Незаслуженно мало написано о том, как сложилась судьба князя Андрея Яковлевича Хилкова после того, как он оказался заложником большой политики и провел долгие годы в плену в Швеции. С XIX века по справочникам и энциклопедиям «гуляют» даже неверные дата и место смерти русского резидента. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, Большой советской энциклопедии, не говоря уже о прочих, написано, что А.Я. Хилков умер в 1718 году в Вестеросе, что является абсолютной неправдой. Вместе с тем есть немало данных о том, что это событие произошло в Висингсборгском замке на острове Висингсё 7 ноября (8 ноября по шведскому календарю) 1716 года и стало результатом обострения водянки. А в 1718 году, на который ошибочно ссылаются авторы, его тело доставили в Санкт-Петербург и по приказу царя захоронили в Александро-Невской лавре. Такое невнимание и «легкомыслие» потомков хотелось бы исправить — ведь князь Хилков много сделал и для своих товарищей по плену, и для Отечества.

Обстоятельства того, как представитель одной из аристократических русских фамилий стольник князь А. Я.Хилков оказался в Швеции, уже известны, как, впрочем, и то, что по приказу короля Карла XII русский резидент был арестован, а его имущество конфисковано. В этом нет ничего удивительного; точно такая же участь постигла шведского резидента в Москве Томаса Книперкрону. Впоследствии власти обоих государств, особенно шведские, будут тщательно придерживаться принципа взаимности в режиме содержания резидентов. Дополнительным фактором, усугубившим положение Хилкова, стало то обстоятельство, что король объявил его ответственным за решения царя, как, впрочем, и за все проблемы, которые возникали у пленных каролинов в России.

С началом войны объем работы русского резидента стал очень большим — от его активности зависела судьба более сотни интернированных гражданских лиц. «Великая теснота, нужда и печаль» требовали принятия незамедлительных мер. Во-первых, следовало получить официальное разрешение от шведских властей на переписку с Москвой. Практически все, что Хилков пробовал отправлять на родину до этого, изымалось и оседало в архивах Кансли-коллегии. Во-вторых, наладить процесс перевода и получения денежных средств из России. В-третьих, добиться возможности для себя и прочих пленников, среди которых было несколько состоятельных купцов, самостоятельно совершать покупки.

В середине февраля 1701 года, получив соответствующие указания от короля, шведские власти разрешили переписку с Россией. Благодаря этому до нас дошло довольно много писем Андрея Яковлевича, после прочтения которых перед нами предстает удивительно деятельный человек. Очевиден и тот факт, что не все письма приходили в Россию легальным путем; со временем Хилков нашел тайные каналы и способы передачи информации, в том числе разведывательного характера, в Москву. Кроме того, с 1701 года он начал широко применять шифр — «секретную цыфирь» и симпатические чернила, пользоваться которыми его научили в Посольской канцелярии еще до отъезда. Уже в ноябре в его письмах Ф.А. Головину появляется приписка с указанием, что его письма надо «поджаря смотреть» между строчками и пустой частью листа.

В первые месяцы после ареста одним из официально разрешенных шведами каналов отправки писем из Швеции в Россию было посольство Бранденбурга в Стокгольме. Именно туда Кансли-коллегия передавала русские письма после внимательного прочтения. Но наиболее интересная информация о русских пленных, о делах в Швеции и о планах противника приходила в Москву по тайным каналам через Данию. В 1700—1707 годах Россию там представлял Андрей Петрович Измайлов. На его имя стекалась информация из всех источников: от армянских и русских купцов, от шведского королевского церемониймейстера Спарвенфельда и от всех остальных, кто не остался равнодушным к тяжелой участи пленных. Нередко письма писали практически «на деревню дедушке» — так, как это было в феврале 1701 года, когда Измайлову из датской канцелярии переслали письмо, подписанное по-русски «отдать московскому послу». Автор его — купец из Устюжны Железнопольской Митрофан Антипин сын Орлов написал из Стокгольма о том, «какая Хилкову теснота и какие делают триумфы и как нас ругают».

Решающая роль купцов в передаче писем и организации поступления денег, скорее всего, и была причиной того, что Хилков неоднократно обращался в совет с просьбой не высылать «купеческих» людей из Стокгольма. В письме Головину он высказывается совершенно определенным образом, что если их «вышлют… то невозможно будет тебе писать, и так пишем в великом страхе».

С самого первого дня в плену материальное положение самого резидента и его штата было очень непростым: конфискация денег, серебра и мехов больно ударила по его финансовой состоятельности.

Несмотря на все попытки, он так и не смог вернуть их в полном объеме. В 1705 году он написал в Москву, что все «деньги и серебро переделано в их деньги», а чуть ранее он заметил, что часть «соболей и парчей венбцких взяла на себя королева старая (бабушка Карла XII — Гедвига-Элеонора Шлезвиг-Гольштейн-Готторпская. — Г. Ш.)». В конечном итоге его настойчивость и помощь Спарвенфельда привели к тому, что в мае 1707 года Штате-контора выплатила ему компенсацию за утраченное имущество — 2967 далеров.

Описывая свое бедственное положение, Хилков писал на родину, что уже много месяцев ест только «хлеб и кислый напиток», и жалобы его от письма к письму становились все более горькими и пространными. Со временем это привело к ответному ужесточению положения шведского резидента Книперкроны, который в первые годы плена не испытывал практически никаких трудностей. Его осГавили жить в палатах, расположенных между Тверской и Малой Никитской улицами, сохранили имущество, позволили выезжать на церковные службы и навещать своих соотечественников. Но уже в сентябре 1704 года Книперкроне объявили «в приказе», что, если к ноябрю Хилкову не вернут вещи, «шведский двор продадут».

Материальное содержание резидентов и их штата было обязанностью государств, интересы которых они представляли и защищали, даже находясь в плену. Россия и Швеция по-разному справлялись с этой задачей: Шведы — довольно успешно, а у русских властей было немало проблем. А между тем помощь соотечественникам и содержание большого количества людей в своем доме требовали постоянного притока средств. При Хилкове постоянно жили переводчик, два писца, священник, семь-восемь слуг, Повар, управитель, а также соотечественники — военные и купцы. Состав мог меняться, но численность (от 12 до 25 человек) неизменно оставалась высокой. «А при мне 25 душ есть и пить хотят», — писал он в Москву 18 ноября 1702 года. Тогда напряженность ситуации в связи с нехваткой средств была отчасти решена после того, как Хилкову выдали жалованье Книперкроны, которому русские власти выдали такую же сумму в Москве. И все же для того, чтобы выжить самому и прокормить всех, живущих у него, резиденту приходилось постоянно занимать деньги. К началу 1703 года его долг составлял более 6000 ефимков и продолжал расти с каждым месяцем. Круг его заемщиков был очень широк. Среди них были и генералы-пленники, и соотечественники, и иностранцы.

Князья Хил ковы были хотя и древним, но небогатым дворянским родом и не принадлежали к российской аристократии, как Долгорукие или Трубецкие: собственные возможности резидента были очень ограниченны. Родственники князя, братья Юрий и Михаил Яковлевичи, после того, как из Швеции стали приходить письма с просьбой заложить «последние деревни», чтобы оплатить векселя, стали бить тревогу. Они обратились к царю с просьбой о предоставлении князю Андрею прибавки к жалованью в 200 рублей. Но и это не помогло резиденту выйти из бедственного положения. Обращаясь к Ф.А. Головину, он писал, что близок к полному разорению, а нищета «в самой гроб меня гонит». А между тем деньги необходимы были не только на поддержание определенного образа жизни, но и на оплату услуг шпионов и «нужных» людей, почтовых расходов, в общем, на все, в чем нуждается дипломат в чужой стране, даже находящийся там на положении пленного. Он специально обращал внимание русских властей на то, что его визави регулярно получает из Стокгольма крупные суммы и тратит их в разведывательных целях, нанося ущерб России.

Хилков считал, что у его визави в России гораздо больше возможностей для тайной работы: в 1705 году он с горечью писал о том, что с трудом находит деньги, чтобы платить «проведывальщикам», в то время как «Книперу платят 5000 ефимков ежегодно». Чтобы передавать новости в Стокгольм «мимо русской канцелярии» и остаться в Москве «для шпионства», Книперкрона, по мнению Хилкова, даже просил свое правительство не разменивать его.

Столь же нерегулярно получали свое жалованье и сотрудники резидента, которые вместе с ним испытали все трудности плена, а кое-кто уже не вернулся на родину. В 1708 году умер подьячий Малороссийского приказа Василий Богданов, а в 1709 — переводчик «со свейского языка» Вилим Абрамов. После их смерти резиденту пришлось не только срочно искать им замену, но и первое время (до 1713 года) выплачивать жалованье новым сотрудникам из своего кармана. Новым подьячим-секретарем стал пленник Федор Герасимов, а функции переводчика полностью перешли Алексею Манкиеву. Второй канцелярист Иван Чередьев, потомственный подьячий и особенно доверенный сотрудник Хилкова, вернулся в Россию с телом Хилкова в 1718 году.

Несмотря на все трудности и лишения, князь Хилков всегда помнил о царском наказе «проведывать, что у свеян происходит», и его разведывательная активность держала шведские власти в постоянном напряжении. Практически все его письма содержали информацию, которую можно смело назвать шпионской. Спектр сведений, поступавших от него, был чрезвычайно разнообразен: от того, какую одежду «нынче» носят при шведском дворе, до передвижения войск и прочих военных приготовлений. Хилков высылал в Москву всю печатную продукцию, попадавшуюся ему в руки, в том числе, переводы «ис печатных авизов» шведских и прочих европейских, передавал даже слухи, делая при необходимости оговорку по поводу их возможной недостоверности. Едва переступив границы Шведского королевства, Хилков внимательно осматривал все вокруг, тщательно фиксируя все, что в преддверии военного конфликта могло быть интересно Петру. В частности, он заметил оборонительные сооружения острова Ваксхольм, прикрывавшие Стокгольм, а находясь в ставке короля в ожидании ответной аудиенции, услышал, что «Каролус» планирует начать выступление из Голштинии через две недели и к нему присоединятся 15000 лифляндцев.

С началом Северной войны его информация стала еще более разнообразной; ее внимательно изучали в Посольском приказе и передавали царю. Благодаря ей в Москве узнавали множество важных и интересных деталей. Например, то, что во время сражения шведов с отрядом Огинского 16 декабря 1700 года генерал Реншельд был ранен, а в битве со шведами 19 июля 1701 года «короля польского ранили из пушки». Кроме сообщений из газет Хилков передавал сведения, поступавшие к нему от рядовых русских пленных, которые были заняты на коронных работах. Так, от посадских людей, работавших весной 1701 года в стокгольмской гавани, он узнал, что шведы через «курляндские земли» отправляют «24 корабля с 10000 войска» в Польшу. Хилков понимал, что Москву особенно интересуют данные о военной силе и передвижении противника, и поэтому отправлял всю информацию, которая попадала к нему в руки. Нередко он делал специальные оговорки, выражая сомнение в достоверности тех или иных сведений.

В ряде случаев в потоке стекавшейся к Хилкову информации ему удавалось обратить внимание московских властей на действительно важные вещи. В письме от 9 декабря 1702 года он пересказал свой разговор с русскими купцами. По их словам, «в 27 верстах от Канец» есть Котлин остров, который «кроме лодок ни одно судно обойти не может ради песков и мелкости», и только вдоль берега есть узкий канал. «А если на том острове кто учинит крепость, — писал резидент, — тот будет контролировать прохождение всех кораблей». Этот сюжет приобретает особый интерес в связи с тем, что, как известно, в октябре 1703 года Петр отдал приказ о строительстве небольшого форта на острове Котлин, этот форт в последующие два-три года оказался очень востребован и все время достраивался. Возможно, и письмо пленного резидента Хилкова повлияло на принятие такого решения.

Довольно быстро шведские власти поняли, что в Россию нелегально уходит информация, в том числе разведывательного характера, и передает ее не кто иной, как пленный русский резидент. Стоит отметить, что в самом этом факте не было ничего удивительного: во все времена посольские работники — это «глаза и уши» своих правительств. Тот же Хилков, анализируя сведения, которые получали шведы из России, предупреждал канцлера Головкина, чтобы он проверял переписку голландского посланника в Москве, так как «говорят, что это он написал сюды о Книпере». Указывал резидент, что письма шведского резидента помогают пересылать жители Немецкой слободы и даже переводчик Посольского приказа П. Койет.

Неугасающая активность Хилкова со временем вызывала все большее раздражение властей, особенно после того, как секретарь Энох Лильемарк, занимавшийся анализом корреспонденции русских пленных, обнаружил, что резидент использует симпатические чернила и тайнопись для передачи секретных сведений в Россию. Впрочем, ему так и не удалось тогда полностью установить шифр, не помогли даже неоднократные внезапные обыски в квартире подозреваемых — резидента и генералов. Тем не менее факт нелегальной переписки был установлен, что привело среди прочего к обострению взаимоотношений Лильемарка с «московитами». Впрочем, и он платил им тем же. В 1730 году он опубликовал книгу о своей работе в качестве переводчика и дешифратора в годы Северной войны, в которой явственно выказал свое негативное отношение к русским, обвинив их в природной хитрости и коварстве.

Не уменьшилась активность русского резидента и после того, как осенью 1705 года его, как и большинство пленных, в том числе и генералов (кроме Я.Ф. Долгорукого), выслали из Стокгольма. В качестве формальной причины ссылки шведские власти объявили приказ царя, раздраженного несостоявшимся обменом пленных, об отправке резидента Книперкроны и офицеров из Москвы в Казань и другие города. Получив от командира охраны майора Рилкена распоряжение о скором отъезде, Хилков написал 25 сентября 1705 года мемориал в Королевский совет, в котором попросил отложить отъезд на два месяца для того, чтобы получить сведения из Москвы, «верно ли, что ваших выслали». Кроме того, он хотел взять с собой всех тех, кто у него жил (посольских служителей, слуг, военных и купцов), иначе «они могут помереть гладом». Но ни одна из его просьб не была удовлетворена: 3 октября Хилков с четырьмя служителями «на 5 подводах по 2 лошади» отправился в Иёнчёпинг. В этот же день царевич Александр выехал в Линчёпинг, а чуть ранее, 1 октября 1705 года, генерал Трубецкой — в Эребру, генерал Головин — в Арбогу, генерал Бутурлин — в Вестерос, 2 октября генерал Вейде — в Евле.

Царевич прибыл в Линчёпинг 9 октября со своим дворецким Заалом и четырьмя служителями и расположился в двух комнатах королевского замка. После его жалоб на сырость и плохое отопление помещений ему дали комнату, а затем позволили снять дом около кирхи. В качестве снисхождения его вернули в Стокгольм раньше всех прочих, в сентябре 1706 года.

Головину также пришлось столкнуться с проблемами жилья, которое ему предоставили в замке Вестероса, куда он прибыл в сопровождении служителей и лекаря Клювера 6 октября. Со временем ему разрешили выходить на прогулки. На холод и плохое освещение жаловался генерал Вей-де, которого разместили в крепости Евле, но понадобилось семь месяцев, прежде чем шведские власти разрешили ему сменить жилье. Во время ссылки в Эребру переболел цингой князь Трубецкой, и для него даже пришлось высылать из Стокгольма доктора.

Удивительно, но в этот раз самым благополучным оказалось положение Бутурлина — настолько, что он даже пытался отказаться от предложения властей осенью 1706 года о возвращения в Стокгольм, где, как он писал, была высокая стоимость квартиры.

По прибытии 10 октября 1705 года в Йёнчёпинг в течение нескольких месяцев Хилков не имел никакой связи с Россией. Информационная блокада вынудила Андрея Яковлевича искать новые каналы сообщения с Москвой, и спустя некоторое время он нашел и нанял «человека нароком», которого отправил с письмами к послу Измайлову в Копенгаген. Письмо от 8 июля 1706 года и тетрадь «Во уведомление», исписанная мелким аккуратным почерком с элементами написания некоторых букв по-латыни, стали основными источниками сведений о положении русских пленных, о планах шведского короля и о ситуации в самой Швеции в 1706 году. Благодаря им стало известно, что князь Хилков первые четыре месяца после приезда в Йёнчёпинг не имел права выходить из своей «избы с решетками» — той самой, в которой ранее содержался саксонский генерал барон фон Алларт. Кроме того, местный губернатор получил приказ из Стокгольма никуда не выпускать людей резидента и держать внутри дома караул, а на ночь закрывать двери на замок. 15 декабря 1705 года Хилков написал прошение шведскому королю, в котором жаловался на то, что заперт «в юнчепингском замке… день и ночь». А дыры в окнах таковы, что не только ветер, но «дощь и снег» в комнаты попадает. При этом от отхожего места, которое «тут же в хоромах есть», распространяется страшная вонь. Хилков настойчиво просил изменить условия содержания, так как он уже «здоровья лишился: дыханья нет… кровь загустела и оцынжал». В ответ ему было обещано, что, как только придут положительные сведения из Москвы, всех их сразу же вернут в Стокгольм.

Но, как показало дальнейшее, шведские власти не торопились выполнить свое обещание даже после того, как в феврале и марте 1706 года пришли письма от Федора Головина, Луки Долгорукого и некоторых шведских пленных о том, что каролинов вернули в Москву, а содержание их улучшилось. Причин подобной сдержанности совета и короля было несколько, но основной была та, что тайно поступавшие из Москвы сведения опровергали некоторые слова и уверения Москвы. Хилков печально резюмировал в письме: «Худо один нам может делать, а добра и все не могут делать да не хотят». Петр I, желая помочь пленным, предпринял пропагандистский ход. По его приказу «в гамбургских авизиях» была напечатана статья о том, как «правильно» держат шведских пленных. Она возымела определенное действие: резиденту позволили гулять внутри крепости, а слуг стали пускать за продуктами.

Но послабления оказались недолгими. Переводчик В.Абрамов, который был отправлен резидентом в Стокгольм для помощи князю Долгорукому, вернувшись, сообщил Хилкову новость, которая не прибавила ему оптимизма. Шведские власти получили сообщение о том, что шведский пленник по фамилии Бреннер «в железах скован сослан с Москвы в Нижний Новгород», а «простые невольники работают в колодах и корм по 1 грошу и умирают многие».

Хенрик Бреннер был участником персидской экспедиции Людвига Фабрициуса. В 1700 году он возвращался на родину через Россию и был интернирован русскими властями. При нем было обнаружено большое количество бумаг на латинском языке. Его обвинили в шпионаже, после чего посадили в тюрьму. Условия содержания Бреннера были очень суровыми и на долгие годы стали темой обсуждения и основанием для ужесточения положения русских в Швеции.

Эта информация вновь задержала возвращение русских пленных в Стокгольм и спровоцировала Хилкова на написание канцлеру Головкину предложений по содержанию каролинов в России, которые стали бы адекватным ответом на страдания русских. Они, кстати, были настолько жесткими, что он специально попросил Головкина держать их в тайне, так как если узнают, то «ево и иных русских шведы конечно умертвят».

Новый 1707 год генералы и резидент встретили в шведской столице, и это время было довольно благополучным для них.

В шведских отчетах говорится о том, что русские с октября имели возможность ходить на ужин друг к другу, выходить за покупками, совершать прогулки. Они встречались в церкви и в бане. Приводится пример, что в один из дней февраля 1707 года два генерала, один из которых был Бутурлин, со служителем на запятках и женщиной поехали гулять на санях и чуть было не заблудились.

Лето этого же года для Хилкова было отмечено надеждами на долгожданный обмен, так как Петр выразил готовность отпустить Книперкрону на родину. Хилков 9 августа обратился с мемориалом к Королевскому совету, в котором сообщил, что по указу Петра из Москвы отпущены на размен «чин на чин резидент Книпер, полковник Эншельд» и еще несколько человек «разных чинов» и по сообщению графа Ф. М. Апраксина они уже прибыли в Копорье. Он со своей стороны выразил надежду, что «каникулы не помешают» «высокородным думным превосходительным графам» отправить на границу его самого, подполковника Г. Гордона, майора Воронецкого, капитана Рамзе, поручика Евстафьева и прочих, чьи имена написаны «в прожекте». Он был настолько уверен в скором отъезде домой, что не забыл напомнить шведским властям о возвращении оружия и серебряной посуды, отнятой у него при аресте.

Но время шло, отъезд Хилкова из Стокгольма задерживался, а спустя некоторое время стало ясно, что его обмен не состоится, несмотря на то что в начале января 1708 года Книперкрона был уже в Выборге. Мало того, в полученном в Москве официальном мемориале Королевского совета от 10 марта говорилось, что если с Хенрика Бреннера не снимут оковы, то и Хилкова будут содержать так же. Указывая, что русские власти обвиняют Бреннера в передаче тайных сведений, советники писали, что они точно знают, что Хилков занимается тем же. А посетивший резидента секретарь Лильемарк сообщил ему, что если через три месяца не придет положительная информация от самого пленного шведа, то его и вовсе «изничтожат». Столь жесткое обращение было вызвано тем, что вернувшиеся из плена Книперкрона, Эншельд и секретарь Тепати рассказали много неизвестных фактов о положение каролинов в России.

Шведские власти сдержали обещание и вскоре приняли решение о новой высылке части русских офицеров и резидента из столицы. В письме в Москву от 18 мая 1708 года Хилков писал, что ему и Адаму Вейде велено в два-три дня собраться и выехать из города. Предполагалось, что он поедет в небольшой городок Йерпесканс, но там не было условий для охраны, да и граница с Норвегией была близко. В конечном итоге резидент с тремя служителями 14 июня был доставлен в город Эребру. Хилков жаловался, что живет он там «в тесноте и обиде», а продукты дороже, чем в Стокгольме. Тем не менее Манкиев, а спустя некоторое время и он сам получили возможность гулять по территории крепости. Там же продолжилась их совместная работа над историческими записками, в чем смогли убедиться местные власти после проведения внезапного обыска помещений.

Обыски у Хилкова показывали все разнообразие его занятий в плену. В начале сентября 1705 года в поисках шифра охрана обнаружила множество листов в разных папках, среди которых были «музыкальные произведения и схоластические вещи», записки на русском о шведском государстве и завоевании балтийского побережья. Во время обыска комнаты и бани в Эребру в июле 1709 года было обнаружено несколько чертежей и записок. Манкиев объяснил тогда, что это нужно его господину для работы и что они вместе копируют и пишут ночами.

В Эребру князь Хилков получил известие о победе русских войск под Полтавой. Написанная новым канцлером Г.И. Головкиным в ставке Его Царского Величества 14 июля реляция пришла к нему только 11 сентября. Многое из того, что он тогда же узнал, было для него полной неожиданностью. В частности, тот факт, что приехавший в конце августа в Стокгольм королевский секретарь Й. Цедергельм был отпущен из плена «на пароль» для организации переговоров и привез с собой царские мирные кондиции. Как известно, король не пошел ни на какие переговоры, но, пока шла переписка между советом и Карлом, произошло несколько весьма важных событий, свидетельствующих о том, что советники, по крайней мере большая часть из них, были готовы идти на уступки. Первые изменения почувствовал на себе сам Хилков. Губернатор Эребру 15 сентября получил указ, позволяющий русскому резиденту выходить из «шлота» (крепости. — Г.Ш.) и ходить гулять на посад под охраной, а также найти лучшее жилье.

Русский резидент продолжал жаловаться в Москву, что о его отпуске шведы «молчат», а предложенный вариант секретаря Гермелина и вовсе неуместен. Он предложил шведским властям отпустить его в Россию для поиска приемлемых вариантов «по моему честному и дворянскому паролю» с гарантией возврата через условленный срок, но получил отказ. Новая надежда блеснула после того, как в Швеции узнали об аресте гарнизона и жителей Выборга в июне 1710 года. Во время встречи в Стокгольме 24 августа граф Вреде сообщил ему, что советники решили отпустить его с тремя служителями «просить об освобождении жителей Выборга и семьи Книпера». Но радость его вновь оказалась преждевременной: шведская сторона запланировала участие Хилкова в переговорах, которые должны были быть проведены на находящихся в море кораблях. Ему оставалось только выразить сожаление, что, если бы его отпустили в Санкт-Петербург, это «было надежнее и быстрее, то и выборгскому гарнизону освобождение быстрее было».

Запланированные переговоры так и не состоялись, а мытарства Хилкова продолжились. По сообщению Алексея Манкиева, после кратковременного пребывания на шведских кораблях резидента отвезли «в финскую землю», поскольку флот вернулся «на зимовье в Свею». Этот рассказ стал частью письма к «сияющей милости» князю Меншикову, в котором Манкиев просил выдать подводы для имущества, которое резидент, вновь опередив события, отправил с ним через Выборг в Санкт-Петербург. Кстати, эта поездка секретаря создала много проблем для них обоих в будущем, так как не была санкционирована шведскими властями.

Между тем князя Хилкова вывезли в Финляндию и держали в Сарви Лакее, но 11 февраля перевели в имение Велиес недалеко от Або, поскольку губернатор граф Нирот решил, что его надо держать подальше от войск и под надзором, чтобы он не смог «выведовать». Изоляция получилась успешной: поместье находилось в глухом и малонаселенном месте и поэтому резидент со свитой очень скоро почувствовал недостаток не только в общении, но и в пропитании. Туда же 17 февраля привезли генералов Трубецкого и Головина. Вместе с ними было доставлено тело царевича Александра Имеретинского. Спустя несколько недель действия шведов еще более ужесточились: 9 марта явился командующий охраной майор Юленстрем и велел отдать шпаги, но, по словам Хилкова: «Мы отказались». Через пять дней была предпринята повторная попытка, в результате которой были отобраны ружья, но оставлены три шпаги. Русских особенно потрясло то, что шведы забрали даже ружье царевича, которое «было при гробе его».

Чуть ранее, в мемориале к королевским советникам от 18 февраля, Хилков, жалуясь на то, что уже многое время его «волочат… по дорогам», попросил сказать, что с ним собираются делать, «а то со мной будет то, что с царевичем Александром». Этот мемориал вызвал бурную негативную реакцию у членов совета, которые были возмущены тем, что русский резидент, несмотря на помощь, которую ему оказывали, написал «много лжи и неправды», и, по их мнению: «Хорошо было бы князю Хилкову одуматься и познать себя». Резиденту посоветовали воздержаться впредь «от всяких тайных и неудобных переписываний». Уже 29 марта ему и генералам Головину и Трубецкому объявили об отъезде в Умео, 1 мая, как писал Хилков Головкину: «Повезли нас через силу» и 29 мая переправили «через море… на 7 малых ботах без крышки».

2 июня 1711 года они прибыли в Умео, где их приняли «срамно и бесчестно»: поселили в разные дома, провели обыск, отобрали у всех шпаги и прислали для охраны роту солдат с заряженными ружьями. Губернатор граф Лёвен пригрозил суровым наказанием горожанам, если они будут передавать корреспонденцию русских, а сам уехал с семьей из города, чтобы оградить себя от жалоб пленных. После этого Хилков написал в Москву, что теперь он понимает, почему царевич сказал об этом человеке «злой и лихорадный». 28 октября 1711 года Хилков вернулся в Стокгольм.

Вообще 1711 год был очень напряженным для резидента Хилкова. Бегство князя Долгорукого с большой группой пленных, эпопея с отпуском гроба с телом царевича Александра на родину, карательные меры шведских властей в ответ на массовую высылку каролинов в Сибирь — вот только несколько наиболее серьезных событий этого года. Между тем в семье Андрея Яковлевича произошла трагедия: умерла его жена Мария Васильевна и единственная дочь осталась «в сиротстве». Сам же он после очередной неудачной попытки обмена на семью Книперкроны и секретаря Дюбена впал в «глубокую печаль и расстройство». В конце 1712 года обострилась болезнь Хилкова, да так, что он в письме Головкину от 1 февраля 1713 года написал, что уже 9 недель находится в постели и что «от несносных болезней и печалей без всякой кому из того пользы» умрет.

Тем не менее он продолжил выполнять свои функции, которые по-прежнему были самые разнообразные. Например, он обратил внимание королевских советников на нарушения, которые происходили в «городе Гевельской провинции», когда бургомистр русским работным людям «делал обиды: держал тесно, на работу неволею гонял и бил, и корм королевский алтын в день… удерживал и не давал год с лишним, и пособие отнимал». Благодаря его вмешательству из Стокгольма прибыл специальный фискал, и нарушения прекратились. В феврале 1713 года вместе с телом генеральши Головиной он отправил на Русь списки русских пленных, находящихся в Швеции, сделанные местными властями. Но разведывательная деятельность по-прежнему была приоритетной для Хилкова и его ближайшего окружения.

В связи с усилением внимания Петра к гражданскому строительству кроме политических и военных сводок из Швеции стали поступать сведения об устройстве государственных органов. Например, по заданию резидента Манкиев составил и отправил в Москву список недавно назначенных шведских губернаторов, омбудсменов в коллегиях, военных чинов и священников. Он же информировал о причинах расширения Канцелярии совета.

Причиной очередной высылки части русских пленных из Стокгольма стали сведения о том, что каролинов отправили в Сибирь. Хилкова отправили в мае 1713 года в город Вестерос, а вернувшийся в ноябре 1714 года «из нехристианских стран» Карл XII категорически потребовал, чтобы к русским пленным по-прежнему проявляли максимальную строгость. «Побежденные над победителями прокужатся» — так отреагировал Хилков на ужесточение режима содержания. Но больше всего его угнетало то обстоятельство, что он мало чем может помочь своему государю, так как находится «от Стокгольма в отсутствии». «Но должности не щадю», — писал резидент и каждую новость сопровождал комментарием, что не может быть уверен в достоверности того или иного события. Так, например, он поступил, сообщив Головкину в мае 1714 года, что шведы забирают в армию «земляное воинство», в котором мужики вооружены топорами и косами. Мимо его внимания не прошли такие интересные факты, как ожидание возвращения в Швецию короля Карла, помолвка принцессы и будущей королевы Ульрики-Элеоноры с Фридрихом Гессен-Кассельским, приезд посланника прусского короля Бассевича для переговоров. Не без удовлетворения отметил он страх, который испытали шведы, когда «вашего величества армада» внезапно показалась на рейде Стокгольма, а также трудности, которые возникли в стране с продовольствием.

В конце 1715 года Хилков отправил последнее письмо братьям Юрию и Михаилу в Санкт-Петербург. Как обычно, главной темой письма была просьба о присылке денег по векселю. Кроме того, он назвал имена нескольких пленных каролинов, которым следовало оказать поддержку, в частности «поручику Феод ору Аставсону», чей отец неоднократно ему помогал.

Затянувшаяся ссылка в Вестерос неожиданно прервалась в начале 1716 года, но совсем не так, как хотелось бы русскому резиденту. Был получен приказ о еще более дальней ссылке — Йёнчёпинг, далее остров Висингсё и крепость Висингсборг. К этому времени, судя по всему, здоровье русского резидента уже было сильно расстроено. По дороге к новому месту ссылки он подал прошение местному губернатору об отпуске его на время «на менеральный колодезь для лечения», и тот согласился, но решил дождаться решения короля. Король, как всегда, когда дело касалось Хилкова, категорически возражал, и это сыграло впоследствии свою трагическую роль.

Остров Висингсё расположен в центре озера Веттерн в 30 километрах от центра провинции города Йёнчёпинга. Главной достопримечательностью этого большого острова был замок графов Браге, который и стал местом проживания для пленных разных национальностей. Хилков прибыл туда в конце февраля 1716 года вслед за генералами Головиным и Трубецким с семьей. Его свите выделили несколько комнат в западной части замка, а сам он разместился в губернаторских покоях на верхнем, третьем, этаже. Но летом всем пришлось потесниться, так как стали привозить большие группы рядовых пленных.

Постоянное пребывание в сырых и плохо вентилируемых помещениях, ограниченность передвижения, скудное питание и многолетнее психологическое напряжение привели к трагедии: 7 ноября 1716 года Андрей Яковлевич Хилков скончался в возрасте сорока лет. Одно из его последних писем с острова датируется 3 сентября и написано племяннику Василию Михайловичу. Кстати, именно на это письмо ссылается домоправитель Хилковых в прошении о выдаче жалованья за 1716 год, направленном в Правительствующий Сенат. Оно написано 19 февраля 1717 года — и очевидно, что домашние еще не знали о смерти князя. Не знали об этом и руководители Посольской канцелярии Головкин и Шафиров, когда отдавали на следующий день приказ о переводе резиденту жалованья на 1717 год.

18 октября 1718 года к острову Аланд причалили две шведские галеры. На них находились два «нарвских сидельца» — генералы А.М. Головин, И.Ю. Трубецкой с семьей и их сослуживцы. Кроме того, на одном из кораблей нахолилось тело покойного резидента, которое сопровождали «государственной посольской канцелярии служивые»: переводчик Алексей Манкиев, канцелярист Иван Чередьев, писарь Яков Ефимов и слуга Сергей Стрелков. 19 октября гроб с телом был передан русским властям и поставлен в русской церкви, а 23-го отправлен в Або. По прибытии в Санкт-Петербург была устроена торжественная церемония встречи с участием царя и последующее захоронение в Александро-Невской лавре. Так закончилась история русского резидента в Швеции, верного соратника Петра I и истинного патриота князя А.Я. Хилкова. Но еще некоторое время имя Хилкова было предметом переписки между Россией и Швецией: надо было оплатить его долги и вернуть из Швеции вещи, которые, по словам его служителя, купца Анисима Исакова, «были разбросаны по шести городам».