План покупки ресторана, предложенный Виктором, был лаконичен и прост. Он едет к Вере, убеждает ее, что ресторан надо продать, затем едет с ней в нотариальную контору, где их ждет Глеб с готовыми для подписи документами.

— Как-то это не в моих правилах, — заколебался Глеб.

— А с вами по правилам поступили? — грубовато спросил Виктор.

— То они, а то я…

Но Виктор был настроен решительно.

— Каждый мерзавец должен получить по заслугам. Мы никого не грабим, мы возвращаем свое. По людской морали это законно. А если мы втянемся в судебный процесс…

— Нет-нет, только не суд, — поспешил согласиться Глеб.

— Тогда к черту нравственные терзания! Езжайте в нотариальную контору и ждите нас.

В кабинете Веры было произнесено вслух только «Здравствуйте!» Минуту спустя она закинула на плечо тонкий ремешок дамской сумочки, обрадованно пожаловалась Виктору:

— Как надоел мне этот ресторан! Продать его, получить хорошие деньги и уехать. Это ж мечта! Об одном прошу: ничего не говорите Пану, пока я не окажусь в Париже, обещаете? Я верю! Вам я верю… Пошли!

Процедура купли-продажи прошла также быстро. Глеб и Вера подписали документы, проследили, как ставились жирные зеленые печати, и пожали друг другу руки.

Нотариус любезно предложил Глебу:

— Все. Документы у вас. Теперь можете передать клиентке деньги…

Глеб растерянно оглянулся.

— А они уже у меня! — бодро воскликнула Вера под напряженным взглядом Виктора.

Она была свободна, она была счастлива, она светилась той наивной девичьей свежестью, которой вожделенно любуются мужчины. Виктор смотрел на нее и не мог понять, что его мучает: гнев? Обида? Горькое сожаление?

На улице Глеб толкнул его локтем.

— Обмоем?

— Еще как! — выдохнул Виктор, освобождаясь от смутного тревожного ощущения. — Куда пойдем?

— Как куда? Ко мне в ресторан!

Они и не подозревали, что у противоположного тротуара Стинг, замерший на заднем сиденье машины, торопливо сказал шоферу:

— Вышли! Давай за ними!

Их настигли в вестибюле «Трех толстяков» на глазах изумленного Ерофеича. Виктора ударили сзади тяжелой дубинкой, а Глеба скрутили и первым поволокли к выходу…

Открывшиеся глаза встретили глухую темноту. Ощущение такое, словно лежишь в тесном гробу — ни пошевелиться, ни вздохнуть полной грудью. Боль от удара вытеснилась наружу, но еще кружила, не желая уходить, где-то над макушкой. Сознание констатировало полную безысходность, из которой один путь — к предсмертной агонии. Но жуткая безысходность тянулась долго, так долго, что из груди невольно вырвался крик. Виктор сжался, рванулся. И тут же откуда-то пробился тусклый свет. Как надежда… Как избавление…

Он увидел, что голова его втиснута в какой-то металлический колпак с продолговатой прорезью справа, а шею, грудь, поясницу, ноги стягивают жесткие веревочные путы.

— Жив-здоров, Виктоша? — донесся сбоку доброжелательный голос Пана, — Извини за такой прием. Но ты же сам не хотел по-хорошему. Глянь, пожалуйста, в щель.

Виктор осторожно повернул голову вправо. Метрах в трех от него светился телевизионный экран, а в нем расплылось радушием лицо Пана. Ниже, под экраном, на широкой скамье (сначала он даже не поверил увиденному) покоился труп мужчины. Скрюченные судорогой пальцы. Вздутый живот, тошнотворный запах.

Виктор зажмурился, отгоняя страшную картинку. Снова открыл глаза. Труп был реальностью. На груди аккуратно сложены в треугольник отрезанные нос и уши.

— Ты на меня, на меня смотри, Виктоша, — снова взвился голос Пана. — А этого упрямца мы так, для иллюстрации оставили. В воспитательных целях. Уверен, с тобой до этого дело не дойдет.

— Что ты от меня хочешь? — прошептал Виктор одними губами.

Но Пан его услышал.

— Отлично. Деловой вопрос. Поговорим спокойно, без всяких гипнотических фокусов.

— Сними дырявое ведро, — попросил Виктор.

— Потерпи немножко, дорогой мой. — Пан прямо-таки излучал нежность. — Это не ведро, а очень нужная для нашей беседы медная шапочка. Мне один физик посоветовал. Разговор будет коротким, потерпи капельку. Я протягиваю тебе руку дружбы и предлагаю заключить небольшой контрактик. А милиция по моей просьбе завтра же забывает о твоих невинных шалостях. Согласен?

Виктор глянул поверх вздувшегося живота на экран телевизора. Лицемерная доброжелательность Пана вызвала у него омерзение. Словно не от трупа, а от этого белесого экрана разносился по воздуху тлетворный запах.

— Дай подумать, — сказал он, потому что и в самом деле пока не знал, как вести себя дальше.

— Думай, думай! — охотно согласился Пан.

Не отрывая глаз от телевизора, Виктор напряг мышцы, как перед прыжком с высокого трамплина, упрямо сосредоточился.

«Ты боишься меня. Боишься, что я откажусь. Ты хочешь снять с меня медный колпак, развязать, войти в эту комнату. Поговорить, как с приятелем. Ты хочешь освободить меня, освободить меня».

Но губы Пана по-прежнему растягивала фальшивая улыбка. В глазах сверкала наглая уверенность. Внушение не доходило до него.

Виктор смятенно расслабился. Неужели телевизионное изображение все равно что безжизненная фотография на стене? Все дело в этом медном колпаке. Помнится, Бернард Кажинский пришел к выводу, что экранирование металлом препятствует мысленному внушению.

Окончательно запутавшись в своих суждениях, Виктор, чтобы еще немного потянуть время, спросил Пана:

— Для этого разговора меня нужно было привязать к кровати и пугать трупом?

— Виктоша, дружище мой, ты же сам покинул меня и вынудил прибегнуть к крайним мерам. Это не простая кровать, а электрическая. Изобретение для некоторых, хочешь испробовать, а?

Виктор молчал, стиснув зубы.

Тогда Пан кивнул кому-то, находящемуся сбоку, и тут же жестко ударила, пронзив все тело, безжалостно тупая судорога.

— Ну как? Впечатляет? — садистски-вежливо поинтересовался Пан. — Может, зря выключили? Может, увеличить напряжение? Наша машина работает превосходно. Она готова за несколько секунд отправить тебя в небытие. Быстрей, чем в крематории. Молчишь?

Мощный удар тока сбил дыхание, осушил рот, а язык будто прилип к небу.

— Что надо подписать? — с трудом произнес Виктор.

— Бумажку с одной фразой: «В моей смерти прошу никого не винить». Понимаешь, договор у нас джентльменский. Никто никого облапошивать не должен. Ты выполняешь мои просьбы, а я плачу. Во мне, все знают, можно не сомневаться. Но твое капризное поведение не внушает доверия. Поэтому если ты, не дай Бог, вдруг заупрямишься, то мне, сам понимаешь, не захочется, чтобы искали человека, справедливо тебя наказавшего. А у меня есть прекрасный снайпер, который первый подбежит к твоему холодеющему телу и подсунет в карманчик это завещание.

Теперь Виктор и вправду понял, только по-своему, что напрасно так долго сопротивлялся: здесь вся власть у Пана. А там, за пределами этой комнаты, он снова станет хозяином положения. И никакого значения уже не будет иметь его роспись под любой фразой.

— Где твой «договорчик»? — спросил устало. — Но сначала развяжи меня и сними этот дурацкий колпак.

— Конечно, конечно… — откликнулся Пан.

Некто, видимо, все время стоявший у изголовья, стянул с него жесткий металлический убор, стал распутывать веревки.

Стинг принес лист бумаги и авторучку. Виктор не стал читать, бегло расписался в уголке. «Только бы выйти отсюда. Только бы выйти. Тогда посмотрим…»

Осторожно, стараясь не задеть дышащий смрадом труп, Виктор спустил ноги с кровати и тут же остановил уходящего Стинга.

«Стой! Ты задумался. Страх проникает в тебя. Ты дрожишь, боишься меня. Ужас гонит тебя из этого дома. Гонит. Ты сейчас выбежишь на улицу и долго-долго не успокоишься…»

Сидящему у изголовья кровати пановскому боевику он просто приказал спать…

В маленькой совмещенной комнатке лежал связанный Глеб, а над ним у сверкающего управления телевизионной аппаратуры возвышался довольный Пан.

— Виктоша, прости меня, — заюлил он, — не мог иначе. Ты ж сам дал повод.

Но извинения его звучали, как похвальба, как речь победителя. Виктор многое стерпел, но это уже было выше его сил.

«Ты хочешь показать мне свою камеру пыток… Очень хочешь…»

— Я думаю, Виктоша, тебе следует познакомиться с тем, что ты сейчас испытал.

— Освободи сначала Глеба, — потребовал Виктор.

— Какие проблемы! — Пан быстро и ловко сбросил с того путы, предложил: — Пойдем с нами, Глебушка.

— Нет, — заупрямился тот, — я посмотрю по телевизору.

— Как пожелаешь! — Пан был великодушен и ласков.

Они с Виктором прошли в комнату, где лежал труп.

— Вот, смотри. — Пан лег на электрическую кровать. — Так я укладываю тех, кто противится моей воле. На покосе — помнишь? Там я просто воспитываю, а тут…

Внезапно Пан возопил истошно, дико, содрогаясь всем телом… Виктор дернул дверь в соседнюю комнату.

— Глеб, ты… — Но, увидев, что Глеб до конца сдвинул рубильник, и услышав, что там, за спиной, вопли прекратились, добавил, сдерживая собственную дрожь: — Ты… Ты правильно сделал. Я сам хотел этого, — Страшное, перекошенное страданием лицо Глеба заставило его смягчить тон до мужской признательности, — Спасибо, друг. Ты помог мне. Теперь мы с тобой можем выпить. За все хорошее, что есть на земле.