Неделю спустя мы с Тимом уже снова были во Франции. Мулен сонно жмурился на вечернем солнце, пока мы въезжали на холм и открывали ворота. Бодрящий свежий воздух проникал глубоко в мои астматические легкие, восстанавливая силы, так как я физически устала от длительной поездки и была эмоционально напряжена после недавних взлетов и падений. Внутренний двор, дышащий тишиной и спокойствием, обнимал нас как мягкое одеяло и защищал от жесткости внешнего мира. Тишину нарушало только чириканье воробьев, отражавшееся эхом от белых стен. К их голосам добавился высокий голос Тима, нетерпеливо настаивающий на том, чтобы я поскорее открыла входную дверь, так как ему очень хотелось зайти внутрь и забраться на свой чердак, проведать модели аэропланов, которые стремительно вращались вокруг своей оси, свисая над лестничным проемом, и были отгорожены от перил запутанной сетью ниток и клейкой ленты. Мы бегали из комнаты в комнату, проверяя каждый уголок и закоулок в доме и вновь знакомясь с каждой старинной балкой. К нашему удивлению, старый пыльный сарай изменился до неузнаваемости, как Золушка перед балом, и был готов принять свиту из сиделок Стивена. Груды камней, паутина и гниющие стропила исчезли, а на их месте внизу появилась большая комната с полом, выложенным плиткой, и маленькая кухня, а наверху – две большие спальни и ванная. Массивные новые балки и пригодные старые так органично поддерживали столетнюю конструкцию, что если бы не сияние новизны всех креплений, то могло показаться, что все балки были в доме испокон веков. Затем мы устремились в сад, предвкушая еще больше открытий. В наше отсутствие кто-то явно поколдовал там. Тим ахнул: «Прямо как в Букингемском дворце!» – и он был прав. Саженцы и семена в цветочном бордюре полностью выросли, и там, где в мае находились маленькие отдельные пучки и небольшие всходы, теперь нас восторженно приветствовало буйство красок и кивание пышных цветочных головок. Еще многое требовалось сделать: покрасить стены и покрыть полы, но основная работа была завершена. Мулен был готов принять не только нас, но и всю толпу наших летних гостей. Мой брат планировал приехать вместе с семьей и четырьмя детьми одновременно с другом Тима Артуром и его родителями, которые собирались к нам в гости на выходные. Джонатан должен был привезти моих родителей, а Стивен – прилететь в Ле Туке в сопровождении своей самой проверенной сиделки Пэм Бенсон, а также Элейн и Дэвида Мэйсонов.

Несмотря на опасения моей матери, я пригласила к нам семью Мэйсонов, оптимистично надеясь на то, что опыт проживания с нами в одном доме, но в более расслабленной обстановке, чем в Кембридже, поспособствует большему уважению к самодисциплине, которая лежала в основе нашей повседневной жизни. Пока я не намеревалась вмешиваться ни в какую любовную привязанность, которая могла возникнуть между Элейн и Стивеном; мне казалось, что ее, профессиональную сиделку, могло убедить понимание того, что успех нашей задачи зависел от хорошо сбалансированной командной работы. В нашей ситуации нарушителям порядка места не было.

Я столь же наивно полагала, что если она поймет, что мы с Джонатаном, разумеется, не спим вместе в одной комнате, то она научится уважать modus vivendi, который позволял нам продолжать непрерывно заботиться о Стивене и детях, что бы ни случилось. Конечно, только самый фанатичный фундаменталист мог не видеть того, чего мы пытались достичь, тех усилий и ограничений, сопровождавших эти попытки. По иронии судьбы когда-то очень давно Стивен терпеть не мог фундаментализм и приходил от него в ярость, высмеивая любого, кто пытался его проповедовать.

Мы – то есть я, Тим, мой умелец Клод и одна очень услужливая девушка из деревни – все еще энергично наносили белую эмульсию на стены новой нижней части дома, когда мой рассеянный братец и его семья с четырьмя детьми приехали к нам – на неделю раньше. Однако Крис с лихвой компенсировал их неожиданный приезд, взяв на себя приготовление пищи. По его мнению, лучшими туристическими объектами Франции были супермаркеты, где он с удовольствием проводил время, прогуливаясь вдоль полок в поисках все более экстравагантных ингредиентов для добавления в свою кастрюлю с едой, которая издавала из новой кухни такой аромат, что у нас каждый вечер текли слюнки при мысли о предстоящих гастрономических наслаждениях.

В середине августа, к тому времени, когда Стивен и его разношерстная команда вылетели в Ле Туке, новое крыло дома было подвержено основательной проверке на прочность следующими друг за другом волнами гостей, включая моих родителей, требования которых оно полностью удовлетворило, будучи элегантным и удобным. Однако, заехав в дом, Стивен демонстрировал заметное напряжение. Моя радость при встрече с ним была встречена холодностью, и это заставило меня заподозрить, что тайные нашептывания о нелюбви к французской деревне попали в цель, убеждая его в том, что на самом-то деле ему совершенно не хотелось отдыхать во Франции, не говоря уж о деревне. Все попытки заинтересовать его великолепными видами, открывавшимися из дома через залитые солнцем поля на далекие синие очертания холмов и лесов, оказывались тщетными: я видела все тот же скучающий, пренебрежительный взгляд. Правда день за днем безжалостно обрушивалась на меня – улыбки Стивена и его заинтересованность были адресованы Элейн, и я уже не сомневалась, что его поощряют презирать меня, потому что я была неполноценна и не соответствовала безупречному образу, которым его постоянно манили. Его убеждали, что я ему больше не нужна и что от меня нет никакой пользы. Элейн была нужнее: из-за минимальных обязанностей она могла потворствовать Стивену, выполняя все его прихоти; она умела говорить вкрадчиво и льстить, а ее навыки сиделки позволяли ей выполнять все его капризы. Так как главными его занятиями были работа и забота о здоровье, то моя роль закономерно уменьшилась, а ее – демонстративно и значительно расширилась. Семейные и интеллектуальные узы, которыми я так дорожила и благодаря которым мы создавали видимость нормальности, похоже, перестали быть значимыми. Возможно, в ней он нашел человека более приземленного, чем я, с которым он к тому же мог каким-то образом снова иметь физическую близость, какими бы ни стали другие стороны их отношений. Я не могла ему в этом отказать и была готова принять это изменение в нашем жизненном укладе точно так же, как он великодушно принял мои отношения с Джонатаном, только при условии, что это держалось в тайне и не угрожало нашей семье и детям, нашему дому и синхронной работе роты сиделок, которой мы добились, пожертвовав своим спокойствием. Также было очень важно, чтобы это не свело на нет мои отношения со Стивеном, потому что я не сомневалась, что без меня он сразу превратится в потерявшегося ребенка, непослушного, самоуверенного, но в то же время беспомощного и наивного. Наши судьбы были так крепко связаны узами времени, что он никогда не стал бы мне безразличен, какими бы сложными ни были обстоятельства жизни обездвиженного гения, сделавшие его таким незаурядным. Забота о его благополучии стала для меня привычкой. Любой малейший признак недомогания, неудобства или неодобрения, который выдавали его подвижные черты лица, не оставлял меня равнодушной. Истина была в том, что я все еще любила его с глубоким заботливым состраданием. Его истощенное тело, несмотря на силу интеллекта, красноречиво свидетельствовало о боли и страданиях, и благодаря этому мои чувства к нему пробуждались вновь и вновь. Я никогда не была снисходительна к нему; на самом деле эти чувства часто держали меня в тонусе, когда отчаяние и обиду, вызванные его упрямством и неразумными требованиями, нужно было примирять с уважением к его личности и правам полностью нетрудоспособного человека.

Наш брак и та огромная сложная конструкция, в которую он превратился, определил всю мою взрослую жизнь, став итогом моих самых важных достижений: продолжение жизни Стивена, дети, семья и дом. Это была длинная история наших совместных сражений с его болезнью и история его успеха наперекор всему. Я посвятила этому почти всю себя – даже если мне и приходилось принимать помощь, чтобы продолжать борьбу и не покончить жизнь самоубийством. Действительно, иногда мне хотелось иметь больше свободы передвижения, и я возмущалась строгими ограничениями, которые на меня налагались, но мне никогда и в голову не приходило сбежать от всего этого, кроме тех случаев, когда я была в полном отчаянии и мне хотелось утопиться. Возможно, эта конструкция стала слишком тяжелой и нестабильной, но было невероятно, что все связанное с нашим браком сейчас может оказаться смыто волной страсти. Тот факт, что у Элейн имелся физически здоровый муж и своя семья, оставался вне моего понимания: это было на ее совести, и я не имела права вмешиваться.

Ситуация могла бы разрешиться мирным путем, если бы ее участники были другими: более тактичными, менее напористыми, менее эгоцентричными, менее зацикленными на исполнении исключительно собственных желаний. Будь я сильнее и собраннее, я бы справилась с ситуацией по-другому, более уверенно. А на самом деле отдых превратился в катастрофу. Различные неприятные происшествия только усилили нелюбовь Стивена к деревне, даже к Мулену, что было так непохоже на его весенний энтузиазм, а его враждебное отношение к семье и ко второй сиделке Пэм только усиливалось. Когда я все-таки решилась сказать Стивену о том, что из-за поведения его и Элейн есть риск потерять Пэм, я невольно разожгла тлеющее пламя, которое поглотило нас всех. Оно охватило старый дом в тот день и ту ночь, разрушив заветную тишину и разбушевавшись вокруг меня, сотрясло старинные стропила. Пламя раздора, ненависти, жажды мести обрушивалось на меня со всех сторон, обжигая обвинениями до глубины души – неверная жена, безучастная супруга, эгоистичная карьеристка, ленивая и легкомысленная, предпочитающая развлечения заботе о своем слабом беззащитном муже. Ты слишком долго делала все по-своему, говорили они. Ты должна «ставить Стивена во главу угла».

Я была вынуждена отражать их нападки в одиночестве. Я не хотела унижать Джонатана, вовлекая его в эту варварскую войну, но потушить огонь самостоятельно не могла. Было бесполезно пытаться говорить о том, что, вопреки отчуждающему безумию физики и истощающим непрестанным требованиям болезни, я честно старалась быть Стивену хорошей женой; что, несмотря на все виды терапии, медицинское оборудование и ораву сиделок, несмотря на обилие научных работ, уравнений и совещаний, я честно старалась делать все, что было в моих силах, какой бы исковерканной ни стала моя собственная жизнь. Что любовь и помощь Джонатана сохранили нашу семью и спасли меня от неизбывного отчаяния – все это не считалось за внятные аргументы. Всех моих стараний оказалось недостаточно, и от меня отказались в пользу женщины, обольстившей больного человека фальшивым блеском невероятных обещаний и несбыточных надежд. Это было началом гибели нашего брака.

Оставшись одна в своей комнате после того, как первая волна атаки утихла, я расплакалась горькими слезами беспомощности и злости. Мой дух восставал против мелочности всех этих людей, недавно вошедших в нашу жизнь. Они никогда не сталкивались лицом к лицу с последствиями многочисленных кризисов. Им никогда не приходилось встречаться с тяготами жизни перед лицом смерти, изо дня в день, на протяжении более четверти века. Они никогда не переживали глубокие чувства, и их не разрывала на части моральная дилемма. Они никогда не бывали доведены до предела своих физических и умственных возможностей. Они почти ничего не знали об этих проблемах, скользя по поверхности жизни, стремясь удовлетворить лишь свои желания, навязывая абсолютные ценности другим и не имея способности замечать их перед своим носом. В их глазах я действительно была всего лишь бездушной машиной, совершенно не нуждавшейся в человеческих чувствах. Моя потребность быть любимой исключалась как абсурдная.

После этого происшествия Стивен и Мэйсоны вернулись в Англию, а Тим и я остались в Мулене. Чудесный старый дом и сад своими объятиями собрали воедино мое изнуренное тело и обугленный ум, вновь обволакивая меня спокойствием загородной Франции. Если я действительно больше не нужна Стивену, логически рассуждала я, то я и сама смогла бы замечательно жить во Франции. Я могла бы зарабатывать, обучая людей английскому и испанскому, а Тим смог бы в совершенстве владеть двумя языками. В начале сентября он пошел в сельскую школу, где быстро нашел себе друзей, не беспокоясь о языковом барьере. Каждое утро он спускался на велосипеде по дороге в деревню, а я стояла и махала ему рукой, пока он не взбирался на холм напротив дома и не исчезал за деревьями. Дома мы часто говорили по-французски. Англия и английский язык, содержащий и выражающий сильнейшие душевные страдания, не говоря уже о распространенной политической несправедливости в годы правления Маргарет Тэтчер, стали чужими для меня, в то время как Франция предлагала новый стиль жизни, новых друзей и чувство равенства. Более того, Франция, преимущественно католическая страна, поклонялась и молилась Матери Иисуса, женщинепосреднице между мужскими фигурами Троицы. Здесь женщина занимала официальное место в божественном порядке вещей. В Марии было что-то человеческое – трагическое, любящее и утешающее. Часто во французских деревенских церквях и соборах меня привлекал лик Девы Марии – пусть и в виде святой, обтекаемо нарисованной на штукатурке, – которая утешала меня в страдании и разделяла его со мной.

Мы с Тимом быстро привыкли к повседневной жизни, каковую, я была уверена, могли вести и дальше. Если нужно, то мы могли бы жить во Франции постоянно. Или, в конце концов, поехать в Англию, когда Стивен решит все свои проблемы. Джонатан, вернувшийся в Кембридж, чтобы отыграть ряд сольных концертов органной музыки, регулярно общался с нами, убеждая нас остаться во Франции, раз там мы чувствовали себя непринужденно.

Стивен тоже звонил почти каждый день, однако настаивал на нашем возвращении в Англию. Он говорил, что скучает без нас и что мы ему нужны. Он говорил столь убедительно, что я поверила, будто он действительно намеревается восстановить некоторую гармонию в нашей жизни и контролировать своих сиделок. Через бурные житейские моря, намереваясь избежать конфронтации, с верой в то, что мой потерявшийся ребенок действительно нуждается во мне, мы в конце сентября отправились в Англию. Семья, то есть мои родители и Роберт, с радостью встретила нас, когда мы приехали домой поздно ночью после стояния в пробках на магистралях. Стивен был рад Тиму; мне же был оказан очень холодный прием. Не потерявшийся ребенок вышел встречать нас, но деспот. Я сразу поняла, что совершила чудовищную ошибку, вернувшись в Англию.