Тоска посылает сны с беспричинно низкими потолками. Оглушительно бьют барабаны. Пылает костер, бросая в черное небо живые сполохи. Раскрашенные тела, взявшись за руки, мрачно топают вокруг огня.

Трясутся плоские груди женщин, качаются мужские члены…

Косматый шаман, стоящий поодаль и шепчущий магические слова, указывает на него грязным пальцем: «К закланию!» А он, Виктор Санин, лежит связанный на каменном жертвище, с ужасом глядя на танец дикарей.

Жуткий ритуал близится к кульминации. Истошные крики голых тел сливаются в леденящий душу рев. Шаман наклоняется. Все ближе, ближе его страшная маска. А рядом с ней багряный нож — ожившее в свете костра священное жало.

— Не-е-е-е-т!

Это кричит он. Отрывается от мокрой холодной подушки… Сбрасывает сбившееся одеяло… В зеркале отражение безумца. Кошмарный сон не спадает, не уходит вместе с противной дрожью.

— Не-е-е-е-т!

Виктор вскакивает с кровати, не осознавая, что все еще кричит, натягивает в спешке брюки, рубашку, все еще ощущая над собой страшную маску и багряный нож.

И лишь у двери, уже одетый, бессильно прижимается к косяку. В который раз твердит убежденно: «Нельзя убежать от себя!» Постоянно выпадает из памяти эта вековая истина. Состояние такое, будто никогда не было за спиной светлого, будто всегда, во сне и наяву, его преследовали, мучили одни кошмары, как хронический недуг, как проклятье, как адова кара. Какой-то злой рок все сущее перед ним оборачивал траурной жутью.

Улыбается Верочка. Нет, это улыбается злобная мегера в облике невинности…

Легкие, веселые взмахи косы и… катится голова Нефедова по траве, еще живая катится…

Мальчик стоит и не может понять, почему в гробу его сестра, такая молодая… Он больше не думает… Его нет…

Смердящий труп возле электрической кровати…

Черный рубильник, как знак смерти…

Виктор чувствовал: нет сил сопротивляться даже самому себе. Надо бежать. Куда угодно. Кажется, угомонилось и второе «я», упрямо твердившее: «Нельзя убежать от себя!»

Он открыл дверь, вышел на улицу, таксисту сказал, не задумываясь:

— Во Внуково!

Долгая дорога слегка развеяла гнетущую тоску. Смотрел на бегущие дома, поля, деревья и безвольно оправдывался: «Они бегут, а не я».

В многоголосом и многодумающем многолюдье аэропорта нашел галерею стеклянных касс.

— На ближайший рейс до Сочи.

— Да вы что, мужчина? Надо было заказывать, — рассерженно вылетело из окошечка.

Рядом с паспортом легли две стотысячные купюры…

— Вашей маме подарок…

Через час, сидя в самолете, он остановил приветливую бортпроводницу:

— Две бутылки хорошего вина.

Время едва перевалило за полдень, когда сочинский водитель с гордостью произнес, останавливая машину:

— Это у нас самый лучший отель.

Отодвинув табличку «Мест нет», Виктор ласково сказал хмурой женщине:

— Добрый день! Это я.

Она глянула на него, как на немытого и нечесаного забулдыгу-пьяницу, но секунды через три расплылась в любезности:

— Не забываете нас, уважаемый? Ваш люкс, как всегда, ждет вас.

Мебель в люксе сияла новизной и официальным комфортом. Видимо, он предназначался именитым дипломатам или маститым денежным тузам. В пышном ковролине утопали ботинки. На хрустальных люстрах беспечно веселились солнечные лучики. И везде зеркала — овальные, треугольные, квадратные. А в ванной зеркальные стены и потолок, только пол из белых пластиковых плит.

Цепко отражая со всех сторон Виктора, зеркальные комнаты как бы имитировали постоянное людское движение. Это привносило сюда ощущение суетного уличного простора, которого Виктор так старательно избегал.

Оглядываясь на всевидящие стекла, словно опасаясь посторонних взглядов, Виктор сбросил отяжелевший костюм, надел шорты, легкие туфли, майку и выскочил в коридор, с облегчением захлопнув дверь, за которой назойливо кривлялись его отражения.

Брел с пляжа на пляж, наслаждаясь свежестью ветра, наполненного свободой. Искал место, где поменьше этих приторно знакомо мыслящих существ.

Перебравшись через очередную бетонную дамбу, остановился: на огромном пространстве, огороженном веревками, лежали обнаженные люди. Совсем обнаженные. Их было немного — десятка два.

Нудистский пляж предлагал новые впечатления! И Виктор, преодолевая неловкость и смущение, начал раздеваться. Чуть замедлил движения, когда остался в плавках, но тут же решительно сбросил и их.

Неподалеку от него на широкой махровой простыне раскинулась молодая пара. Он — черноглазый, мускулистый, с тупым подбородком, привыкшим держать удары. Она — та самая Венера, рожденная из пены морской, которую впервые увидел Боттичелли. Длинные золотистые волосы растрепал, рассыпал ветер, светлые, чуть грустные глаза, в долгом ожидании застывшие мягкие губы. А ниже… ниже уже не было загадочного боттичеллиевского покоя. Ее полноватое, но гибкое, девственно-нежное тело пульсировало внутренней энергией, неутоленным, призывным желанием. Виктор даже зажмурился, отвернулся, чтобы остудить вспыхнувшие чувства. Но и перед закрытыми глазами витала соблазнительная Венера.

«К чему эти страдания? — спросил сам себя. — Хочется — возьми!» И он нагло уставился в затылок мускулистого супермена.

Действие проявилось незамедлительно. Сначала тот бросил какую-то грубую реплику, и бархатные глаза Венеры обиженно расширились. Затем отжался на руках, поднялся и пошел в парк.

Виктор послал ему вслед: «Тебе она противна. Ты больше сюда не вернешься…» — и тут же повернулся к Венере: «Смотри на меня… Вот он, твой единственный. Ты поражена, счастлива, ты задыхаешься от радости и желания…»

— Меня зовут Клара, — сказала она мелодично.

— Меня — Виктор.

Он переполз на край простыни, которую только что освободил супермен.

Бархатные глаза бережно, как святыню, ласкали его. Ощутимая ласка касалась плеч, спины, бедер, вызывая судорожное вожделение.

«Надо действовать!» — решил Виктор.

Но Венера опередила его:

— Я сняла квартиру здесь, на набережной. Хотите, приглашу на чашечку кофе?

— С удовольствием!

Она обернула себя махровой простыней, затянув узел над грудью. Он, повернувшись к морю, быстро натянул плавки. Пошли рядом. Со стороны: гордая, по-королевски статная мама и ее худенький сынок, ей по плечо ростом.

Захлопнув дверь своей комнаты, она обхватила его шею, повалила на потертый ковер. Падая, он уже предвкушал изощренные приемы Жоржа де Сада и безумную жажду Эммануэль.

Так все и началось… Но чуть позже прояснилось, что изобретательно неистовствует только он. Она же просто лежит, нежится в сладострастных умиротворяющих ощущениях.

Во время приятного отдыха ему показалось, что он и раньше встречался с этой каменной богиней и что давно между ними пролегло нечто отталкивающее и постыдное. Не случайно они прячут глаза друг от Друга.

И все-таки что-то снова толкнуло его в раскрытые объятия, заставило слиться с ней в одно слегка разгоряченное существо. Но тут же сквозь сумятицу прерывистых ощущений стали пробиваться рассудочные импульсы, требующие остановить этот нелепый полумеханический акт.

Она удовлетворенно обмякла, а он с неприязнью увидел грузную волну опустившегося к полу живота, маслянистый пот на складчатой шее… Да и собственное оскверненное похотью тело вызывало гадливое отвращение.

Всплыла полузабытая песня о петухах:

Одевался, думая о том, что придется срочно отдать в стирку и плавки, и майку, и даже шорты.

Она не заметила его ухода, так и осталась лежать неподвижно белой опавшей горой.

Торопливо шел по оживленной декоративной набережной, спеша нырнуть в прохладу и тишину отеля. Мимоходом заметил: над нудистским пляжем сгрудились любознательные, в руках бинокли, подзорные трубы. Ругнулся беззлобно: «Эстеты! Теоретики онанизма!»

Постыдно-чувственное эхо отдалилось, пришло тупое безразличие, отрешенность от всего сущего. Откуда-то всплыла убежденность, что любовные связи унизительны, если они не оправданы продолжением рода. Внутреннее ехидство тут же воспротивилось: «Не лги! Завтра ты снова захочешь женщину!» — «Захочу, — признался он ехидству, — найду ее, испытаю экстаз, а потом… потом опять эта мертвящая пустота в душе и раскаяние, как мука. Бесцельный секс не знает сбывшихся надежд».

Отель принял его прохладой, но не тишиной — тем же зудящим говором. Прогнал по лестнице к желанному люксу.

Первое, что бросилось в глаза: люди! Много. В каждом зеркале. У них были встревоженные лица. Они суматошно двигались, размахивали руками, вертели головами. И все чем-то походили на него, Виктора. Какой-то безумный хоровод родственников. Их невнятные сумбурные мысли, мечась от зеркала к зеркалу, пронизывали голову тончайшими стальными нитями… Это было изощренной пыткой.

Некое облегчение пришло в коридоре. Сбежав по лестнице, Виктор направился к стойке портье. На фоне ячеек с ключами сидел строгий мужчина с кустистыми бровями. Увидев Виктора, привстал, мгновенно слепил лицо в подобострастие, спросил участливым голосом врача «скорой помощи»:

— Слушаю вас, дорогой гость…

Виктор сжался, обуздывая взбешенные нервы, заговорил не фразами, а отдельными словами:

— Не подскажете… пансионат… а лучше… дом в горах… где можно… отдохнуть… одному…

Портье сморщил лоб, возведя брови к середине лба.

«Отослать к деду? Сколько заплатит?»

На его столик спланировала стодолларовая бумажка.

— Мой дед живет высоко в горах, — сказал он, смущаясь. — Там свободна мансарда… Но подойдет ли вам?

— Подойдет! — заявил Виктор, — Я готов ехать сейчас.

— Сейчас? Не могу. — Его брови озабоченно сложились уголками. Но когда на стол упали еще две стодолларовые бумажки, согласно закивал: — Хорошо, хорошо… Поедем. Но мне надо заправить машину, купить вам продукты.

— Я подожду здесь, — прервал его Виктор.

Он отошел от стойки, опустился в кресло, физически ощущая пристальный, недоуменный взгляд из-под кустистых бровей.