Как ни важны, как ни необходимы были для ордена обширные владения и получаемые с них богатые доходы, он тем не менее был прежде всего духовной силой и стремился прежде всего к господству над духовной жизнью народов. Мы уже знаем, в какой мере он достиг этой цели. Мы неоднократно касались вопроса, при помощи каких приемов он сделал это. Нами было уже показано, что главнейшей причиной его успехов является то обстоятельство, что ему удалось захватить позиции, позволявшие руководить общественным мнением: кафедру профессора, кафедру проповедника и исповедальню.

Монашество всегда оказывало могущественное влияние на преподавание у христианских народов. С этой точки зрения орден иезуитов также является кульминационным пунктом и завершением его развития. Он был преимущественно орденом преподавателей и ученых, самой большой образовательной организацией, которая когда-либо существовала в мире, потому что две трети его учреждений были школами и четыре пятых его членов были студентами или учителями. Если бы мы хотели изобразить гений ордена, мы должны были бы представить его в виде школьного учителя и в качестве эмблемы в руки этой фигуры должны были бы дать не азбуку и не Библию, а латинскую грамматику, ибо орден принципиально занимался лишь преподаванием в высших учебных заведениях. Только в исключительных случаях он брался за преподавание в начальных школах; обычно — лишь в миссионерских областях.

Итак, многочисленные школы ордена в Европе и в Новом Свете были главным образом средними и высшими школами. Но цели преподавания не были всюду одними и теми же. В коллегиях низшего разряда преподавали лишь классические языки, латинский и греческий. Они соответствовали приблизительно нашим гимназиям. В коллегиях среднего разряда к гимназии присоединялся философский факультет. В отличие от первых мы могли бы назвать их лицеями. В коллегиях высшего разряда присоединялся еще теологический факультет. Сам орден давал им название академий или университетов. Из того, что мы только что сказали, видно, что иезуитские университеты нельзя отождествлять с французскими или немецкими университетами начала XX века. Во-первых, они всегда были соединены с гимназией; во-вторых, они имели только два факультета: философский и теологический.

Статуты запрещали иезуитам преподавание медицины; юриспруденция же интересовала их лишь с точки зрения канонического права. Когда иезуитов допускали в уже существующие университеты, как это было в Вене, Ингольштадте, Праге, Фрайбурге, они занимали лишь кафедры философского и теологического факультетов и только в виде исключения кафедру канонического права. Но этого было вполне достаточно, чтобы подчинить их влиянию весь университет. Конечно, их власть была еще более могущественной в таких городах, как Бамберг и Фульда, где другие факультеты были позднее прямо присоединены к их академиям. На территории одной только Германской империи они владели или руководили в начале XVIII века восемнадцатью академиями или университетами, то есть у ордена было больше высших учебных заведений, чем университетов в Пруссии в конце XIX века!

Но орден занимался не только образованием юношества; он занимался также и его воспитанием. Кроме коллегий у него было большое число пансионов для молодых дворян, довольно значительное число интернатов для бедных школьников и прежде всего, начиная с XVII века, множество семинарий для священников. Во многих католических странах в его руках находилась монополия воспитания молодежи господствующих классов, в частности монополия подготовки духовенства. Число учеников иезуитских школ было огромно. Если мы примем для каждой коллегии среднюю цифру в 300 учеников, то мы получим в 1640 году общее количество приблизительно в 150 000. Образцом для всех этих учреждений была, как мы уже сказали, римская коллегия, которая в 1580-х годах имела постоянно свыше 2000 учеников. Учебная программа, основанная на дидактическом и педагогическом опыте римской коллегии, была тщательно разработана Аквавивой в Школьном указе (Ratio Studiorum) 1599 года, имевшем значение для целого ряда наций.

Чем объясняется невероятный успех Общества Иисуса как образовательного ордена? Если верить заклятым врагам иезуитских школ, учителям, у которых они всюду отняли кусок хлеба, иезуиты были обязаны своим успехом единственной причине: они учили бесплатно. Несомненно, этот принцип сослужил им большую службу, особенно в Южной Италии, где дворянин всегда обладал некоторыми чертами лаццарони. Но конечно, не это обстоятельство побуждало государей и города расходовать огромные суммы на содержание иезуитских школ.

Лежала ли причина их успеха в строгом католицизме? Нисколько; ибо в католических странах другие ордена были не менее ортодоксальны. Нет, главной причиной их успеха было убеждение, что не существует более умелых, более опытных учителей, чем иезуиты. Справедливо ли было это убеждение? Если мы прочтем педагогические регламенты Игнатия, великий Школьный указ Аквавивы и свидетельства современников об иезуитских школах, то мы должны будем ответить на этот вопрос утвердительно для XVI века и для первой половины XVII века. Мы должны будем признать за Игнатием право на тот же почетный титул в католических странах, которым Меланхтон давно уже пользовался в странах протестантских. Оба были великими педагогами своих церквей, и притом совершенно равнозначными. Ибо, собственно говоря, они не создали нового идеала образования, а лишь ввели в школы современный им образовательный идеал. Это обстоятельство объясняет нам, почему школы иезуитов и протестантские сельские и городские школы кажутся нам теперь, поскольку дело идет о педагогических принципах, до некоторой степени родными сестрами.

И в тех и в других школах главной задачей преподавателя было научить ученика говорить и писать на латыни, как на родном языке. Ни маленького протестанта, ни маленького католика особенно не затрудняли греческим языком. Но в то время как протестантский школьник изучал обычно еще зачатки еврейского языка, арифметики и физической географии и получал весьма основательное религиозное образование, программа иезуитских гимназий состояла лишь в изучении классических языков. Религиозное образование, игравшее столь большую роль в протестантских школах, сводилось здесь лишь к заучиванию наизусть и краткому объяснению катехизиса. Иезуиты полагали, что для вверенных их заботам детей регулярная молитва, регулярная исповедь, регулярное посещение мессы и воскресных служб гораздо важнее, чем преподавание религии.

Но это не единственное различие между протестантскими и иезуитскими школами. Протестантские школы сохраняли известную долю индивидуальной инициативы в применении общей учебной программы. В иезуитских школах стремились к возможно более полному единообразию. В протестантских школах не старались возбуждать честолюбие школьников. Напротив, школы иезуитов пошли в этом направлении гораздо дальше того, что изобрели гуманисты. В них каждый школьник имел специального конкурента; каждый класс делился на два лагеря, которые соперничали между собой. Кроме того, раз в год происходили состязания между отдельными классами. Каждый месяц ученики писали сочинение на премию, и каждый месяц провозглашалось имя победителя. Ежегодно происходили экзамены и распределение учеников по успеваемости; и как будто всего этого было еще недостаточно, честолюбие учеников постоянно подогревалось публичными школьными церемониями, диспутами, декламацией, драматическими представлениями.

Несомненно, иезуиты зашли в этом отношении слишком далеко. Но мы были бы несправедливы к ним, если бы стали утверждать, что соревнование являлось альфой и омегой их педагогики. Они придавали не меньшее значение религиозному воспитанию при помощи исповеди и особенно взаимному надзору учеников друг за другом в религиозных ассоциациях школьников. Эти ассоциации, первая из которых возникла в 1564 году при римской коллегии, имели своей главной целью, как показывает их название, развитие религиозной жизни. Но члены их должны были, кроме того, указывать друг другу на периодических собраниях на ошибки и проступки. Это было могучее вспомогательное средство для поддержания дисциплины. Конечно, в среде этих союзов едва ли могла возникнуть тесная дружба. Но иезуиты и не стремились к этому. Они предпочитали пользоваться учениками для шпионства. Случалось даже, что они давали мальчику обещание простить ему его проступок, если он поймает своего товарища на таком же проступке.

Однако в некоторых отношениях иезуитские школы имели неоспоримые преимущества. В протестантских школах часто прибегали к кнуту, и учителя частенько упражнялись на спинах непослушных учеников. Конечно, кнут сохранил свое значение и в иезуитских школах, но преподаватель никогда не наказывал детей сам; он поручал экзекуцию специально назначенному для этого человеку — корректору.

В протестантских школах не придавали большого значения хорошим манерам, умению изящно держать себя в обществе. В иезуитских школах этот внешний лоск считался столь же необходимым, как и умственное развитие, и иезуиты сознательно старались приучить школьника к употреблению носового платка, салфетки и т.д., отучить его от простонародных привычек и оборотов речи, придать ему приятную внешность.

В протестантских интернатах школьники обычно питались очень скудно. В иезуитских интернатах и пансионах они жили, «как молодые дворяне или дети богатых горожан». Сам Игнатий, хотя лично и соблюдал самые суровые аскетические правила, не разрешал вредного для здоровья умерщвления плоти. Случалось, что он заставлял молодых аскетов, постившихся сверх положенного, подниматься с постели и вкушать при нем пищу в наказание. Старались также не переутомлять молодежь. Никогда ученики не должны были сидеть более пяти часов в день на школьных скамьях; учителя заботились о том, чтобы обеспечить им необходимые упражнения на свежем воздухе и укрепляющие здоровье гимнастические игры.

Именно поэтому не только католические, но и протестантские родители весьма охотно доверяли своих детей иезуитам. По истечении относительно короткого промежутка времени они уже радовали своих отцов той легкостью, с которой они умели говорить по-латыни, а своих матерей — опрятностью, приличными и уверенными манерами. Иезуиты, по-видимому, хорошо поняли то, что называлось в XVI и еще в начале XVII века «хорошим воспитанием», и умели лучше, чем кто-либо другой, привить его мужской части молодежи.

Окончив гимназический курс, молодой человек мог остаться у иезуитов для изучения философии и теологии. Изучая философию, он прежде всего должен был ознакомиться с Аристотелем; изучая теологию — со святым Фомой Аквинским. Само самой разумеется, что школьнику, ставшему студентом, не предлагали предаваться самостоятельному исследованию и мышлению. Иезуитский университет всегда оставался только школой; он никогда не был научным учреждением. Но нужно отметить, что и протестантские университеты не стояли на более высоком уровне. Наука разрабатывалась тогда не в университетах, а в рабочих кабинетах и лабораториях частных ученых.

Правда, будущее принадлежало протестантской школе и протестантскому университету потому, что они обладали неоценимым преимуществом, которое с точки зрения иезуитов являлось, конечно, недостатком: у них не было никакого Школьного указа, никаких обязательных учебных руководств, никаких авторитетов вроде Фомы Аквинского. Они могли свободно развиваться, свободно ставить перед собой новые культурные идеалы и, не встречая серьезных препятствий, усваивать новые методы преподавания, между тем как иезуитская школа неизбежно должна была в несколько поколений зачахнуть, окаменеть и устареть. Когда издают законы для регламентации преподавания во всех его деталях, его убивают. Иезуиты не заметили этого вовремя, так как они вообще не были способны понять этой истины. «Они не верили в свободу» — в этом заключалось их несчастье и в области преподавания.

Общество Иисуса не было бы в состоянии выполнить своей миссии ни в качестве образовательного ордена, ни в качестве воинствующего ордена, если бы оно активно не выступило в то же время и на литературном поприще. Ибо его ученикам нужны были для занятий учебные пособия, а для школьных представлений — драмы и другие художественные произведения. Орден не мог бы бороться с протестантизмом, если бы он не попытался подорвать репутацию своего противника. Поэтому на литературную деятельность иезуитов наложили свою печать главным образом нужды школьного преподавания и потребности конфессиональной полемики.

Это замечание позволит нам отнестись не слишком строго, например, к художественным произведениям отцов-иезуитов. Драмы, написанные для школы, преследуют прежде всего педагогические цели. Поэтому мы не должны особенно удивляться, если среди бесчисленных произведений этого рода, которыми иезуиты приводили в восторг своих учеников и покровителей (одно лишь простое перечисление их заполнит несколько томов), мы не найдем ни одного сколько-нибудь ценного поэтического произведения. То же самое можно сказать и о многочисленных стихотворениях на латинском языке, с которыми иезуиты по примеру гуманистов обращались к своим собратьям и покровителям. Эта неолатинская поэзия также была настоящим плодом школьного класса и всегда оставалась, несмотря на все рвение благочестивых отцов, настолько слабой и сухой, что в настоящее время никто не может найти в ней никакой прелести. Поэтому то обстоятельство, что среди всех неолатинских поэтов ордена имеется только один истинный поэт — Яков Бальде, отнюдь не является доказательством интеллектуальной бедности ордена; Бальде же заслуживает двойной похвалы, так как он составляет единственное исключение.

Вполне понятно также, что иезуиты лишь в виде исключения занимались родным языком и литературой и редко создавали что-нибудь действительно выдающееся в этой области — для интернационального ордена национальная литература никогда не могла получить такого значения, как классическая литература Рима.

Нельзя отрицать и того, что для эстетической культуры орден сделал гораздо меньше, чем большие старые ордены. Так называемый иезуитский стиль не был изобретением иезуитов, и художники ордена никогда не были великими художниками, а самое большее, как, например, влиятельный Андреа дель Поццо, декораторами-виртуозами. Почти все художественные произведения иезуитов дают весьма печальное представление о вкусе ордена. Ибо в орнаменте своих церквей, как и в своих драмах, иезуиты прежде всего стремились к банальным, поверхностным эффектам, которые не только не позволяют действительно наслаждаться их произведениями, но, напротив, расхолаживают зрителя или даже вызывают у него усмешку.

Из всего вышесказанного вытекает, что суждение об интеллектуальном значении ордена зависит прежде всего от оценки, которую мы дадим его научным произведениям. Если бы ценность произведений можно было определять по их массе, то в сфере научной деятельности иезуитский орден, бесспорно, занял бы первое место среди всех остальных монашеских орденов. Ибо производительность его ученых была иногда просто невероятной. Но качество у них часто находится в обратной зависимости от количества. Ни среди многочисленных астрономов ордена, ни среди его многочисленных трудолюбивых и добросовестных историков, ни среди его бесчисленных теологов мы не найдем гениальных исследователей, которые обогащают столетия сокровищницей своих мыслей.

Установив этот факт и приняв во внимание, что ни один монашеский орден ни раньше, ни после не имел в своем распоряжении такого количества ученых школ, такой массы образованных членов, мы должны будем признать, что интеллектуальное значение ордена далеко не соответствует тому неслыханному влиянию, которое он оказывал в течение веков на церковь и школу. Конечно, доминиканцы и бенедиктинцы создали пропорционально неизмеримо больше, чем иезуиты. Но они не умели так систематически восхвалять друг друга и заставлять свой свет светить миру, как это умели делать иезуиты. Поэтому они и не достигли такой известности.