Итак, я принята в «семью». Начались трудовые будни. Почти все занятия в кельтском департаменте проводятся на бретонском. На первых двух курсах некоторые лекции читаются на французском, чтобы облегчить восприятие тем, кто начал учить бретонский с нуля (а таких немало). Чтобы не терять времени, с разрешения декана, господина Кергоата, я начала учиться одновременно на первом и на третьем курсе. Первая неделя была сплошным кошмаром. Я кое-как читала тексты вслух и переводила с листа, изредка решаясь построить фразу-другую из кирпичиков слов, которые никак не хотели ложиться в правильном порядке. Преподаватели проявили завидное терпение, каждый раз заново перестраивали мои фразы. Через три недели я заговорила. Благодаря моей природной словоохотливости (в данном случае она оказалась вполне уместной) еще через месяц мой устный бретонский догнал и перегнал письменный.

Скоро, однако, выяснилось, что я учу… не настоящий бретонский! Тот язык, который преподают в университете, — литературный. С самого начала я чувствовала разницу между произношением тех студентов, которые выучили стандартный бретонский в университете, как и я, и тех, которые слышали бретонский от родителей, бабушек или дедушек. Таких, естественно, понимать было труднее, но именно у них язык был богатый, сочный и образный, как у всех тех, кто просто говорит, а не строит фразы по кирпичикам.

Долгое время бретонский был только языком крестьян и рыбаков, книг на нем почти не издавалось, а уж о каких-то общественно-политических или научных изданиях и говорить не приходится. Те ученые слова, которыми пользовались образованные бретонцы в Средние века, исчезли, а для новых понятий и названий использовались французские. Естественно поэтому, что в живых бретонских диалектах нет и не может быть таких слов, как «нейрохирургия» или «гидролиз». Да и более употребительных слов, как «синдикат», «федерация», «метрополия», без которых не обходится современная пресса, в повседневном языке не встретишь. Тем, кто дотошно изучает современные бретонские диалекты, придется знать сотни и сотни слов, относящихся к земледелию и животноводству, а вот слов, обозначающих отвлеченные понятия, он найдет не так уж много.

Перед теми, кто пытался в начале нашего столетия писать по-бретонски вполне современные книги и создавать первые журналы, стояла нелегкая задача. Во-первых, литературный язык должен был быть понятным всем, вне зависимости от того, на каком диалекте они говорят, а во-вторых — где взять недостающие слова? Создать литературный язык для всех диалектов уже было непросто. Со словами же дело обстояло еще хуже. Что делать с ними? Заимствовать из французского, как это делают необразованные люди, — значит засорять язык. Не лучше ли взять кельтские корни и слепить из них новые бретонские слова? Так уже поступали первые защитники бретонского языка в начале девятнадцатого столетия — они пытались изгнать из литературного бретонского все французские слова. Сама по себе идея разумная, но далеко не все из придуманных слов приживаются в языке.

Вообще слова трудно придумывать. А еще труднее сделать так, чтобы они вошли в язык и стали вытеснять те слова, которые уже давно вошли в него, пусть даже на правах иностранных. Поэтому многие из придуманных слов до сих пор отдают синтетикой. Некоторые из них вообще непроизносимы. Вот, например, как звучит по-бретонски одно из таких искусственно придуманных слов: «дуархунезуриез», что переводится как «агрономия». Не отчаивайтесь, если вы не смогли его прочесть и произнести как следует. Ни один нормальный бретонец, если только он не относится к творцам новых слов, не сможет произнести такое. Да и понять это слово — составленное из кельтских корней, между прочим! — неискушенному человеку без словаря невозможно.

К тому же часто, слыша такие вот малопонятные искусственные слова, те из бретонцев, кто всю жизнь слышал вокруг свой родной говор, заявляют: «Это не наш бретонский!» или того больше: «Это вообще не по-бретонски!» и продолжают засорять свой язык французскими заимствованиями. Правы они или нет? Судить трудно. Правы или нет были те, кто не согласился называть галоши мокроступами, а театр позорищем?

И тем не менее в бретонской прессе частенько попадаются статьи, изобилующие такими вот словами-монстрами, да и некоторые писатели порой балуются словотворчеством. Их язык называют «химическим» бретонским. Его, как и любую другую разновидность языка, тоже нужно знать и уметь понимать. Но это — всего лишь часть письменного языка. Его можно выучить и дома с книжкой. Настоящий разговорный язык можно услышать только где-нибудь в деревне. А мне хотелось говорить так же, как говорят настоящие бретонцы.

Приближались каникулы, и я решила поехать в какую-нибудь деревню и послушать там живой бретонский язык.

— Поехать-то ты можешь, — сказали мне, — но вот услышать бретонский где-нибудь просто так на улице тебе вряд ли удастся. Ты можешь хоть целый день бродить по какому-нибудь городку, где все говорят по-бретонски, и не услышать ни одного бретонского слова. При виде незнакомого человека каждый из вежливости перейдет на французский.

Оказалось, что говорить с незнакомцем по-бретонски — дурной тон. Даже если этот незнакомец сам с детства по-бретонски говорит. Вот так. Оказывается, недостаточно знать язык, нужно еще и стать «своим» человеком, чтобы с тобой на этом языке говорили. Выручила меня Валери Коттен, студентка из моей группы. Мы поехали вместе с ней к ее родителям, которые живут в деревне близ города Кемпера.

Тут надо сказать, что мне помогло, как это ни удивительно, именно то, что я иностранка, а не бретонка. Будь я простой студенткой из Ренна или, скажем, Нанта — кто знает, поддались бы родители Валери на наши уговоры и заговорили бы по-бретонски? Но когда они узнали, откуда я приехала, они не только согласились поговорить со мной, но и решили помочь мне и навестить всех пожилых родственников, которые могли бы составить нам компанию.

— Сами мы по-бретонски почти не умеем… — извиняющимся тоном сказала мать Валери. — И вообще мне всегда казалось, что бретонский язык… не совсем красивый.

Вечером, правда, выяснилось, что родители Валери прекрасно говорят по-бретонски. Кое-что, конечно, они подзабыли, отдельные слова приходили с трудом, но их всегда выручала восьмидесятичетырехлетняя бабушка Валери, с которой меня в тот вечер познакомили. Тут и дала о себе знать та знаменитая пропасть между литературным бретонским и диалектами. Однако моя собеседница оказалась на редкость терпеливой. Первые пятнадцать минут мы почти не понимали друг друга. Я старалась вспомнить то, чему меня учили на занятиях по диалектологии, а бабушка — уловить в моей речи хоть что-то понятное.

— Это не наш бретонский, — подбадривала она меня, — но все-таки это бретонский.

Скоро, однако, она привыкла к моему произношению, а я — к ее. К тому же Валери мне подсказывала слова местного диалекта… Через час стараний и усилий мы уже понимали друг друга.

Иногда, конечно, возникала небольшая путаница. Бабушка любила вспоминать о прошлом своего дома и, предаваясь воспоминаниям, как-то сказала:

— Раньше пол в доме был деревянный, и мыши прогрызали в нем дырки. Раньше у нас много мышей было…

— А тараканов у вас не было? — опасливо спросила я.

— Были, что ты, были, — всплеснула руками бабушка. — Маленькие такие, скользкие, по стенам ползали. От них мокрые следы по всем стенам были… У нас их улитками называют.

Надо сказать, что не все так легко и охотно начинали говорить со мной по-бретонски. «Зачем по-бретонски, я же прекрасно говорю по-французски!» — удивлялись они. Некоторых убеждала фраза: «Я специально ехала сюда из Москвы, чтобы поговорить с вами по-бретонски!» С другими приходилось действовать хитрее: отвечать им по-бретонски, несмотря на то, что ко мне обращались по-французски. Чаще всего человек переходил на родной язык, не замечая этого, и только через несколько минут спохватывался.

Были, наоборот, и такие, кому редкая возможность поговорить с кем-нибудь на родном языке доставляла огромное удовольствие. Эти люди были для меня просто находкой — они не только разговаривали со мной на живом бретонском, но и рассказывали кое-что из их собственной жизни и из жизни языка.

Одна дальняя родственница Валери, живущая в Конкарно, рассказала мне, как в ее время было поставлено обучение французскому. Совсем маленькой ее отдали в религиозную школу, где монахини обучали девочек всему понемножку. Обучение, естественно велось на французском. Не искушенные в педагогике монахини действовали самым простым и доступным методом — методом запретов. Новички, не знающие ни слова по-французски, оказывались отрезанными от всякого общения: говорить по-бретонски строго запрещалось. «Прошло три дня, — вспоминала эта женщина, — прежде чем меня в первый раз покормили. Мне не давали ни есть, ни пить, пока я не попросила об этом по-французски».

Я услышала, конечно, и про печально знаменитый «символ» — кусок картона или деревянного башмака, который вешали на шею ученику, которого застали говорящим по-бретонски на перемене. Он должен был носить его до тех пор, пока не застанет за тем же занятием кого-нибудь из своих товарищей. Последнего из провинившихся в наказание оставляли в классе после уроков. Те, кто пытался говорить по-бретонски на уроках, получали по рукам линейкой. При этом школьникам внушалось, что по-бретонски говорить стыдно, что образованный человек должен обязательно говорить по-французски. В некоторых местах такими методами обучения языку пользовались до шестидесятых-семи-десятых годов двадцатого века. До тех пор, пока не стали сходить на нет последние островки, на которых бретонский язык еще не стал языком стариков…

Как известно, ничего не возникает на пустом месте. И просто так, ради удовольствия, никто не станет переходить с одного языка на другой. Те, кто учит иностранные языки, знают, как это нелегко. И все-таки, несмотря на все сложности, люди выучивали чужой язык и забывали родной. Почему?

Бретонцы всегда были бедными. До Второй мировой войны, а кое-где и до шестидесятых годов прошлого века в Бретани на селе люди жили так же, как сто, двести лет назад. За водой ходили на реку, белье стирали в пруду, изредка ездили в город на ярмарку. В домах не было электричества, ни о каком комфорте и речи быть не могло. Полы в домах были земляные, их подметали вениками из дрока, а то и просто пускали кур поклевать крошки на полу и на столе… После кур протирали стол тряпкой и садились есть.

Я долго не могла выяснить, как будет по-бретонски «приятного аппетита». Оказалось, что такого просто нет. В деревенских домах никогда не было слишком много еды и об аппетите и речи быть не могло — не остаться бы совсем голодным! Ну а те, кто ел досыта и больше, испокон веков говорили по-французски.

Сейчас все это осталось в прошлом. Даже в самых скромных домах пол кафельный, есть и электричество и водопровод, никто уже не жалуется на недоедание. Но за внешним благополучием кроются новые проблемы. Цивилизация и комфорт пришли из Франции. А вместе с ними — новый язык и новый образ жизни. Те, кто хотел выбиться в люди и разбогатеть, должны были получить соответствующее образование, а для этого — как можно лучше выучить французский и как можно скорее забыть бретонский. И не одно поколение бретонцев слышало, наверное: «Учи французский, а то так и будешь всю жизнь коров пасти!»

А теперь у многих просыпается тоска по старым добрым временам, когда женщины ходили^ все вместе, с шутками и прибаутками, стирать к ближайшему пруду, вместо того чтобы, как теперь, забросить белье в стиральную машину и отправиться снова смотреть телевизор. Пожилые люди часто говорят: «У нас жизнь была трудная, да и у молодых не легче. Нам было тяжело физически, а им тяжело морально». Те, кто оставил родной язык, уже не чувствуют себя настоящими бретонцами, но и французами они себя не чувствуют.

Но что поделаешь, говорить по-французски всегда было модно и престижно, а всеобщее образование сделало престижный язык доступным для всех.

Не все, конечно, и не везде так сразу перешли на чужой язык, некоторые подсмеивались над такими «модниками».

Рассказывают, как один солдат, вернувшись с войны, «забыл» бретонский и разговаривал со своими родными и соседями только по-французски. Удивленные соседи мало что понимали, думали, уж не заболел ли человек. Новоявленный француз, однако, мгновенно «выздоровел», как только наступил на грабли, не заметив их в траве. «Чертовы грабли, и кто их только сюда положил?!» — воскликнул он по-бретонски без малейшего акцента.

За три дня, проведенных у Коттенов, я успела узнать многое из того, что не узнаешь из книг. Мне рассказывали забавные истории, многие из которых я пересказываю здесь. Я побывала в городках, названия которых мне часто встречались в книгах, читанных когда-то с упоением в Москве. Госпожа Коттен угощала меня традиционными бретонскими кушаньями — солеными гречневыми и сладкими пшеничными блинами, которые здесь принято запивать немного терпким душистым сидром. У каждой семьи — свой рецепт блинов, передающийся из поколения в поколение, да и сидр все приготовляют по-своему. Сладкие блины складывают треугольником и обязательно начинают есть от края к середине. Так полагается по местному этикету. В старые времена он соблюдался неукоснительно, сейчас, естественно, все забывается. По религиозным соображениям блины принято готовить по пятницам, в тот день, когда мясо католикам есть не положено. Но сейчас даже верующие люди не придают этому значения. Госпожа Коттен с удовольствием готовила нам блины по субботам и воскресеньям.

Правда, некоторые правила этикета соблюдаются до сих пор. В Бретани не принято отказываться от чашечки чая или кофе с куском пирога, который обязательно предложат пришедшему в дом, даже если он незадолго до этого как следует пообедал. Так что любому, кто собирается, как это делали мы с Валери, проводить этнографические экспедиции в бретонских деревнях, нужно заранее смириться с тем, что в придачу к интересным сведениям о жизни бретонской деревни он приобретет не один килограмм лишнего веса.

Передо мной раскрывались старые альбомы с фотографиями. На всех довоенных снимках женщины в высоких кружевных чепчиках и вышитых бархатных платьях — не по-деревенски элегантных национальных костюмах.

До недавнего времени чепчик был такой же обязательной деталью женского костюма в Бретани, как платок или повойник в России. Он был не только красивым головным убором, но и своеобразной визитной карточкой. В каждой области, чуть ли не в каждой деревне у женщин был свой, особый фасон. По чепчику издалека можно было узнать, откуда родом его обладательница.

Сейчас почти везде женщины отказались от традиционных головных уборов: несовременно как-то, да и хлопотно каждый день возиться перед зеркалом со шпильками. Исключение составляют жительницы Бигуденской области, но о них — немного позже. Все разнообразие и красоту бретонских костюмов можно увидеть на многочисленных фольклорных праздниках, которые так любят иностранные туристы. Бретонцы с горькой усмешкой говорят, что многие бретонские традиции сохранились именно благодаря туристам, которые охотно расстаются со своими деньгами ради того, чтобы поглазеть на красочные зрелища, такие как, например, религиозные процессии или народные танцы. Самой большой популярностью пользуется корнуайский фестиваль, который проводится раз в году в Кемпере. Вот уж где можно увидеть все костюмы и все танцы Корнуайской области! Гвоздь программы — это местный конкурс красоты. Специальное жюри выбирает самую красивую девушку в самом красивом чепчике — королеву праздника.

Справедливости ради надо сказать, что и сами жители Кемпера и его окрестностей не упускают случая побывать на этом фестивале. Большинство приходит в обычной одежде (у многих просто нет настоящих бретонских костюмов), но те, кто не прочь поддержать традицию, одеваются так, как одевались их бабушки и дедушки еще до войны.

Одна из многочисленных родственниц Валери, уже немолодая дама, решила тряхнуть стариной и пришла на праздник в своем чепчике. Принимать участие в конкурсе красоты она, естественно, не собиралась, но тем не менее ей наравне с претендентками на звание королевы праздника не пришлось платить за вход. «Ну что вы, мадам! — сказали ей, когда она уже вынула деньги из кошелька. — Женщин в национальных костюмах мы пропускаем на праздник бесплатно!» Этот случай она долго рассказывала всем знакомым и пообещала, что на следующий год снова пойдет на корнуайский фестиваль и обязательно — в чепчике. И дело тут, конечно, не в сэкономленных деньгах…

Валери рассказала мне многое из того, о чем не говорится в красочных книгах о Бретани, которые так любят иностранные туристы. Например, то, как исчезал бретонский во многих семьях. Многие говорили по-бретонски со своими родителями, к детям обращались только по-французски. Часто по-бретонски говорили такое, что детям слышать не положено, и поэтому некоторые считают, что бретонский — язык пошлости и скабрезности. Она стала моим гидом — ведь мне приходилось объяснять многое из того, что для нее и для других было совершенно очевидным.