Только 24 августа совершилось радостное событие — перевал через Арка-таг. Двинулись мы в путь только после того, как Гамдан-бай, убедившись сам, уверил нас, что маленькая долина вела действительно к гребню хребта. Перевал оказался, однако, не тем, по которому перешел Литледэль; тот находился несколько западнее. Обстоятельство это Гамдан-бай мог констатировать тем легче, что на том перевале люди Литледэля сложили небольшой холмик из камней. Вероятно, в этой части хребта много удобных для перевала пунктов. Каждая долина ведет, по-видимому, к какому-нибудь перевалу. Разница в высоте между самым перевалом и соседними частями гребня незначительна. Абсолютная высота равнялась 5544 метрам.

Мы двинулись вниз по южному склону перевала. Мы вступили на почву Северного Тибета, этого высочайшего горба земли. К востоку от нас простиралась безвестная страна; нам только в двух местах предстояло пересечь маршруты: 1) Бонвало и принца Генриха Орлеанского и 2) Дютрейля-де-Рина и Гренара. Последний из названных маршрутов шел, должно быть, где-нибудь по соседству, но нам так и не удалось с достоверностью определить его положение. Маршрут Литледэля мы уже покинули. Но до областей, воды которых стекают в Тихий океан, было еще далеко. Еще долго предстояло нам пробыть в областях, не имеющих стока вод в океан.

Скоро разразился настоящий ураган. Все мои люди ухватились за веревки палатки, которую иначе унесло бы. Град посыпался с такой силой, что в воздухе засвистело. Животные наши, испуганно озираясь, перестали щипать траву. Но через пять минут все прошло. Ураган пронесся к востоку. На западе не виднелось новых туч. Спокойствие восстановилось, и настал чудный звездный вечер. Но и это продолжалось недолго: к полуночи окрестность окуталась необычайно густым туманом, который скрыл от нас даже гору, у подошвы которой расположен был наш лагерь.

25 августа. Мы направились к юго-востоку и подвигались более трех часов по почти ровной поверхности; лишь текущий к юго-западу ручей выдавал незначительный уклон местности по направлению маленького озера. Мы перешли через три ледниковых потока, разветвлявшихся на множество мелких, то расходившихся, то опять сливавшихся ледяных струек. Ни одна из них не вырыла себе сколько-нибудь определенного, значительного русла. Около каждой струйки почва была пропитана сыростью настолько, что так и хлюпала под ногами лошадей, которые часто вязли в грязи.

Следующий, пересекавший нам путь, ручей уже тек к востоку; таким образом, мы перешли водораздел, даже не заметив его. Там и сям попадались небольшие площадки с подножным кормом, на которых часто виднелся помет куланов и антилоп. Впереди виднелось озеро, крайне неправильной формы, не больше двух километров в длину и со всех сторон изрезанное длинными, узкими заливами. Сюда впадали все окрестные ручьи. Это был второй бассейн, встреченный нами на пути, и мы уже с уверенностью могли заключить, что вся область к востоку между Арка-тагом и южной горной цепью представляет ряд таких небольших изолированных бассейнов.

Мы продолжали путь в том же направлении. Позади нас и налево от нас еще сияли ледники Арка-тага, и расстояние между ими и нами увеличивалось крайне медленно. Южная цепь гор была теперь видна лишь с вершин холмов. Ручьи струились в разные стороны, словно сами не знали хорошенько, куда течь. Выступал здесь лишь кое-где черный сланец; плиты его высовывались иногда из земли, словно могильные камни.

Дальше мы достигли довольно значительной долины с рекой, на берегу которой пасся дикий як, первый увиденный нами. Река делала удивительно крутые завороты к востоку, югу и юго-западу, омывая гору с очень крутыми склонами. Взойдя на ее вершину, мы не знали, в какую сторону направиться, так как всюду виднелась сильно пересеченная поверхность — настоящий лабиринт гор и холмов, между которыми по всем направлениям извивались ручьи. В конце концов они, однако, сливались, образуя порядочную реку; река эта, вырыв себе глубокое русло, текла к юго-западу. На нас, привыкших в Восточном Туркестане к одному определенному направлению всех ручьев и речек, стремившихся к одной цели — Лобнору, эта неправильность и разнообразие орографических условий производили странное впечатление. Здесь воды текли то к востоку, то к западу, то к югу, то к северу.

Поэтому мы и не могли составить себе точного представления о том, куда затем направится последняя река. Но мы все-таки спокойно продолжали путь к юго-востоку, подымаясь по крутой речной долине. На скудно поросших травой склонах в таком изобилии валялся помет яков и куланов, что топлива тут хватило бы на целые годы. Не было недостатка и в свежих следах животных.

Наконец мы достигли вершины этой возвышенности, и внизу, под нами, развернулась поразительно величественная картина. Вид открывался широкий. На юго-востоке виднелись снежные горы. К югу от озера поверхность, по-видимому, становилась менее пересеченной, зато там виднелись еще три маленьких озера. Почва между ними была сырая, топкая. Поэтому я поручил Ислам-баю направиться к востоку по берегу озера, чтобы узнать, может ли там пройти наш караван. Возвратившись, Ислам донес, что никаких препятствий нет.

Едва мы улеглись на покой, как поднялась обычная буря с запада, сопровождавшаяся на этот раз ливнем. До сих пор нам не приходилось страдать от недостатка воды, чего мы опасались, выступая в путь. Вода повсюду находилась в избытке, да и подножный корм попадался не так уж редко, как уверяли нас таглыки, может быть желая нас напугать. Около вновь открытого озера трава росла сравнительно недурная.

Люди попросили разрешения отдохнуть здесь денек. Желание их было тем основательнее, что некоторые из лошадей и ослов были порядком изнурены, а одного из верблюдов и вовсе пришлось покинуть на полпути около пресноводной лужи. Гамдан-бай, присматривавший за верблюдами, полагал, что у животного лихорадка, так как оно дрожало всем телом, кашляло и четыре дня не дотрагивалось до маиса. Двоим из людей поручено было в течение дня отдыха вернуться к оставленному верблюду и посмотреть, в каком он положении. Утром больной верблюд был приведен в лагерь № XII и стал есть маис.

Парпи-бай настаивал, что это не то озеро, мимо которого прошел Дютрейль-де-Рин. Но я, хоть и немного знал о его путешествии, полагал все-таки, что это то самое.

После обеда погода испортилась и помешала экскурсии на запад к устью реки. Ливень и град не переставали до самых сумерек. Окрестность была окутана осенним туманом; нельзя было даже видеть, что находится на берегу большого озера.

Таглыков, бежавших из лагеря № VIII, мы каждый вечер связывали и укладывали спать под толстыми кошмами, между мешками с кормом для животных; мы постоянно могли ожидать, что они вторично попытаются сбежать от нас. Вожак их так настойчиво просился теперь домой, что я, не имея в нем особенной нужды, согласился отпустить его. Я только опасался, что он не осилит долгого пути, но он сказал, что отыщет на северных склонах Арка-тага золотоискателей. Я выдал ему порядочный запас хлеба, муки, денег, подарил осла, и он остался очень доволен.

Остальные таглыки предпочитали сопровождать нас до Цайдама и оттуда уже через Чимен-таг или Бокалык вернуться восвояси. Поведение их в последнее время было так удовлетворительно, что я велел с этих пор оставлять их спать на свободе.

27 августа мы выступили в путь к востоку, следуя по северному берегу озера, а уволенный таглык, нагрузив на осла продовольствие, рассчитанное на две недели, один, как перст, побрел на запад по нашим старым следам. Мне жаль было бедняка, которому предстоял такой длинный путь в одиночестве, но сам он был рад отвязаться от нас. Что ж, он сам попал в яму, которую рыл другим; оказалось, что нас не так-то легко было ограбить, как он думал.

Как и все озера, открытые нами впоследствии, это озеро было длинно и узко. Чем дальше мы подвигались на восток, тем более неправильной и изрезанной становилась береговая линия. Там и сям встречались небольшие лагуны с илистыми берегами. Наконец озеро сузилось в залив; вода в нем была изжелта-красноватого цвета от ила, приносимого рекой. Перевалив через несколько холмов, мы достигли реки, которая впадала в озеро множеством маленьких и больших рукавов, образовывавших дельту.

На левом берегу возвышались красноватые, рыхлые и бесплодные холмы, и мы направились по ним к юго-востоку, но скоро почва стала настолько рыхлой, что животные еле могли подвигаться по ней со своими вьюками. Мы поэтому направились по боковой долине к реке и затем вдоль по реке до водораздела. По ту сторону его вода текла к востоку. Здесь застигла нас обычная непогода, продолжавшаяся с час.

В течение дня мы имели по левую руку, т.е. на севере, свободные от снега горы, отроги Арка-тага. Но из лагеря № XIII, который мы разбили вечером в защите одного из холмов, мы увидели ослепительно белую раздвоенную вершину, господствовавшую надо всеми остальными.

Куланов мы видели множество, но они держались от нас в таком расстоянии, что об охоте за ними не могло быть и речи. Джолдаш, однако, был другого мнения. Он пускался за ними и находил, по-видимому, безграничное наслаждение в том, что обращал их в бегство. Эти охотничьи экскурсии он предпринимал беспрестанно и всякий раз неизменно возвращался к каравану, высунув язык. Презабавно было смотреть на него, когда он, бывало, завидит куланов. Навострив уши, с блестящими глазами, сидел он сначала смирно, не отрывая от них взгляда. Затем медленно направлялся в ту сторону и, наконец, пускался во всю прыть. Как только пугливые куланы замечали собаку, они уносились с быстротой ветра и в несколько секунд оставляли его далеко позади. Но Джолдаш не умнел от этих опытов и каждый раз, завидев нового кулана, начинал свою погоню опять, напрасно тратя силы.

Теперь, когда мы расположились лагерем, собаки с нами не оказалось. Сначала я подумал, что она устала и идет с верблюдами, но и верблюды пришли, а Джолдаша все не было. Люди видели, как он, преследуя нескольких куланов, скрылся за горой направо от нашего маршрута. Мы и начали опасаться, что он слишком увлекся погоней, потерял следы каравана и заблудился.

Я послал одного из людей к тому месту, где потеряли собаку из виду; человек вернулся, однако, с заявлением, что собаки нигде не видал. Я напился чаю, поужинал хлебом и пилавом и выкурил пару трубок, занимаясь работой, но мне все чего-то недоставало. Джолдаш был первым моим товарищем, ел и спал рядом со мной.

В три часа утра я проснулся: кто-то тыкался о мою постель. Это был Джолдаш. Он визжал от восторга, махал хвостом и лизал меня прямо в лицо. Бедняга, должно быть, пробегал весь вечер и всю ночь, отыскивая наши следы, и до того обессилел, что не мог даже есть, а прямо с каким то блаженным вздохом растянулся на своем обычном месте.

28 августа шли по совершенно ровной местности, и животные, за исключением двух больных лошадей, подвигались отлично. В продолжение двух часов мы видели впереди себя красивого кулана-одиночку, с маленьким хвостиком. Кулан бежал то рысью, то галопом, высоко подняв голову, сохраняя красивую осанку и держа нас позади на приличной дистанции. Часто он останавливался, оборачивался и смотрел на нас, издавая своеобразный, хриплый звук, похожий на крик осла. Но едва мы несколько приближались, он снова отбегал на порядочное расстояние, и так раз за разом, словно указывая нам путь.

Косматый Джолдаш наконец погнался за ним, но замечательно: кулан не испугался, а даже остановился и уставился на собаку, которая была так озадачена этим, что присела. А кулан, как будто забавляясь, сам ринулся прямо к Джол-дашу, и настал его черед спасаться. Поджав хвост, мой пес пустился со всех ног к каравану.

Наконец мы свернули к юго-востоку к одетым зеленью холмам, которые манили нас отдохнуть. И здесь оказалось озерко, в которое впадало несколько небольших ручейков. Вода в озере оказалась чуть солоноватой, но имела какой-то неприятный привкус, так что пить ее нельзя было. Ислам отправился на охоту за куланами, но вернулся ни с чем. Вечер был тих и ясен, ни звука не долетало до нашего одинокого лагеря: мы были одни среди этой безграничной пустыни.