Часть четвертая

Мы с Джонатаном редко оставались наедине надолго. Перед Стивеном и детьми мы старались следовать определенным правилам: вели себя как хорошие друзья, порой с трудом подавляя проявления близости, которые могли бы ранить чьи-то чувства. Каждый вечер я стояла позади Стивена, наблюдая за тем, как он провожает Джонатана в его собственный дом на другом конце Кембриджа. Прилагая усилия к тому, чтобы сохранить нашу семью таким нетрадиционным способом, мы заручились поддержкой многих людей, среди которых была моя пожилая домработница Ив Саклин. Эти люди наблюдали всю ситуацию изнутри, но проявляли достаточную мудрость, чтобы не делать поспешных выводов. Даже Дон, абсолютные ценности которого были разрушены весенним вечером 1978 года, когда он, незадолго до рождения Тима, застал нас с Джонатаном в обнимку на диване, признал, что ситуация часто требовала от него больше, чем он ожидал или мог дать, и уж точно больше, чем он может отдавать бесконечно. Он признался, что жил с нами достаточно долго, чтобы понять, что непрекращающиеся тяготы нашей жизни часто приводили его к неприятному конфликту с собственной совестью. Мы всегда знали, что можем рассчитывать на чуткое руководство со стороны Билла Лавлеса, которое позволяло укрепить нашу решимость жить, придерживаясь установленных нами ограничений, но с состраданием относясь к собственной слабости. Он не единожды говорил, что наша ситуация уникальна и он не может ничего нам посоветовать.

Иногда, когда Стивен отправлялся за границу или когда он уезжал раньше, а мы брали машину, чтобы примкнуть к нему где-нибудь в Европе, мы временно давали нашим отношениям расцвести. Но я оказалась так чувствительна к этим отклонениям от традиции, что подобный опыт часто заканчивался моими слезами вины: одно необдуманное слово детей, одно неожиданное столкновение на пляже или в кемпинге со знакомыми – и короткая пьянящая иллюзия свободы оказывалась разрушена, а я впадала в отчаяние. Осторожность и обман разделяла тончайшая грань, и было трудно определить, по какую сторону этой грани находимся мы. Внимание общественности было приковано к нескольким другим тяжело больным знаменитостям, чьи супруги находили утешение на стороне, но не переставали любить их и заботиться о них. Возможно, это происходило из-за того, что речь шла о мужьях, а не о женах знаменитостей: повидимому, им было проще придать огласке свои новые отношения, чем мне.

Тем не менее эти сладкие часы, проведенные в палатке под бушующим ветром либо в маленькой комнатке заграничного отеля в компании двух-трех детей, позволяли нам отдохнуть от мучительных тревог и постоянной заботы. Они укрепляли наш слабеющий моральный дух и, как это ни парадоксально, нашу преданность Стивену. Мы часто путешествовали через Францию, что дало мне возможность представить Джонатана Брэндону и Люсетт, в то время обитавшим в пригороде Парижа, а также Мэри и Бернарду Уайтингам, которые жили в самом сердце этого волшебного города с двумя маленькими детьми. Все они искренне полюбили Джонатана, приняв его как неотъемлемую часть нашей семьи. Однако в 1985 году наш маршрут лежал через Бельгию и Германию, а не через Францию. Согласно устоявшейся семейной практике, Стивен, его ученики и медработники первыми вылетали на самолете в один из прелестных уголков Европы, где проводилась та или иная летняя школа, а я, Джонатан и дети не спеша приезжали туда на машине, отдыхая в дороге. В пятницу 1 августа 1985 года после отъезда Роберта со скаутами старшей дружины в Исландию я, Джонатан, Люси и Тим отправились на машине в Филикстоу, чтобы сесть на ночной паром до Зебрюгге.

Мы планировали провести выходные на морском берегу, а затем проехать через Бельгию и Германию в Байройт, где 8 августа должны были встретить Стивена на «Кольце нибелунга», но одной ночи, проведенной на побережье, где песчаные бури свирепствовали под свинцовым небом, оказалось достаточно, чтобы отправиться вглубь материка в поисках кемпингов в Арденнах – холмистой, поросшей лесом части Бельгии неподалеку от границы с Германией. Нас беспокоил не только пролив ной дождь, хлещущий в лобовое стекло по дороге в Брюссель, но и чувство странного зуда и покалывания в области затылка и верхней части шеи, как если бы в воротниках наших свитеров застрял невесть откуда взявшийся репейник. На самом деле мы приютили веселую компанию вшей, которых Тим принес из школы еще до окончания четверти. Мы все тщательно промыли волосы специальным шампунем, а Стивен, для пущего эффекта, приказал облить его космы жутко пахнущим лосьоном, после чего отправился на кафедру. Вернувшись домой, он рассказал, что весь день к нему никто не приближался, кроме его верного помощника-студента.

Тем летом в Бельгии мы выглядели ничуть не лучше бродяг: промокшие до нитки и захваченные эпидемией вшей. Наконец я все-таки нашла подходящий шампунь. Под тем же проливным дождем мы доехали из Бельгии в Люксембург, где остановились на пикник в живописном городке Эхтернах на границе с Германией. Проведя в машине все утро, Тим радостно бегал туда-сюда по зеленой аллее городского парка. Естественно, он поскользнулся и упал лицом вниз в глубокую грязную лужу. То, что восстало из лужи, уже не напоминало мальчика с белокурыми волосами; оно было облеплено грязью с головы до ног, от кончиков ресниц до шнурков. В грязи была вся его одежда, в том числе куртка с капюшоном. Джонатан устроил меня на переднем сиденье автомобиля, а затем поспешно достал тазик и установил на тротуаре походную плитку. Он нагрел немного воды и начал мыть обиженное создание и стирать его одежду на виду у всех прохожих, к невероятному стыду Люси. На заключительном этапе нашего путешествия мы, посетив друзей Джонатана в Мангейме, поехали в Ротенбург, исторический средневековый город неподалеку от вагнеровской святая святых. Ранним вечером мы разбили палатки, а затем отправились в ресторан под открытым небом, где долго ужинали, неторопливо наслаждаясь едой и вином. На обратном пути в кемпинг я остановилась возле телефонной будки, чтобы позвонить в Женеву и проверить, все ли организовано для встречи Стивена в Байройте на следующий день. Трубку взяла Лаура Уорд, которая заменила Джуди Феллу, когда та уехала с мужем в длительное путешествие в Южную Африку. Голос Лауры был напряженным, в нем проскальзывали панические нотки. «О, Джейн, слава богу, вы позвонили! – она почти кричала в трубку. – Вы должны срочно приехать, Стивен лежит в коме в женевской больнице, и мы не знаем, как долго он протянет!»

Новость подкосила меня. Меня поглотила непроглядная тьма отчаяния. Тут же забыв обо всех его путешествиях в отдаленные места, где он отлично справлялся без меня, я ругала себя за то, что позволила Стивену уехать без меня, лишив его своей защиты, своих знаний о его состоянии, его потребностях, лекарствах, предпочтениях, аллергиях и страхах. Как я могла отпустить его без малейшего чувства тревоги – и уехать в отпуск с Джонатаном?

Когда мы были еще в Кембридже, Стивен позвонил, чтобы сообщить, что он прибыл в Женеву и у него все хорошо. Он сказал, что поселился в удобном, удачно расположенном доме в Ферне-Вольтер, хотя, на его вкус, далековато от лаборатории. Он пожелал нам хорошо провести время и пообещал встретиться с нами через неделю в Байройте. После этого, в чехарде остальных проблем, более всего переживая за поездки Роберта на каноэ вдоль северного побережья Исландии, я практически не думала о Стивене, зная, что он будет в безопасности и в хороших руках. Помимо неприятного кашля, который он подхватил в Китае, при отъезде его ничто не беспокоило. Я не могла поверить в то, что в Женеве он впал в кому. Мы сели в машину, еще не пережив шок от услышанного. Было принято решение свернуть лагерь и сразу же отправиться в Женеву, но, вернувшись в кемпинг, мы обнаружили, что главные ворота заперты: войти или выйти можно было только через калитку для пешеходов. Мы не могли уехать до наступления утра. Я лежала в спальном мешке без сна, слушая вой волков и мычание коров в ночи. «Боже, не дай Стивену умереть!» – шептала я, нетерпеливо дожидаясь рассвета.

Как только ворота открылись, мы загрузили вещи в машину и на полной скорости помчались через всю Европу в Женеву. Сотни километров немецких полей и пастбищ пронеслись мимо нас как в бреду на пути к швейцарской границе. К счастью, в Германии не действует ограничение скорости. Мы остановились на границе, чтобы дети могли перекусить (у меня не было и мысли о еде), а потом снова неслись вдоль берегов возмутительно спокойных голубых озер: Невшательского, а затем Женевского. Мы почти не разговаривали: каждый пытался разобраться в своих запутанных мыслях. Даже дети притихли на заднем сиденье автомобиля. Женева выглядела ослепительно в ярких лучах солнца, но нам было не до того; у нас была только одна цель – попасть в больницу Кантональ, где нас ожидала суровая правда жизни или смерти. Навигационные способности Джонатана и мои лингвистические навыки привели нас к больничному комплексу с белым безупречным фасадом и оборудованными по последнему слову техники обеззараженными помещениями. Нас проводили в блок интенсивной терапии, где лежал Стивен, тихий и недвижимый, погруженный в коматозный сон. Маска закрывала рот и нос, а трубки и провода, прикрепленные к разным частям тела, торчали во все стороны; на мониторе можно было наблюдать бесконечный танец светящихся зеленых и белых волнистых линий, которые означали, что он изо всех сил борется, чтобы сохранить свое превосходство над своим старым врагом, смертью. Он был жив.

Дежурный медицинский персонал оказал мне холодный прием. «Сколько лет назад вы в последний раз видели мужа?» – спросили меня без всякого сочувствия. Они думали, что мы со Стивеном живем отдельно и что мне неизвестно о состоянии его здоровья. Их поразило то, что мы ненадолго расстались лишь на прошлой неделе. «Почему вы позволяете ему путешествовать в таком состоянии?» – непонимающе спрашивали они; его неосторожность входила в противоречие с их медицинской склонностью перестраховываться. Я не смогла дать сколько-нибудь вразумительный ответ, хотя какое-то время бормотала привычные фразы о неукротимой храбрости Стивена, о его непререкаемом научном авторитете и так далее и тому подобное – рассказ был мне не под силу в моем истощенном эмоциональном состоянии, да и в любом случае в него никто не поверил. Они поняли, что от меня мало толку, и наконец поведали нам сокращенную версию произошедшего.

Видимо, кашель Стивена усилился после его прибытия в Женеву. Возможно, его спутники посчитали это ненормальным, так как не знали, что он кашляет уже давно, не живя с ним под одной крышей. К его раздражению, они вызвали врача. После нескольких часов споров врач настоял, что Стивену нужно лечь в больницу. Там ему диагностировали пневмонию и, посовещавшись, подключили к аппарату жизнеобеспечения. На самом деле он не впал в кому, как сказала секретарша. Ему вкололи лекарство, чтобы обеспечить подачу антибиотиков и питания через различные каналы, и подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. В данный момент ему ничто не угрожало, так как все его функции регулировались машинами. Я понимала, что сбылся худший из его кошмаров: власть над его судьбой захватили незнакомые люди, которые даже не знали, кем он является.

В Ферне-Вольтер нас с облегчением встретили потерянные студенты, медсестры и секретарша: в отсутствии ключевого игрока они не понимали, как им быть, и находились в состоянии тихого шока. Действительно, пока Стивен лежал под действием наркотика, они оставались не у дел. Тем не менее в последующие дни, когда я окунулась в водоворот организационных, эмоциональных и этических проблем, они придумали себе новые роли, с которыми весьма эффективно справлялись. Студенты ходили за покупками и занимались приготовлением пищи, медсестры заботились о детях и брали их на загородные прогулки – у них ведь были летние каникулы, – а Лаура поддерживала связь с Кембриджем и ЦЕРНом, решая проблемы, связанные с финансами и страхованием. Новость стала тяжелым ударом для родственников Стивена, особенно для его матери. Ее муж уже был инвалидом, и вот теперь жизнь ее сына оказалась под угрозой. Мы каждый день разговаривали по телефону, она держалась сочувственно и уравновешенно. Она не была склонна предаваться скорби; вероятно, к этому моменту мысль о смерти Стивена уже стала для нее привычной. У меня захватывало дух при мысли, что три поколения мужчин из семьи Хокинг одновременно были в опасности, находясь в разных частях мира: старый и больной Фрэнк в их с Изабель новом маленьком доме в Бедфордшире; Стивен в критическом состоянии в Женеве; Роберт в его рискованном походе. Хорошо еще, что я тогда не знала о том, что его каноэ перевернулось в Северном море у берегов Исландии.

Благополучию Тима – четвертого, самого юного наследника фамилии Хокинг – ничто не угрожало. В его ближайшем будущем была лишь одна проблема – ему следовало как можно скорее вернуться в Англию к моим родителям. Я была слишком занята в Женеве, чтобы иметь возможность присматривать за ним, а медсестры собрались уезжать. У Люси уже имелся собственный паспорт, а Тим все еще был зарегистрирован на мой, поэтому я обратилась в консульство Британии за помощью. Можно было подумать, что должностные лица консульства нарочно препятствуют выезду Тимми. Безучастная темноволосая женщина в консульском бюро бесцеремонно дала мне от ворот поворот после того, как я потратила уйму времени в ожидании интервью, и даже несмотря на то что я исчерпывающе объяснила суть чрезвычайных обстоятельств. По ее словам, без паспорта у Тима не было ни малейшей надежды на возвращение в Лондон: для этой цели ей потребовалось бы свидетельство о рождении. Я вздохнула. Свидетельство о рождении Тима лежало дома, в гостиной, в королевском комоде, унаследованном Стивеном от бабушки.

Без особой надежды я позвонила на наш домашний номер. К моему удивлению, на том конце раздался голос Ив: само провидение привело ее в дом под предлогом весенней уборки. Она подошла к столу, нашла свидетельство о рождении и отправила его экспресс-почтой в Женеву. Пару дней спустя я торжественно водрузила документ на стол официальной дамы, однако на нее это не произвело ровно никакого впечатления. «Это не то, что нужно, – неприязненно сказала она. – Это краткое свидетельство о рождении, а нам нужно полное – из Сомерсет-Хаус». Я с недоумением уставилась на нее. «И в любом случае, – продолжала она, – есть кое-какие бумаги, которые должен подписать ваш муж». «Я уже вам сказала, – ответила я, стиснув зубы, – что мой муж сейчас в бессознательном и парализованном состоянии на искусственной вентиляции легких в палате интенсивной терапии в госпитале Кантональ. Он не сможет ничего подписать». «Что ж, – тупо продолжала она, – если ваш муж не знает, что вы собираетесь увезти ребенка из страны, то, конечно же, вы не можете получить паспорт для этого ребенка».

Собрав последние крохи терпения, готовая разрыдаться от бессильного гнева, я продолжала умолять ее: «Я всего лишь пытаюсь отправить своего ребенка домой». Она на секунду замолчала и внезапно смягчилась, как будто мои слова наконец-таки дошли до ее мозга. «Если вы можете привести сюда человека, гражданина Великобритании, образованного – пусть это будет учитель, – который подпишет бумаги и принесет фотографии, тогда мы сможем рассмотреть ваш случай», – ответила она. Джонатан, соответствовавший всем этим требованиям (что нас от души позабавило), заполнил и подписал все формы. Мы взяли Тима в фотокабину и научили расписываться. Наконец 13 августа нам выдали полноценный паспорт гражданина Великобритании на имя г-на Т. С. Хокинга; паспорт украшала очаровательно невинная фотография и неумелая угловатая подпись шестилетнего ребенка. Таким образом вооружившись, г-н Т. С. Хокинг улетел домой – бизнес-классом, так как в экономклассе не было мест, – в сопровождении Люси и медсестер и с шиком разместился в доме моих родителей.

В его отсутствие меня порадовал только Роберт, ставший лучом света, озарившим тусклый небосклон Женевы. Бернард Карр, наш верный союзник, вылетел в Женеву на смену отправившимся домой студентам Стивена. Он привез новости о Роберте: мой сын отлично справился с выпускным экзаменом продвинутого академического уровня «А». С таким результатом ему было гарантировано место в Кембридже, в Корпус-Кристиколледже, где учился мой отец и преподавали естествознание.