Чувствуя постепенное отдаление близких друзей, я еще больше теряла присутствие духа. Со школьными друзьями и знакомыми со студенческих времен я виделась редко; многие из них уехали жить за границу или воспитывали детей в других городах. Друзья, которых мы приобрели за последние несколько лет, следовали собственным путем, уезжая из Кембриджа по карьерным соображениям туда, где им предлагали новую работу. Роб Донован, шафер Стивена, с женой Мэриэн и дочерью Джейн уехали из Кембриджа в Эдинбург. С тех пор мы виделись с ними нерегулярно, хотя при встрече дружеская связь возобновлялась с былой силой. Мы навещали их в Эдинбурге летом 1973 года перед поездкой в Москву. Как всегда бывает в компании старых друзей, разговор перепрыгивал с одной темы на другую, напоминая о том времени, когда мы приходили друг к другу в гости по воскресеньям после нашей свадьбы. Мы обсуждали кембриджские сплетни, последние конвульсии Гонвиля и Каюса, развитие науки, сложность подачи заявок на гранты и судьбы друзей, рассеянных по всему земному шару.

Когда мы заговорили о поездке в Москву, Роберт высказал мнение, что не стоит верить отсутствию новостей о гонке вооружений: в эпоху после Кубинского ракетного кризиса холодная война еще не была отправлена на чердак мировой истории. Негласно обе сверхдержавы готовили огромный арсенал еще более высокотехнологичного оружия. Хотя угроза атомной войны все еще нависала над нами в те моменты, когда сверхдержавы, подобно огрызающимся драконам, обнаруживали след чужого присутствия в одном из лакомых уголков мира, тот факт, что на самом деле они увеличивают и оттачивают свой ядерный арсенал, не освещался в прессе. Замечание Роберта обеспокоило и разозлило меня. Теперь, когда у нас появились дети, уже нельзя было просто сказать: «Да гори все синим пламенем». Я не была готова отступить и позволить чудовищному апокалипсису уничтожить жизнь моего бесценного потомства. Но что я – или мы – могла поделать? Бесполезно было бы апеллировать к ученым, разработавшим это оружие в сороковых и пятидесятых годах – хотя со многими из них, по обе стороны железного занавеса, мы теперь были знакомы лично, – из-за того что теперь все решения находились в руках не заслуживающих доверия политиков – лицемерного Никсона в США и непроницаемого Брежнева в Советском Союзе. Еще сложнее было переварить горькую правду на фоне девственных горных ландшафтов Шотландии, где пропитанный медом воздух гудел о библейской простоте, вдали от антропогенного городского пейзажа.

Брэндон и Люсетт Картеры, с которыми мы провели несчетное количество воскресных вечеров, переехали во Францию со своей малюткой-дочерью Катрин. Брэндон занял исследовательский пост в Парижской обсерватории в Медоне. Обсерватория построена на основе королевского замка и напоминает кембриджскую; из нее открывается потрясающий вид на Париж. Я очень скучала по Люсетт – по многим причинам, а не только из-за того, что она была единственной из моих кембриджских знакомых, говорящих по-французски. Будучи признанным в своей среде математиком, она была умна, но не претенциозна. Ее искренний интерес к людям и энтузиазм в отношении семьи нетипичны для академических кругов Кембриджа, в которых она вращалась. Она была музыкальна, обладала развитым воображением и утонченным восприятием поэзии. Именно Люсетт познакомила меня с Прустом, сама являя пример восторженного восхищения деревьями, цветами и ароматами нашего церковного дворика.

Самым печальным для меня стало расставание с Эллисами. Их отъезд был особенно тяжелым потому, что они уехали из Кембриджа не только из-за смены работы: их брак рухнул. Мы настолько близко ассоциировали себя с ними, что, когда Джордж и Сью разошлись, мы пережили это как угрозу для собственного брака. Две наши семьи, в каждой из которых было по двое маленьких детей, сошлись настолько близко, что стали почти родственниками. Сью была крестной Люси. Мы одновременно купили и отремонтировали наши дома, произвели на свет детей, ездили в отпуск и посещали конференции – жили практически в тандеме. Джордж и Стивен написали общую книгу под названием «Крупномасштабная структура пространства-времени», а мы со Сью столько раз поддерживали друг друга, откровенно обсуждая кризисы материнства и трудности борьбы с богиней по имени Физика. Джордж и Стивен были похожи тем, что умели отрешиться от окружающего мира, становясь недосягаемыми для собственных семей в своем глубоком погружении в теоретическую вселенную. У нас было столько общих и схожих переживаний, что наши семьи стали взаимозависимы, и, когда их брак распался, основы нашего также пошатнулись.

Дружба с семейными парами, теперь покидающими Кембридж, сформировалась в особых обстоятельствах. Она появилась как следствие общения Стивена на кафедре или в одном из колледжей. У него обнаруживались общие интересы, обычно научного характера, с мужской половиной пары, в то время как я находила точки соприкосновения с женской половиной. С отъездом Эллисов закончилась наша самая близкая дружба вчетвером. Хотя мы неплохо ладили со многими молодыми научными сотрудниками колледжа Каюса и их женами, а также подружились с аспирантами кафедры, эти новые отношения были устроены немного иначе. У меня имелось много хороших знакомых среди женщин, с детьми которых дружили мои дети, но у их мужей необязательно находились общие интересы со Стивеном, а трудности в общении вполне понятным образом отталкивали потенциальных друзей. Кроме того, у меня часто завязывалась дружба с людьми на основе интуитивной взаимной симпатии. Оказывалось, что в их собственной жизни были некоторые печальные обстоятельства либо в связи со своей профессией они обладали знаниями о потребностях инвалидов. В двух таких случаях моему другу удавалось установить контакт со Стивеном, и наша дружба длилась долгие годы.

Среди ассистентов Констанс Уиллис (Роберт называл их «папины тренажеры») была стройная светловолосая девушка моего возраста по имени Кэролайн Чемберлен. Летом 1970 года Кэролайн прекратила физиотерапевтическую практику, потому что ожидала ребенка – в то же время, когда я была беременна Люси. Так как она жила поблизости, в школе Лейз – районной государственной школе для мальчиков, где ее муж преподавал географию, – мы поддерживали отношения, которые укрепились при рождении наших дочерей. Я все чаще размышляла над проблемами инвалидности, потому что мне иногда казалось, что эта ловушка захлопывается вокруг всей нашей семьи – вокруг детей, меня и Стивена. Информацию приходилось собирать по крохам, и я постоянно обращалась к Кэролайн за профессиональным руководством. Будучи жизнерадостной и прагматичной и одновременно очень чувствительной, она прекрасно понимала специфику трудностей, с которыми мы сталкивались каждый день, и, несмотря на обязанности, налагаемые на нее положением жены заведующего школой, всегда находила способ помочь – предлагала более удобную позу, полезное приспособление (подушку для инвалидного кресла или ручной тормоз) или адрес прогрессивного учреждения.

У ворот школы, где по традиции принято было ожидать детей, я нашла еще одного верного друга – Джой Кэдбери с детьми, Томасом и Люси, того же возраста, что и наши Роберт и Люси.

Застенчивость и кротость Джой перевернули мое представление о выпускниках Оксфорда. Вместо того чтобы демонстрировать свое интеллектуальное превосходство, она принижала его значение, как если бы оно не имело абсолютно никакого отношения к ее теперешней жизни. Будучи дочерью врача из Девона, она исполнила свою мечту стать медсестрой в детской больнице после того, как окончила Оксфорд. Джой близко к сердцу приняла нашу ситуацию: всегда была готова забрать к себе детей в особенно трудное время и оказывала реальную помощь, когда я не справлялась с напряжением. Она была не понаслышке знакома с мотонейронной болезнью – неизлечимым дегенеративным заболеванием, о котором слишком мало было известно, – поскольку в четырех сотнях километров от Кембриджа ее собственный престарелый отец находился в терминальной стадии того же расстройства.

В Девоне, неподалеку от родительского дома Джой, у меня были и другие союзники: мой брат и его жена Пенелопа. Когда закончился первый временный контракт Криса в Брайтоне, они переехали в Девон, где Крис поступил на работу в стоматологическую клинику города Тайвертона. Художественно одаренная от природы, увлеченная психологией личности и взаимоотношений, Пенелопа понимала мою потребность говорить о людях, их взаимном влиянии, эмоциях и о том, как люди взаимодействуют друг с другом, – обо всем, что в семье Хокингов было объявлено ересью. В Крисе и его жене я нашла неиссякаемый источник понимания и поддержки; обстоятельства усложнялись лишь тем, что они жили так далеко от нас.

Не все новые знакомые имели возможность поддерживать меня, подобно Каролине, Джой и моим родственникам. Некоторые из них тоже находились в сложной жизненной ситуации, как и я, хотя история их жизни была другой. Часто им самим требовалась поддержка, и они обращались ко мне за помощью. Нашей основной проблемой являлась физическая болезнь; она была настолько очевидна и материальна, что в прошлом я не догадывалась о существовании трагедий, которые не настолько бросаются в глаза. Став взрослее, я начала воспринимать другие оттенки страдания и поводы для него. Некоторые люди переживают тяжелые эмоции и бедствуют материально после травматического развода, другие не имеют возможности видеться с семьей, третьи просто находятся далеко от дома. К подобным ситуациям я могла относиться более-менее объективно и оказывала необходимую поддержку людям, которые в них попадали. Как ни странно, сталкиваясь с ситуациями, схожими с моей, я испытывала растерянность.

С самыми лучшими намерениями знакомые пообещали представить меня медсестре, чей муж страдал рассеянным склерозом. Я с нетерпением ожидала этой встречи, надеясь, что мы сможем поддержать друг друга, найдя общее в наших переживаниях. Но мне было трудно даже начать говорить о своих проблемах: о невыносимой ответственности, эмоциональном напряжении, изнурительной усталости, связанной с воспитанием двух маленьких детей и одновременным уходом за тяжелым инвалидом, чье состояние ухудшалось на глазах. Рассказывая об этом, я чувствовала себя предательницей. Стивен никогда не упоминал о болезни, тем более не жаловался. Его героический стоицизм увеличивал мое чувство вины, и я не позволяла себе ни с кем говорить о моих переживаниях. Но именно недостаток общения был для меня самым тяжелым испытанием – иногда даже более тяжелым, чем физическая и эмоциональная нагрузка. Когда мы поженились, я предполагала, что буду испытывать удовлетворение от чувства единения в достижении общей цели, от борьбы плечом к плечу с невзгодами, атаковавшими нас с такой безжалостной силой; теперь же мне казалось, что я не более чем ломовая лошадь, успешно низведенная до роли, которую в соответствии с кембриджскими канонами должна была выполнять женщина. В глубине души я понимала, что мне нужна помощь – физическая и эмоциональная поддержка – для того, чтобы моя драгоценная семья не пострадала.

Лишь однажды я, призвав все свое мужество, решилась излить душу – со всеми необходимыми предосторожностями – Тельме Тэтчер. Ее ответ, похожий на отповедь, звучал серьезно как приговор. «Джейн, – возвестила она, – скажу тебе то, что всегда говорю, когда ничего изменить нельзя: думай о хорошем». Она говорила от чистого сердца и была права. У меня имелись поводы для благодарности судьбе – в результате моих усилий у меня была семья, а Стивен смог посвятить себя упорной работе, что он делал с исключительным мужеством. Я не была обездолена и не имела иного выбора, кроме как довольствоваться тем, что имела, сохранять веру, трудиться в поте лица и получать от этого удовольствие. Так сделала в прошлом и сама Тельма, потерявшая двух маленьких сыновей. В конце концов, я не могла назвать себя несчастной: я получала массу положительных эмоций, общаясь со своими прекрасными детьми, лучше не придумаешь: Роберт с его светлыми, отливающими серебром локонами, идеальным овалом лица и огромными вопрошающими глазами и Люси с каштановыми волосами и фарфоровой розово-белой кожей, мягкой, как лебединый пух. Я просто-напросто устала, была истощена необходимостью по несколько раз просыпаться ночами, постоянной болью в спине от физического перенапряжения и постоянным ноющим чувством тревоги и ответственности. Мне стало стыдно от того, что я совершила попытку избавиться от ноши; я отправилась восвояси – думать о хорошем.

Как всегда практичная, Тельма заглянула к нам на следующий день. «Я подумала, дорогая, что тебе требуется больше помощи. Я сейчас иду к Констанции Бабингтон-Смит; хочешь, я попрошу ее одолжить тебе свою домработницу?» Домработница Констанции Бабингтон-Смит, неугомонная миссис Теверсхэм, была первостатейным сокровищем, как и ее преемница – высокая, угловатая Уинни Браун, принявшая пост через год. С тех пор один раз в неделю в нашем доме воцарялась чистота и порядок. Но порядок в доме устранял лишь часть проблемы. Мне все еще нужен был сочувствующий слушатель, кто-то, кто смог бы терпеливо принимать мои сокровенные тревоги с пониманием и без осуждения. Я не ожидала, что все исправится как по мановению волшебной палочки, но возлагала большие надежды на то, что новая знакомая – та, что была замужем за инвалидом, – станет тем самым человеком, который сможет выслушивать меня и отвечать с бóльшим пониманием, чем кто-либо другой, а также поделится своими ноу-хау по решению повседневных проблем, связанных с уходом за тяжело больным человеком в одиночку. Моим надеждам не суждено было сбыться. К тому времени, когда мы познакомились, она уже упаковала чемоданы для вылета в США с новым партнером, оставив мужа-инвалида в специальной клинике.

Таким образом, единственным доступным мне утешением стала суровая философия Тельмы Тэтчер: думать о хорошем. Я связала себя обязательствами со Стивеном. Поступив так, я должна была сделать все от меня зависящее, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь. Оказалось, что выполнение моего обета подразумевает создание фасада нормальности, какой бы ненормальной ни являлась наша жизнь фактически. У меня не было намерения отказываться от своего слова, но отдельные столкновения с жизнью других людей, подобные описанному мной случаю, только подчеркивали, а не облегчали мое растущее одиночество. Уже давно мы обнаружили, что не существует никакой организации, никакого медицинского учреждения, куда мы могли бы обратиться за профессиональным советом и помощью. Теперь же, не имея возможности получить психологическую поддержку, которая помогла бы мне найти собственный путь в лабиринте проблем, я решила доверять собственной интуиции, обходя стороной расстраивающих меня людей и ситуации, притворяясь, что у нас такая же семья, как и у других, и не вынося сор из избы.