношения как таковые, а исключительно германские сексуальные культы, которые как бы гарантировали расовое приумножение германцев. То есть Зебальдт высказывал мысль о том, что определяющей в ведьмах была их приверженность «естественной человеческой селекции», которую автор пятитомного «Генезиса» превозносил как будущую основу для общества. Зебальдт заявлял, что «расовая селекция» была в состоянии не только решить все общественные проблемы, но и стать главным принципом «настоящего сексуального социализма». Исходя из этого посыла, он думал, что «только лишь этика древних германцев» была в состоянии «осуществлять мудрое руководство на уровне сбора человеческого урожая». В этом месте Зебальдт прибегал к метафоре, весьма популярной среди сторонников расовой гигиены. Он говорил о «садовнике», который осуществлял неприметную, но неустанную работу, «давая засохшим под властью фальшивых иллюзий ветвям германских племен вновь оказаться напитанными соками родной земли».

Несколько иначе, нежели расово-сексуальная утопия Зебальдта, выглядела теоретическая конструкция, построенная одним из идеологов фёлькише движения Виллибальдом Хенчелем (1858–1947). Если Зебальдт при формулировании своих идей заведомо использовал эзотерическое наследие многочисленных группировок, то для Хенчеля оно фактически не играло никакой роли.

В нем сказывался специалист по естественным наукам. Будучи биологом и химиком, Хенчель предпочитал не обращаться к фёлькише мистицизму, а захотел сконцентрироваться исключительно на научных и практических аспектах расовой селекции. Хенчель был учеником натуралиста Эрнста Хекеля и одно время даже был его ассистентом. Если от Хекеля были почерпнуты идеи Дарвина, то окончательное формирование мировоззрения Хенчеля произошло на рубеже веков, когда он начал сотрудничать с целым рядом ультраправых организаций и даже поддерживал так называемый «партийный антисемитизм». Например, с одним из главных антисемитов Германий Теодором Фричем (1855–1933) его связывали не только деловые, но и дружеские отношения. Издаваемый Фричем журнал «Молот» использовался Хенчелем для распространения своих идей. Однако главные свои мысли он изложил не на страницах известного антисемитского журнала, а в объемистой книге. Она увидела свет в 1901 году и называлась «Варуна. Исторические законы возвышения и заката жизни». Впрочем, это не помешало Теодору Фричу провозгласить «Варуну» идеологическим фундаментом «Молота».

В своей работе Виллибальд Хенчель ни в коей мере не ограничивался проблемами расовой гигиены. Он писал «Варуну» (как уже следовало из названия) для того, чтобы объяснить закономерность истории, равно как и устройство мира. В своих теориях Хенчель исходил из пантеистического понимания «божественности мира». Поставив перед собой столь грандиозные задачи, автор «Варуны», желая того и нет, все-таки приблизился к эзотерике. Опираясь на распространенные в то время теории вырождения и дегенерации, Хенчель сосредоточил свое внимание на упадке культуры и расовом упадке, которые он полагал современными ему процессами. Он увязал это негативное направление в развитии с «закатывающейся жизнью», которая, по его мнению, и была причиной «вырождения». Хенчель представил «закатывающуюся жизнь» в качестве отличительной черты «враждебного жизни семитизма», который проявлялся не только в иудаизме, но и в христианстве. В «преодолении христианства» он видел «главную предпосылку для начала возвышающейся жизни». Как видим, речь шла о характерной для многих фёлькише смеси из антисемитизма и радикального неприятия христианства. Важным моментом в этой теории являлась мысль о том, что «закат» был обратимым процессом, а потому «закатывающейся жизни» был противопоставлен принцип «возвышающейся жизни». Здесь наука и научные аргументы превращаются в некую игру, в которой отчетливо прослеживался религиозный компонент, весьма напоминавший монизм.

По словам Хенчеля, только наука могла «указать народам путь к спасению, так как она содействует очищению и продолжению человеческого рода через направленные позывы к размножению». В полном соответствии с этой мыслью он предлагал сформировать место для «чистых расовых семян», которое в книге именовалось «Миттгартом». В этом «человеческом саду» надлежало проводить целенаправленную «прополку», то есть осуществлять «устранение непригодных» (в книге это называлось словом «аусъятунг»). По мнению Хенчеля, только в этих условиях можно было «контролировать ненасытного молоха культурных процессов».

Селекционная утопия Хенчеля базировалась на принципе «превосходящей силы зачатия у мужчин по сравнению с женщинами». По этой причине расовый отбор должны были осуществлять исключительно мужчины. Но именно поэтому из Миттгарта надо было устранять лишних мужчин, проводить аусъятунг, извлекать их из процесса приумножения расы. Продолжение рода должно было восприниматься как «высшая привилегия». Принцип мужского доминирования отражался даже в идее создания специальных поселений Миттгарта, в которых на 100 мужчин должно было приходиться 1000 женщин. В основу нового общественного строя должна была быть положена полигамия (многоженство), единобрачие являлось скорее исключением, нежели правилом. Но даже у этой идеи была своя специфика — брак должен был продолжаться до тех пор, «пока женщина подходила для него». Подобного рода теории не могли не вызвать критику в фёль-кише движении, где брак и институт семьи воспринимались едва ли не центральными моментами. Поскольку большинство фёлькише полагали, что прогресс и цивилизация как раз разрушали традиционную семью, то они весьма скептически отнеслись ко многим идеям Хенчеля.

В рамках нашего повествования «Варуне» Хенчеля можно было бы не уделять никакого внимания, если бы она не касалась «ведовской проблемы». В 1913 году Хенчель развил свои мысли в небольшой работе «Ночь Вальбурга и танцевальные горы». Именно эти сооружения, в первую очередь «скалы ведьм», по мнению Хенчеля, некогда имели огромное значение для индогерманских культов. Позже служительницы этих культов были провозглашены христианами ведьмами. Он писал: «Ожесточенная борьба, которая на протяжении веков велась против ведьм и волшебниц, позволяет предположить, что народ втайне все-таки сохранял верность старой вере. Праздник Вальбург был твердыней, в которой сохранялись древний образ мыслей и истинное благонравие. В нем крылась священная идея, которой следовал народ, осуществляя расовый отбор. Несмотря на все трудности и опасности, этот праздник продолжали отмечать». С опорой на романтично-мифологические представления о ведьмах Хенчель исходил из того, что для сельского населения эти «культовые места» продолжали играть большую роль вплоть до современности.

Он утверждал, что во многих случаях старые обряды были «замаскированы» под ритуальные праздники «богослужебного вида». Однако Хенчеля меньше всего интересовали мистические традиции германских крестьян, он видел в этих действах мероприятия, которые относились к сфере расовой селекции. По его мнению, праздник Вальбург был когда-то специально предназначен для того, чтобы содействовать «созданию условий для плодородия женщин». В итоге он должен был трактоваться как полигамная массовая свадьба, которая должна была приводить к половым сношениям. При изображении древних германских культов Хенчель не смог избежать неких спекулятивных ноток, относящихся к так называемой «сексуальной магии». Однако он лишил все эти культы их мистических черт, сведя их к «трезвому» изображению мероприятий по осуществлению расовой евгеники. Именно в этом духе он описывал якобы существовавшие приемы расовой селекции, которые использовались древними германцами, «избиравшими для продолжения рода только самых достойных».

Руководствуясь этой идеей, Хенчель показывал читателю «богиню Вальбург», которая почиталась как «предсказательница и пророчица», но на самом деле являлась покровительницей германской расовой селекции. Знания этой «предсказательницы» о «священных местах», о тайнах бытия, о смерти, о зачатии детей и об увеличении рождаемости были «на самом деле» предназначены для осуществления расовых мероприятий. Отбор в данном случае осуществлялся «верховными жрицами». В итоге «ведовская религия» представала чем-то вроде древней расологии — священного знания о природе расового отбора, который должен был вести к приумножению «богоподобной» арийской расы господ.

Хенчель полагал, что при христианизации Европы католики использовали все средства, чтобы подавить эту «народную память». В итоге преследование ведьм оказалось борьбой против жриц «богини Вальбург». Поскольку эти жрицы (ведьмы) являлись хранительницами традиций здорового размножения, то католики «вели борьбу против самой жизни». Для Хенчеля процессы по делам ведьм являлись парадигматическим выражением «семитизма», который якобы нашел свое полное выражение в христианстве. Он писал: «Когда церковь усердно боролась против богини Вальбург, когда запрещался праздник Вальбург, в котором находили свое выражение воля к жизни и священный порядок вещей, когда ведьм клеймили как порождение дьявола, когда за память о прошлом грозили костром, то борьба шла не просто против древних обычаев, а против правильного уклада жизни». В заключение Хенчель описывал процесс длительного упадка культов плодородия, что было вызвано христианским влиянием. Однако, по мнению Хенчеля, в народной жизни остались некоторые «рудименты старых культов», которые проявлялись в «танцах ведьм на Вальпургиеву ночь». Он писал: «Эта богиня Вальбург продолжала жить в воображении народа. Она оказалась перемещенной в сказочные леса. Женщины, которые встречались там, могут называться ею. Они могут представать в виде ведьм или валькирий, жить в подземельях и в пещерах или же купаться в потоках жизни. Они хранительницы брака, которые живут между мирами. По этой причине они прядут нить судьбы, которая протягивается между колыбелью и могилой. Они хранят в себе черты богини плодородия и богини смерти».

Подводя итоги, Хенчель в своей работе настаивал на том, чтобы немцы вновь осознали индогерманские обычаи, а также «вернули себе жизненные силы через расовый отбор». В этих выводах кроется связь между сутью германских ведьм и проектом по созданию специальных поселений. Желая применить свои идеи на практике, Хенчель в 1906 году создал собственную организацию, которая носила название Союз «Миттгарт». Однако он не смог собрать достаточного количества средств и сторонников, чтобы приступить к реализации проекта по созданию специальных поселений. Несмотря на это, идеи Хенчеля оказали большое влияние на некоторых из представителей фёлькише движения. Речь идет не только о «реформаторе жизни» Рихарде Унгевиттере. Дело в том, что именно после Хенчеля в националистических кругах стали постоянно возникать идеи о создании «идеальных поселений». Можно даже говорить о том, что косвенно Хенчель оказал влияние на национал-социалистов. Именно «Варуна» и другие работы дали толчок к возникновению националистической молодежной организации «Артаманы», в которую в свое время входили многие видные деятели национал-социалистической партии. Среди таковых можно назвать Генриха Гиммлера, чьи расовые и селекционные идеи фактически повторяли мысли, изложенные в книгах Хенчеля. К числу «Артаманов» принадлежал Рихард Вальтер Дарре, сформулировавший теорию «крови и почвы», а также комендант лагеря смерти Освенцим Рудольф Хёсс. В рядах «Артаманов» числился и Вольфрам Зиверс, который стал организационным руководителем «Наследия предков» («Аненэрбэ»).

Сожаление о преследовании ведьм, которое высказывали Вахлер, Зебальдт и Хенчель, однозначно указывают, что образ ведьмы в фёлькише движении и движении «всеобщего преобразования жизни» явно был связан с традициями романтического национализма XIX века «В то же самое время попытки создания новой, «германской» религии были неразрывно связаны с попытками постижения сути ведовства. В итоге ведьма стала для фёлькише покровительницей естественной жизни, хранительницей расовых традиций, помощницей в увеличении рода, то есть метафизической «матерью расы». Вне зависимости от того, был ли образ ведьмы связан с оккультными спекуляциями (как у Зебальдта) или же с внешне научными построениями (как у Хенчеля), его отличительными чертами становились: во-первых, причастность к идеям расовой селекции, во-вторых, примыкание к попыткам формирования «германской религиозности», которые неоднократно предпринимались в среде фёлькише движения.