Глава шестая
Стена переулка (Эротические фантазии)

Свой двадцать четвертый день рождения Ндулу решила отметить с несколькими друзьями в ресторане в центре города. Это был достаточно простой ресторан, в котором не было ничего необычного или вызывающего. Сама Ндулу тоже жила простой и обычной жизнью, но некоторые ее друзья были гомосексуалистами, которых, в отличие от нее, не волновало, уместно или нет то, что они делают. Кроме того, за обедом они порядочно выпили.

В результате в конце праздничного обеда Дэвид подозвал официанта и сказал ему, что нужно поцеловать Ндулу в честь дня ее рождения. Посередине речи Дэвида Ндулу наклонила голову и закрыла лицо руками. Дэвид не знал, насколько точно внешность официанта соответствовала тому, чего она жаждала. И ни Дэвид, ни Ндулу, конечно, и понятия не имели, насколько его желания совпадают с ее фантазиями.

И вот теперь, стоя позади Ндулу, он не смеялся над требованием Дэвида. Он не сказал Дэвиду «нет», но и не подарил Ндулу поцелуй, о котором его попросили. Вместо этого он наклонился к ее плечу так, что его губы оказались у ее уха. «Пройдите в дамскую комнату», – сказал он приглушенно и мягко, хотя и не так тихо, чтобы ее друзья не могли разобрать слов.

Казалось, она приросла к стулу. Ее друзья, особенно Дэвид, честолюбивый музыкант, привыкший к победам на любовном фронте и постоянно подбивавший клинья под Ндулу, буйно веселились, следя за развитием событий. Они подталкивали ее руками и словами, и в конце концов им удалось выпихнуть ее в направлении деревянной двери дамской комнаты.

Первую из этих фантазий рассказала Изабель, остальные – другие женщины:

«Директор средней школы, где я училась. Я в юбке. Мне одиннадцать или двенадцать лет. У него серебристая седина, он довольно полный и одет в спортивную куртку. Он находит способ зазвать меня в свой кабинет. Он женат. У него есть миллион причин не делать этого. Не то чтобы я считала его симпатичным – скорее меня привлекает тот факт, что его тянет ко мне. Он рискует тем, что кто-то может войти в его кабинет. Приглашая меня, он ставит под угрозу свою работу».

«Душ в отеле со множеством людей».

«Случайный парень на улице. Мне не нравятся зажженные свечи».

«Оральный секс с мужчиной, которому я могу доверять. Я знаю, что это звучит прозаично, но, наверное, это следствие того, что я выросла в консервативном болоте, чертовом Кентукки, где минеты были в порядке вещей, они смаковались и обсуждались. В то же время поход в ресторан считался чем-то вульгарным или вовсе не обсуждался».

«Я молодая девственная крестьянская девушка в одной из множества семей, работающих на богатого землевладельца. Землевладелец или его сын вынуждают меня вступить с ними в связь, и я знаю, что у меня нет возможности не позволить им сделать то, чего они хотят. Или я школьная шлюха, или социальный нонконформист и со мной переспала вся футбольная команда. Я пытаюсь примириться с фактом, что все то, что я сама считаю неправильным – насилие, использование в своих интересах власти над другим человеком, – все это обеспечивает мне оргазм, от которого я буквально теряю рассудок».

«Не сцены. Ощущения текстуры, проносящиеся у меня в голове».

«Другая пара, занимающаяся сексом рядом со мной – так, что я могу видеть их. Кто-то, облизывающий меня или трогающий, возможно, два человека, а затем мужчина, входящий в меня сзади. Я не сказала бы, что это было жесткое сношение. Возможно, энергичное. Это дурацкое слово, да?»

«Мне стыдно признаться, но это сцена из фильма “Обвиняемые”».

«Пожилой женатый мужчина, с которым я работаю, который мне даже не кажется привлекательным, трахает меня сзади у доски (мы работаем в школе) – толкая так, что я ударяюсь о нее лицом. Затем он переворачивает меня, чтобы я могла сделать ему минет. Он кончает мне на лицо».

«Время от времени я мечтаю о романтической встрече: мы целуемся и кормим друг друга взбитыми воздушными десертами. Довольно часто я мечтаю о том, что за мной ухлестывают несколько мужчин».

«Незнакомец, обычно строитель, подсматривающий за мной в окно».

«В основном изнасилования. Я начала заниматься мастурбацией, когда мне было около десяти или одиннадцати лет. Чаще всего это изнасилование лысым мужчиной средних лет, накачавшим меня наркотиками. Если меня насилуют, это значит, что я не виновата в получении удовольствия и мне не нужно объясняться с Иисусом или родителями. Я понятия не имела, откуда взялся лысый мужчина. Затем, когда я начала заниматься сексом с мужем, оказалось, что нужно потрудиться, чтобы добиться оргазма. Для мужа было очень важно, чтобы у меня возникал оргазм всякий раз, когда мы занимались сексом. Секс с ним был очень приятным, но для того, чтобы добиться оргазма, необходимо было фантазировать. Вернуть лысого мужчину».

«Я думаю об объявлениях лесбиянок на Craigslist».

«Томящаяся домохозяйка, которая позволяет мужчине – посыльному с FedEx – обмануть ее. Скучающая девочка-подросток, которая делает вид, что спит у бассейна в сползающем бикини, в то время как рядом работает команда строителей».

«Та часть фильма «Экскалибур», где отец Артура превращается в другого человека и, облаченный в алую броню, занимается сексом с матерью Артура».

«Раньше у меня были фантазии о насилии, но теперь они сменились сценами, где я вхожу в комнату и вижу мужчину, с которым у меня свидание. Он расположился в кресле с девочкой школьного возраста, которая сидит на нем лицом к лицу, обхватив его ногами. Она худая, с большими грудями – простите, я понимаю, что это такой стереотип, – а ее спину закрывают длинные блестящие пряди волос. Он намотал несколько прядей на одну руку, а другая ласкает ее анус».

«Раньше меня привлекали картины ухаживаний: прогулки по парку и вздохи при луне. Аспект насилия появился позже, только когда мой первый брак дал трещину. Я повторно вышла замуж, и только тогда выяснилось, что я способна на многое. Я веду дом, на мне лежит 99 % забот по уходу за ребенком, я получила степень кандидата наук и сделала успешную карьеру. У меня все время и абсолютно все под контролем. В постели фантазия позволяет мне перестать все контролировать, при этом я полностью контролирую ситуацию. Я не уступаю, но представляю себе, что уступаю. Нет, я воображаю, как меня заставляют уступить. Я хотела бы, чтобы в моей жизни было больше подобных ситуаций, я хотела бы, чтобы мой муж взял управление на себя. Но он не в состоянии сделать это. Не знаю, возможно, это последствия твердо усвоенного еще в школьные годы послания “нет – значит нет”. Так что я создаю свой особый мир в собственной голове».

«Меня связывают и завязывают глаза. В то же время человек, которого я люблю, делится мной со множеством людей, которых я не могу увидеть. Множество людей хотят меня и только меня. Если очень устала или расстроена и мое тело не отвечает на ласки, я делаю эту фантазию более грубой. Волнение освобождает меня от всех других мыслей: сделал ли мой сын домашнюю работу или когда подойдет срок платить ипотечный кредит».

«Секс с мужчиной, который на одиннадцать лет моложе меня, почти мальчик. На этой неделе будет десять лет, как я замужем. Мне тридцать восемь лет. Мы встречались с ним в лучшем случае раз в месяц, иногда промежуток между нашими встречами был и того дольше. И мы никогда не говорили по телефону и не посылали писем по электронной почте, за исключением случаев, когда договаривались о встрече. Сейчас я порвала с ним. И теперь я покупаю для него вещи, которые он никогда не увидит. Я жажду снова увидеть его взгляд, которым он смотрел на меня, когда я открывала дверь. Или вернуться в тот день, когда он научил меня правильно делать минет. Это происходило у меня на заднем дворе, рядом с бассейном, и солнце освещало нас. Мне никогда в жизни не хотелось держать пенис во рту так, как с тем мужчиной. И, воскрешая в памяти то, что ушло в прошлое, я скольжу губами по фаллоимитатору, который храню спрятанным от мужа. С ним у меня просто секс».

«То, что я хотела бы сделать с моим бойфрендом. Публичное место – платформа метро, парк».

«Шум, который производит моя возлюбленная, когда кончает».

«Мы консервативная пара, и мой муж – единственный мужчина, с которым у меня когда-либо был секс, поэтому, когда я закрываю глаза, его тело – единственное, которое я могу себе представить. Лесбийский секс, адюльтер – порой воображение уводит меня в запретные дали, но я всегда возвращаюсь. Его тело эротично. Оно мое. Я знаю его. Я понимаю его. У меня есть фантазии, которые я шепчу ему в постели, о том, чтобы связать ему руки за спиной и заставить его наблюдать, как я занимаюсь мастурбацией. Мне кажется забавным, что люди, которые узнают, что я была девственницей – по собственному желанию! – когда выходила замуж, считают меня наивной или ханжой. О, если бы только они побывали у меня в голове!»

«Мужчины и женщины. Мужчин было больше, когда я была одинока, теперь больше женщин. Образы довольно мягкие, например изгиб бедра, или более откровенные, такие как связывание».

«Кровосмешение – секс между старшим братом и младшей сестрой (я должна добавить, что я единственный ребенок в семье)».

«Посещение мужчины-гинеколога, причем я полностью обнажена. Доктор вставляет в меня различные инструменты; он трогает меня пальцами, чтобы убедиться, что моя шейка матки в порядке. Сексапильная медсестра начинает исследовать мою грудь. Молодые люди, студенты-медики, входят, чтобы понаблюдать за исследованием, поучиться, как проводить осмотр органов малого таза. Доктор приказывает медсестре поиграть с моей грудью и убедиться, что возбуждение действует так, как это должно быть. Он проверяет мой клитор. Я начинаю корчиться от удовольствия. Я уязвима и полностью доступна для изучения, подчинена врачам. Или изнасилование. Это извращенный парадокс, но в моем сознании изнасилование равно контролю, равно доверию. Мне не нужно ни о чем волноваться, потому что у другого человека есть власть надо мной, я знаю, что он мог бы убить меня, таким образом, его обязанность – убедиться, что я в безопасности. В качестве насильника часто бывает солдат – серб или русский, не американец – из-за стереотипов о восточноевропейских мужчинах, властных и грубых. Он всегда незнакомец. Он использует собственную силу, а не веревку или оружие, чтобы управлять мной, обычно привязывая запястья над моей головой к чему-то, вделанному в пол. Сначала я не хочу подчиниться ему и борюсь с ним, но он знает, когда я начинаю наслаждаться его насилием. Иногда я фантазирую о том, как меня изнасилуют в наказание за антифеминистские фантазии».

«Пожилой человек сидит на стуле и занимается мастурбацией, в то время как я занимаюсь сексом».

«Я всегда боролась с лишним весом. Так что я представляю себя кем-то, кто выглядит совершенно иначе, чем я сейчас. Секс со знаменитостью, секс с симпатичным барменом, на сцене, когда кресло освещает только один прожектор, как в фильме «Кабаре». Ощущение, что желание меня возбуждает всех в аудитории».

«Первые фантазии, которые я могу вспомнить, включают занятия сексом с мужчинами лет двадцати или тридцати. Я нашла несколько порножурналов отца. Мне было около одиннадцати лет. Моя любимая сцена – мужчина тридцати лет подходит ко мне сзади и вжимает в сетку ограды, срывает с меня одежду, крепко удерживая мое тело. Сейчас мой жених находится в Ираке. Он участник 95 % моих фантазий. Мы посылаем друг другу фотографии. Он говорит мне, что я красотка, мой снимок висит у него на стене палатки».

«Мой босс, незнакомец в баре, друг моего отца. Сексуально озабоченный, настойчивый и решительный. Он настолько захвачен мной, что ничего не может с собой поделать… Будучи студенткой, я чувствовала, что должна контролировать свою жизнь и внутренний мир, сделать их стабильными. Другими словами, если бы я действительно верила в женское равноправие с мужчинами, то это отразилось бы на моих занятиях сексом – никакого доминирования, никаких фантазий о насилии. В результате я вышла замуж за хорошего человека без предрассудков, который разделял мои суждения о том, каким должен быть секс. Семь лет спустя мы развелись».

«Очень сексуальная девочка откидывается на спину на моей кровати. Я скольжу своим влагалищем по ее лицу, заставляя ее яростно заниматься оральным сексом».

«Насилие… До недавнего времени мне было трудно признаться в этом даже себе. И это, похоже, мешало мне принимать участие в акциях «Верни себе ночь» в колледже, всяких женских стажировках. Мужчины меняются, но все они держат меня в подчинении».

Упоминание о насилии – в фантазиях и лаборатории – назойливо звучало в ушах Мин и Чиверс и уводило наши беседы в весьма смутные дали. Двое из их коллег-сексологов – Дженни Бивона и Джозеф Крителли – из Университета Северного Техаса – собрали данные девяти более ранних исследований и предложили объяснение того, как обычно женщины включают себя в подобные фантазии. «В этом обзоре, – уточнили Бивона и Крителли, – термин «фантазии о насилии» будет соответствовать юридическому определению насилия и сексуального домогательства. Этот термин относится к женским фантазиям, включающим использование физической силы, угрозу применения силы или обездвиживание при помощи, например, снотворного или опьянения, чтобы принудительно вовлечь женщину в сексуальную деятельность против ее воли». В разных исследованиях приблизительно от 30 до 60 % женщин признались, что получали удовольствие от воображения подобных сцен. Авторы исследований считают, что истинные цифры, скорее всего, будут еще выше. Испытуемые вызывали в воображении подобные сцены во время занятий сексом, мастурбации и просто фантазируя.

Одно объяснение напомнило те же доводы, которые привела женщина, сказавшая: «Я не должна была оправдываться перед Иисусом». Фантазии о насилии освобождали от ощущения вины. Женщины использовали этот сценарий для того, чтобы избавиться от внушаемого им с ранних лет стыда за свою сексуальность, избежать ограничений, накладываемых на них в течение многих веков. Согласно другой теории, воображение и смакование сцен насилия основано на нарушении табу.

Эксперимент, выполненный в парке аттракционов профессором психологии Техасского университета в Остине Синди Местон, позволил дать еще одно объяснение. Сотням гетеросексуальных посетителей «американских горок» до и после поездки показывали фотографии людей противоположного пола и просили их указать, согласно определению Местон, желательных партнеров для свидания. Сильные эмоции страха преобразовывались в эротические: после катания на «американских горках» число предполагаемых партнеров значительно увеличилось. Это явление Местон обозначила как «перенос возбуждения», что наводило на мысль о взаимосвязи в мозгу нейронных цепей, ответственных за страх и сексуальное возбуждение. Возможно, это объясняло то, что рассказала мне одна женщина. Она говорила, что, по ее ощущениям, фантазии о насилии оказывали непосредственный физиологический эффект: возбуждение напрямую устремлялось к паху, вызывая сокращения, присущие оргазму.

В идее о том, что мысли о насилии и ощущения, сопутствующие страху, или чувство стыда вследствие нарушения табу могут быстро вызывать судороги, присущие кульминационному моменту сношения, имелась определенная анатомическая логика. Эта теория принадлежала Полу Федорову, психиатру из Национального института психического здоровья Университета Оттавы, который изучал отклонения в поведении людей, типичное эротическое поведение которых выходит далеко за пределы нормы – фетишистов, эксгибиционистов, зоофилов, серийных убийц, сексуальных маньяков, педофилов. Как и многие аспекты нашего малоисследованного сексуального «я», рассуждения Федорова поддерживались скорее предположениями, базирующимися на собранной информации, чем на твердых доказательствах, тем не менее его теория вызвала определенный резонанс. Когда я собирал материалы для книги о половых извращениях, он рассказал мне, что некоторые из его пациентов, похоже, страдали от того, что он назвал «залипший переключатель», управляющий парасимпатической и симпатической частями их нервной системы.

Это два отдела нашей автономной нервной системы, которые управляют автоматически осуществляющимися функциями, такими как регуляция сердечного ритма, потоотделение и слюнотечение. Парасимпатическая система управляет возбуждением, в то время как симпатическая позволяет достичь оргазма. «Естественное развитие событий во время секса, – говорил Федоров, – заключается в том, что запускается парасимпатическая система, и в какой-то момент, когда мы достаточно возбуждены, переключатель щелкает, и включается симпатическая система, в результате чего мы начинаем ощущать оргазм. Но у несчастных извращенцев переключатель «залипший», слабый, и для того, чтобы запустить симпатическую систему, им нужно сделать нечто чрезвычайное». Помимо оргазма, симпатическая система вступает в действие в экстремальных ситуациях. Идея Федорова заключалась в том, что некоторые люди с девиантным типом поведения используют извращенные, запрещенные действия, чтобы усилить ощущение опасности или унижения, чтобы создать экстремально эмоциональную ситуацию, которая приводит к особо сильному давлению на «залипший» переключатель, запуская симпатическую систему, что позволяет их телу и мозгу ощутить сексуальный экстаз.

Многие из пациентов Федорова были осужденными преступниками, но он рассказал мне о случае, в котором речь не шла о преступной деятельности. К нему обратилась гетеросексуальная пара с проблемой: женщина больше не могла достигать оргазма ни с партнером, ни с другими мужчинами. Она занималась сексом с несколькими мужчинами за одну ночь, смотрела видеофильмы о женщинах, занимающихся сексом с животными, а также пленку, на которой она сама занималась мастурбацией, – все это помогало ей достичь оргазма. Достижение оргазма во время секса с партнером казалось невыполнимой задачей. Федоров написал в статье в научном журнале: «Было выяснено, что она потребляла большое количество L-триптофана, который покупала в магазинах здорового питания, – это помогало ей засыпать. Это вещество преобразуется в серотонин, который, как известно, приводит к трудностям в достижении оргазма. Ей посоветовали прекратить прием L-триптофана, и вскоре ее способность достигать оргазма во время сношения с партнером восстановилась, одновременно с этим исчез девиантный интерес к групповому сексу, эксгибиционизму и зоофилии».

Согласно теории Федорова, фантазии о сексуальном домогательстве могли бы быть для некоторых женщин, не проявляющих девиантного поведения, способом подтолкнуть переключатель: с их помощью они могли создать экстремально эмоциональную ситуацию, которая запускает процесс возникновения оргазма.

Но с точки зрения Мин, фантазии о насилии коренятся в нарциссизме, который является частью женского сексуального драйва. Во время нашей беседы она сузила свои идеи до символической сцены: женщина прижата к стене в переулке, и ее насилуют. В этом, согласно представлениям Мин, заключался высший символ женской страстности. Насильник, переполненный похотью к этой конкретной женщине, не может сдерживать себя; он выходит за рамки любых законов, всех правил и ограничений, чтобы схватить и овладеть ею, а она, ощущая себя единственным, уникальным объектом его невыносимого желания, также переполняется эмоциями.

Она сразу же пожалела о своем описании – изображении переулка, которое сочла символическим. Она не использовала слово «насилие», но сцена сразу же вызвала его в памяти.

«Я ненавижу термин “фантазии о насилии”, – заявила она. – Это словосочетание парадоксально, в нем нет никакого смысла. В фантазии мы управляем стимулами. При насилии мы ничего не можем контролировать». Эти два понятия сосуществовать просто не могут.

«На самом деле это фантазии о подчинении», – продолжала она. Затем уточнила: это удовольствие от того, что агрессору настолько нужна женщина, что он охотно идет на принуждение, чтобы взять ее. «Но «агрессия», «доминирование»… – она перечислила разнообразные термины, приходившие ей на ум, пытаясь подобрать тот, который наиболее точно обозначает происходящее. «Мне необходимо найти слова получше. “Подчинение” – не самое хорошее слово». Оно не отражало то, что демонстрировали женщины, – их добровольную уступчивость.

Тем не менее Мин продолжали терзать сомнения: она знала, что проведенный синтаксический анализ не позволил ей справиться с задачей правильного определения понятия. Фантазия о сцене в переулке, какими бы словами ее ни описывать, сохраняла ауру насилия. И, как подчеркивали Бивона и Крителли, логический парадокс, магия отсутствия собственного контроля над ситуацией, ничуть не означали, что фантазирующая женщина не погружала себя в переживание сексуального насилия. Конечно, нападение не было реальным, погружение было лишь частичным, но насилие, подавление присутствовали, пусть даже только в сознании. Фантазии заняли пространство, бесконечно далекое от реальности, но при этом в психологическом отношении были близки к реальным событиям. Но отличались ли они от других сильных ощущений и даже неосуществимых желаний? Совершить преступление и стать богатым? Нанести серьезные увечья своим врагам? Мы не действуем так, как мечтаем в этих грезах, и в некотором смысле даже не желаем переносить их из воображаемого мира в мир реальный. Мы этого вообще не хотим, ведь тогда наша жизнь превратилась бы в кошмар. Тем не менее наши фантазии многое говорят о наших желаниях.

Впервые Мин рассказала мне о «стене переулка», когда я брал у нее интервью для статьи в журнале. Незадолго до того, как оно было опубликовано, мы разговаривали по телефону, и она предложила немного изменить ситуацию: следовало указать, что к стене женщину прижимал не незнакомец. Это был кто-то, кого она знала.

Я не помнил, чтобы мы обсуждали эту деталь, и спросил, уверена ли она, что это дополнение соответствует ее представлениям. Она заколебалась. Ее беспокоило, что без этого дополнения сцена будет рассматриваться как полноценное насилие и может показаться, что она его поддерживает. Я уверил ее, что четко разъяснил различие между получением удовольствия от выдуманного нападения и ужаса реального. Но Мин мучилась от противоречивых чувств. Она боялась, что вся ее работа сократится до сцены в переулке и люди запомнят лишь это. Казалось, что этот момент в ее сознании сильно преувеличен. По сути, это было единственное, о чем она говорила. Мы раз за разом повторяли, что насильник не был незнакомцем, и тогда я спросил ее: а кто же тогда это был?

Мы обсудили различные варианты: это был партнер, с которым у женщины было свидание, или тот, с кем она недавно познакомилась. Но твердо обозначить какой-то один персонаж не представлялось возможным. Казалось, что более правильно – не только с точки зрения ее взглядов, но и в соответствии с вариациями женских фантазий – не определять этого мужчину. Единственное определяющее его качество – сила его желания.

Мы договорились не вносить изменений в статью, несмотря на ощущавшийся Мин глубокий дискомфорт, поскольку она все еще желала так или иначе смягчить сцену. Когда статья вышла, на Мин обрушился шквал эмоций. Ее почтовый ящик заполнился сотнями электронных писем. Опра Уинфри попросила Мин принять участие в ее шоу. «Я стала сверхпопулярной леди», – рассказывала мне Мин позднее, когда я снова встретился с ней в Лас-Вегасе. «Стена переулка» стала центральной темой в реакциях на ее слова, и часть откликов была просто неистовой. «Была ненависть. Люди говорили, что я являюсь частью механизма, подавляющего женщин, что я подстрекала мужчин к изнасилованию».

Но было много и других откликов. Опра, представляя Мин, высказала свою обеспокоенность «стеной в переулке», однако в начале передачи показала записанное на пленку интервью с обычной женщиной, которая подтвердила привлекательность сценария Мин. Были в ее почте и электронные письма, полные благодарности.

«Было много писем от весьма влиятельных женщин, благодаривших меня за то, что я позволила обсуждать вопросы сексуальности, которые идеология умело обходит стороной, – с облегчением сказала Мин. – Одна женщина из артистической среды Нью-Йорка сказала мне: «Я не могу говорить как вы, не ощущая стыда, как будто мой эротизм сделал меня добровольным и старательным членом патриархальной системы». Однако Мин осталась неудовлетворенной результатами. Что-то грызло ее изнутри – нечто глубоко закопанное, некое скрытое отвращение к изучению секса, стыд за это занятие, страх перед ним. «Даже мы, те, кто занимается подобными исследованиями, впитали сексофобию, внушаемую нашей культурой. Все было прекрасно, когда я находилась в лаборатории со своими студентами. Когда же я попала под лучи софитов, мне стало некомфортно.

Внезапно я спросила себя: зачем я изучала нечто столь несущественное? Почему я не стала изучать, например, депрессию? Почему я не могла изучать самоубийство? Я заставила себя остановиться и напомнить себе: с каких это пор секс не важен?»

Она помолчала. «Я совершенно уверена в собственном феминизме, – сказала она. – Я чувствую твердую почву под ногами. То, что я писала в статье, вышло из тени, стало обычным, комфортным способом говорить о женской сексуальности, способом, благодаря которому все чувствуют себя удобно и не видят причин для беспокойства. Я не думаю, что мои слова были продиктованы женоненавистничеством. Я не считаю, что статья была вредной.

Уверена ли я сейчас, что некоторые моменты возбуждают только вследствие определенных социальных правил, которые лишают женщин власти? Являются ли некоторые фантазии эротизацией обессиливания? Нет, не уверена. Но я действительно вижу мир с феминистской точки зрения, и эта часть меня желает, чтобы женщины смогли в сексе быть теми, кто они есть».

Мин говорила достаточно свободно. Казалось, она почти нащупала твердую почву под ногами, но все же эта опора не казалась ей надежной, как будто в любой момент почва могла уйти у нее из-под ног. Переулок был не тем местом, где можно оставаться надолго.

Неужели фантазии «волнуют только благодаря социальным установлениям»? А что можно сказать о нарциссической тоске, которая спрятана за ними, той, что ведет к директору средней школы, сыну землевладельца, к фантазиям о насилии у автомата для игры в пинбол в фильме «Обвиняемые», – было ли это «эротизацией обессиливания»? Мин представила на всеобщее обозрение вопрос, который всегда был на поверхности: культура или гены?

Вспоминая Дейдру, можно увидеть значительное социальное влияние. Чем еще, кроме как культурным влиянием, можно объяснить значительные отличия между агрессивной сексуальностью Дейдры, ее преследованием партнеров и типично женским стремлением быть желанной, которое ответственно за ее удовольствие от того, что на нее охотятся? Мужчины сделали из девочек и женщин предмет, цель. Девочки и женщины, живущие в управляемом мужчинами мире, впитали мужское мировоззрение как свое собственное и сделали предмет и цель из самих себя. Разве не культура определяла драйв Дейдры и других самок, как частично подавляемых, так и полностью преобразовавших свое поведение?

Тем не менее, когда Мин заглянула внутрь себя, она решила, что она сторонница эссенциализма. В вопросе взаимодействия между природой и воспитанием она склонила чашу весов в сторону врожденных качеств, но сделала это достаточно робко и осмотрительно. Ее эссенциализм был догадкой, интуитивным открытием: в наше время не существовало способа измерить соотношение между врожденным и приобретенным, не было никакого способа определить их процент в нарциссизме, в фантазиях о насилии. (В многочисленных популярных статьях, посвященных вопросам психологии, авторы уверенно заявляют, что есть совершенно определенная связь между врожденным уровнем тестостерона и бесчисленными формами агрессии или пассивности и среди них высокий процент форм, имеющих сексуальную окраску – как у мужчин, так и у женщин. Анализы крови подтверждают, что генетические факторы обеспечивают мальчикам и мужчинам намного больше этого гормона, и это делает их намного более агрессивными. Но, несмотря на эту обольстительно простую логику, есть доказательства, которые также предоставлены Дейдрой. По сравнению с самцами– резус, у самок этих обезьян такой же невысокий уровень тестостерона, как у женщин по сравнению с мужчинами. Тем не менее именно самки-резус руководят сексуальным шоу, подстрекают стаю на войну и определяют политику стаи.)

Интуитивное предпочтение Мин влияния врожденных факторов усилило ее тревогу по поводу привлекательности сцены в переулке. Акцент на врожденных свойствах означал, что избежать притягательности подобных сцен невозможно, их очарование заложено в самой природе человека.

Чиверс шла приблизительно тем же путем. Она видела, как культура постоянно оказывает влияние на женскую сексуальность, формируя ее, однако задача Чиверс состояла в том, чтобы постоянно отбрасывать это наслоение, выискивать и исследовать то, что лежало за пределами досягаемости социума, и это заставляло ее раз за разом возвращаться к насилию. Она знала результаты экспериментов коллеги, работавшей рядом с ней: когда женщины в лаборатории слушали рассказы о насилии, давление крови, регистрируемое приборами, взлетало до небес. (Ее собственный эксперимент продемонстрировал также, что ситуации, в которых испытуемые переживали страх или эйфорию, не вызвали такого вагинального давления крови, если только переживания не включали сексуальный элемент. В одном из экспериментов она проигрывала испытуемым видеоролик, в котором на лестничном пролете за женщиной гонится насильник или бешеная собака. Увлажнение гениталий вызвала только сексуальная сцена.) Чиверс собрала материалы о жертвах насилия, у которых не только выделялась смазка, но и которые даже испытали оргазм во время сексуального нападения. Кроме того, она вспомнила, что когда была студенткой докторантуры и работала терапевтом, то выжившие жертвы насилия говорили ей о своем возбуждении и даже оргазме.

Как это понимать? О чем говорят эти трагические свидетельства? Действительно ли здесь сработало нечто глубоко запрограммированное в генах, что-то врожденное? Чиверс чувствовала, что так оно и было, и это помогло ей разработать свою теорию: в доисторические времена женщины постоянно подвергались сексуальному насилию и способность автоматически вырабатывать смазку была реакцией на все виды сексуальных сигналов. Она развилась генетически как защита от травм промежности, от инфекции, от бесплодия или возможной смерти. «Половое возбуждение может и не отражать желание секса, – утверждала она, – оно скорее является частью чисто рефлекторной, эротически нейтральной системы, которая так или иначе переплетена с женским либидо, но существует отдельно от него. И случаи оргазма могут быть всего лишь реакцией на фрикции».

Тем не менее, несмотря на то что теория разделенных систем была тщательно продумана, она оставалась бездоказательной. Она бросала вызов множеству привычных представлений: считалось, что увлажнение означает сексуальное возбуждение, что слабое увлажнение означает нейтральное отношение, так же как затвердевание члена у мужчин. Постепенно Чиверс обосновала то, что, возможно, все это время было очевидным, но не проявлялось слишком ярко. С помощью секса бонобо демонстрируют свои достоинства, но и насилие также проявляется с помощью секса.

«Говоря откровенно, я иду по лезвию ножа, как с политической точки зрения, так и с личной, – сказала она о насилии. – Я никогда, никогда не хотела бы дать кому бы то ни было право лишить женщину власти над ее собственным телом. Возбуждение – это еще не согласие».

Это было одной из фантазий Ндулу: «Неизвестный мне белый мужчина прижимает меня к стене и удерживает на месте локтем, поглаживая свой очень твердый член. Он шепчет мне на ухо разные мерзости, которые хочет сделать с моим телом. Он говорит мне, что собирается так пихнуть свой член в мое влагалище, что я почувствую его в желудке, что, если я не буду правильно себя вести, он позовет своего друга, который стоит снаружи, прижимая ухо к двери, и яростно занимается мастурбацией, чтобы он также трахнул меня. Он спрашивает: «Хочешь этого? Хочешь почувствовать внутри себя пару горячих членов?» Он берет меня грубо и жестко сзади, стоя. И в то самое время, когда он начинает громко кричать, что вошел в меня, его друг вмешивается и кончает в мою задницу. Оба мужчины демонстрируют такое удовольствие, что кажется, они кричат».

Именно так обычно развивались грезы Ндулу, и мужская жестокость, их похоть, их экстаз, изливавшиеся в их «почти крике», ощущались ею более пылко и болезненно благодаря ее расе. Ндулу выросла на территориях американских нефтяных компаний в Западной Африке и Европе, поступила в институт на американском Среднем Западе и теперь жила в Нью-Йорке, где работала графическим дизайнером. В детстве, юности и начале своей взрослой жизни она привыкла думать, что ее кожа, волосы и черты лица образуют в целом внешность, которая колеблется между оценками «приемлемо» и «нетерпимо». В особенности это касалось оттенка ее кожи. «Зимой, – говорила Ндулу, – это еще ничего. Летом, что бы я ни делала, она темнеет. Летом я не могу даже смотреть на себя». Она рассказывала, как ее мать всегда говорила, что более светлая кожа выглядит привлекательнее, чем темная. Когда мать Ндулу была маленькой, она видела, как восторженно ее мать любуется более бледным лицом тети Ндулу. «В чернокожих семьях всегда есть эта проблема, – сказала Ндулу. – И в Африке тоже. Моя тетя была первой красавицей деревни, потому что она была очень светлокожая. Моя бабушка все свое время уделяла ей».

Став подростком, Ндулу сделала то, что делали все девочки ее западноафриканского города, то, чему она научилась у своей матери еще до того, как начала говорить. Чтобы ее волосы не были такими курчавыми, она мазала их бледно-желтым жиром. «Он не был таким густым, как масло, но все же был очень жирным и более маслянистым, чем сливочное масло. Надо было нанести очень много этого жира. На солнце он таял и стекал по обеим сторонам лица».

Сейчас, живя в Нью-Йорке, Ндулу старалась избавиться от необходимости мазать волосы маслом и стриглась очень коротко. Но она все еще не избавилась от прежнего отношения к себе и даже не надеялась на это. «Это очень распространенная практика. Не думаю, что знаю хоть одну темнокожую женщину, которая не использует жир. Просто мы должны это делать, чтобы заставить наши волосы выглядеть белее. Ненавижу это: жир напоминает мне о том, кто я такая и кем не являюсь».

Она добавила, что прочитала роман Тони Моррисон «Самые синие глаза» и заговорила об уроках, которые извлекла из этой книги. «Я знаю, какой должна быть, я знаю путь, которым я, надеюсь, смогу этого достичь, – все это наполняет меня внутренней силой. В колледже я написала эссе о том, что все равны и одинаково красивы. Но я не чувствую ни того, ни другого». В ее колледже почти 100 % студентов были белыми, подруги Ндулу образовывали замкнутую группу темнокожих женщин. Они часто говорили о темнокожих поп-звездах и студентах, фантазировали о них, говорили о превосходстве темнокожих мужчин: о размерах их членов, гладкости их кожи. Ее гомосексуальные друзья, белые азиаты, вели себя точно так же. И все это время Ндулу хотелось, чтобы на нее было обращено страстное желание белого мужчины. «Во всех моих фантазиях присутствовал белый мужчина, кроме тех случаев, когда он оказывался безликим. Он невероятно красив – высокий, с голубыми глазами и густыми темными волосами». Обязательным элементом являлось ощущение, что он сильно хочет ее.

Официант был довольно высоким, широкоплечим, с голубыми глазами и темными волосами. «Он был великолепен», – позднее говорила она. Она вошла в туалет, он последовал за ней, полностью отвернул кран, и вода хлынула сильным, шумным потоком. «Сколько шума может произвести поцелуй?» – тихо спросила она, когда они начали. Он прислонился к стене, притягивая ее к себе. Она уперлась ладонями в плитки по обе стороны от его плеч, его пальцы обхватили ее ягодицы. В какой-то момент он вытащил член из штанов, она чувствовала его твердость у своей талии. Ей было жаль, что это не она стояла спиной к стене, но это не имело значения, его сильные руки прогоняли любые мысли.

Вода продолжала ровно и гулко шуметь. «Соси его», – приказал он ей. Его голос, даже больше, чем черты лица, казался возникшим из глубин ее воображения, из мгновений, когда ее обуревали тайные желания. В произнесенных им словах не было даже тени просьбы.

Она отняла руки от стены, выпрямилась и отступила назад. Он снова сказал ей, чего он хочет.

«Я должна идти», – сказала она.

«Нет, ты не уйдешь».

«Я должна уйти».

«Останься».

Она попробовала уйти, но, когда повернулась, не смогла отпереть замок.

Она запротестовала: «Я пьяна. У меня есть бойфренд».

«Правда?» – Он крепко держал ее.

«У меня есть бойфренд, – солгала она. – Мне нужно идти».

Что-то изменилось в его лице, и когда он снова заговорил, в его голосе больше не было слышно самоуверенности, как будто ее смыло потоком воды. Он выглядел дезориентированным, потерянным. «Хорошо», – сказал он. На сей раз ей удалось отпереть замок с первого раза.

Увидев Ндулу, друзья устроили невероятный шум. Они были уверены, что она зашла дальше простого поцелуя. Дэвид настаивал на том, чтобы она описала его член. Он часто веселил ее измерениями своих завоеваний. «Я не намерена это обсуждать», – сказала она. Несколько секунд спустя она призналась, что отказалась заходить далеко. Когда они застонали от разочарования, Ндулу извинилась, а на их вопрос «почему?» ответила, что сама не знает. «Я просто не смогла», – сказала она. Затем Ндулу отправилась домой, легла в кровать и позволила произошедшей сцене развиваться совершенно по-другому – с момента, когда прозвучало его требование, когда она не смогла отпереть дверь… Она ласкала себя, пока не достигла оргазма. Ее воображение вытеснило реальность из сознания, стерла ее и затем стирала снова и снова: утром, следующей ночью и бесчисленное количество раз в последующие дни.