Глава 4
Запреты, симптомы и тревога

В трех предыдущих главах речь шла об общей природе тревоги и ее отношении к другим основным эмоциям, таким как страх, беспокойство, испуг, вина, депрессия и стыд. Я утверждал, что тревога, не являясь патологическим или невротическим явлением, часто свидетельствует о патологии. Что мне также удалось показать, что одна из форм тревоги – сигнальная тревога вызывается ментальным подавлением, на которое человек реагирует так, как если бы это была угроза извне. Однако, я не остановился подробно на роли тревоги при неврозах, а также точно не определил, что я подразумеваю под этим термином.

Цель настоящей главы состоит в том, чтобы исправить эти упущения. Я позаимствовал название для данной главы из работы Фрейда, в которой он сформулировал понятие сигнальной тревоги, поскольку термины: «запрет», «симптом», «тревога» могут использоваться как для определения невроза, так и для объяснения его общей структуры. Кроме того, как будет показано в следующей главе, приемлемое описание специфических неврозов требует, чтобы понятие «запрет» было разделено на несколько определенных защит, хотя описание общей природы невроза, данное Фрейдом в его работе «Запрещение, симптом и страх», остается самым простым и самым удобным из того, что мы имеем.

Невроз может быть определен как состояние, встречающееся у абсолютно здорового человека, которого отличает наличие тревоги и других симптомов. Эти симптомы можно объяснить в терминах конфликта между подавляющими и подавляемыми структурами личности. Единственное исключение к этому определению – травматический невроз, который обсуждался в главе 2.

Оговорка «абсолютно здоровый человек» является необходимой по ряду причин. Во-первых, невроз – по определению, состояние не относящееся к внутренней болезни, и он встречается у людей, которые демонстрируют хорошее физическое здоровье. Даже если очевидно, что симптомы пациента материальны, они могут быть соотнесены с представлением пациента о том, как работает его организм. При болезни thyrotoxicosis пациент страдает как от тревоги, так и от других симптомов, но это не невроз, так как клиническая картина показывает, что пациент имеет трудности при глотании, а биохимические анализы показывают, что его щитовидная железа сверхактивна. При истерии, напротив, пациент может жаловаться на тревогу и на трудности при глотании, но это – невроз, так как его симптом связан с сжатием горла, которое происходит при тревоге, а биохимические анализы показывают, что его щитовидная железа функционирует в обычном режиме. В первом случае, тревога проявляется вследствие того, что одна из эндокринных желез, ответственных за то, чтобы поддерживать физиологическую активность, стала сверхактивной, во-втором – это происходит из-за некоторого психологического фактора, который может быть объяснен только с точки зрения психотерапии. Точно так же, анастезия рук встречается во множестве неврологических заболеваний, а также при истерии, но в последнем случае область нечувствительности относится к понятию «рука», а не к области кожи. Я, конечно, не утверждаю, что для человека невозможно иметь соматическую болезнь и невроз одновременно, но эти два состояния являются различными.

Я помню, как на меня, студента-медика, большое впечатление произвел мужчина, который жаловался, что его врожденно деформированная правая рука стала парализованной без каких-либо органических предпосылок. Это была истерия и она развилась вскоре после смерти матери, которая была ему как бы «правой рукой».

Утверждение, что невротические симптомы, очевидно, не имеют физической основы, подразумевает, конечно, что существует достаточная уверенность в том, как работает организм. Одной из исторических предпосылок для появления психологических теорий невроза в конце девятнадцатого столетия был тот факт, что медицина, и в частности, неврология стала значительно развитой, чтобы быть в состоянии различать внутренние болезни, в которых было возможно определить местонахождение больного органа и характера заболевания, и функциональные нарушения.

Эти функциональные нарушения должны были, на первый взгляд, быть физиологическими нарушениями функции, которая не приводила к соматическим изменениям. Но, начиная с Фрейда, было предпринято мало попыток объяснить неврозы даже теми, кто является противником его специфических теорий, в терминах гипотетических, но невидимых повреждений нервной системы, и идеи, что они должны быть расценены как проявления психологического и эмоционального конфликта, стали общепринятыми. Так как Фрейд был не просто врачом, но и невропатологом, он относился скептически к идее, что неврозы могли происходить вследствие некоторых, пока еще, неоткрытых повреждений головного мозга.

Другое основание для моего определения невроза состоит в том, что невроз может встречаться только у людей психически здоровых. По историческим причинам, которые было бы утомительно объяснять, психиатры используют термин «психоз» для характеристики таких психических болезней, которые затрагивают личность в целом, когда пациента приходится рассматривать как душевнобольного, а термин «невроз» используют по отношению к тем, чья личность остается не нарушенной и никто в настоящее время не полагает, что неврозы относятся к болезням нервной системы. В результате использования данной терминологии, невроз можно определить как состояние, в котором пациент не является ни психотиком, ни душевнобольным. Чтобы быть еще более точным, неврозы встречаются исключительно у людей, которые не имеют личностных расстройств и в основном нормальны – в том смысле, что их сексуальные склонности являются гетеросексуальными и связаны чувством любви и что они интернализуют родительские черты. Хотя термин «невротический» стал использоваться достаточно вольно по отношению к любому, чьи затруднения могут быть расценены как психологические и часто применяются к извращенцам, наркоманам и людям, страдающим от так называемых «расстройств поведения», строгая медицинская и психиатрическая терминология ограничивает термин «невроз» четырьмя состояниями: невроз тревоги, фобии, обсессивный невроз, истерия. Все их признаки – не более, чем преувеличенные версии чувств и поведения, с которыми знаком каждый нормальны человек. Если психотики переживают состояния, с которыми могут идентифицировать только исключительно впечатлительные люди, а действия извращенцев и людей с расстройствами личности шокируют или внушают отвращение, то невротики страдают от симптомов, которым нормальный человек может легко посочувствовать и от которых он время от времени сам страдал – если не сейчас, будучи взрослым, то, по крайней мере, в детстве. Расширение термина «невротический» за счет различных расстройств поведения, похоже, происходит от того, что эти расстройства напоминают неврозы в том, что поддаются психологическому объяснению – хотя и не психологическому лечению, а также в том, что они напоминают фантазии невротиков. Фрейд, действительно, как-то отметил, что извращения являются отрицанием неврозов, поскольку извращенцы действуют в соответствии с импульсами, которые невротиками подавляются. Принципиальное различие между расстройством поведения и неврозом, похоже, состоит в том, что если нормальный человек, сталкиваясь с неприемлемыми импульсами, реагирует выборочными запретами (сознательное подавление), а невротик в аналогичной ситуации тотальным запретом, то индивиды с расстройствами личности в состоянии напряженности склонны к неадекватным действиям. Они «играют», как говорят психоаналитики. Невроз нужно также, в принципе, отличать от того, что психоаналитики называют «невротический характер». Идея, лежащая в основе невротического характера, состоит в том, что человек может развить общие черты характера вместо симптомов, так, вместо того, чтобы развивать навязчивые ритуалы или страдать от навязчивой нерешительности, человек может развить обсессивный характер и стать чрезвычайно контролирующим, организованным и бесстрастным. Такой человек обычно не рассматривается как больной, и им можно действительно восхищаться за его характер, но при этом и он, и его родственники могут жаловаться, что он испытывает недостаток в спонтанности, теплоте и адаптируемости. Такие люди редко консультируются с психиатрами, но их часто очень влечет к психологии или психоанализу, так как они полагают, что это увеличит их способность к самоконтролю.

На отношения, существующие в неврозе между тревогой и запретом, уже указывалось в предыдущих главах. В случае возникновения некоторого неприемлемого импульса или какого-либо болезненного воспоминания «Я» реагирует на эту угрозу своему разновесию сигнальной тревогой. Приведенное в состояние готовности переживания опасностью подчинения импульсу или повторного болезненного воспоминания, «Я» реагирует с той же самой бдительностью, как если бы это была неожиданная внешняя опасность. Взаимодействие с импульсом или воспоминанием происходит путем усиления затрат или подавления. В результате этого, какое-либо чувство или воспоминание, которое стало осознано, подвергается запрету и равновесие восстанавливается за счет обеднения индивидуальности, так как эффект подавления делает недоступным попадания в сознание угрожающих сведений. Большинство невротиков имеют скудные воспоминания о своем детстве или об определенных его периодах, что не только уменьшает их ощущение собственной непрерывности бытия, но также и вредит их способности образно и творчески реагировать на детей, находящихся в возрасте, который соответствовал их собственному из-за утраты инфантильных воспоминаний. Эти подавляемые части «Я» не остаются застывшими и сохраняют динамичность всех структур личности, стремящихся активно прорваться через барьеры, которые Эго установило против них и которые оно должно продолжать поддерживать. Хотя данное предположение подразумевает существование, своего рода, активных, но не осознаваемых субличностей, борющихся за самореализацию, оно необходимо, если стоит задача объяснить невротическое формирование симптома.

После того, как подавление постоянно действующего чувства неопределенной опасности, угрозы или воспоминаний о негативных переживаниях произошло, процесс формирования невроза, скорее всего, может, по всей видимости, остановиться. В результате мы имеем дело с человеком, который устойчив и свободен от невротической тревоги, но не свободен от запретов, и чье психическое здоровье обусловлено тем, что он по-прежнему ограничен и не в состоянии полностью реализовать свои потенциальные возможности, а также тем, насколько ему удается избегать ситуаций, которые могли бы нарушить его равновесие.

На практике, конечно, не всегда легко решить, находится ли человек в состоянии заторможенности или он просто испытывает недостаток способностей или жизненных сил, которые психотерапевты имеют тенденцию рассматривать как запреты, хотя в обычной жизни это идиосинкразии, которые не требуют объяснения и причисляются к досадным, но неизбежным дефектам.

Неуклюжесть, неспособность к играм или к математике, полное отсутствие музыкального слуха или чувства ориентации в пространстве, являются недостатками, которые редко расцениваются как невротические признаки, но которые могут при случае оказаться причинами запретов и исчезнуть либо в процессе психотерапии, либо в результате определенного эмоционального опыта. Нужно добавить в скобках, что мысль о том, что нехватка таланта происходит из-за запретов, является одновременно и соблазнительной, и чреватой последствиями, потому что может использоваться для доказательства того, что мы все могли бы быть гениями, если бы нам удалось проанализировать наши запреты, и в то же время очень сомнительной, потому что путает общие способности со специальными. Хотя очевидно, что отсутствие понимания музыкальных произведений происходит из-за отсутствия музыкального слуха, и литература приводит множество примеров, когда пациенты восстанавливали возможность наслаждаться музыкой в процессе психоанализа. Тем не менее существуют более чем убедительные свидетельства в пользу идеи, что творческая музыкальная способность – это специальная способность, которую не могла бы привить никакая психотерапия. Крайняя точка зрения, состоящая в том, что мы все могли бы быть творческими людьми, если бы удалось удалить наши запреты, принадлежит американскому аналитику Лоренсу Куби (Lawrence Kubie), который в своей работе «Невротические искажения творческого процесса» (Neurotic Distortion of the Creative Process) обращается к «культурному бесплодию и бессилию большого искусства, литературы, музыки и науки» и утверждает, что если человек сможет научиться освобождать свои творческие процессы от невротического искажения, «он окажется у границ новых земель Ханаана».

Обычный симптом, который происходит часто из-за запретов – хроническая усталость. Здесь снова не всегда легко решить, страдает ли человек от невротической усталости или устал на самом деле, и только психотерапия или какой-то спонтанный эмоциональный кризис позволит определить, что его усталость происходит из-за чрезмерных расходов энергии, поддерживающей внутренний статус-кво. Большой приток энергии, который большинство людей получает, когда влюблены, происходит из-за уменьшения запретов и выброса энергии, прежде содержавшейся в фантазии, и многие люди знакомы с увеличением энергии, которое происходит, когда исчезает необходимость подавления раздражения и гнева.

Некоторые, но не все, головные боли имеют подобное происхождение. Это можно проиллюстрировать известной историей молодого человека, который жаловался своему доктору на постоянные головные боли. Выяснив, что молодой человек никогда не общался с девушками, никогда не курил и не пил, не ходил в кино, доктор сказал: «Я знаю, в чем Ваша проблема. Ваш нимб слишком тесен».

Однако, хотя некоторые невротические симптомы могут быть расценены просто как проявления запретов, другие происходят вследствие того, что Фрейд назвал «возвращением вытесненного». Согласно Хораку (Horace), «Вы пытаетесь вилами вытеснить природу, но она всегда найдет путь назад», и невротическое формирование симптома заключается в непроизвольном проникновении в сознание неприемлемых производных первичного импульса, а вовсе не в исчезновении первичного вытеснения. Используемые формы маскировки и компромисса зависят от конкретных вытесняемых и вытесняющих сил, которые действуют в каждом отдельном случае, а также от типов защит, используемых обычно данным человеком. Рассмотрим на примерах, что имеется в виду под «возвращением вытесненного». Сначала, неосознанный импульс может стать осознанным, но при этом не представлять никакого удовольствия. Так, один человек начал испытывать неприятные ощущения от того, что все всегда смотрят на него. Он отнюдь не был застенчивым или нелюдимым человеком и еще совсем недавно был публичной фигурой, занимая должность пресс-секретаря одной общественной организации. В ходе психотерапии он явно получал удовольствие от того, что был в центре внимания и имел возможность пространно рассуждать перед вынужденной его слушать аудиторией даже при том, что эта аудитория насчитывала только одного слушателя. Скоро стало ясно, что быть центром внимания ему нравилось, но, как он полагал, это удовольствие было позволительно только женщинам, т. к. он рос без отца, воспитываемый эксцентричной и властной матерью. Незадолго до прекращения психотерапии он объявил о своем намерении брать уроки ораторского мастерства и заняться политикой. Желание красоваться стало допустимым и могло быть удовлетворено напрямую, а не путем развития дистресса.

Во-вторых, вытесняемый импульс может возвратиться в замаскированной или символической форме, которая позволит ему пройти цензуру. Например, и дети, и взрослые могут прекратить фактическую мастурбацию и вместо этого развить привычки типа ерзанья, ковыряния в носу или почесывания, которые выражают мастурбационную озабоченность собственным телом, но при этом они не вызывают морального осуждения со стороны своей интернализованной контролирующей инстанции. Эти привычки могут выполнять в дальнейшем раздражающую функцию, не являясь произвольными или преднамеренными, и они могут действовать как способы бессознательного отрицания импульса. Для невротических симптомов в общем характерно, что их непреднамеренный характер позволяет сексуальным, агрессивным, своенравным и упрямым тенденциям быть выраженными, с одной стороны, осознанно, а с другой – без риска спровоцировать осуждение со стороны окружающих. Обсессивные пациенты, которые развивают ритуалы мытья, удерживающие их в ванной комнате на протяжении очень долгого времени, не только получают сексуальное удовольствие от внимания, которое они уделяют собственному телу, но и испытывают чувство гордости от скрупулезного соблюдения чистоты, но при этом причиняя большие неудобства остальным членам своей семьи.

В-третьих, симптом может позволить вытесняемой тенденции быть удовлетворенной без раскрытия ее содержания. Агорафобы, пациенты, которые избегают открытых пространств, зависимы от матери и чувствуют себя спокойно только в защищенной атмосфере дома. Их симптом – тревога вне дома или вдали от матери или того, кто является замещающим матери, позволяет им оставаться дома, но причина, которую они приводят в объяснение своего поведения не в том, что они хотят остаться дома, а в том, что они чувствуют себя тревожно в условиях открытых пространств и большого скопления людей. Сознательно они чувствуют себя взрослыми независимыми людьми, и только их необъяснимый симптом препятствует им быть столь же уверенными в себе и инициативными, как другие люди.

В-четвертых, неосознанная тенденция может стать осознанной, но при этом может не быть признана как часть «Я». Это приводит к известному феномену тех людей, которые иллюстрируют поговорку «о соринке в чужом глазу и бревне в своем», которые одержимо озабочены недостатками и промахами других, поддерживая афоризм О. Уайлда, что «для блюстителей чистоты все в мире вещи недостаточно чисты». Сверхчувствительные, они озабочены проблемой насилия, сюда же относятся посвятившие себя своему делу врачи, миссионеры и духовенство, которые ясно видят, что другие нуждаются в помощи и хлебе насущном, но сами при этом не в состоянии признать свои собственные потребности и последовать заповеди: «Врач, исцели себя самого». Такие люди используют защиту, известную как проекция, которая позволяет им локализовать свои собственные вытесняемые желания во внешнем мире, где они могут либо продолжить свою борьбу против них, либо идентифицироваться с ними и распространить свое страдание, которое они отрицают, на других.

Фобии конкретных объектов и ситуаций часто объяснимы в терминах проекции. Ситуация, с которой запрещено сталкиваться; объект, который запрещено видеть или трогать – все это стало символом некоторого отчуждения самого себя. В результате люди испытывают амбивалентные чувства, будучи, с одной стороны, охваченными переживаниями, а с другой – напуганными и отвергнутыми. Человек, который страдает от фобии поезда, должен быть захвачен идеей железнодорожной катастрофы. Он предполагает, что несчастный случай произойдет в тот самый день, когда ему предстоит поездка. Точно так же, человек, который испытывает ужас от прикосновения к змеям, собакам или птицам, придает символическое значение этим существам, что одновременно и пугает его, и заставляет вступить с ними в контакт. Вероятно, не случайно все эти объекты и ситуации, которые вызывают страх и тревогу у страдающих фобией пациентов, могут быть источником огромного удовольствия для других.

Некоторые люди восхищаются широко открытыми пространствами или одиночными полетами, восторгаются грозами или с энтузиазмом ездят по дорожным ямам, коллекционируют номера поездов и наблюдают за птицами.

Сфера действия невроза была бы еще больше – если бы не существование различных установок, которые позволяют временно смягчить запреты и не обращать внимание, в принципе, на невротическое поведение. Эти установки дают возможность некоторого выброса подавляемых тенденций, таким образом, уменьшая внутреннее напряжение.

Два очевидных примера таких установок – использование алкоголя и юмора. Как было остроумно замечено, Суперэго – это часть души, которая является растворимой в алкоголе, и использование алкоголя как социальной «смазки» обусловлено тем, что он ослабляет запреты быстрее, чем ухудшает функционирование организма. В результате, многие люди наслаждаются ощущением полноты жизни и свобод после некоторого количества алкоголя, что позволяет им делать и говорить то, что они не смогли бы в трезвом состоянии. Но, хотя алкоголь и позволяет застенчивым и людям в состоянии заторможенности открыться, это средство, конечно, не благословение господне. Торможение блокирует не только положительные социальные импульсы, но также и разрушительные, так, некоторые люди под действием алкоголя становятся приветливее, а другие – агрессивнее. Кроме того, торможение может маскировать не только тревогу, но также и депрессию, и на людей, склонных к депрессии, алкоголь оказывает парадоксальнее воздействие – вместо того, чтобы освобождать их от переживаний, он делает их угнетенными, угрюмыми и слезливыми.

Другой фактор, который ограничивает эффективность алкоголя как терапевтического средства – то, что он, в конечном счете, ухудшает функционирование личности. Так пьяный человек не только скорее всего, станет любвеобильным или агрессивным в ответ на стимул, который не вызвал бы такой реакции, будь он трезв, но и его деятельность становится деструктивной в частности, в случае таких агрессивных действий, как превышение скорости при управлении автомобилем, еще и опасной. Тот факт, что алкоголь не только вызывает опьянение, но в больших дозах и отравление, исключает использование его как идеального транквилизатора, хотя некоторые лекарства, которые прописываются врачом и не принимаются спонтанно, напоминают алкоголь в плане химического состава – они также имеют свои отрицательные побочные эффекты. Алкоголь, тем не менее, играет очень существенную роль в жизни многих напряженных и заторможенных людей.

С тех пор, как Фрейд написал свою работу «остроумие и его отношение к бессознательному» (Jokes and their Relation to the Unconscious), известно, что юмор может позволить и шутнику, и его аудитории развеять грусть, сомнения и желания, которые они не рискнули бы выразить или реализовать серьезно. Хотя теория Фрейда указывает, что шутки являются средством выражения подавляемых желаний, не объясняет все шутки – некоторые, такие как игра слов, кажется, зависят исключительно от неконгруэнтности, в то время как другие, являются эллиптическим способом выразить истину, которую было бы утомительно объяснять подробно. Есть, конечно, множество жанров юмора, которые, кажется, черпают свою популярность из предоставления возможности подавляемой, запретной стороне амбивалентных отношений, выразить себя социально приемлемым способом. Эстрадные шутки о тещах и женщинах-водителях часто не остроумны, но они дают выход мужской враждебности к женщинам и страхом оказаться под их властью – что помогает избежать семейных конфликтов. Непристойные шутки и грязные истории выполняют похожую функцию и, кажется, циркулируют более интенсивно среди обычных людей, чем среди эмансипированных, а также среди мужчин, чье сознательное отношение к женщинам включает элементы галантности, чем непосредственно среди женщин. Они низводят женщину с пьедестала – равно как и мистическую тайну секса – таким образом, это позволяет шутнику избежать необходимости принимать всерьез возможность того, что он может все еще испытывать некоторый трепет перед женщинами. Страх и зависть к власти, является ли она религиозной, политической или интеллектуальной, также, вероятно, стоят за более сложными шутками типа: «Когда Фрейд умер и приблизился к Небесным вратам, его приветствовал Святой Петр, который сказал: «Слава Богу, Вы приехали; Бог сошел с ума и думает, что он – Гитлер». Общество также обеспечивает неврозу определенный дрейф, не замечая или не принимая всерьез различные явления, которые психотерапевты расценивают как индикаторы конфликта, и которые они используют ежедневно в своей работе с пациентами. Эти явления включают сновидения, оговорки и другие ошибочные действия, которые Фрейд описал в своей «Психопатологии обыденной жизни» (Te Psychopathology of Everyday Life). Хотя психотерапевты серьезно считают, что сновидения, оговорки, особенности поведения и несчастные случаи – все это выражение сущности их создателей и может служить основой для серьезных выводов. Обычно люди относятся к этому, как к пустякам, которые лучше всего не замечать; что сновидения являются бессмысленными, что странности поведения – просто идиосинкразия, а оговорки и ошибочные действия просто случайны. В результате люди, которые никогда не помнят других имен, кроме своих собственных, не обвиняются в эгоизме; женщин, которые имеют привычку крутить обручальное кольцо на пальце, не заставляют задуматься над тем, что они, возможно, имеют проблемы в семейной жизни; а допускающих оговорки не вынуждают обстоятельно объяснить то, что фактически имеется в виду. Все это позволяет многим людям выжить, избегая необходимости проявлять мужественность в конфликтных ситуациях, с которыми они были бы не в состоянии справиться без помощи специалистов – что ввиду нехватки психотерапевтов является, вероятно, удачным фактом. Данная общепринятая практика также объясняет почему, как заметил Джеффри Горер (Giofrey Gorer), очень немногие люди непринужденно выражают свои чувства в присутствии психоаналитика.