Предстоящий концерт стал его сущностью. Он переселился в иную среду, в иной образ. Уже не было сумрачной комнаты с окном, за которым сновали мелко озабоченные людишки. Он жил на залитой светом сцене, в элегантном черном фраке, властвуя над пораженно притихшим залом. Удалились в темные закоулки памяти испуганно рассыпавшаяся группка врачей и те, неподдающиеся пациенты. Даже Верочка отдалилась.

Лишь изредка вспыхивало нечто волнующее из отшумевших чувственных бурь, мягко касалось его, не вызывая отклика.

Теперь он просыпался и ложился спать с горделивым ощущением собственного величия. Не сомневался в успехе, был готов к нему. Отчетливо представлял, как будут аплодировать, как потянутся за автографами дрожащие в руках белые программки, как окружат его липучие поклонницы… А потом… Потом в газетах появятся фотографии… и он начнет слышать за спиной изумленные возгласы: «Это же Санин! Смотри… Сам Санин!..»

В день, когда должно было состояться его первое выступление, Виктор сразу же после завтрака торопливо оделся во все новое: белоснежная рубашка, черные брюки, черный пиджак, черные лакированные ботинки и легкая изящная бабочка. «Зачем чиновники сдавливают шеи галстучными петлями?» Глянул на себя в зеркало, и потянуло на улицу. «Пройдусь, пусть костюмчик узнает, как ему повезло…»

На мягком, податливом от жаркого солнца асфальте Виктор огляделся. Навстречу ему шел высокий мужчина с угрюмо деловым выражением на лице. Виктор хотел было пустить его в перепляс, но не успел. Мужчина склонился над ним, протянул раскрытое удостоверение.

— Майор Кондауров. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Не могли бы вы проехать со мной?

— Проехать? Зачем? — Пугающее недоумение чуть расслабило Виктора, сбило игривый настрой. Но тотчас самолюбивая волна превосходства приподняла его, сделала выше этого сурового гиганта. Веселое озорство отменялось, начиналось забавное приключение. Что ж, принимается! И он ответил с нескрываемым любопытством: — Конечно, могу.

Майор услужливо открыл перед Виктором дверцу черной «Волги». За рулем сидел знакомый белобрысый лейтенант.

«Ах, вот оно что! — догадался Виктор. — Меня, оказывается, решили арестовать! Ну-ну, везите, везите, голубчики. Только придется вам потом извиняться, кланяться мне в пояс. Везите, везите…»

Смех щекотал, колыхался внутри, все хотел вырваться наружу. Бедные, бедные менты, вы даже не подозреваете, кого посадили в машину!

Ехали молча. Впрочем, слово «молча» уже давно утратило для Виктора свой изначальный смысл. Он «слушал» огромного как глыба мужчину.

«Сейчас потолкуем, Гипнотизер. Обо всем потолкуем. Только не нахрапом, поосторожнее. Черт знает, какой фортель может выкинуть этот мерзавчик!..»

«Я арестован, — веселился Виктор, — меня везут в милицию, в святая святых правопорядка. Чудесно! Никогда там не был. Хоть посмотреть разок, как они там живут, как допросы проводят. Это надо испытать, хоть раз в жизни. А надоест, уйду красиво и элегантно. Долго помнить будут. Чудаки, ей-Богу!..»

Таинственное и грозное здание на Петровке почему-то напомнило Виктору виденное в каком-то альбоме изображение запретного китайского города, где за столетия накопилось множество секретов, недоступных простым смертным. Он и пошел вслед за майором с чувством избранника, которому доверили узнать нечто сокровенное, таящееся внутри.

Но дальше все было холодно и чопорно. Лоснящиеся от важности скучные коридоры с понурым, совсем тюремным строем дверей. А кабинет Кондаурова еще больше остудил его ожидания: прямо-таки каземат Петропавловской крепости.

Майор предложил Виктору сесть на стул, прижатый к стене, а сам, опустившись за письменный стол, начал неторопливо перебирать листы в толстой папке. Белобрысый лейтенант прилип к дверному косяку.

Они явно кого-то ждали, и это ожидание, нарушаемое лишь бумажным шелестом, звучало для Виктора интригующей увертюрой. Увертюра прервалась, казалось, на самой чарующей ноте. Всего чего угодно готов был ожидать здесь Виктор, но только не этого.

В кабинет мелкими шажками вошел его любимый профессор, сам Матвей Самуилович Шеленбаум. Никак не соединялись в сознании два полярных понятия: «милиция» и «Шеленбаум». Как черный эшафот и ласковый котенок, как всепожирающая лава вулкана и лесное озеро, как лакированный гроб и букетик фиалок, как…

Матвей Самуилович поздоровался с Кондауровым и, повернувшись к Виктору, всполошенно взмахнул руками:

— Бог ты мой, кого я вижу у своего старого приятеля! Как вы оказались в чреве МУРа, Санин? Не отвечайте, не отвечайте. Уверен, что случайно. Я прав? — повернулся он к Кондаурову, — Отвечайте, прав я или нет?

— Случайно, — подтвердил Кондауров. — Нам просто надо побеседовать кое о чем.

— Ну очень, очень хорошо! — Профессор присел рядом с Кондауровым, закинув ногу на ногу. — В Санина я верю. Он не способен на дурные поступки. Прекрасно мыслящий студент, да какой там студент, почти сложившийся ученый. Я давно решил: оставлю-ка его на своей кафедре. Таким людям, как он, надо заниматься наукой, исследовательской работой.

Виктор с удивлением смотрел на своего профессора. Шеленбаум никогда не отличался болтливостью. Всегда сдержан, корректен, немногословен. Странным было и то, что он обращался к Кондаурову, а твердый неподвижный взгляд его был направлен на Виктора. Во всем этом было что-то неестественное, наигранное.

Ноги скрещены, одна покачивается на другой. Пальцы рук сцеплены в замок. Плечи, спина непривычно расправлены (куда подевалась его сутулость?). Он словно копировал сидящего напротив него Виктора.

«Подстройка к позе?!» — пронесся в голове знакомый стереотип. Неужели профессора пригласили сюда специально? Неужели Шеленбаум начал гипнотический сеанс? Удивление перешло в настороженность, граничащую с легким испугом. Поединок со своим учителем, блестящим мастером гипноза? Нет-нет, такого быть не может…

Но тут Виктор уловил очень-очень важное: их ноги уже покачиваются в едином такте, все чаще начинает совпадать ритм дыхания… Подстройка завершается! Профессор начинает вторгаться в его сознание!..

Виктор мгновенно вспомнил автора этого метода. Милтон Эриксон! Эриксонский гипноз! Что делать? Как вести себя? Это уже не приключение, это уже опасное состязание, которое может завершиться реальным арестом. Что делать? Что делать? Есть же какие-то способы. Минуточку! А не сам ли Шеленбаум говорил на лекции: «Если вы не хотите поддаваться гипнозу, то анализируйте технику, методы его проведения рассудочно и придирчиво, как оппонент проводимого опыта…» Попробуем? Попробуем! Принимаем вызов профессора? Принимаем! Не падать же перепуганным ягненком на жертвенный алтарь!

Он обвел равнодушным взглядом, кабинет Кондаурова, несколько раз вдохнул-выдохнул глубоко и замедленно. Затем мысленно отстранил от себя, как бы отвел на стену летящий словесный поток. И начал спокойно, с профессиональным интересом вылавливать из словесного потока только то, что предусмотренно несло в себе замаскированное внушение.

— Вы будете моим аспирантом, будете. Это как раз то, что вы хотите. Невероятно увлекательна и загадочна наша психологическая наука. Я бы сравнил ее с погружением на морское дно, где на каждом метре открытие. Представьте себя плывущим с аквалангом на спине. Тишина… Тишина… Таинственная дремота. Лениво плавают рыбы… Медленно колышутся диковинные растения… Нет стремления более естественного и более возвышенного, чем стремление к познанию…

Виктор с восхищением оценил гипнотическую силу воздействия Шеленбаума. Его плавные, настойчиво усыпляющие переливы голоса, цепкий парализующий взгляд и этот искусный речевой экспромт, простой до примитива, но талантливо переплетенный закодированными ловушками, могли в считанные мгновения навести транс на любого. Даже он, Виктор, заставивший себя отстраниться от его магического влияния, чувствовал некое оцепенение. Расслабься он на секунду-другую, поддайся чарам профессора — и реальность уплыла бы из его сознания. Но он был настороже. Казалось, из последних сил. Даже холодный пот проступил на лбу. В какой-то момент он подумал: «Не переиграть бы, пора убедить его, что я готов для гипнотических откровений…»

Он устало закрыл глаза, расслабленно опустил плечи, медленно, как бы обессиленно, расцепил пальцы.

Шеленбаум ненадолго замолчал, видимо, оценивая состояние Виктора. Спросил громко:

— Вы меня слышите?

— Да, слышу, — ответил Виктор полусонно.

— На каком курсе вы учитесь?

— На четвертом.

— Почему вы не посещали занятия после выхода из больницы?

— Уезжал к товарищу. Во Владимирскую область. Отдохнуть.

— Но вас после больницы видели возле Сбербанка, в березовой рощице…

— Не может быть. Меня не было в Москве.

— А Сбербанк вы помните?

— Нет. Я никогда не бывал в Сбербанках.

— И ту рощицу не помните, возле Сбербанка, где сидели на скамейке?

— Рощица? Сбербанк? Скамейка? Нет, не припоминаю.

— Осторожно, оса над вами.

Виктор понял — проверка. Начал суматошно махать руками над головой.

— Улетела, — сказал удовлетворенно профессор. — А для кого вы покупали продукты в палатках у метро «Новослободская»?

— Продукты? У «Новослободской»? Нет, я давно не был у «Новослободской».

— Как же не были? Вы потом взяли такси и поехали домой.

— На такси? Не помню. Откуда ж у меня деньги на такси?

С полминуты Шеленбаум о чем-то шептался с Кондауровым, потом снова спросил Виктора:

— Значит, вы во Владимирской области отдыхали? У кого?

«О черт, сам избрал эту опасную тропу! Надо сворачивать…»

— Не знаю. Это была дача знакомых моего приятеля.

— Приятель с вами учится?

— Нет, он работает. Это мой школьный приятель.

— Как его зовут?

— Миша.

— Фамилия?

— Петров, — сказал он первое, что пришло в голову, и с облегчением подумал: «Хорошо, что не сказал „Иванов“, а то бы вспомнили роспись в магазине».

Опять короткое шептание.

— У вас правая рука совсем онемела, — снова заговорил Шеленбаум. — Чувствуете?

— Да… Вроде онемела.

Виктор напрягся, чего-то ожидая. Острая боль! Ткнули иголкой. Он с трудом сдержался. Не дрогнул.

— Почувствовали боль?

— Боль? Где?

— В руке.

— Да. Что-то было. Но мне показалось, не в руке.

Тихая-тихая реплика, но на этот раз Виктор услышал: «Нет, я не ошибаюсь. По-моему, вы ошибаетесь…» В ответ Кондауров: «Я уверен как никогда, уверен. Может, он знает все ваши гипнотизерские штучки? И сидит сейчас, посмеивается над нами?» Опять Шеленбаум: «Исключено. Все признаки гипноза. Я это вижу…» Кондауров раздраженно: «Все равно не отпущу его. Давайте еще попробуем. Вот, по моим вопросам…»

Еще долго — у Виктора даже пропало от напряжения и усталости ощущение бегущего времени — продолжался изнурительный допрос. Поэтому неожиданным освобождением прозвучали шеленбаумские слова:

— Сейчас вы проснетесь… На счет «три». Раз. Два. Три.

Открыв глаза, Виктор сонно заморгал.

— Что со мной? Я был под гипнозом? Зачем?

Шеленбаум виновато повел плечами.

— Простите, Санин… Но это вам объяснит майор.

— Позже, чуть позже, — поспешно добавил Кондауров. — А сейчас вас проводят в другую комнату. Прошу немного подождать.

Он подозвал к себе белобрысого лейтенанта, сказал очень тихо, но Виктор услышал: «Головой отвечаешь. Глаз с него не своди».

В коридоре, оставшись один на один с лейтенантом, Виктор почувствовал вдруг прилив возбужденной радости, будто упали наконец крепко стягивавшие его путы. Вернулась пригасшая под влиянием Шеленбаума уверенность, и он, уже улыбаясь, снисходительно осмотрел жалкую фигуру лейтенантика.

«Майор приказал проводить меня до выхода и попросить прощения за беспокойство… Проводить до выхода… Потом ты забудешь мое лицо, мою внешность… Ты ведешь меня к выходу… Вернешься, доложишь майору…»

Минуты через три в кабинете Кондаурова появился белобрысый лейтенант.

— Ваше задание выполнено, товарищ майор!

— Какое задание? — поднял на него глаза Кондауров.

— Я проводил Санина. Извинился перед ним.

— Что?! — рявкнул Кондауров.

— Как вы приказывали… — сжался лейтенант.

— Кто? Я? — Кондауров с надеждой глянул на Шеленбаума.

Профессор растерянно произнес:

— При мне вы такого приказа не давали.

— Как не давали? — Лейтенант сморщил лицо, словно готов был расплакаться.

— Вот что, дорогуша, — вновь обрел спокойствие Кондауров. — Срочно догони его. Верни сюда. Выполняй!

Страдальческое выражение лица лейтенанта преобразилось в отчаянное. Он по-прежнему стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты что, не понял? Это приказ!

Лейтенант мучительно выдавил из себя:

— Но я… Я забыл, как он выглядит.

— Что? — снова рассвирепел Кондауров. — Видите, Матвей Самуилович, с кем приходится работать.

Но и с Шеленбаумом произошло что-то непонятное. Он осел, сгорбился, прикусил губу, точно сдерживая боль.

— Знаете, уважаемый, и я забыл.

— Что? — третий раз воскликнул майор. Но в обесцвеченном голосе его уже не было ни гнева, ни удивления. — И вы? Как это так? Забыли? Ничего не понимаю. — Он помолчал. Рот у него остался открытым, как у идиота. Взгляд уперся в невидимую точку, висевшую в воздухе. — Знаете, и я… — Внезапно он рассмеялся. — Вот мастер, вот ловкач! Не кажется ли вам, Матвей Самуилович, что он играл здесь с нами, как с тупыми малолетками? Доказал, что он — это не он, что не грабил, не обманывал. Убедил лейтенанта, что я приказал отпустить его.

— Постгипнотическое внушение, — с мрачной убежденностью промолвил Шеленбаум.

Но Кондауров не услышал его, продолжил, все еще глядя в невидимую точку:

— Талант, Богом данный. Талант у стервеца. Надо же, всех обыграл! Всех в дураках оставил. Как вы на это смотрите, господин Шеленбаум?

— Как на фантастическую гипотезу.

Старый профессор, доктор психологических наук Матвей Самуилович Шеленбаум сидел побитый и униженный.