ГЛАВА IX

Однажды, решив по обыкновению провести свой послеобеденный отдых в священной роще, я заметил, что там идут приготовления к какому-то празднеству, похожие на хлопотню поварят какого-нибудь большого ресторана. Люди бегали взад и вперед, занятые самыми разнообразными делами: иные тащили к потоку громадные полые бамбуки, другие гонялись по зарослям за свирепыми свиньями, стараясь поймать их, иные сидели, занятые замешиванием целой груды пои-пои, положенной в огромные деревянные миски. Я наблюдал за всей этой оживленной суетой, когда меня привлек к себе странный рев, доносившийся из соседней рощицы. Я отправился туда и увидал целую толпу дикарей, удерживавших громадную свинью, пока один из них — здоровенный парень, вооруженный дубинкой, — целился нанести ей удар по голове. Ему никак не удавалось попасть по голове вырывающейся жертвы, все же, пыхтя и задыхаясь, он продолжал свое дело. Наконец, после стольких ударов, что их хватило бы на то, чтобы размозжить головы целому стаду быков, он, сильно размахнувшись, ударил еще раз — и свинья замертво упала к его ногам.

Свинина не является главным продуктом питания у дикарей Маркизских островов, вследствие чего они мало заботятся о разведении свиней. Свиньям дозволяется бродить по рощам, где они питаются большей частью кокосовыми орехами, постоянно падающими с деревьев. Но голодному животному только с необычайным трудом удается добраться сквозь шелуху и скорлупу до мякоти. Я часто развлекался, наблюдая, как свиньи после тщетных попыток разгрызть упрямый плод зубами приходят в дикую ярость. Они начинают свирепо подкапываться под кокосовый орех, затем взмахом головы толкают его перед собой. Преследуя его, они снова принимаются дико грызть его, потом снова толкают, пока орех не закатится куда-нибудь, и тогда они останавливаются, недоумевая, куда мог он так внезапно исчезнуть.

Не давая свинье истечь кровью, островитяне тотчас же потащили тушу к огню, разведенному неподалеку, и четверо мужчин, схватив ее за ноги, стали быстро раскачивать взад и вперед над пламенем, опаляя щетину. Покончив с этим, они выпотрошили ее и, отложив в сторону внутренности, как часть отборную, они обмыли всю тушу в воде. Затем расстелили на земле большую зеленую простыню, сделанную из длинных и толстых листьев пальмы, ловко скрепленных маленькими булавочками из бамбука, и, аккуратно завернув в нее тушу, понесли к печке, специально для этого приготовленной. Там туша была положена на раскаленные камни, покрыта толстой настилкой из листьев и старательно засыпана землей.

В доме Тай и вокруг него царило оживление. В многочисленных печах готовилась свинина и пои-пои, причем печи эти, засыпанные свежей землей, были похожи на множество больших муравейников. Целые группы островитян с остервенением крутили свои каменные пестики, приготовляя пои-пои, пока остальные собирали зеленые плоды хлебного дерева и молодые кокосовые орехи в ближней роще. Но большинство, очевидно желая подбодрить товарищей в их тяжелой работе, ничего не делали и только без перерыва что-то весьма весело выкрикивали.

Такова особенность этого народа: когда они бывают заняты каким-нибудь делом, то поднимают при этом удивительный шум. Им так редко приходится чем-либо себя утруждать, что при всякой работе они словно решают, что такой достойный поступок должен быть замечен всеми. Если, например, им надо передвинуть на некоторое расстояние камень, который могли бы снести двое сильных мужчин, они собираются вокруг него целой толпой и после длиннейших переговоров подымают его. Каждый, пыхтя и задыхаясь, старается поддержать его и тащит так, как будто совершает непосильный труд. Глядя на них в таких случаях, я всегда вспоминал множество черных муравьев, несущих к себе в дыру лапку мертвой мухи.

Наглядевшись на все эти приготовления, я вошел в дом Тай, откуда Мехеви наблюдал за работами и отдавал приказания. Вождь, казалось, был в необыкновенно приподнятом настроении. Он дал мне понять, что завтра во всей Священной роще и в особенности в доме Тай будут происходить необычайные события, и внушил, что мне необходимо присутствовать. Но устраивается ли пир в память какого-нибудь события или в честь какого-нибудь лица, так и осталось мне непонятным, хотя Мехеви и старался что-то объяснить.

Когда мы выходили из дома Тай, Кори-Кори, мой неизменный спутник, видя, что мое любопытство не удовлетворено, попытался — столь же тщетно — растолковать мне значение праздника. С этим намерением он провел меня через всю рощу, показывая мне разные вещи и пытаясь объяснить их назначение. Но говорил он на таком неописуемом наречии, что мне почти физически больно было его слушать.

Меня в особенности поразила замечательная пирамида, имевшая три ярда в основании и около десяти футов в вышину, сложенная совсем недавно и на очень видном месте. Она была составлена главным образом из больших пустых тыкв и немногочисленных кокосовых скорлуп и напоминала кенотаф из черепов. Мой чичероне заметил удивление, с каким я глядел на этот памятник местного искусства, и тотчас же взял на себя тяжелую задачу моего просвещения, но все напрасно: и до сих пор памятник остается для меня полным таинственности.

На следующее утро, проснувшись довольно поздно, я увидал семейство Кори-Кори все еще занятым приготовлениями к празднеству. Мархейо укладывал двумя круглыми пучками длинные седые космы своих волос, росших на макушке обритого кругом черепа. На шее в виде главного украшения висели, связанные вместе, мои старые башмаки. Истрепанные вконец во время долгого и трудного путешествия, они были брошены мною в угол в первый же день моего прихода в этот дом. Они лежали там, долго охраняемые чувством благоговения, которое туземцы испытывали ко всем вещам, принесенным мною и Тоби, пока однажды старый воин с некоторым трепетом не попросил их у меня. Удивленный этой просьбой, я, конечно, отдал их ему и был удивлен еще больше, когда через некоторое время полубезумный старик явился похвастать мне тем украшением, которое он сделал из башмаков, нацепив их себе на грудь. И в этот торжественный день он снова извлек их для парада.

Молодежь суетилась, оканчивая свой туалет, и я долго любовался искусством, с каким Файавэй и ее подруги убирали цветами свои длинные волосы.

Надо заметить, что девушки и молодые женщины этого племени обращают чрезвычайно много внимания на уход за своей кожей, которая у многих почти так же бела, как у какой-нибудь девушки германского племени. Они достигают этого отчасти искусственным путем, отчасти просто тем, что совсем не появляются на солнце. У них в большом почете сок корня «папа», в изобилии имеющегося в долине, которым почти все женщины ежедневно натираются. Чтобы эта мазь произвела нужное действие, она должна оставаться на коже в течение нескольких часов. Мазь имеет светло-зеленый цвет, и поэтому покрытое ею тело приобретает такой же оттенок.

Окончив длительные приготовления, девушки облеклись в самые шикарные наряды; главное их украшение составляли ожерелья из прекрасных белых цветов, оторванных от стебельков и густо нанизанных на волокна таппы. Соответственные драгоценности украшали их уши и в виде гирлянд оплетали голову. Поверх коротких туник из белоснежной таппы некоторые из них накинули еще и плащи из той же материи, красиво собранные на левом плече и драпирующиеся по фигуре живописными складками.

Наконец, все обитатели нашего дома отправились в Священную рощу, и мы с Кори-Кори остались вдвоем. Моему другу не терпелось двинуться вслед за остальными, и он волновался из-за моей медлительности. Уступая его требованиям, я тронулся, наконец, в путь к дому Тай. Проходя мимо хижин, рассеянных в роще, по которой шла наша дорога, я заметил, что все они были покинуты своими обитателями.

Когда мы подходили к скале, скрывавшей от нас место празднества, до меня донеслись крики и шум голосов, свидетельствовавшие о многочисленности собрания. Кори-Кори, прежде чем подняться на возвышение, остановился на минуту, подобно щеголю перед входом в танцевальную залу, чтобы в последний раз спешно оправить свой туалет. В этот момент мне пришло в голову, что ведь и мне следовало бы принарядиться хоть немного. Но так как у меня не было праздничного платья, я затруднялся найти сразу, чем и как себя украсить. Тем не менее мне хотелось обратить на себя внимание дикарей. Зная, что больше всего я мог бы порадовать их, одевшись как они, я снял с себя длинное платье из таппы, которое обычно надевал выходя из дому, и остался только в коротенькой тунике, спускавшейся от груди до колен.

Мой сообразительный слуга вполне одобрил дань уважения, которую я таким образом платил обычаям его племени, и старательно начал оправлять складки единственной оставшейся на мне одежды. Пока он делал это, я увидал кружок девушек, сидевших неподалеку на траве, окруженных грудами цветов, из которых они плели гирлянды. Я попросил их принести мне что-нибудь из их «рукоделья», и через минуту дюжина гирлянд была предоставлена моему выбору. Одну из них я наложил себе на голову, наподобие шляпы, а несколько других обернул вокруг пояса. Покончив с этим, я взошел на скалу шагом медленным и полным достоинства, как всеми признанный красавец.

Все население долины, казалось, собралось в этой роще. Вдали виднелся длинный фасад дома Тай, на террасе которого толпилась весело галдевшая толпа, разодетая в фантастические костюмы. Все пространство между нами и домом было занято толпами женщин и девушек, причудливо разукрашенных, танцующих и прыгающих. Меня они встретили приветственными криками; и многие из них подошли ко мне вплотную с танцами и пением. Изменение в моем наряде, видимо, привело их в восхищение, и, обступив меня, они пошли со мною вместе к дому Тай. Но когда мы приблизились к нему, они замедлили шаги и, расступаясь, дали мне пройти к густо набитому народом зданию.

Взойдя на террасу, я сразу увидал, что пир уже в самом разгаре.

Какое пышное пиршество! Граф Уорик, угощавший своих приверженцев говядиной и элем, показался бы скрягой по сравнению с благородным Мехеви. Вдоль всей площадки перед домом Тай стояли искусно выточенные в виде каноэ миски длиною в двадцать футов, наполненные свежеизготовленным пои-пои и накрытые от солнца широкими листьями банана. На некотором расстоянии одна от другой лежали пирамидки зеленых плодов хлебного дерева, похожие на горки тяжелых ядер на арсенальном дворе. В расщелины камней фундамента были воткнуты большие ветви, с которых свешивались защищенные от солнца листьями бесчисленные сверточки с мясом свиней, убитых для этого пира. Многочисленные бамбуки, длинные и тяжелые, закупоренные снизу и заткнутые пыжом из листьев на верхнем конце, были прислонены к перилам площадки. Они были наполнены водою, и каждый из них содержал по четыре-пять галлонов.

В самом здании тоже происходило нечто необычное. Громадное ложе из циновок, разостланных между параллельно лежащими стволами кокосовых пальм, тянулось во всю длину здания и было занято телами целой рати вождей и воинов, по большей части евших или куривших. Они курили громадные трубки, сделанные из маленьких кокосовых скорлуп, занятно расписанных. Трубка переходила от одного курильщика к другому, и каждый после двух или трех затяжек передавал ее соседу.

Но для многих, находившихся в доме Тай, табак не был достаточно возбуждающим средством, и поэтому они прибегали к помощи напитка «арва», как к более соответствовавшему их желаниям.

«Арва» — корень растения, чрезвычайно распространенного на островах Южного океана. Вытягиваемый из него сок действует на организм сначала несколько возбуждающе, но вскоре от него слабеют мускулы, и наркотические свойства его усыпляют человека. В долине этот напиток обыкновенно изготовляется таким образом: с полдюжины парней усаживаются вокруг пустой деревянной посудины, и у каждого из них имеется запас корешков «арва», наломанных мелкими кусочками. Кокосовая скорлупка с водой обходит всю молодую компанию, по очереди набирающую оттуда воду в рот. Вся работа сводится к тому, что каждый, хорошенько разжевав корешок «арвы», выплевывает его вместе с водой в приготовленную миску. Когда таким образом набирается достаточное количество этой массы, она разбавляется водой и размешивается указательным пальцем правой руки. Напиток готов к употреблению.

Мехеви, очень довольный моим новым костюмом, сердечно приветствовал меня. Он приберег для меня одно изысканное блюдо, зная мое пристрастие к нему, и выбрал три или четыре молодых кокосовых ореха, несколько печеных плодов хлебного дерева и великолепную ветку бананов.

Все это разнообразное угощение было поставлено передо мною, но Кори-Кори нашел его неудовлетворительным и прибавил к нему пакетик со свининой, завернутой в листья.

Второй день празднества был проведен с еще большим шумом, чем первый. Разбуженный утром каким-то грохотом, я вскочил и увидал, что весь дом собирается немедленно куда-то отправляться. Желая узнать, какие странные события могут быть причиной этого нового шума, и желая взглянуть на инструменты, издававшие его, я последовал за туземцами, как только они были готовы идти в Священную рощу.

Открытое пространство, тянувшееся от дома Тай до скалы, с которой начинался спуск к нему, и самое здание были заняты толпами кричащих и танцующих женщин.

Меня особенно поразил вид четырех или пяти старух: совершенно обнаженные и с руками, висящими безвольно вдоль тела, они держались поразительно прямо и упорно подпрыгивали на месте, как палки, перпендикулярно погруженные в воду и выскакивающие на ее поверхность. Они сохраняли на лице выражение крайней серьезности и продолжали свои странные движения, ни на минуту не останавливаясь. Казалось, они не привлекали к себе ничьего внимания, но я должен откровенно сознаться, что глядел на них во все глаза.

Желая узнать смысл такого странного развлечения, я обратился с вопросом к Кори-Кори. Этот мудрый тайпи немедленно начал толковать мне, в чем дело. Но все что я мог понять из его слов, это то, что прыгающие передо мною фигуры были неутешные вдовы, мужья которых убиты в сражении «много лун тому назад». При каждом празднестве они странной пляской объявляли о своем горе.

Покинув этих удрученных женщин, мы направились к святилищу Хула-Хула. Все мужское население долины было в сборе на этом обширном четырехугольнике. Зрелище было действительно замечательное. Под бамбуковыми навесами, обращенными отверстиями к центру, возлежали главные вожди и воины; остальная толпа свободно разлеглась под громадными деревьями. На террасах огромных алтарей по обеим сторонам постройки были расставлены корзины с зелеными плодами хлебного дерева, большие свертки таппы, ветви спелых бананов, связки антильских абрикосов и печеная свинина; все это помещалось на больших деревянных досках, фантастически разукрашенных свежими листьями. Перед рядами безобразных идолов лежало собранное в кучи грубо сделанное оружие. К верхушкам шестов, расставленных крутом террас, были подвешены в лиственных корзинках разные плоды. У основания этих шестов были выстроены в два параллельных ряда громоздкие барабаны, достигающие по крайней мере пятнадцати футов в вышину и сделанные из полых стволов громадных деревьев. Они были затянуты кожей акулы, а стенки искусно испещрены разными странными фигурами. Рядом с этими инструментами был выстроен небольшой помост, на котором стояло множество юношей: они-то и ударяя ладонями рук по коже барабанов, и производили ужасные звуки, разбудившие меня поутру. Поколотив несколько минут, эти музыканты соскакивали с возвышения, на котором стояли, в окружающую толпу, откуда тотчас являлись их заместители.

В самой середине четырехугольника в землю было воткнуто перпендикулярно около сотни тонких свежесрубленных шестов с ободранной корой, верхушки их были украшены развевающимися крыльями из белой таппы, шесты обнесены маленьким частоколом из тростника. Для чего предназначалось это странное украшение, я тщетно пытался узнать.

Еще большую странность происходившему придавали старики, которые, скрестив ноги, сидели на маленьких помостах, окружавших стволы деревьев. Эти почтенные люди — я полагаю, жрецы — тянули без передышки какой-то однообразный напев, почти заглушаемый шумом барабанов. В правой руке они держали по сплетенному из травы вееру с тяжелой, занятно вырезанной, черной деревянной ручкой; веера все время находились в движении.

Но, казалось, никто не обращал ни малейшего внимания ни на барабанщиков, ни на жрецов; каждый из этой огромной толпы был поглощен своей болтовней или смехом, куреньем, питьем «арвы» и едой. И я подумал, что если бы барабанщики перестали бить в барабаны, а жрецы перестали тянуть свои песнопения, всем было бы лучше: одним — меньше работы, для других — меньше шума. Настолько мне все это казалось неоправданным и ненужным.

Напрасно я расспрашивал Кори-Кори и других туземцев о значении странных вещей, творившихся кругом; все их объяснения сводились к такой тарабанщине [так] и такой массе жестов, что я в отчаянии отказался от надежды понять что-либо. Весь этот день барабаны трещали, жрецы гнусавили, народ пировал и галдел до захода солнца. Вечером толпа рассеялась и Священная роща погрузилась в мрак и покой. На следующий день странное празднество возобновилось и продолжалось снова до ночи.

Хоть я и потерпел поражение в попытке узнать значение этого праздника, все же мне было ясно, что он носит главным образом религиозный характер. А если так, то он совсем не соответствует тем ужасным описаниям полинезийских обрядов, которые доходили до нас в рассказах и отчетах миссионеров. Эти отчеты были рассчитаны на то, чтобы произвести на читателя впечатление, будто человеческие жертвы ежедневно обагряют кровью алтари, будто постоянно происходят неописуемые жестокости и будто невежественные язычники доходят до крайних мерзостей вследствие своего грубого суеверия.

Но я откровенно могу сказать, что во время своих хождений по долине Тайпи ни разу не видал этих якобы доказанных гнусностей. Если бы что-либо подобное происходило на Маркизских островах, это дошло бы до меня, так как я прожил четыре месяца среди племени, пользовавшегося славой самого свирепого во всем Южном океане.

Хотя религиозные воззрения островитян являлись для меня полной тайной, их ежедневные обряды не могли быть скрыты от меня. Я часто проходил мимо маленьких храмов, отдыхающих в тени Священной рощи, и видел приношения богам: заплесневелые плоды, рассыпанные на грубом алтаре и висящие в полузавядших корзинках вокруг неуклюжих, странных изображений. Я присутствовал на их празднестве, целыми днями смотрел на исковерканные гримасой лица идолов, стоящих рядами на алтарях Хула-Хула, и я часто встречался с теми, кто исполнял обязанности жрецов. Но храмы казались большей частью заброшенными, празднество было простым сборищем веселящегося племени, идолы были так же бессильны и безвредны, как и все деревянные чурбаны на свете, а жрецы были главными весельчаками в долине.

Одно происшествие мне ясно показало, как мало уважения питают туземцы к своим жалким божествам. Гуляя как-то с Кори-Кори по роще, я увидал занятного божка шести футов в вышину, который первоначально возвышался на каменной кладке под навесом полуразвалившегося бамбукового храма, а теперь стоял небрежно прислоненный к камням. Это был грубо сколоченный чурбан, сделанный в виде дородного голого человека с руками, вскинутыми на голову, широко раскрытой пастью и с согнутыми в дугу бесформенными ногами. Он наполовину уже развалился. Нижняя часть его тела обросла шелковистым мхом, из раскрытого рта торчали тонкие стрелки травы. Нос отвалился, и по общему виду головы можно было предположить, что деревянное божество, будучи в отчаянии от невнимания своих поклонников, пыталось расшибить свой череп об окружающие деревья.

Я подошел ближе, чтобы рассмотреть этот странный предмет поклонения, но все же почтительно держался на расстоянии двух-трех шагов, чтобы не оскорбить верований моего слуги. Как только Кори-Кори заметил, что я заинтересован, он подскочил к идолу и, отодвинув его от стенки, у которой он отдыхал, постарался заставить его стоять на ногах. Но божество окончательно утратило способность владеть ими. И пока Кори-Кори пытался подпереть его палкой, чудище неуклюже шлепнулось и, наверное, сломало бы себе шею, если бы не свалилось прямо на спину нагнувшегося Кори-Кори. Никогда раньше я не видал этого честного парня в таком бешенстве. Он вскочил на ноги и, схватив палку, начал колотить бедного идола. По временам он останавливался, чтоб словами высказать ему свое возмущение. Когда оно немного улеглось, он без всякого почтения повертел божка так, чтобы я мог видеть его со всех сторон. Я был уверен, что никогда сам не решился бы на такую вольность с богом, и меня немало поразила нечестивость Кори-Кори.

К вопросам религии тайпи относились легко. В исполнении своих странных обрядов они, казалось, искали лишь детского развлечения. В конце концов я склонен думать, что у них и нет твердого и определенного понятия о том, что такое их религия.